Фредрик Перлз - Теория гештальт терапии. Перлз Теория гештальттерапии
 Скачать 1.24 Mb.
|
|
Глава 9 Конфликт и само-угнетение
Теперь мы должны сказать что-нибудь об исходах агрессии: победе (или поражении), покорении и власти (господстве). У невротика потребность в победе - центральная; и для этой потребности всегда готова доступная жертва - самость. Невроз может быть рассмотрен как победа над собой (selfconquest - само-угнетение). Но невротическая потребность в победе не является потребностью в объекте, за который сражается, использующей агрессию в открытом конфликте; это потребность иметь победу, быть победителем. Смысл этого в том, что субъект уже проигрывал в значимых областях, был унижен и не ассимилировал свою потерю, но вновь и вновь старается сохранить лицо достижением ничтожных триумфов. Так, каждая межличностная связь и, в сущности, любой опыт превращается в маленькое сражение с возможностью победить и доказать свою доблесть. Важный конфликт, борьба за небезразличный объект и решение рискнуть собой, проявить инициативу, которая может изменить статус кво - это как раз то, что всячески избегается. Маленькие символические конфликты и большая фальшь, а потому - нескончаемые противостояния типа «разум против тела», «любовь против агрессии», «удовольствие против реальности» - средства избегания возбуждающих конфликтов, которые могут, чего доброго, иметь решение. Вместо этого люди цепляются за безопасность, в чем легко узнаваема фиксация фона, глубокой органической потребности и прошлой привычки; фон должен быть сохранен в виде фона. Противоположностью потребности в победе является «творческое безразличие». Позже мы попытаемся описать это специфическое отношение спонтанной самости (Глава 10). Принимая свой интерес и его объект и применяя агрессию, творчески беспристрастный человек возбужден конфликтом и растет благодаря его средствам, будь то победа или поражение; он не привязан к тому, что может быть потеряно, поскольку он знает, что меняется, и уже идентифицируется с тем, чем он станет. С этим отношением совпадает эмоция, противоположная чувству безопасности, а именно вера: поглощенный актуальной деятельностью, человек не защищает фон, но черпает из него энергию, и он верит, что это адекватное отношение.
Психоанализ классически посвятил себя вскрытию «внутренних конфликтов» и их «устранению». Грубо говоря, это хорошая концепция (как и другая концепция: «преобразование эмоций»); но пришло время изучить ее более пристально. «Внутренний» здесь, вероятно, значит находящийся или внутри кожи организма, или внутри психики, или в бессознательном; примерами могут быть конфликты между сексуальным напряжением и болью, или между инстинктом и сознанием, Или между интроецированными отцом и матерью. Противоположными этим и не-невротичными были бы, вероятно, сознательные конфликты со средой или с другими персонами. Но, в таком случае, разница между «внутренними конфликтами» и другими не существенна, поскольку существуют и не- «внутренние» конфликты, которые могут рассматриваться как невротические. Например, в той мере, в какой ребенок еще не стал самостоятельным и независимым от детско/родительского поля - он еще сосунок, учащийся говорить, экономически зависимый, и т.д. - бессмысленно говорить о невротических нарушениях (неосознаваемом голоде, враждебности, лишении контакта) как о существующих внутри кожи или психики индивида. Нарушения существуют в поле; правда, они порождены «внутренними конфликтами» родителей, и они позже породят интроецированные конфликты в отпрыске, когда он станет самостоятельным; но их сущность — в нарушенном чувственном отношении — несводима к частям. Таким образом, ребенок и родители должны рассматриваться вместе. Или еще, ошибка общества несводима к неврозам индивидов, которые и стали-то «индивидами» вследствие ошибки общины; также она несводима к дурным институциям, поскольку они были основаны гражданами; это болезнь поля, и только групповая терапия может быть в этом случае полезной. Как мы уже говорили, разница между «интраперсональным» и «интерперсональным» невелика, поскольку вся индивидуальная личность и все организованное общество развиваются с помощью функции согласования, которая составляет сущность и личности, и общества (любовь, обучение, общение, отождествление и так далее); и противоположная функция разделения тоже сущнос- тна для обоих: отказ, ненависть, отчуждение, и так далее. Концепция границы контакта более фундаментальна, чем интра- и интер-, или чем концепции внутреннего и внешнего. И, опять же, существуют нарушения, которые могут быть названы невротическими, происходящие в поле организм/ природная среда: например, магические ритуалы примитивных народов, которые развиваются, совершенно без персональных неврозов, из голода и боязни грома; или наша современная болезнь «подчинения» природы (вместо жизни в симбиозе) совершенно отдельна от персональных и социальных неврозов (которые тут работают сверхурочно). Существует сдвиг во взаимодействии материальных количеств и недостатков, причиненный неосознаваемыми злоупотреблениями. Примитивные народы говорят: «Земля голодает, и поэтому мы голодаем»; а мы говорим: «Мы голодаем, поэтому вырвем еще что-нибудь у земли»; с точки зрения симбиоза, обе установки похожи на дурной сон. Классическое словосочетание «внутренний конфликт» содержит очень важную правду, поставленную с ног на голову. Она в том, что внутренние конфликты - внутри кожи, психики (противоположные напряжения, сдержки и противовесы физиологической системы, игра, мечты, искусство, и т.д.) - большей частью заслуживают доверия и не являются невротическими; можно поверить, что они саморегулируются; они доказали себя на протяжении тысяч лет и не очень изменились за это время. Внутренние конфликты в этом смысле не являются предметом психотерапии; когда они не осознаются, их можно оставить неосознаваемыми. Наоборот, это вмешательство вовнутрь находящихся снаружи кожи социальных сил произвольно расстраивает спонтанную внутреннюю систему и приводит к необходимости психотерапии. Эти силы приходят незванными, и часто с недобрыми намерениями. Большая часть психотерапии представляет собой процесс освобождения этих наружных сил от вмешательства вовнутрь и нарушения саморегуляции организма. А также удаление таких не внушающих доверия экономических и политических категорий, как конкуренция, деньги, престиж и власть, от вмешательства внутрь личной системы любви, горя, гнева, сообщества, родительства, зависимости и независимости.
Очевидно, что в классической формуле «конфликты» не являются противоположными внутренними напряжениями, сдержками и противовесами, мудростью тела; они понимаются как «плохие», вредные конфликты, и, следовательно, внутренние конфликты должны быть растворены. Почему это необходимо? Вредность конфликтов, кажется, имеет в виду что- нибудь одно (или сразу все) из следующего списка:
Точка зрения, которую мы тут развиваем (а это в большой, хотя и не в главной мере, предложения по лучшему использованию языка), такова, что вообще никакой конфликт не может быть растворен посредством психотерапии. Особенно «внутренние» конфликты: они сильно энергизированы и глубоко затрагивают пациента, представляя собой средства для роста; задача психотерапии - сделать их осознаваемыми, и тогда они могут, позаимствовав новый материал из среды, перейти в кризис. Наименее желательные конфликты - осознаваемые пустяковые сражения и безвыходные противоречия, основанные на семантических ошибках, о которых мы говорили в начале этой главы; мы интерпретируем их не с тем, чтобы их избежать, но чтобы вынести на передний план более важные конфликты, на которые они указывают. Рассмотрим теперь конфликт сам по себе, осознанный и привлекающий к себе внимание причиняемым страданием. Замечание о том, что конфликт (будь то социальный, интерперсональный или интрапсихический) есть растрата энергии, правдоподобно, но поверхностно. Его правдоподобие основано на допущении, что работа, которая должна быть сделана, прямо достигнет своей цели; поэтому направление энергии, нужной для исполнения работы, на то, чтобы побороть оппонента или противостоять ему, является расточительством для противоборствующих сторон; и, возможно, противники могут гармонично объединиться в работе. Но это весьма поверхностный взгляд, так как он предполагает, что кому-то уже известно заранее, что за работа должна быть проделана, а также где и как должна быть потрачена энергия. Допускается, что мы знаем - и часть пациента знает - какое именно благо должно быть целью; в этом случае противостояние обманно или извращено. Но если конфликт глубоко значим, то что делать, что является собственным решением в отличие от стереотипной нормы, и есть именно то, что подвергается проверке. Даже больше того, действительно необходимая работа (может быть, даже подлинное призвание) в первую очередь и обнаруживается в конфликте; это не было известно кому-либо до сих пор, и, естественно, не было адекватно выражено в оспариваемых требованиях. Конфликт - это сотрудничество, выходящее за пределы того, что предполагалось, к новой фигуре в целом. Конечно, это так и для творческого сотрудничества между персонами. Наибольшая эффективность достигается не установлением априорной гармонии их интересов, или компромиссом их индивидуальных интересов в предустановленной цели. Скорее (так долго, как они остаются в контакте и серьезно стремятся к наибольшим творческим достижениям), чем более резко они отличаются и открыто обсуждают это, тем более вероятно, что они коллективно породят лучшую идею, чем каждый из них имел индивидуально. В играх именно соревнование побуждает игроков превзойти себя. (Беспокойство невротического соперничества - это не соревнование, а факт, что соревнующийся не заинтересован в игре.) Также в творческом акте одной персоны, например, в произведении искусства или теоретическом труде, противоречивость несовместимых, несоответствующих элементов неожиданно приводит к творческому решению. Поэт не отвергает образ, который «случайно», но упрямо появляется и нарушает его план; он уважает захватчика и вдруг открывает «его» план, тем самым обнаруживая и творя себя. Так же и ученый ищет опровергающее его теорию доказательство. Вопрос состоит в том, не должно ли все вышесказанное быть верным и для интрапсихических эмоциональных конфликтов. В ординарных незаб- локированных ситуациях проблем нет: инстинктивная доминанта гибко устанавливается посредством саморегуляции организма, например, сильная жажда временно отключает остальные побуждения, пока сама не будет удовлетворена. Таким же образом гибко встраиваются в имеющуюся систему новообразования процесса развития: в результате конфликта кусание, жевание и питье надстраиваются поверх сосания, и гениталии утверждают себя как конечную цель сексуальности: генитальный оргазм становится итогом сексуального возбуждения. В развитии этих образований участвовали конфликтующие напряжения, но конфликты разрешили их - путем разрушения привычного, ассимиляции и новой конфигурации. Теперь предположим, что ситуация была блокирована: например, предположим, что примат генитальности не был жестко установлен из-за оральных незавершенных ситуаций, генитальных страхов, так называемых «регрессий», и так далее. И предположим, что все соперничающие тенденции вытащены наружу, в открытый контакт и открытый конфликт, с учетом объектных выборов, социального поведения, моральной вины — с одной стороны, и притягательности удовольствия — с другой. Не должен ли этот конфликт и сопровождающие его страдания и трудности быть средствами прихода к само-творящему решению? Такой конфликт является достаточно острым, поскольку очень многое должно быть разрушено; но нужно ли тормозить деструкцию? Если решение - примат генитальности — предопределено и исходит от терапевта (как это давно и квалифицированно предопределяла социальная самость пациента), многие страдания и опасности могут быть избегнуты; но решение будет намного более чуждым и, по этой причине, менее энергичным. Так что неразумно умерять конфликт или подавлять или истолковывать сильные противоборствующие тенденции, так как результатом этих усилий будет препятствование полному разрушению и ассимиляции, что обречет быть слабой и заведомо ущербной систему саморегуляции пациента. И прежде всего мы должны помнить, что там, где противоборствующие стороны - естественные побуждения (агрессия, особые способности, сексуальные практики, которые фактически приносят удовольствие), они не могут быть редуцированы, можно только произвольно подавить их проявления, запугав или застыдив субъекта. Когда же все стороны осознанны и находятся в контакте, человек может принять свои собственный трудные решения; он уже не пациент. Есть надежда, что в этом случае затруднительные побуждения спонтанно найдут свою меру в новой конфигурации, при посредстве творческого приспособления и выздоравливающей саморегуляции организма.
Рассмотрим также смысл страдания. Творческое решение, как мы уже сказали, неизвестно противникам; оно впервые появляется в результате конфликта. В самом конфликте противоборствующие стороны, их привычки и интересы частично разрушены; они понесли ущерб и страдают. Таким образом, в социальном сотрудничестве партнеры ссорятся и разрушают друг друга, они ненавидят конфликт. Поэту во время написания поэмы досаждает навязчивый образ или идея, внезапно отклонившаяся от темы; субъект устраивает себе головную боль, он цепляется за свой план, запутывается и обливается потом. Однако, вовлекаясь в конфликт, боли избежать невозможно, потому что если подавить его сейчас, это не принесет удовольствия, но приведет к неудовольствию, скуке, неловкости и придирчивому сомнению. С другой стороны, сам конфликт тоже возбуждает весьма болезненно. Как же фактически в итоге боль снижается? Это происходит в результате окончательного «не- стояния на пути», цитируя великую формулу Дао. Люди освобождаются от своих предрассудков относительно того, как это «должно» окончиться. И в получившейся «плодотворной пустоте» решение приходит к ним само. Таким образом, люди занимаются чем-то, вкладывают свои интересы и умения, и позволяют им столкнуться, чтобы обострить конфликт, и чтобы быть разрушенными и измененными грядущей идеей. В итоге, они не цепляются за интересы как за «свои». В возбуждении творческого процесса они приходят к творческому беспристрастию среди непримиримых частей; и затем, с великим безрассудством и ликующей жестокое- тью, каждый из противников применяет всю свою агрессию, одновременно за и против своей стороны в противостоянии. Но самость не разрушается, напротив, она впервые обнаруживает, что же она из себя представляет. Вопрос: применима ли такая интерпретация использования боли, страдания и средств их уменьшения к соматической и эмоциональной боли и страданию? Порассуждаем немного о функции боли. Боль, в первую очередь, есть сигнал; она привлекает внимание к непосредственно существующей опасности, например, к угрозе органу. Спонтанная реакция на нее - убраться с пути или, потерпев в этом неудачу, уничтожить угрожающего. Жизнь животного не протекает в боли и страдании; когда вредное воздействие продолжается, и никакие произвольные действия не могут этому помочь, животное цепенеет или даже теряет сознание. (Невротическая реакция прикосновения к поврежденной части, чтобы вызвать боль, есть желание ощутить эту часть; и это тоже, возможно, полезный сигнал, хотя его трудно проинтерпретировать.) Какова же, все-таки, функция продолжительного страдания, обычного между людьми? Мы осмелимся предположить, что она состоит в том, чтобы привлечь наше внимание к непосредственно присутствующей проблеме, и затем встать в стороне от пути, отдать угрозе все наши силы, а затем опять встать в стороне от пути, ослабить ненужную произвольную целенаправленность, позволить конфликту разгореться и разрушить все, что должно быть разрушено. Рассмотрим две простые иллюстрации: человек болен, он пытается заниматься своим бизнесом и страдает; он принужден осознать, что у него есть совсем другое дело — его болезнь, он ложится и ждет; страдание уменьшается, и он засыпает. Или когда умирает любимый; возникает печальный конфликт между, с одной стороны, интеллектуальным принятием и, с другой стороны, желаниями и воспоминаниями. Средний человек пытается разделить себя на части, но превосходящий других подчиняется сигналу и погружается в страдание. Воскрешая прошлое, он видит свое настоящее безнадежно расстроенным; он не может представить, что же делать теперь, когда основа всего рухнула; горе, замешательство и страдание продолжаются, потому что многое должно быть разрушено и уничтожено, и многое надо ассимилировать. В течение этого времени он не должен заниматься своими неважными делами, произвольно подавляя конфликт. В конце концов, работа траура завершается, и человек изменяется, он допускает творческое безразличие; наконец, новые интересы становятся доминирующими. Эмоциональное страдание является средством, не позволяющим изолировать проблему, оно необходимо для того, чтобы, прорабатывая конфликт, самость могла расти в поле существующего. Чем раньше субъект решает прекратить борьбу против деструктивного конфликта и расслабиться в боли и замешательстве, тем раньше страдание закончится. (Эта интерпретация траурного страдания — как средства, позволяющего старой самости измениться — объясняет, почему траур сопровождается са- модеструктивным поведением типа расцарапыва- ния кожи, ударов в грудь и выдергивания волос). Для врача опасность эмоционального конфликта и страдания в том, что это может разрушить пациента, разбить его на кусочки. Это действительная опасность. Но этого можно избежать не "только путем ослабления конфликта, но и усилением самости и самоосознания. Когда человек осознает, что это его собственный конфликт, и что он сам разрывает себя на куски - это становится новым динамическим фактором в ситуации. Затем, когда конфликт находится в центре внимания и обострен, человек скорее достигнет установки творческого беспристрастия и идентифицируется с приходящим решением.
Мы утверждаем, что невроз не состоит в некоем активном конфликте (внутреннем или внешнем) одного желания против другого, или социальных стандартов против животных потребностей, или персональных нужд (например, амбиций) против социальных стандартов и животных потребностей. Все эти конфликты совместимы с интеграцией самости, и на самом деле являются средствами ее интегрирования. Но невроз есть преждевременное погашение конфликтов; это зажимание, или перемирие, или оцепенение ради избежания дальнейшего конфликта; и он вторично проявляет себя как потребность в победе в ничтожных битвах, как если бы эти победы могли отменить глубокое унижение. Это есть, коротко говоря, победа над собой. Будем различать два уровня удовлетворения:
Предположим, что, вместо способности отождествиться с приходящим решением, самость потеряла надежду на него и не имеет перспективы, но продолжает страдать и слишком сокрушаться о поражении. В наших семьях и обществе такое случается нередко, поскольку творческое решение зачастую невозможно. Взрослый, понимающий ситуацию, может продолжать страдать, но ребенок непременно прекращает. Рассмотрим смысл смирения. В момент острого конфликта и отчаяния ответом организма становится отрицание — картинное падение в обморок или, чаще, замораживание чувств, паралич или другие методы временного вытеснения. Но когда непосредственный кризис миновал, и если обстоятельства больше не обещают решения, то субъект избегает продолжения конфликта. Самость больше не проявляет агрессии, и ситуация подавления стабилизируется как более терпимая; субъект смирился. В фигуре остается пустое пространство, так как общий контекст потребностей, мнений, трудностей и т. д. остался прежним, а самоутверждение, занимавшее центральное место в конфликте, потеряно. Это пустое место теперь заполнено идентификацией с другой персоной, а именно той, которая сделала конфликт нестерпимым и заставила смириться. Эту персону обычно боятся и любят - конфликт гасится, чтобы избежать страха и риска неодобрения — и теперь эта персона становится «мной». Вместо движения к своей новой самости, которой человек стал бы в результате неизвестного решения конфликта, он интроециру- ет эту чужую самость. Отождествляясь с ней, он одалживает ей силу своей агрессии, теперь освобожденной от отстаивания собственных потребностей. Эта агрессия теперь ретрофлективно поворачивается против этих потребностей, отвлекает от них внимание, напрягает мускулы, противясь их возбуждению, называет такие потребности глупыми или порочными, наказывая их, и так далее. В соответствии с нормами интроецированной персоны, человек отчуждает конфликтную самость и направляет агрессию на нее. Это легко сделать, поскольку более сыновняя (дочерняя) и социальная часть себя, которая принадлежала одной из сторон конфликта, может теперь соединиться с интроеци- рованным авторитетом; полезные агрессивные и репрессивные установки прямо под рукой и легко усваиваются. Легко избегать искушения, однажды согласившись быть хорошим; легко рассматривать побуждения как порочные и чуждые, отождествляясь с персоной, которая так же к ним относится. Противоположностью возбуждения в конфликте является оцепенение смирения. Противоположностью «плодотворной пустоты», которая достижима на стадии творческого безразличия (и эта пустота — творческая часть самости), является пустое место смирения там, где раньше была самость. И противоположностью отождествления с приходящей новой самостью является интроекция чужой личности. Так осуществляется преждевременное примирение. В продолжение этого, конечно, незавершенный конфликт так и остается незавершенным, но он проявляет себя теперь как потребность в победе в маленьких боях вместо готовности беспристрастно рассмотреть трудное противостояние; это - цепляние за безопасность вместо преисполненности верой. Эмоциональный конфликт было трудно разрешить, потому что другая персона (например, родитель) была одновременно объектом страха и любви. Однако, к несчастью, в ходе конфликта принадлежащие самости сложные потребности и борющееся замешательство смирились, родитель интроецирован, агрессия самости повернута против нее самой. Вследствие этого любовь к объекту также теряется, поскольку с тем, за что цепляешься, нет контакта, и не бывает любви без обновляющей агрессии.
Давайте рассмотрим теперь тот мир, который был достигнут. Мы должны различать мир позитивный и негативный. Когда конфликт затихает и приходит к творческому решению с изменением и ассимиляцией непримиримых факторов, происходит освобождение от страдания и завершение возбуждения вновь созданной целостностью. Это позитив. Нет ощущения завоевания и объекта господства, так как в действительности жертвы исчезли, они разрушены и ассимилированы. В позитивном мире, парадоксальным образом, существует победный подъем без ощущения завоевания; главное чувство - жизненность новых возможностей и новой конфигурации. Поэтому Победа изображается крылатой и смотрящей вперед. Позитивный мир содержится и в сокрушительном поражении, если человек столкнулся со своими ограничениями, исчерпал все ресурсы и не воздерживался от максимального неистовства. Посредством вспышки гнева и работы траура потребность в невозможном уничтожена. Новая самость угрюма, но цельна; ее одушевление в новых условиях ограничено, но в ней нет ничего интер- нализованного, и она не отождествляет себя с завоевателем. Так, как прекрасно описал Peguy, умоляющие в греческих трагедиях имели больше силы, чем высокомерные победители. Мир завоевания, где жертва по-прежнему существует, и над ней нужно господствовать, является полной противоположностью предыдущему случаю: страдание конфликта прекращено, но фигура осознавания не оживлена новыми возможностями, так как ничего не было решено; победитель, побежденный и их отношения продолжают заполнять выпуски новостей. Победитель бдителен, побежденный злопамятен. В социальных войнах мы видим, что такой негативный мир нестабилен; он содержит слишком много незавершенных ситуаций. Как же получается, что при победе над собой примирение оказывается стабильным, и победившая самость может десятилетиями продолжать господствовать над своей отчужденной частью? Жизненность любого естественного побуждения очень сильна; оно может быть отчуждено, но не уничтожено. Мы можем ожидать, что оно будет слишком сильным для того, чтобы оставаться долго подавленным страхом или потребностью в привязанности. Почему же конфликт не возобновляется, как только ситуация изменяется благоприятным образом? Так происходит оттого, что самость теперь получила громадное позитивное удовлетворение от отождествления с сильным авторитетом. Как целое, самость потерпела поражение, поскольку ее конфликт не был доведен до того, чтобы стать зрелым и привести к новому позитиву; но отождествленная самость может сказать теперь: «Я - победитель». Это высокомерие — мощнейшее удовлетворение. Каковы его элементы? Во-первых, к облегчению от прекращения страдания в конфликте добавлено освобождение от давящей угрозы поражения, стыда и унижения. Принимая другую роль, высокомерие становится огромным и самонадеянным, хотя и хрупким. Во- вторых, существует удовлетворение тайного злорадства, вид тщеславия: во Фрейдистских терминах, супер-эго насмехается над эго. В третьих, гордая самость безосновательно приписывает себе воображаемые достоинства авторитетов, силу, права, мудрость и невиновность. И последнее и самое важное: высокомерная самость может теперь владеть своей агрессией (совсем даже не иллюзорно) и постоянно доказывать, что она победитель, поскольку объект господства всегда доступен. Стабильность смирившегося характера объясняется не тем, что он все бросил «раз и навсегда», но тем фактом, что агрессия постоянно используется. К несчастью, главная жертва агрессии - это как раз он сам, всегда готовый быть побитым, «срезанным», задавленным, покусанным и так далее. Таким образом, видимое увеличение силы и агрессивности представляет собой искалеченную слабость. (Часто здоровье субъекта вначале реально улучшается, ведь он совершил приспособление; но позже приходит расплата). Энергия связана удержанием чуждых побуждений. Если внутреннее напряжение становится слишком сильным, угроза снизу проецируется, и субъект находит козлов отпущения: это другие люди имеют (или им можно приписать) его собственные отвратительные и чуждые влечения. Они пополняют список жертв и увеличивают высокомерие и гордость. Постараемся осторожно рассмотреть, в чем несчастье этого процесса. Элементы экспансивности, эго-идеал и претензии не имеют, как таковые, непривлекательного и похожего на детский вида: это выглядит, напротив, как подчеркнутая гордость, блаженство самоутверждения и социального утверждения: «Смотрите, какой я большой мальчик!» Это разновидность демонстративности, оскорбительная, возможно, только для тех, кто разочарован и завистлив. Когда добавляется четвертый элемент — несдерживаемая агрессия — портрет становится темнее и ужаснее. Но, однако, он не уродлив. Там, где сочетаются абсолютная гордость и необузданная внешняя агрессивность, мы имеем подлинного завоевателя: безумное зрелище, подобное бешеному потоку или другой иррациональной силе, разрушающей все (а вскоре - и себя). Это комбинация самолюбия, самоуверенности и мощи, без саморегуляции или межличностной регуляции органических потребностей или социальных целей. Такое темное безумие не лишено великолепия; мы одновременно любуемся им и пытаемся его уничтожить. Это тот самый великий образ, о котором грезит слабый само-угнетатель; его концепция себя совершенно иллюзорна; она не привлекает его энергию. Подлинный завоеватель - обезумевший творец, который назначает себя на роль и играет ее. Само- завоеватель смирился и был назначен на другую роль кем-то другим.
Если копнуть глубже, под поверхностью потребности в победе и цепляния за безопасность обнаруживается выдающееся высокомерие и тщеславие; субъект смирился только внешне. Его тщеславие утверждает себя тем, что он фактически может про изводить блага и быть сильным, и способен это показать, поскольку жертва всегда под рукой. Типичное замечание: «Я — сильный, я — независимый, я могу взять это или оставить (секс)». Каждое проявление самоконтроля является подтверждением своего превосходства. Но опять, возникает трудность (особенно учитывая наши нравы): социальные основания самооценки двусмысленны. Необходимо доказать не только то, что субъект силен, но и то, что он обладает «потенцией», сексуально возбудим. Эти противоречивые требования могут быть выполнены только в том случае, если любовный акт достаточно садо- мазохистичен, агрессия используется как освобождающее пре-чувство (fore-feeling) для сексуальности, а сексуальность, в свою очередь, является средством к тому, чтобы быть наказанным — для ослабления тревоги. Само-угнетение оценивается обществом как «характер». Человек с характером не поддается «слабости» (эта «слабость» в действительности представляет собой спонтанный эрос, сопровождающий любое творчество). Он может управлять своей агрессией для утверждения своих «идеалов» (идеалы - это нормы, с которыми он смирился). Анти- сексуальное общество, основывающее свою этику на характере (может быть, несколько больше в предыдущие века, чем сейчас) приписывает любое достижение подавлению и самоконтролю. И отдельные аспекты нашей цивилизации (а именно — ее широкий пустой фасад, количественные показатели и внушительность) возможно, обязаны характеру; они составляют постоянно требующиеся доказательства господства над людьми и природой - доказательства потенции. Но грация, теплота, подлинная внутренняя сила, здравый смысл, веселость, трагедии: все это невозможно для людей с характером. Получив такое большое удовлетворение самости, и свободу обладать агрессией, и высочайший общественный престиж, само-угнетение является успешной частичной интеграцией; правда, его результатом является урезанное счастье, личностное расстройство, господство над другими, приводящее к их страданию, и растрата социальной энергии. Но все это еще можно терпеть. Но неожиданно, из-за общего распространения роскоши и соблазнов, подавление начинает давать сбои; с ростом социальной неуверенности и незначимости падает самооценка; характер не вознагражден; проявление агрессии вовне, в виде гражданской инициативы, затруднено, так что самость становится ее единственным объектом; в этой типичной ситуации наших дней само-угнетение возникает на переднем плане как центр невроза.
В чем теоретик видит «центр невроза», зависит частично от социальных условий, которые мы описывали. Но частично это, конечно же, зависит и от применяемого терапевтического метода (и метод, в свою очередь, зависит от таких социальных факторов, как категория пациентов, критерий здоровья и так далее.) В рамках метода, описываемого в этой книге, предпринимается попытка помочь самости интегрировать себя, расширить зоны жизненности и включить туда более широкие области, а главное сопротивление обнаруживается в том, что самость не расположена расти. Она поддерживает препятствия к своему собственному развитию. В рамках ранней ортодоксальной техники, когда пациент пассивно, бездумно и безответственно выкладывал содержания ид, терапевта, естественно, поражало их противоречие социальным нормам; и задачей интеграции было повторное более удачное приспособление. Позже эта концепция стала казаться неудовлетворительной, и в центре замаячили смирение и деформация характера пациента. Но мы должны указать на примечательное и почти смешное противоречие в привычной терминологии теорий характероанализа. Мы видели, что, идентифицируясь с авторитетом, самость направляет свою агрессию против своих же отчуждаемых побуждений, например, собственной сексуальности. Самость является агрессором, она подавляет и доминирует. Однако, как ни странно, когда характеро-аналитики говорят о границе между самостью и чуждым ей, они вдруг упоминают не «оружие самости», а «защиты самости», ее «защитный панцирь» (Вильгельм Райх). Самость, контролирующая моторную систему, произвольно отвлекающая внимание и душащая возбуждение, мыслится как защищающая себя от угроз снизу! Какова причина этой на удивление грубой ошибки? Она в том, что самость не принимается терапевтом всерьез. Он может рассуждать о ней каким-либо удобным для себя образом, но практически она для него ничто. Для него существуют только две силы: авторитет и инстинкты; и в первую очередь терапевт, а не пациент, приписывает силу первому, а затем - в качестве мятежа - второму. Но существует еще одна вещь, — самость пациента, и она должна приниматься терапевтом всерьез, потому что, повторимся, только ей и можно помочь. Психотерапия не может изменить социальные нормы, а инстинкты и подавно.
Становление само-угнетения выглядит следующим образом (в обратном порядке): Потребность в победе Цепляние за безопасность Честолюбие высокомерной личности Интроекция Смирение Отступление самости Что же в первую очередь тормозится само-угне- тением, какова главная невосполнимая потеря, причиненная самостью самой себе? Эта потеря — «приходящее решение» конфликта. Это — возбуждение роста, загнанное вглубь. Сексуальное возбуждение, агрессия и горе могут до определенной степени быть высвобождены; но без ощущения субъекта, что это именно он, рискуя собой, идет на это, фундаментальная отупелость, скука и смирение никуда не денутся; какие-то действия вовне бессмысленны. Осмысленность - это то же самое, что и возбуждение приходящего решения. Преждевременное прерывание конфликта — через отчаяние, страх потери или избегание страдания — тормозит творческую силу самости, ее способность ассимилировать конфликт и сформировать новую целостность. Терапия должна освободить агрессию от фиксации на собственном организме как цели; сделать интроекты осознанными, чтобы они могли быть разрушены; привести разделенные интересы — сексуальный, социальный и т.д. - обратно в контакт и конфликт; и положиться на интегративную мощь самости, ее особый стиль, проявляющийся, в том числе, в живучести невроза. Тут же появляется масса вопросов. Не является ли «приходящее решение» чем-то будущим и несуществующим? Как может принести огромный вред торможение несуществующего? Как самость может творить себя заново: из какого материала? Какой энергией? В какой форме? Не является ли «полагание на интегративную мощь» установкой терапевтического невмешательства (laissez-faire)? И если конфликт разгорается и еще более дезинтегрирует самость, как же последней поддерживать себя, если не задержкой роста? Что такое «самость?» Мы постараемся ответить на эти вопросы в следующих главах, а здесь наметим только основные точки. Самость - это система контактов в поле организм/среда; и эти контакты есть структурированный опыт актуальной ситуации настоящего. Это не самость («я») организма как такового, но и не субстанция, пассивно воспринимающая среду. Творчество - это изобретение нового решения; изобретение как нахождение и придумывание; но этот новый способ не может возникнуть в организме или в его «бессознательном», поскольку там присутствуют только консервативные пути; также его нет и в новой среде как таковой, поскольку даже если субъект наткнется там на готовое решение, он не признает его своим собственным. Существующее поле в каждый момент богато потенциальной новизной, и контакт есть ее актуализация. Изобретение оригинально; это рост организма, ассимилирующий новое содержание и находящий новые источники энергии. Самость не знает заранее, что она изобретет, поскольку знание - это форма существования того, что уже случалось; безусловно, этого не знает и терапевт, так как он не может расти чьим-то чужим ростом - он просто часть поля. Начав расти, самость рискует - рискует, страдая, если она долго избегала риска и теперь должна разрушить много предубеждений, ин- троектов, привязанностей к фиксированному прошлому, гарантий, планов и амбиций; но все же она рискует этим, полная возбуждения, если может принять жизнь в настоящем. Теория самости |