Фредрик Перлз - Теория гештальт терапии. Перлз Теория гештальттерапии
 Скачать 1.24 Mb.
|
|
(«Psyche» или «animus» есть дыхание.) Дыхание — это физиологическая функция, однако периодичность, с которой для нее требуется контакт со средой, настолько мала и требование настолько настоятельно, что функция дыхания всегда находится на грани того, чтобы быть осознанной, то есть стать контактом. В процессе дыхания видно, что животное и поле - единое целое, среда присутствует «внутри» или наполняет организм в каждый момент. Тревога — нарушение дыхания — сопровождает любое нарушение функции самости; таким образом, первый шаг в терапии - это контактирование с дыханием. Консервативные функции становятся контактом также в случае, когда новая ситуация заключается в осознаваемом нарушении этой функции. Таковы непериодические боли. Противопоставляя их периодическим побуждениям, можно заметить следующее: в случае импульсов и аппетитов фигура контакта развивается. К примеру, жажда и фигура доступной воды: тело (неравновесие) является фоном и все более и более отступает на задний план. (Это также истинно и для побуждения к экскреции, которое в здоровом случае является побуждением «позволить чему-то выйти».) В случае боли тело, напротив, привлекает все большее внимание как фигура переднего плана. Верно классическое терапевтическое изречение: «Здоровый человек чувствует свои эмоции, а невротик — свое тело». Однако, это не исключает, а даже, скорее, подразумевает, что в терапии важно увеличить область телесного осознавания, поскольку некоторые области не могут присутствовать в ощущении, а другие чересчур напряжены во время возбуждения, и потому ощущаются как болезненные. Другие новые ситуации, вмешивающиеся в консервативную физиологию, связаны со средовыми стимулами, восприятиями, отравлениями (ядами) и тому подобным. Они непериодичны. Они могут идти навстречу некоему побуждению или аппетиту, или являться ответом на него. В этом случае стимул становится центром развивающейся фигуры контакта, причем тело более и более уходит в фон. Стимулы также могут быть неуместными и досаждать организму. В этом случае они станут болями, на переднем плане будут находиться тело и попытка уничтожить новое в фигуре, чтобы тело смогло снова стать неосознанным. И наконец, существуют новшества в физиологии, являющиеся особенно роковыми для неврозов, а именно — нарушения консервативной саморегуляции организма. Предположим, например, что побуждение (или аппетит) не смогло удовлетвориться в среде, а аварийные функции (вспышка гнева, сон, отрицание, и так далее) истощены или не могут по какой-то причине действовать. Тогда будет совершено новое физиологическое приспособление — попытка установить новый неосознаваемый консерватизм в новых условиях. То же самое случится, если организм вынужден существовать в условиях хронических болезненных требований среды, или в теле постоянно присутствуют инородные тела. Очевидно, все эти физиологические приспособления к данным условиям не могут легко согласовываться с консервативной врожденной системой; они функционируют неправильно, порождая боли и расстройства. Тем не менее, ясно, что они представляют собой вторичную физиологию: новое не проходит через осознание и творческое приспособление, но само становится неосознаваемым и, хотя и плохо, органически саморегулирующимся. Примером этого может служить деформированная осанка. Не будучи больше чем-то новым, эти структуры не проявляются в самости, в контакте, но они неизбежно выражаются, как мы увидим, в дефектах и фиксациях функционирования. Плохое соответствие врожденной и новой физиологии представлено в самости в виде периодических болезненных побуждений или симптомов. Физиология становится контактной, когда случается что-то новое. Мы выделили следующие варианты нового:
Эти возбуждения (или пре-контакты) инициируют возбуждение процесса формирования фигуры/фона.
Возбуждения на контактной границе вкладывают свою энергию в формирование более четкой и простой фигуры объекта, в приближение к ней, вое- приятие, преодоление препятствий, манипулирование и изменение реальности. И так до тех пор, пока незавершенная ситуация не будет завершена, а новое - ассимилировано. Контактирование представляет собой или прикосновение к любимому, интересному или аппетитному объекту, или выталкивание из поля (путем его избегания или уничтожения) объекта опасного или болезненного. Процесс контактирования заключается, в общих чертах, в непрерывной последовательности фонов и фигур. Каждый фон опустошается и передает свою энергию формированию фигуры, которая, в свою очередь, становится фоном для следующей, более четкой фигуры. Весь же целостный процесс представляет собой осознаваемое нарастающее возбуждение. Заметим, что энергия для формирования фигуры приходит с обоих полюсов поля: и из организма, и из среды. (Когда мы чему-нибудь учимся, к примеру, энергия чрпается и из необходимости выучить это, и из социального окружения, и из самого процесса обучения, но также исходит и от внутренней энергии предмета изучения. Обычно (мы думаем, что это неправильно) «интерес» к предмету считается сформированным полностью самим обучающимся и его социальной ролью.) Процесс контакта представляет собой единое целое, но мы можем для удобства разделить последовательность фонов и фигур следующим образом:
(б) происходит выбор возможностей и отказ от некоторых из них, агрессивное приближение и преодоление препятствий, а также произвольная ориентация и манипуляция. Это — отождествления и отчуждения Эго.
В этой главе мы обсудим первые два из этих этапов, а в следующей - два оставшихся. Аппетит кажется или стимулированным чем-то в среде, или спонтанно возникшим в организме. Но, конечно, среда не могла бы породить возбуждение, а ее воздействие не явилось бы стимулом, если бы организм не был настроен ответить; и, более того, часто может быть показано, что именно смутно осознаваемый аппетит направил организм в сторону стимула в подходящее время. Ответная реакция как бы протягивается за стимулом. Аппетит, как бы то ни было, обычно неясен, пока не найдет подходящего объекта; это работа творческого приспособления — усиливать осознавание того, чего хочется. Но в случаях крайней нужды — экстремального физиологического дефицита или избытка — спонтанный аппетит может стать определенным, ярким и ясно очерченным до степени галлюцинации. При дефектности объекта организм сам создает его, по большей части из фрагментов воспоминаний. (Это случается при невротическом «повторении», когда воздействие потребности настолько усилено, а средства ее удовлетворения настолько архаичны и неуместны, что ординарное творческое приспособление путем ассимиляции реально нового невозможно.) Галлюцинация, вплоть до отрицания среды - это защитная функция, но она показывает, что происходит обычно. В более многообещающем случае сильного, но смутного аппетита с возможностью его удовлетворения в среде, задействуется такая функция самости, как способность галлюцинаторно создавать объект, оживляющая то, что актуально воспринимается. Эта функция спонтанно фокусирует, запоминает и предвосхищает. Организм воспринимает не то, что действительно было секундой раньше, а объект, созданный перцепцией и воображением, на фоне растущего возбуждения. Такая фигура - сотворенная реальность. Между тем, моторное поведение добавляет другие новые компоненты к быстро меняющемуся целому, а именно — произвольное обращение внимания и приближение. Происходит агрессивное порождение новых возможностей; если обнаруживаются препятствия, гнев и уничтожение изменяют реальность. В общем, можно сказать, что техника или стиль субъекта, выученные им возможности манипуляции добавляются к общей картине и определяют то, что именно будет воспринято в качестве «объекта». С начала процесса и на всем его протяжении самость, возбужденная новым, растворяет первоначальные данности (и среды, и тела, и его привычек) в возможностях, и из них создает свою реальность. Реальность — переход из прошлого в будущее: это то, что существует, и то, что самость осознает, открывает и придумывает.
Часто кажется, что самость не просто отвечает на все органические возбуждения и средовые стимулы, но действует так, как будто она спонтанно создает проблему ради нее самой, галлюцинаторно видя цель и приспосабливая к ней технику, с целью подтолкнуть и усилить рост. Этот вид «бескорыстного действия» крайне интересен. Prima facie он появляется как невротический, поскольку делает такое большое ударение на «творческом» и такое маленькое - на «приспособлении», что это кажется бегством от реальности в галлюцинации. Тем не менее, эта функция возможна как нормальная: в условиях настолько сложного и тонко организованного поля, как человеческое бытие, похоже, что возможность достичь ошеломляющего успеха подразумевает способность осуществлять случайные и совершенно неожиданные проекты, «создавать себе трудности», а также откладывать все объективно нужное ради игры. Очевидно, что хотя главнейшая мудрость - это результат решений, удовлетворяющих настоящие потребности, наиболее характерная для человека мудрость всегда сначала казалась беспричинной и безрассудной. В невротическом бескорыстном действии (бегстве от реальности) нужно различать два аспекта: первый есть сохраняющаяся экспрессия неосознанных незавершенных ситуаций - это многословные планы, мероприятия, делающие человека постоянно занятым, замещающие действия, и так далее. Но также встречается и выражение неудовлетворенности своей ограниченной самостью, желание изменить данное положение вещей, не «зная», как это сделать. Это выражается в тяге к безрассудным (с точки зрения невротика) приключениям, которые фактически часто замечательно разумны и интегративны. К тому же, как говорил Йитс, без толики безрассудства не было бы изысканности и поэзии. Рассмотрим еще раз громадное вложение человеческих усилий в создание более желательной поверхностной реальности. Это может делаться посредством восприятий и образов в искусстве или посредством выделения сути и объяснений в спекулятивных науках. В одном из аспектов это усилие совершенно бескорыстно, это работа одной контактной границы. (Небескорыстный аспект искусства — это, безусловно, катартическое отреа- гирование, когда красота служит пре-чувством для высвобождения подавленной незавершенной ситуации. Спекулятивные науки также имеют полезные прагматические приложения.) Однако, наивное суждение о красоте и правде (обычное в античности и проанализированное раз и навсегда Кантом) должно иметь отношение только к самой поверхности. Это не приспособление организма к среде, и не удовлетворительное завершение органического побуждения в среде. Это приспособление целостного поля к самости, к поверхности контакта: как удачно выразился Кант, существует чувство назначения без самого назначения. И этот акт (восприятие красоты) есть чистейшая самость, поскольку удовольствие беспристрастно и спонтанно; организм временно бездействует. В трудном и конфликтном поле, где почти ничто не может существовать без произвольности, осмотрительности и усилия, красота стала символом Рая, где все спонтанно - «звери без клыков и розы без шипов»; да, или звери с клыками и герои, которые могут равно великолепно победить или погибнуть; и где, как сказал Кант, счастье есть награда за добрые намерения. Бескорыстное творчество осознавания подлинно ре-креативно для животного, которому требуется восстановление сил; оно помогает ослабить нашу обычную расчетливость, чтобы мы могли дышать.
По большей части, так или иначе, мы можем рассматривать творческую способность самости и приспособление организма к среде как полярности: одно не может существовать без другого. В условиях появления нового и разнообразной среды никакое приспособление невозможно при помощи только консервативной врожденной саморегуляции; контакт должен быть творческой трансформацией. С другой стороны, творчество, которое не является постоянным разрушением и ассимиляцией среды, данной в восприятии и сопротивляющейся манипуляциям, является бесполезным для организма и остается поверхностным. Ему недостает энергии, оно не может стать глубоко возбуждающим и скоро чахнет. Оно бесполезно для организма, потому что завершения незавершенной физиологической ситуации не может произойти без ассимиляции нового средового материала. Этот последний пункт очевиден при взгляде, к примеру, на метаболический дефицит, голод и кормление; так же и с другими аппетитами. Но это часто остается не замеченным при рассмотрении (вторично психологическом) незавершенных ситуаций невроза. Именно это приводит к ортодоксальному требованию «переноса» в процессе лечения, хотя отношение к терапевту - реальная социальная ситуация. И изменение установки пациента, когда он поворачивает свою агрессию с себя на собственные интроекты, чтобы ассимилировать или извергнуть их, есть изменение в реальности. Однако, мы должны пойти еще дальше и сказать следующее: ослабление произвольности, обучение корректно интерпретировать собственный случай, и даже чувствование своего тела и эмоций не решает, в конце концов, каких-либо проблем. Все это вновь делает решение возможным; оно опять трансформирует неосознаваемую вторичную физиологию в проблему творческого контакта; но затем должно быть принято и пережито решение. Если социальная среда еще сопротивляется творческому приспособлению, если пациент не может приспособить ее к себе, тогда он будет вынужден опять приспосабливать себя к ней и сохранять свой невроз. Творчество без осуществляемого вовне приспособления остается поверхностным. Во-первых, это происходит потому, что в этом случае не задействуется возбуждение незавершенной ситуации, и потому интерес к контакту ослабевает. Во-вторых, лишь во время манипулирования тем, что способно сопротивляться, самость становится полностью вовлеченной и занятой этим; знания, техники, все большее число прошлых достижений запрашиваются и используются в этой игре. И скоро «неуместные» трудности (иррациональность реальности) сами оказываются средствами собственного исследования и обнаружения истинного намерения. Фрустрации, гнев, частичные удовлетворения подпитывают возбуждение: оно питается частично самим организмом, а частично — сопротивляющейся, разрушаемой, соблазнительной и заставляющей думать средой. Прибегнем опять к сравнению с изящными искусствами. Определение творческого момента как интуитивного постижения целого, а всего остального - только как исполнения - это правда, но вместе с тем и полнейшее заблуждение. Интуиция предвещает, описывает в общих чертах конечный продукт: он с самого начала существует как галлюцинация; но художник не понимает ее, он не знает своих намерений; лишь обработка материала-посредника практически обнаруживает намерение и принуждает художника к его осознанию и воплощению.
Чтобы проиллюстрировать переход от возбуждений и стимуляции пре-контакта к творческому формированию фигуры при контактировании, нужно рассмотреть понятие эмоции. Эмоция - это обобщенное осознавание отношения между организмом и средой. (Это фигура переднего плана, состоящая из разнообразных комбинаций проприоцепций и перцепций). Как таковая, она является функцией поля. В психотерапии это может быть показано экспериментально: путем концентрации и мускульных упражнений возможно мобилизовать отдельные паттерны телесного поведения, и это пробудит некий вид беспокойного возбуждения - например, сжатие и расслабление челюстей, стискивание кулаков, тяжелое дыхание, и тому подобное приведет к ощущению фрустрированного гнева. Теперь, если к этой проприоцепции добавляется осознавание среды, будь то фантазия или восприятие неких вещей или персон, на которых можно быть разгневанным, эмоция внезапно проявляется во всей своей силе и ясности. И наоборот: в эмоциональной ситуации эмоция не чувствуется, пока субъект не осуществит соответствующее телесное поведение - таким образом, он начнет чувствовать гнев, только сжав кулаки. (Теория эмоций Джеймса-Ланге гласит, что эмоция - это состояние тела, и человек становится испуганным, когда убегает. Частично это так. К этому нужно лишь добавить, что телесное состояние включает также необходимую ориентацию и потенциальную манипуляцию средой; пугает не бегство само по себе, а убегание от чего-то). Если задуматься о функционировании организма в его среде, необходимость в таких интегративных комбинациях очевидна. Животное должно немедленно и близко к правде знать отношения поля; и оно должно этим знанием побуждаться к действию. Эмоции являются таким мотивирующим знанием, которое позволяет животному переживать среду как свою собственную, расти, защищаться и так далее. К примеру, страстное желание есть усиление аппетита, сталкивающегося с удаленностью объекта, и служит для того, чтобы преодолеть дистанцию или другие препятствия. Горе есть напряженное ощущение потери или недостатка при необходимости принять факт отсутствия объекта в поле. Оно необходимо, чтобы отступить и восста новить силы. Гнев есть разрушение препятствий для аппетита, злоба - это атака на более сильного врага, от встречи с которым невозможно уклониться, и служит для того, чтобы не капитулировать перед ним; сочувствие — это избегание или отмена своих собственных потерь путем помощи другому; и так далее. В последовательности фонов и фигур эмоции сменяют побуждения и аппетиты в качестве мотивирующей силы. Мотивация, ставшая определенной посредством их объективных отношений, становится более сильной. Но эмоции, в свою очередь (исключая случаи очень простых приспособлений), передают свою мотивирующую силу еще более сильным и определенным чувствам — актуализированным добродетелям и порокам (к примеру, смелость, мрачность, решительность, и так далее), которые вызывают еще более сложные ориентации и манипуляции, особенно произвольные. В этом переходе мы можем видеть, как в происходящее все больше вовлекаются и организм (добродетели и пороки - это привычки), и среда. Позвольте сказать еще несколько слов об эмоциях. Ясно, что они являются не запутанными или рудиментарными импульсами, но четко дифференцированными функциональными структурами. Если персона обладает грубыми эмоциями, это свидетельствует о том, что груб весь его опыт как целое. Но, разумеется, слов в эмоциональном словаре немного, и они грубы; чтобы выразить эмоцию, ощущаемую в опыте, требуются нюансы, умолчания и большие объективные ссылки. Чистым же языком эмоций являются произведения пластического и музыкального искусства. Эмоции, безусловно, являются средствами познания. Далекие от того, чтобы мешать мышлению, они представляют собой уникальные послания о состоянии поля организм/среда, и в этом качестве они незаменимы. Они являются способом осознать, что именно привлекает наш интерес или нас касается: это способ существования мира для нас. Как единицы познания, они могут быть ошибочными, но исправить эту ошибочность можно не изгнанием эмоций, но путем их тщательного исследования: не могут ли они развиться в более ясные и устраивающие чувства, если применить средства произвольной ориентации - к примеру, можно проследить переход энтузиазма первооткрывателя в осуждение или вожделения — в любовь. Наконец, в психотерапии — «тренировке эмоций» — мы видим, что может быть полезным только единый комбинированный метод: мы должны концентрироваться одновременно и на мире «объектов» (межличностных отношениях, фантазиях, памяти и так далее), и на высвобождении телесной подвижности и аппетита, а также и на структуре третьего явления — эмоции.
Возбуждение продолжается и возрастает по мере прохождения последовательных стадий творческого приспособления, становясь наиболее сильным во время финального контакта. Это справедливо и в том случае, когда препятствия и поражения в конфликтах не допускают наступления последнего, но в этом случае возбуждение становится разрушительным для организующейся самости. Бешенство превращается в гневную вспышку, затем в горе и истощение, и, возможно, в галлюцинацию (мечту о победе, мести и удовлетворении). Это аварийные функции, призванные ослабить напряжение и дать возможность субъекту предпринять еще одну попытку в следующий раз, поскольку, разумеется, физиологическая потребность с ее возбуждением осталась неудовлетворенной. Этот процесс (тотальной фрустрации и несдерживаемой вспышки) не является нездоровым, но не стоит и говорить о том, что он не помогает ничему научиться (несмотря на мнение многих родителей), поскольку самость разрушена, и для ассимиляции ничего не осталось. Но предположим теперь, что возбуждение прервано. Усиленное дыхание, являющееся фактором возбуждения, остановлено. Это тревога. Самый наглядный случай здоровой тревоги представляет собой испуг, мгновенное шоковое выключение ощущений и движений (в которые субъект был до этого вовлечен), чтобы встретить внезапную опасность. Эта ситуация особенно подходит для того, чтобы стать травматичной, и это видно из сравнения ее с обычным страхом. В ситуации страха опасный объект виден; субъект собран и готов к защите; поэтому, когда необходимо отступить перед лицом слишком большой опасности, доступ к среде открыт. Позже, с ростом знания и силы, будет возможно снова встретиться с опасностью лицом к лицу, и на этот раз успешно избежать или уничтожить ее. В случае испуга грозящая боль и наказание возникают неожиданно и невыносимо велики. Ответом на это может быть только прерывание связи со средой: прикинуться мертвым — отступить внутрь собственной кожи. Тревога - возбуждение, неожиданно прерванное мускульным усилием — продолжает сотрясать субъекта еще долгое время, пока он не сможет снова свободно дышать. Антисексуальное общество умышленно, с максимальной частотой и эффективностью, создает такие травматические ситуации для детей. Поскольку сексуальность секретна (и, разумеется, хочется ее продемонстрировать), дети предаются ей в местах, где существует большая вероятность быть застигнутыми. Когда же они застигнуты, наказание превышает все представления о причинах и последствиях, имеющиеся в их опыте. Такое общество представляет собой тщательно рассчитанную ловушку. Дыхание, конечно, может быть прервано и породить тревогу не только в случае испуга; как правило, испуг и другие способы действуют сообща. Фрейд выбрал прерванный коитус, не допускающий наступления высшей фазы контакта, специфической причиной первичной тревоги (актуальный невроз) с неврастеническими симптомами. Прерывание (посредством наказания) гневной вспышки или агрессивного возбуждения в ситуации конфликта кажется вероятной причиной смирения и само-угнетения, избегания борьбы как «не стоящей беспокойства». Или возбуждение может быть оборвано раньше, на стадии поиска объекта в среде, тогда это приведет к проекциям. Мы обсудим различные виды прерываний в Главе 15. На какой бы стадии контактирования ни случилось прерывание, сопровождаемое испугом и тревогой, результатом будет настороженность по отношению к первоначальному аппетиту и контроль над ним. Он выражается в концентрации в этой области произвольного внимания, в отвлечении интереса от других вещей, в сдерживании дыхания, стискивании зубов, втягивании таза, сжатии брюшных и ректальных мышц, и так далее. Побуждение или аппетит вернется каким-либо образом позже, но теперь, в условиях мускульного ограничения, оно оказывается болезненным, поскольку побуждения и аппетиты по определению стремятся к экспансии, действиям вовне. Последовательность стадий контакта, согласно которой тело служило уменьшающимся фоном для развивающейся самости, изменяется. Теперь тело - это фигура, а фоном является самость в лице своей структуры — моторно активного и произвольного эго. Пока данный процесс полностью осознаваем; это попытка творческого приспособления, направленная на тело вместо среды. Но если это произвольное подавление продолжится, вероятно вытеснение и неосознаваемая произвольность. Природа вытеснения будет предметом Главы 14.
/. Конфликт Теперь мы можем определить функцию эго в процессе контактирования: как присваивающую, отчуждающую и устанавливающую границы или контекст. «Принятие импульса как своего собственного» означает, что впоследствии он будет представлять собой часть фона, на котором будет развиваться следующая фигура. (Что и подразумевал Фрейд, говоря, что «эго есть часть ид».) Такая идентификация часто произвольна, и эго будет хорошо функционировать, производя свои ориентации и манипуляции, если оно отождествлено с фонами, которые содержат достаточно энергии и возможностей, чтобы фактически породить хорошие фигуры. (Как говорил Фрейд, «Эго как часть Ид сильно; Эго, отрезанное от Ид, слабо».) Пройдемся снова по всему процессу. Фон и фигура в нем представляют собой полярности. Фигура может быть пережита только на своем фоне, а фон без своей фигуры есть просто часть большей смутной фигуры. Но отношение между фоном и фигурой в творческом процессе — динамическое и переключаемое. Возрастающее возбуждение перетекает из фона во все более четко определенную фигуру. (Это, повторимся, не означает простого «катектирования» фигуры, поскольку часть энергии приходит из средового фона, как это и должно быть, так как только новая энергия может завершить незавершенную ситуацию.) Энергия разряжается на формирование фигуры, когда хаотичные части среды «встречают» инстинктивное возбуждение, определяют и трансформируют его, сами при этом разрушаясь и трансформируясь. Возросшее возбуждение - это то, что остается от каждого из фонов. На стадии эмоции телесный фон уменьшен, а возможности среды довольно смутны. На следующем шаге среда размежевана и произвольно присвоена. И затем, в конце концов, произвольность ослабляется, активное эго-ощущение исчезает, и на какое-то мгновение существуют только фигура на пустом фоне и ощущение спонтанности. Но мы можем говорить о принятии чего-либо, только когда существует тенденция это отвергнуть. Когда отождествление с импульсом, объектом или средствами явно и спонтанно (как при очарованности или обращении к помощи эксперта), и когда ничто другое не вызывает сомнения, нет смысла различать самость, ид и эго. Эго признает и принимает осознанный конфликт и приложение агрессии. Конфликт — это нарушение гомогенности фона, препятствующее появлению четкой и живой следующей фигуры. Возбуждение конфликта привносит в картину альтернативные фигуры в качестве доминирующих. Возможна попытка объединить фигуру, несмотря на неспокойный фон, или поиск простого решения (например, выбрать одну из сторон конфликта и исключить оставшуюся, или найти легкий компромисс), чтобы сделать уже этот произвольный выбор фоном текущей активности. Такая попытка должна привести к слабому гештальту, обедненному энергией. Но, с другой стороны, если выбор осуществлен в пользу конфликта как такового, фигура будет возбуждающей и энергичной, но полной разрушения и страдания. Каждый конфликт в основе своей является конфликтом в фонах-действия: потребностей, желаний, очарований, картин себя, галлюцинаторных целей. Функцией самости является прожить все это, оплакать потери, измениться самой и изменить данность. Когда фоны гармоничны, настоящий конфликт в выборе объекта переднего плана, приемов или политики возникает редко. Скорее, что-то найденное или придуманное вдруг оказывается лучше, чем любая из альтернатив. Случай Буриданова осла, который с одним аппетитом голодал между двумя возможными объектами, не стоит описывать. - (Когда существует истинная индифферентность объектов - много одинаковых пирожных на подносе - аппетит мгновенно формирует гештальт из выбора «представителя класса», и индифферентность становится положительным качеством.) Сильный конфликт на переднем плане является знаком того, что истинный конфликт в фоне отчужден и скрыт. Так происходит при одержимое- ти навязчивыми сомнениями. (Скрытым желанием может быть не получить ничего вовсе или разорваться надвое.) Рассмотрим теперь с этой точки зрения значение утверждения: «возбуждение конфликта ослабляет самость», а также терапевтический метод, позволяющий достойно встретить эту опасность. Источник опасности в том, что большая часть самости уже, очевидно, помещена в слабую фигуру, выбор простого решения уже был сделан. Если новое возбуждение поступит из отчужденного фона, конфликт разрушит эту слабую «самость» - самость потеряет ту организацию, которая у нее есть на данный момент. Поэтому говорится, что надо играть на понижение нового возбуждения. Но, фактически, самость только помещена в слабую фигуру, но самость не является фигурой, которую она создает, она - само создание фигуры: самость есть динамическое соотношение фигуры и фона. Таким образом, терапевтический метод, который только и может усилить самость, будет состоять в настоятельном связывании слабой фигуры на переднем плане (к примеру, концепции себя) с ее фоном, в более полном приведении фона в осознание. Предположим, например, что передним планом является вербальная рационализация, к которой клиент очень привязан. Терапевтическим вопросом должно быть не выяснение, является ли предположение правдой или ложью (так можно вызвать конфликт объектов), но то, каков мотив именно такого использования слов? Действительно ли пациента заботит, правдиво ли это высказывание? или это манипуляция? кем? или это атака? против кого? или это успокоение?или сокрытие - чего, от кого? Необходимость этого метода очевидна, особенно если мы вспомним, что многие рационализации, особенно интеллигентных людей, оказываются на поверку истинными предположениями, и все же они остаются рационализациями. Атака на любое предположения с точки зрения его содержания ведет к нескончаемым пререканиям; а пациенты бывают не менее информированными, чем терапевты. Но когда фигура связана со своим мотивом, тогда вдруг возникают новые возбуждения, как из организма и из прошлого, так и из новых вещей, замеченных в среде. Слабые фигуры привлекают меньше интереса и становятся хуже очерченными, самость теряет свою «безопасность» и страдает. Однако, это страдание — не ослабление самости, а болезненное переходное возбуждение творчества. Это оборотная сторона тревоги. Такое страдание болезненно, но оно стимулирует глубокое дыхание родов. Тревога же неприятна, статична и бездыханна. Конфликт фонов привлекает к себе внимание разрушением и страданием. Фальшивый конфликт объектов, приемов или идей замораживается в виде дилеммы, внимание к которой привлекается тревогой. Назначение фальшивого конфликта - прервать возбуждение; тревога как эмоция
Страх перед собственным творческим началом имеет два источника: первый - это сама боль возрастающего возбуждения (первоначально — «страх инстинкта»), второй — страх отвергнуть или быть отвергнутым, страх разрушения и изменения. Эти два страха взаимно усиливают друг друга, и в своей основе они являются одним и тем же. Чувство «безопасности», с другой стороны, черпается из цеп- ляния за статус кво, за прошлые достигнутые приспособления. Новое возбуждение грозит разбить эту безопасность на куски. Мы должны понимать, что такой вещи, как подлинная безопасность, не существует, поскольку тогда самость была бы зафиксирована. Когда нет иррационального страха, вопроса о том, находится ли субъект в безопасности, не возникает: внимание просто обращается на существующие проблемы. Чувство безопасности есть признак слабости: человек, который ее чувствует, постоянно находится в ожидании событий, опровергающих это. Энергия для цепляния мертвой хваткой за статус кво черпается из незавершенных ситуаций, все еще стремящихся завершиться, несмотря на агрессию, направленную против самости чуждыми идентификациями, интроецированными после предшествующих поражений. Этот клинч дает что-то похожее на ощущение солидности, стабильности, силы, самоконтроля и «безопасности». Между тем, фактически, самость имеет очень мало сил для действий вовне. Персона, находящаяся в безопасности, использует свои силы для безопасной и не грозящей неожиданностями борьбы со своими неассимилирован- ными отождествлениями. Борьба продолжается и пробуждает чувства, поскольку ситуация не завершена и возвращается; но это «безопасное» чувство, потому что не появляется ничего нового, и субъект уже потерпел поражение. Такая борьба является устойчивой и надежной; она не может быть пре- крашена, поскольку организм сохраняет потребность, а агрессия не направляется в среду, где могло бы быть найдено решение. Также - если это хорошая «социальная» идентификация - часто удается найти много обманчиво схожих реальных проблем, для решения которых может быть успешно применен тот паттерн, который привел к давнему поражению. Так субъект может легко справиться с реальностью, так ничему и не научившись, страдая от чего-нибудь нового или производя некие изменения: все это необходимо, чтобы избежать реальной ситуации (интересной или рискованной), отвлечь внимание от чего-то в собственных делах, что делает сегодняшний день отличным от вчерашнего. И все это может самым удобным образом завершаться навешиванием на все новое ярлыка «нереалистичного». Так, посредством чудесного преобразования, согласие с поражением служит для того, чтобы давать чувство силы и адекватности. В популярном языке это называется «хорошо приспособиться». Единственными вещами, которых не хватает, оказываются возбуждение, рост и ощущение себя живым. Но там, где самость располагает силами для наступления, у нее как раз нет чувства безопасности. Она, возможно, имеет чувство готовности: принятие возбуждения, известный дурацкий оптимизм насчет изменчивости реальности, а также привычное воспоминание, что организм регулирует себя сам и в результате не истощается и не взрывается. (Эта готовность, возможно, именно то, что теологи называют верой). Ответ на вопрос «Ты можешь это?» может быть только один: «Это интересно». Чувство адекватности и сила растут, когда встречается отдельная проблема, и создает свою собственную структуру, и в ней находятся новые возможности, и все удивительно ложится на свое место. |