оли_1. Оливер Сакс Пробуждения

• Название: Оливер Сакс Пробуждения
• Дата: 20.12.2021
• Размер: 1.44 Mb.
• Имя файла: оли_1.pdf
• Тип: Документы; #311535
• страница: 17 из 22

Леонард Л
Леонарда Ля впервые увидел весной 1966 года. В то время этот сорокашестилетний мужчина был полностью лишен способности говорить и совершать какие-либо произвольные движения за исключением небольших по амплитуде движений правой кистью. Но он умел записывать свои обращения к окружающим с помощью маленькой кассы букв — это был единственный способ его общения с людьми на протяжении пятнадцати лети так продолжалось до тех пор, пока ему не назначили леводопу. Это произошло весной 1969 года. Несмотря на почти неправдоподобную степень неподвижности и инвалидности, мистер Л. был на редкость жадным читателем (страницы переворачивал помощник, хранителем библиотеки и автором блестящих книжных обозрений, каждый месяц появлявшихся в нашем больничном журнале. Из первого знакомства с мистером Ля вынес твердое убеждение, и оно только укрепилось входе дальнейшего знакомства, что это человек необыкновенного ума, культуры и интеллекта. Мистер Л. прекрасно помнил все, что прочитывал, продумывали чувствовал. Этот человек был наделен глубокой способностью к интроспекции и поразительным исследовательским даром и страстью к познанию, превосходившей все, что мне приходилось наблюдать у других наших пациентов. Такое соединение тяжелого заболевания с острейшими пытливейшим умом делало мистера Л, если можно так выразиться, идеальным пациентом. За шесть с половиной лет нашего знакомства я узнало природе паркинсонизма, постэнцефалитической болезни, страданиях и человеческой натуре вообще больше, чем от всех остальных моих больных вместе взятых. Мистер Л. заслуживает того, чтобы о нем написали отдельную книгу, но здесь я вынужден ограничиться скудными явно недостаточным очерком его состояния до, вовремя и после курса лечения леводопой. Клиническая картина болезни мистера Л, с которой я познакомился в 1966 году, практически не менялась с момента его поступления в госпиталь. Впрочем, не менялся ион сам — подобно множеству мумифицированных постэнцефалитических больных он выглядел гораздо моложе своих лет. Его непокрытое морщинами, гладкое лицо напоминало лицо двадцатилетнего юноши. Мистер Л. страдал выраженной ригидностью мышц шеи, туловища и конечностей и сильной дистрофией кистей, которые по величине не превосходили детские ручки. Лицо представляло собой неподвижную маску, но если он улыбался, то улыбка застывала на лице на долгие минуты и часы, как у Чеширского Кота. Он был совершенно лишен способности говорить и только в моменты сильного возбуждения

мог производить громкие звуки и восклицания, что требовало от него невероятных усилий. Больной, кроме того, страдал микрокризами — закатыванием глазных яблок в сочетании с преходящей неспособностью двигаться и реагировать на происходящее. Эти приступы продолжались всего несколько секунд, но случались часто — десятки, а иногда и сотни разв день. Движения глаз, когда он читал или следил за окружающей обстановкой, были быстрыми и уверенными, и только они позволяли понять, что в этом обездвиженном теле заключен бодрствующий и внимательный интеллект. В конце первого осмотра Леонарда Ля спросил его Что значит быть в вашем положении Как вы его воспринимаете и с чем можете сравнить Он по буквам сложил мне следующий ответ С пребыванием в клетке. С полным лишением жизни. Как Пантера Рильке» [Sein
Blick ist vom ь der St?be // So ь geworden, dass er nichts mehr h?lt. // Ihm ist, als ob es tausend St?be g?be // Und hinter tausend St?ben keine Welt. // (Его взгляд так утомился всматриваться сквозь прутья решетки, что перестал что-либо воспринимать. Словно остались только тысячи прутьев, за которыми перестал существовать мир. После этого он обвел глазами палату и выдал Это человеческий зверинец. Снова и снова мистер Л. не оставлял попыток с помощью проницательных описаний, образных метафор или большого запаса поэтических образов пробудить природу своего собственного существования и опытов его восприятия. Это ужасное присутствие, — написал он однажды, — и ужасное отсутствие. Присутствие — смесь недовольства, принуждения и давления, чувства, что ты связан и остановлен. Я часто называю это палкой со смирительной рубашкой. Отсутствие же — ужасная изоляция, и холод и съеживание, большее, чем вы можете это себе представить, доктор Сакс, гораздо большее, чем это может вообразить человек, этого не испытавший. Это бездонная тьма и нереальность. Мистер Л. очень любил выстукивать на машинке или беззвучно бормотать — это было нечто вроде эгоцентрического монолога — пассажи из Данте или Элиота, особенно этот В другое время, — печатал мистер Л, — это чувство давления или насильственного отчуждения отступает, но взамен приходит полная безмятежность и спокойствие, ничто, которое нив коем случае не неприятно. Это освобождение от пытки. С другой стороны, это безмятежность, это невероятное спокойствие, очень похожее насмерть. В такие минуты я чувствую, что кастрирован моей болезнью, и чувствую освобождение от всех устремлений, характерных для других людей. Пребывая в таком расположении духа, мистер Л. выстукивал или бормотал строки Абеляра: В другие моменты мистер Л. охотно описывал мне состояния своего восприятия мира и бытия,
— состояния, которые я назвал динамическим зрением, или кинематически-мозаичным зрением Такие состояния характерны для интоксикаций, вызванных красавкой, ЛСД и т. д, психозов и особенно для мигренозных приступов. См. главу 3 моей книги Мигрень. Моими знаниями об этих состояниях в том виде, в каком они проявляются у больных с постэнцефалитическим синдромом, я главным образом обязан мистеру Л, который очень четко их изложили другим больным (особенно Эстер И. и Розе Р, также как многим другим, истории болезни которых здесь не приводятся. Правда, другие больные описывали свое состояние без той силы и страсти к познанию их сути, какую проявлял мистер Л. Только очень и очень постепенно, в течение нескольких лет, с помощью мистера Ли его преданной матери, которая всегда находилась рядом с ним, я смог составить для себя адекватную картину состояния его сознания и бытия итого, как развивалось это состояние.

Мистер Л. отличался ранним умственными психическим развитием и некоторой отчужденностью с самого раннего детства. Эти черты укрепились в нем после смерти отца, когда мальчику было всего шесть лет. В возрасте десяти лет он заявил матери Я хочу всю жизнь читать и писать. Я хочу зарыться в книги. Человеческим существам нельзя нив коем случае доверять. В раннем подростковом возрасте Леонард Л. действительно проводил все время с книгами. У него почти не было друзей, он не проявлял никаких сексуальных, общественных или иных интересов, характерных для мальчиков его возраста. В пятнадцать лет его правая рука стала скованной, слабой, бледной и уменьшилась в размерах. Эти симптомы, ставшие первыми признаками постэнцефалитического синдрома, он воспринял как наказание за мастурбацию и кощунственные мысли. Он часто бормотал строки из го псалма Если я забуду тебя, Иерусалим, забудь меня, десница моя и Если правая рука искушает тебя, отсеки ее прочь. Он укреплялся в этих болезненных фантазиях из-за отношения матери, которая тоже видела в болезни наказание за грех (вспомним случай Марии Г. Несмотря на прогрессирование болезни, Леонард Л. смог поступить в Гарвард и с отличием закончить курс. Он почти завершил диссертацию на соискание степени доктора философии в возрасте двадцати семи лет, когда болезнь зашла настолько далеко, что ему пришлось оставить университет. Покинув Гарвард, он провел дома три года, а в возрасте тридцати лет, почти полностью окаменев, больной поступил в госпиталь «Маунт-Кармель». Сразу после поступления ему доверили руководство больничной библиотекой. Он мало что мог делать, кроме чтения. Именно чтение стало его единственным занятием. Он полностью зарылся в книги и каким-то страшными зловещим образом, но сумел осуществить свою детскую мечту. В течение нескольких лет до назначения леводопы ямного раз беседовал с Леонардом Л, но разговоры нашив силу непреодолимых обстоятельств, носили в какой-то мере односторонний и поверхностный характер, так как он мог только отвечать на мои вопросы, с трудом выстукивая ответы на своей машинке. Ответы эти были написаны в большинстве случаев сокращенным, телеграфным, а иногда и загадочным стилем. Когда я спрашивал его о самочувствии, он обыкновенно писал сносно, но признавался, что иногда в нем начинает бушевать страсть к насилию и силы, запертые в нем и вырывающиеся на свободу только во сне. У меня нет выхода, — выстукивал он. — Я заперт в себе самом. Это дурацкое тело
— тюрьма с окнами, но без дверей. Хотя большую часть времени мистер Л. ненавидел себя, свое тело и мир, он обладал великой и необыкновенной способностью к любви. Это было особенно хорошо видно потому, что он читал, проскальзывало в его обзорах, выказывающих живой юмор и временами поистине раблезианское удовольствие от мира. Иногда это бывало видно по его реакциям на самого себя, когда он писал Я — то, что я есть. Я часть мира. Моя болезнь и мое уродство — части мира. Они прекрасны в том же смысле, как могут быть прекрасны карлики или жабы. Моя судьба — воплощать собой гротеск. Существовала сильно выраженная обоюдная зависимость между мистером Ли его матерью, которая ежедневно приходила в госпиталь и проводила с сыном по десять часов, ухаживая за ними удовлетворяя почти все его самые интимные физические потребности. Когда мать меняла ему пеленки и салфетки, на лице больного можно было видеть блаженное выражение довольного ребенка, смешанное с бессильным неприятием своей деградации, инфантильности и зависимости. Тоже самое можно было сказать и о матери. С одной стороны, она выказывала и выражала радость и удовольствие оттого, что может вселять жизнь в сына, любить и нянчить его, нос другой стороны, она выражала неподдельное возмущение тем, что ей пришлось пожертвовать своей жизнью ради взрослого, но совершенно беспомощного паразита-сына. (Стоит для сравнения вспомнить отношения

между Люси Ли ее матерью) Мистер Ли его мать выражали неуверенность и сомнения в отношении целесообразности приема леводопы, о которой они читали, но ни разу не видели ее эффекта. В конечном итоге мистер Л. стал первым больным в «Маунт-Кармеле», которому я назначил леводопу. Курс лечения леводопой Мы назначили больному леводопу вначале марта 1969 года и постепенно довели дозу дог в сутки. В течение двух недель эффекта практически не было, а потом произошло внезапное превращение. Ригидность исчезла из всех конечностей, Леонард ощутил небывалый прилив энергии и силы. Он встал с кресла, начал с небольшой посторонней помощью ходить, снова обрел способность печатать на машинке и писать, заговорил громкими ясным голосом
— чего с ним не бывало с двадцати четырех лет. В последние дни марта Леонард Л. буквально наслаждался подвижностью, здоровьем и счастьем, коих был начисто лишен последние тридцать лет. Все, что происходило вокруг, наполняло его неподдельным восторгом. Он походил на человека, очнувшегося от долгого кошмара — или выздоровевшего после тяжелой болезни, или на человека, восставшего из могилы, или вышедшего на волю из сырой темницы, — которого опьянила красота окружающего мира. В течение этих двух недель мистер Л. был пьян реальностью — упивался ощущениями, чувствами и отношениями, ранее в течение долгих бесконечных десятилетий недоступными либо искаженными. Он очень любил выходить из госпиталя в сад, с удивительным восторгом прикасался к цветами листьям, иногда целовал их или просто прижимал к губам. Вдруг ему пришло в голову посмотреть ночной Нью-Йорк, который (несмотря на близость) был двадцать лет недосягаемым для мистера Л, хотя он страстно желал увидеть его. Из ночных поездок он, как правило, возвращался бездыханным от восхищения и благоговения, словно Нью-Йорк был жемчужиной мира или по меньшей мере Новым Иерусалимом. Теперь в Божественной комедии он читал Рай, хотя последние два года не заходил дальше Чистилища или Ада. Он читал Данте со слезами счастья. Я чувствую себя спасенным, — говорил он, — воскресшим, заново рожденным. Ощущение здоровья приближает меня к Благодати Чувствую себя как влюбленный. Я прорвался сквозь барьер, отделявший меня от любви. В то время в душе мистера Л. преобладало чувство свободы, открытости и неограниченного обмена с миром. Это было поистине лирическое понимание реальности, без малейшего налета болезненной фантазии, внезапно открывшееся больному словно в откровении. Я жаждали томился всю жизнь, — говорил мне мистер Л, — но теперь я полон. Я умиротворен. Удовлетворен. Яне хочу большего. Леонарда покинули враждебность, тревога, душевное напряжение и низость. Их место заняло чувство легкости, гармонии и уюта, дружбы и родства совсем и всеми, чего он никогда в жизни не испытывал — даже до паркинсонизма, первым делом признался он мне. Дневник, который больной начал вести в те дни, изобиловал выражениями изумления и благодарности. «Exaltavit humiles!» — писал он на каждой странице. Были и другие восклицания подобного рода Ради этого стоило всю жизнь страдать от болезни «Леводопа — благословенное лекарство, оно вернуло мне все возможности жизни. Оно выпустило меня из заточения, в котором я томился до сих пор Если бы все чувствовали себя также хорошо, как и я, то никто не стал бы помышлять о ссорах и войнах. Никто не стал бы думать о господстве и обладании. Все люди просто наслаждались бы собой и друг другом. Они бы поняли, что Святые Небеса находятся здесь, на земле. В апреле появились первые признаки ухудшения. Избыток здоровья и энергии, переполнявший мистера Л. (благодати, как он сам это называл, стал слишком велики экстравагантен, приобретая черты мании величия. В тоже время появились и начальные признаки разнообразных странных движений и других патологических симптомов. Чувство

гармонии и легкой, без всяких усилий, власти над обстоятельствами уступило место гнетущей избыточности, насилию и прессингу, раздирающим больного на части. Этот патологический распад становился все более заметным с каждым днем. От восторга перед существующей реальностью мистер Л. перешел к догматической уверенности в своей особой судьбе и миссии. Он начал ощущать себя мессией, сыном Божьим. Теперь он ясно видел, что мир одержим дьявольскими силами, испорчен ими, и только он, Леонард Л, призван в мир для борьбы со вселенским злом. В своем дневнике он записал Я поднялся. И я до сих пор продолжаю подниматься. Я восстаю из пепла поражения к славе величия.Теперь должен я встать и обратиться к миру. Он действительно начал собирать в коридоре группы пациентов и писать множество писем в газеты, конгрессменами даже в Белый дом На самом деле мистер Л. не отправил ни одного письма по адресу, а себя с иронией называл не иначе как герцогом Паркинсонским».]. Более того, он умолял нас организовать для него нечто вроде просветительской евангелической миссии, стем чтобы он мог проповедовать по градам и весям благую весть о жизни от леводопы. Там, где в апреле было чувство замечательной легкости и умиротворения, появились напряжение и неудовлетворенность, зияющая пропасть быстро заполнилась болезненным ненасытным вожделением и алчностью. Зверский аппетит таинственным образом трансформировался в ненасытную страсть и непомерную жадность. Больной воспарил к неимоверным высотам устремлений и фантазий, которым не могла соответствовать ни одна в мире реальность — и уж во всяком случае нереальность Учреждения, убежища для убогих и умирающих На самом деле госпиталь изначально назывался Приют «Маунт-Кармель» для калеки умирающих. И хотя мрачное и скорбное название было изменено, характер самого учреждения остался в какой-то степени тем же, или, как сам мистер Л. назвал его три года назад, человеческий зоосад. Однако самые интенсивные желания, к великому нашему огорчению, имели ярко выраженный сексуальный характер, соединяясь при этом со стремлением к власти и обладанию. Не удовлетворяясь больше пасторальными невинным целованием цветов, больной начал ласкать и целовать сестер отделения. Правда, все его ухаживания отвергались, сначала с улыбками и добродушными шутками, а потом со всевозрастающими резкостью и гневом. Очень скоро, уже в мае, отношения больного с персоналом стали весьма и весьма напряженными, и мистер Л. перешел от вежливой влюбчивости к необузданной и неприятной эротомании Такое подавление сексуальности действительно очень характерно для приютов и лечебных учреждений для хронических больных, и такое насильственное подавление может очень серьезно отражаться на состоянии многих больных, даже тех, кто не находится в таком возбужденном состоянии, как, например, Леонард Л. Двое других больных с постэнцефалитическим синдромом, Морис Пи Эд М, поступили в госпиталь почти одновременно, в течение одной недели, в 1971 году. // Они были относительно молоды
— обоим едва перевалило за сорок, женаты и лишь незадолго до этого развелись. Оба были подавлены свалившимся на них несчастьем, и, как у Майрона В, у обоих больных сразу после поступления развился тяжелый психоз. Обоим больным была назначена леводопа, и они пережили живописную драму пробуждения и бедствия. Нов этом пункте их истории разошлись. Эд, сохранив чистоту, сумел смириться с разлукой, проявив любовь и понимание к бывшей жене, и избежал невроза. Освобожденный силой духа, обретя новые силы и энергию от приема леводопы, он нашел подругу за пределами госпиталя, а потом счастливо женился на одной из пациенток. Найдя любовь, найдя работу (в нем открылся талант живописца, ион стал больничным художником, обретя себя, он нашел свое место в мире — место в самом широком смысле этого слова — и сохраняет его уже восемь лет, несмотря на тяжелейший постэнцефалитический синдром. // К несчастью, Морис, человек также неординарный, не лишенный очарования, таки не смог примириться с расставанием. Они оба были одержимы взаимным мучительством. Не смог он найти ни работу, ни друзей.

Для него не нашлось места, он пренебрег свободой и остался запертым в темнице тяжелого сексуального невроза, временами взрывающегося припадками яростной мастурбации, напоминающей изнасилование. В такие моменты он, подобно Леонарду Л, кричал Уберите леводопу. Лучше смерть, чем эта бесконечная пытка. Вначале мая он попросил меня устроить, чтобы некоторые сестры и помощницы сестер обслуживали его по ночам, а потом предложил, чтобы в госпитале организовали публичный дом для заряженных леводопой пациентов. К середине мая Леонард Л, по его собственному выражению, был заряжен и перезаряжен большим избытком всего, слышал великийзов. Его переполняли сексуальные влечения и агрессивные чувства и охватывали жадность и всеядная прожорливость, принимавшие самые разнообразные формы. В своих фантазиях, дневниковых записях, сновидениях он предстает уже не как смиренный, незлобивый и меланхоличный агнец, но как грубый и сильный пещерный человек, вооруженный непобедимой дубиной и несгибаемым членом. Больной видел себя Дионисом — воплощением мужественности и власти, диким, восхитительным, всепожирающим человеком-зверем, соединившим в себе царственное, творческое и генитальное всемогущество. С леводопой, кипящей в моей крови, — писал он в то время, — для меня нет в мире ничего, чего я не смог бы сделать, если бы захотел. Леводопа — это мощь и непобедимая сила. Леводопа — это необузданность страсти, эгоистическое всевластие. Леводопа подарила мне силу, какой я всегда жаждал. Я ждал леводопу тридцать лет Сравните этот пассаж с чувствами, выраженными Фрейдом в отношении кокаина и процитированными в приложении «Чудо-лекарства: Фрейд, Вильям Джеймс и Хэвлок Эллис», с. 475.]. Движимый неутоленным сексуальным влечением, он начал мастурбировать — яростно, свободно, почти не скрываясь — помногу часов ежедневно. Временами его ненасытность принимала иные формы — голода и жажды, лизания тарелок и складывания крошек в подол халата, прикусывания, жевания и сосания собственного языка, — стимулирующие, подгоняющие и доставляющие нечто очень похожее на сексуальное наслаждение (сравните с поведением Маргарет А, Роландо П, Марии Гидр. Одновременно со всплеском общего возбуждения у мистера Л. наблюдались бесчисленные пробуждения и частные виды возбуждения — особые частные формы насильственных толчков, повторений, компульсий, намеков и персеверации. Он обычно начинал говорить с невероятной быстротой, снова и снова повторяя слова и целые фразы (палилалия). Он ежеминутно застревал взором на предметах, попадавшихся ему на глаза, и не мог произвольно оторвать от них взгляд. Больной страдал насильственными побуждениями к пыхтению и хлопанью в ладоши. Как только это начиналось, мистер Луже не был способен остановиться, но продолжал пыхтеть или хлопать со все нарастающей силой и быстротой до тех пор, пока не застывал во внезапно наступившем оцепенении. Эти лихорадочные крещендо, эквиваленты паркинсонической торопливости и суетливости, доставляли больному всплеск возбуждения, равный по силе оргазму. Во второй половине мая чтение стало весьма затруднительным из-за неуправляемой спешки и персеверации: стоило больному начать чтение, как оно становилось все быстрее и быстрее, заставляя мистера Л. забывать о синтаксисе и смысле прочитанного. Будучи не в силах замедлить сумасшедший темп, мистер Л. захлопывал книгу после каждого абзаца, чтобы усвоить смысл, прежде чем броситься в дальнейшее чтение. В это же время появились тики, тяжесть которых нарастала день ото дня, внезапные движения глаз и дрожание век, гримасы, оскал зубов и мгновенные, молниеносные почесывания. Чувствуя, что нарастающий страхи предчувствие полного распада лишают его разума и цельности мышления, мистер Л. делает последнюю попытку взять себя в руки и решает вначале июня написать автобиографию. Это позволит мне собраться и взять себя в руки, — говорил он, — это позволит изгнать демонов. Я освещу все ярким дневным светом.

Пользуясь одними лишь искривленными и дистрофичными указательными пальцами, мистер Л. напечатал автобиографию — сочинение из пятидесяти тысяч слов — затри недели июня Автобиография мистера Л. — это замечательный, уникальный в своем роде документ. Стиль и содержание его отчетливо отражают конфликты, которые в то время бушевали в сознании мистера Л. По большей части, однако, он демонстрирует чрезвычайно развитое чувство юмора, беспристрастность и стремление к точности и подлинности. Очень пронзительны и трогательны описания детства, развития болезни и реакции пациента на нее, даны верные и меткие описания больных, с которыми он делил пребывание в госпитале. Очень подробно мистер Л. рассказывает о своей реакции на леводопу, о чувствах, которые охватили его на фоне приема лекарства. Описывает мистер Л. отношение к лекарству, ко мне и другим. Изложение обильно сдобрено сексуальными фантазиями, шутками, ложными реминисценциями и т. д, которые временами с головой захлестывают автора. Некоторые из этих реминисценций объединяются с плотоядными и каннибальскими фантазиями, с мыслями о сыром мясе, удовлетворяющем его плотские потребности. Больной печатал автобиографию практически беспрерывно по двенадцать — пятнадцать часов ежедневно. В эти моменты он действительно собирался и брал себя в руки. В эти долгие часы у него не было ни тиков, ни возбуждения, ни прессинга, который буквально направлял его действия и сотрясал все его существо. Как только мистер Л. отрывался от машинки, лихорадочное состояние сознания, императивные побуждения, тики и палилалия тотчас утверждали свою гегемонию. Пока мистер Л. печатал, к нему возвращалось чувство собственной силы и свободы. Кроме того, он испытывал потребность в абсолютном одиночестве, чтобы сосредоточиться. В то время он не разговорил матери Почему бы тебе не уехать на неделю или на месяц куда-нибудь, хотя бы во Флориду, где ты смогла бы отдохнуть. Сейчас я полностью независим, и нет необходимости в постоянном твоем присутствии. Теперь я могу делать все, что нужно, самостоятельно. Мать была страшно обеспокоена такими чувствами сына и ясно показала этим, что именноонануждалась в отношениях симбиоза и взаимной зависимости. Она сама пришла в немалое волнение, не один раз являлась ко мне и другим врачам, жалуясь, что мы отняли у нее сына и что она не сможет жить, если не вернет его Яне выношу Лена таким, каким он стал теперь активными полным решимости действовать самостоятельно. Он отталкивает меня. Он думает только о себе, а я так хочу быть ему нужной — это главная и единственная моя потребность. Лен был моим младенцем все последние тридцать лета вы отняли его у меня с помощью вашего проклятого эль-допи!» Отношение миссис Л. не является оригинальным. Такое же отношение к нашим больным инвалидам проявляли и другие родственники. Восстановление самостоятельной активности и независимости не всегда радостно воспринималось родственниками и встречало пассивное, а то и активное сопротивление сих стороны. Некоторые родственники строили свою жизнь на фундаменте болезни своих близких и, по меньшей мере подсознательно, делали все, чтобы усугубить болезнь и усилить зависимость. Часто приходится наблюдать такое социальное и семейное стремление к аггравации болезни в семьях, отягощенных невротическими и психиатрическими расстройствами, а также в семьях с предрасположенностью к мигрени В последнюю неделю июня и весь июль мистер Л. снова пребывал в своем безумном и разорванном состоянии. Теперь это безумие вышло за мыслимые рамки и перестало поддаваться контролю. Организм больного включил все средства физиологической защиты, которые сами по себе могли стать причиной глубочайшей инвалидности.

Сексуальные и враждебные фантазии приняли теперь форму ярких галлюцинаций. У больного начались чувственные и демонические видения, а по ночам его преследовали сновидения и кошмары эротического содержания. Поначалу мистер Л. весьма изобретательно локализовал эти фантазии и галлюцинации на пустом экране своего выключенного телевизора или на картине, висящей напротив его койки. Эта картина — изображение нескольких лачуг западного городка — оживала, когда мистер Л. принимался на нее смотреть ковбои скакали по улицам, из баров и салунов на улицу вываливались шлюхи с роскошными формами. Экран телевизора больной оставлял для злобно ухмыляющихся демонических физиономий. В конце июля управляемые галлюцинации (аналогию с которыми можно усмотреть в галлюцинациях Марты Ни Герти Л) вышли из-под контроля. Они вырвались на волю, покинули картину и телевизионный экран и неудержимо заполнили собой все сознание и существо больного На самом деле Леонард Л. страдал галлюцинациями в течение многих лет — они начались задолго до того, как он стал принимать леводопу (хотя сам больной не мог или не желал признаться мне в этом до 1969 года. Будучи большим поклонником сцен жизни Дикого Запада и ковбойских фильмов, Леонард Л. заказал эту старую картину давно, еще в 1955 году,с единственной и четко выраженной целью галлюцинировать, глядя на нее.У него вошло в обычай устраивать для себя эти дневные галлюцинаторные спектакли каждый день после обеда. Только после того как больной обезумел, принимая леводопу, эти хронические (и комичные) доброкачественные галлюцинации вышли из-под разумного контроля и приняли откровенно психотическую форму. // Люди, склонные к галлюцинациями это вполне естественно, обычно скрывают сам факт своих видений, голосов и т. д, боясь прослыть эксцентричными или сумасшедшими. Это касается и большинства страдавших постэнцефалитическим синдромом пациентов госпиталя «Маунт-Кармель». Более того, у этих больных часто имеют место большие трудности в общении с окружающими. Этим больным потребовалось много лет, чтобы проникнуться ко мне доверием и поделиться со мной своими самыми интимными переживаниями и чувствами, и, таким образом, толькотеперь(в 1974 году) я чувствую себя вправе сделать два вывода из своих наблюдений. // Первое у одной трети, а возможно, и у большинства помещенных в лечебные учреждения страдающих тяжелой инвалидностью больных развиваются стойкие хронические галлюцинации. // Второе было бы некорректно считать шизофреническими самих таких больных или их галлюцинации. // В этом своем утверждении я основываюсь наследующих фактах, почерпнутых из реальных наблюдений у подавляющего большинства таких больных галлюцинации лишены амбивалентных, зачастую паранойяльных и неуправляемых черт шизофренических галлюцинаций. Напротив, галлюцинации наших больных были весьма похожи на сцены нормальной жизни, напоминали о здоровой реальности, от которой эти больные были оторваны годами (болезнью, госпитализацией, изоляцией и т. д. Функциональной и (морфологической) особенностью шизофренических галлюцинаций являетсяотрицание действительности, в то время как функциональной (и морфологической) особенностью доброкачественных галлюцинаций у больных госпиталя
«Маунт-Кармель» былосоздание действительности, построение в воображении полной, счастливой и здоровой жизни, той жизни, какой столь жестоко и несправедливо лишила их неумолимая и беспощадная судьба, слепой рок. Поэтому галлюцинации такого рода я рассматриваю как признак душевного здоровья моих больных, их стремления и воли к жизни, к полной жизни (пусть даже в царстве воображаемых сцен и галлюцинаций, единственном царстве, где эти пациенты могут наслаждаться свободой — свободой воображать в галлюцинациях все богатство, драматизм и полноту жизни. Пациенты галлюцинируют, чтобы выжить, — как все люди, подвергнутые экстремальной сенсорной, моторной или социальной изоляции. Когда я узнаю от такого пациента, что он строит себе богатую галлюцинаторную жизнь, я поощряю его в этом, как поощряю любые устремления к полноценной жизни. Усилились тики и лихорадочное безумие. Речь прерывалась

неожиданно возникающими мыслями и перекрестными ассоциациями. Больной постоянно пересыпал речь повторяющимися каламбурами, резонерством и рифмовками. Кроме того, начал испытывать формы двигательной и мыслительной блокады подобно Розе Р. и
Маргарет А. В такие моменты Леонард Л. внезапно начинал восклицать Доктор Сакс, доктор Сакс! Я хочу Но обычно он был не в состоянии закончить мысль и высказать пожелание. Такая же блокада наблюдалась ив его письмах ко мне. Они были полны неистовых восклицательных обращений (обычно это было мое имя, за которым следовали два-три слова водном из его писем таких бессильных обращений было двадцать три) без каких бы тони было содержательных предложений. Это был эквивалент речевой блокады. Такие же блокады были очень характерны для походки и других движений мистера Л. Эти оцепенения заставали больного в самый разгар двигательного акта. Было такое впечатление, что при ходьбе пациент вдруг натыкается на невидимую стену. На этот же период пришлись наступление и прогрессирование быстрой истощаемости или реверсии ответов и реакций — последовательности взлетов и падений, двигательных и ментальных качелей, столь характерных для Эстер И, Маргарет А, Марии Г, Роландо Пи многих других наших самых тяжелых пациентов. В такие моменты мистер Л. в течение нескольких минута когда осцилляции состояния стали более тяжелыми, то ив течение нескольких секунд) переходил из состояния выраженного двигательного и эмоционального возбуждения в состояние глубокого истощения, сочетающегося с тяжелым рецидивом паркинсонической и кататонической неподвижности и ригидности. Эти мгновенные переходы (переключение реакции из возбужденной, маниакальной, тиковой акатизии в истощающую депрессивную паркинсоническую акинезию) становились стечением времени все более частыми и внезапными. Поначалу эти переходы и переключения были связаны с моментами приема леводопы и поддавались хотя бы какому-то контролю в зависимости от режима приема лекарства и от дозы, однако впоследствии эти переключения стали спонтанными, утратив всякую связь с дозой и режимом назначения леводопы. Завесь этот период доза лекарства была уменьшена с 5 г дог в сутки без малейшего воздействия на реакции и поведение больного. Реакции приобрели вид все или ничего. Среднее положение, характерное для здорового состояния, характера, гармоничного восприятия и умеренности, практически не наблюдалось, и мистер Л. полностью деградировал в разрывающих его на части патологических неуправляемых импульсах, лишенных какого бы тони было намека на уравновешенность. Мы могли только гадать об относительной важности тех или иных детерминант этих катастрофических реакций
— возможной кумуляции леводопы в организме функционального внутреннего конфликта, когда одна форма возбуждения автоматически влекла за собой другую неизбежности истощения и срывов, учитывая чрезвычайную степень возбуждения и активности отсутствия реального, поглощающего душевные силы занятия или эффективного очищения с окончанием автобиографии нарушения нормальных отношений с медицинским персоналом неявного (а может быть, и явного) требования матери продолжать оставаться больными зависимыми ее вето на всякое улучшение состояния. Вполне вероятно, чтовсеэти факторы, как и другие, которые мы не смогли четко сформулировать, сыграли определенную роль в возникновении опустошающих и разрушительных реакций. Трагичность этой летней драмы была усилена неприятием и неодобрением со стороны госпитального персонала его половых устремлений, угрозами и порицаниями, которые он навлек на себя своим необузданным поведением, и, наконец, жестокое наказание — перевод в карцер (крошечную трехместную палату с двумя умирающими дементными больными. Лишенный прежней палаты и имущества, лишенный прежней идентичности и статуса в

госпитальном сообществе, сброшенный на самое дно, мистер Л. погрузился в суицидальную депрессию и инфернальный психоз Я считал в то время, и продолжаю считать сейчас, что среди важнейших нефармакологических детерминант реакций таких пациентов на леводопу, а особенно форма и тяжесть побочных эффектов, наступающих после периода великолепного улучшения, самыми главными являются репрессивный и цензорский характер учреждения, в которое попадали наши больные. В частности, госпитальное руководство неодобрительно относилось к любым проявлениям сексуальности со стороны пациентов и обращалось сними с неоправданной, иррациональной и жестокой суровостью. Мне кажется, что у Леонарда Л, Роландо П, Фрэнка Г. и многих других больных развивавшиеся временами депрессивные или паранойяльные психозы были обусловлены сочетанием полового возбуждения, индуцированного приемом леводопы, а также фрустрацией и наказаниями, в которые вырождалось отношение к больным со стороны администрации. Если бы, как предлагал мистер Л, ему обеспечили условия высвобождения сексуальной энергии, то, вероятно, действие леводопы на него не было бы столь разрушительным. // Еще одним фактором, который, несомненно, подстегнул сексуальные побуждения мистера Ли их моральную отдачу в виде комплекса вины, были слишком тесные отношения между ними его матерью. Мать, которая в известном смысле была и сама влюблена в своего сына, пока он был с ней, возмущалась и ревновала мистера Л. Это же смешно, — быстро и бессвязно лепетала она. — Такой взрослый человек, как он Раньше был таким милым, никогда не говорило сексе и никогда не заглядывался на девушек. Мне казалось, он вообще никогда об этом не думал. Я пожертвовала для Лена всей жизнью. Он должен все время думать только обо мне, но теперь только и думает, что об этих девицах В двух случаях упрямая сексуальность мистера Л. приобрела инцестную окраску, что привело в ярость (хотя одновременно и вызвало приятное возбуждение) его амбивалентную мать. Однажды она призналась мне, что Лен пытался лапать меня сегодня. Он делал мне при этом ужасные предложения.Он сказал самую страшную вещь в мире, да простит его Бог. Рассказывая об этом, миссис Л. краснела и нервно смеялась. В этот жуткий период на исходе июля мистер Л. стал одержимым идеями пытки, смерти и кастрации. Он чувствовал, что палата превратилась в сеть ловушек и капканов, что в животе у него завелись какие-то веревки, пытающиеся задушить его, что за окном установили виселицу, чтобы заслуженно казнить егоза грех. Кроме того, больной чувствовал, что разрывается, что наступает конец мира. Дважды он травмировал свой половой члена однажды попытался удушить себя, сунув голову под подушку. Мы отменили леводопу в конце июля. Психоз и тики держались в прежнем объеме еще три дня, а потом внезапно прекратились. Мистер Л. в течение августа вернулся в свое исходное обездвиженное состояние. В течение этого месяца он едва двигался и практически перестал говорить — его вернули в прежнюю палату, — но при этом не переставал размышлять о предыдущих неделях. В сентябре он открылся мне, набрав текст на своей кассе. Лето было великими из ряда вон выходящим. Он написал эти слова, перефразируя, как обычно, одно из стихотворений
Рильке [Der Sommer war sehr gros. // Wer jetzt kein Haus hat, baut sich keines mehr.], добавив Но то, что случилось в то время, не повторится. Я думал, что обрету жизнь и свое место в ней. Ноя потерпел неудачу, и теперь доволен тем, что у меня есть. Может быть, мне сталонемноголучше, ноне более того. В сентябре 1969 года по просьбе больного я снова назначил ему леводопу. На этот раз мистер Л. продемонстрировал необычайную чувствительность к препарату. Он отреагировал на 50 мг лекарства в сутки с такой же силой, как раньше наг. Ответ был целиком патологическим — мы не наблюдали след лечебного воздействия. Мы увидели только тики, напряжение и блокаду мыслей. Видите, — сказал нам больной после окончания второй попытки, — я предупреждал вас. Второго такого апреля в моей жизни не будет.

В течение трех летя несколько раз пытался вместо леводопы повести больного на амантадине. Всего я назначал амантадин одиннадцать раз. Вначале реакция была весьма благоприятной, хотя и лишенной той выраженности, какую мы наблюдали вначале первого курса лечения леводопой. Почти десять недель осени 1969 года больной мог говорить и самостоятельно, почти легко передвигаться, принимая амантадин и не испытывая особых побочных действий лекарства. Однако к концу года реакция на амантадин стала более патологической, а лечебный эффект уступил место рецидиву паркинсонизма и блокады, с одной стороны, и тиками беспокойству — с другой. С каждой последующей попыткой назначения этого лекарства лечебное действие становилось все менее выраженными более кратковременным, а патологические эффекты быстро начинали выступать на первый план. Вовремя одиннадцатой, и последней, попытки назначения амантадина в марте 1972 года мистер Л. демонстрировал одни только патологические эффекты. В то время он сказал мне Это конец строки. С меня достаточно лекарств. Вы ничего больше не можете со мной сделать. После этой финальной, бесполезной попытки лечения амантадином мистер Л. обрел прежние спокойствие и собранность. Он, очевидно, сумел побороть расстройство по поводу несбывшихся надежд и сожаления, острое чувство обещания и угрозы, которое лекарства обрушивали на него в течение долгих трех лет. Он смог усвоить и переработать весь этот сумбурный и смешанный опыт и использовал весь свой интеллект и силу духа, чтобы сделать это. Сначала, доктор Сакс, — признался он, — я думал, что леводопа — самая чудесная вещь на свете, и я благословлял вас зато, что выдали мне этот Эликсир Жизни. Потом, когда все пошло плохо, я решил, что в мире нет ничего хуже леводопы. Это был, как мне казалось, смертельный яд, лекарство, которое швыряет человека в самые глубокие бездны ада. И я проклял вас зато, что выдали мне его. Мои чувства постоянно менялись, я переходил от страха к надежде, от ненависти к любви. Теперь я принял свое положение. Оно было чудесным, ужасным, драматичными комичным. Сейчас, в самом конце, я испытываю грусть и печаль. Вот и все, что осталось. Лучше будет, если меня оставят в покое — с меня хватит лекарств. Я многому научился за последние три года. Я смог преодолеть барьеры, за которыми провел всю свою жизнь. И теперь я останусь самим собой, а вы сможете сберечь леводопу». ПЕРСПЕКТИВЫ Перспективы Ужасы страдания, болезни и смерти, потеря своего я и утрата связи с миром — вот самые элементарные в своей первобытности и самые сильные из всех известных нам ужасов. Не уступают им в этом и наши мечты о выздоровлении и возрождении, о чудесном воскрешении нас самих и мира вокруг нас. Ощущение, что затронута наша суть, что мы больны или заблуждаемся, что уклонились от здоровья или одержимы расстройством и перестали быть самими собой, — это основное и интуитивное ощущение. Таково же чувствовозвращенияили пробуждения, очищения или выздоровления, воскрешения в мире чувство здоровья, благополучия, полноты жизни и полноправного присутствия в мире. Едва лине столь же основополагающими являются нашиизвращениябытия. Попадая в определенные условия, мысами творим свои недуги. Мы воображаем и, не жалея сил, строим бесчисленные болезни, создаем целый болезненный мир, способный защитить или уничтожить нас

Также как иной мир производит на свет змей и гадов, злокозненных и ядовитых созданий, и червей и гусениц, стремящихся пожрать создавший их мир таки этот мир, то есть мы и никто другой, производит тоже самое в нас самих, измышляя и творя болезни и недуги всех мыслимых видов отравления и прилипчивые болезни, вздутия и истощение, также как многоликие и запутанные расстройства, сплетенные из нескольких недугов О, жалкое изобилие, о, бредущие с нищенской сумой богачи Донн И поскольку мы позволяем болезням поселиться в нас, постольку можем заключить сними сделку и начать потворствовать им, жадно обнимать болезни и страдания, замышлять свое саморазрушение, впав в отвратительный грех тела и духа