Фредрик Перлз - Теория гештальт терапии. Перлз Теория гештальттерапии
 Скачать 1.24 Mb.
|
|
Глава 13 Творческое приспособление: II. Финальный контакт и пост-контакт
Финальный контакт является целью контактирования (но не его функциональным «окончанием», в качестве которого выступает ассимиляция и рост). В финальном контакте самость непосредственно и полностью занята фигурой, которую открыла и придумала; на какое-то мгновение фон практически отсутствует. Фигура воплощает весь интерес самости, и самость есть ничто иное, как ее текущий интерес: таким образом, самость и есть фигура. Способности самости сейчас актуализированы, так что самость становится чем-то (но тогда она перестает быть самостью). Очевидно, это может быть достигнуто только при следующих условиях:
4) И в продолжение этого процесса самость была не только активным изобретателем решения, и не его пассивным продуктом (поскольку они внешние), но все больше приобретала средний залог и врастала в решение. Рассмотрим природу осознавания, которое не имеет средового или телесного фона, хотя осознавание - это фигура на фоне. Такое возможно только для целого-и-частей, где каждая часть непосредственно переживается как включающая все другие части и целое, и целое - как состоящее именно из этих частей. Целостная фигура могла бы быть названа фоном для частей, но она представляет собой нечто большее; она является в то же время фигурой из частей, и уже они являются фоном. Другими словами, опыт не имеет в виду других возможностей, потому что именно то, что происходит сейчас, необходимо и актуально; актуальное — необходимо; эти части в этот момент не могут означать ничего другого. Приведем несколько примеров: в момент инсайта не существует никаких других гипотез, потому что субъект видит, как части работают вместе (он ухватил «среднее отношение»); по мере приближения проработки проблемы к моменту инсайта, все детали начинают становиться на свои места. После возникновения инсайта применение нового видения к дальнейшим ситуациям становится непосредственным и привычным - с проблемой установлен контакт, однажды и навсегда. Так же происходит в любви: пока субъект любит, альтернатив не существует. Он сам Не может отступить, посмотреть куда-то еще, и так далее, и он чувствует, что любая черта, которая Может появиться в возлюбленной, будет или любимой, или совершенно не относящейся к делу и неважной. Или более мрачный пример: в момент окончательного отчаяния, когда ресурсов уже больше нет; фигура представляет собой пустой фон, на котором ничто не выступает, и это ощущается как необходимость, поскольку невозможность - разновидность необходимости. В случае такого целого-из-частей фигура обеспечивает свою собственную границу. Поэтому больше не существует эго-функций: никакие границы не выбраны, нет никаких отождествлений и отчуждений, и никакой произвольности. Опыт является полностью внутренним, субъект никаким образом не влияет на него. Ослабление произвольности и исчезновение границ - причина наивысшей яркости и энергичности. К примеру, «вспышка инсай- та» или «шок узнавания»: энергия, которая шла на скрывание себя или агрессивное установление связей в среде, вдруг прибавляется к финальному спонтанному опыту. Спонтанность легче всего заметить в поведении там, где перед этим было произвольное мышечное движение - к примеру, спазм и спонтанные движения таза перед оргазмом, или спонтанное проглатывание пищи, хорошо увлажненной и распробованной. Во всяком контактировании присутствует глубинное единство перцептивной, моторной и чувственной функций: не существует грации, энергии, ловкости движений без ориентации и интереса; не бывает проницательности взгляда без его фокусировки; нет ощущения притягательности без приближения, и так далее. Но только в финальном контакте, с его спонтанностью и захваченностью, все эти функции, возможно, окажутся на переднем плане и станут фигурой: субъект осознает единство. Самость (которая есть ничто иное, как контакт) приходит к чувствованию себя. То, что она чувствует - это взаимодействие организма и среды.
Попытаемся проанализировать захваченность финального контакта как чувство (хотя нужно извиниться за бедность языка). Анализируя последовательность контактирования, мы упоминали о последовательности мотиваций: во-первых, импульсы, аппетиты и ответы на стимулы, которые побуждают организм выйти во внешнюю среду (к примеру, голод или укол булавкой) ; во-вторых, эмоции или ощущение взаимосвязи между аппетитом, болью и т.д. и некоторой ситуацией в среде (к примеру, страстное желание или гнев), вызывающее агрессивное приближение; в-третьих, более устойчивая активация добродетелей и пороков (к примеру, решительности или уныния), которые доводят до конца сложные ориентации, манипуляции и конфликты. Ясно, что в процессе творческого приспособления должны присутствовать такие побуждения или мотивации, которые устанавливают связь между ощущением организмом себя как «я» (принятый фон) и новым в среде, ощущаемым как «оно», «объект». Пока продолжается спонтанная захваченность финального контакта, в такой мотивации нет необходимости, потому что нет других возможностей; невозможно сделать другой выбор. Чувство захва- ченности «самозабвенно»: внимание полностью сосредоточено на объекте; и, поскольку этот объект заполняет все поле, все остальное переживается в связи с объектом и его интересами - объект становится «Ты», к которому обращаются. «Я» совершенно сливается со своими внимающими органами чувств: мы говорим о том, что можно быть «полностью своими ушами или глазами». К примеру, слушая великую музыку, человек «забывает себя и полностью обращается в слух»; и любое возможное «оно» становится просто интересом «Ты». Позвольте использовать слово «участие» («concern») для этого вида само-отсутствующего (selfless) чувства. По сравнению с аппетитами или эмоциями, участие имеет некое статичное или финальное качество, поскольку оно не является мотивацией. В более светлой части чувственного спектра сострадание , любовь, радость, спокойствие, эстетическое наслаждение, инсайт и так далее - скорее, такие состояния участия, чем движения чувства. (Триумф победы - интересный пример, потому что «Ты» в этом случае, вероятно, — это собственный Эгоидеал.) Более мрачные примеры - это отчаяние и траур. Мы можем теперь видеть, как это ужасно, поскольку когда нет ни Эго, ни Ты, чувства напоминают бездонную пучину. Вообще, на протяжении всей этой книги мы допускали, что любая реальность вызывает участие: нечто является реальным как объект аппетита, эмоции или интереса. Античные и средневековые мыслители также придерживались точки зрения, что понятия «бытие» и «добро» взаимозаменяемы (но см. ниже, п. 3). Это противоречит, конечно, современному позитивизму, для которого реальность нейтральна, а также аналитической концепции «ка- тексиса», подразумевающей, что возбуждение каким-то образом прикрепляется к объекту - концепция, правдоподобность которой зиждилась, в частности, на свойстве фетишей вызывать разрядку энергии. Наша точка зрения такова: неинтересный объект и безобъектное возбуждение являются абстракциями от фигуры контакта, которая в конце (а потенциально — с самого начала) представляет собой первичное спонтанное осознавание реальности. Абстракции кажутся первичными для опыта, только если судить об этом, исходя из фона неосознаваемой произвольности и неопределенной боли, что будет обсуждаться в следующей главе.
Любовь стремится к близости; наиболее близкий контакт возможен, пока другой остается неразрушенным. Любовный контакт может осуществляться через взгляд, речь, присутствие, и так далее. Но архетипический момент контакта - все же сексуальное объятие. Здесь актуальная пространственная близость наглядно иллюстрирует уменьшение и неинтересность фона. Фон мал, потому что для него нет места: вырисовывается живая фигура, пытающаяся обходиться совсем без фона, и все ее части вызывают возбуждение. Фигура не является «объектом» для «субъекта», поскольку осознавание проникает в прикосновения. «Дистантные» чувства ощущаются так, как если бы они тоже соприкасались с объектом (были как прикасающимися, так и тем, к чему прикасаются): лицо заполняет поле зрения, а звуки - слух. Это неподходящий момент для абстракций или представлений о других местах и временах: альтернатив не существует. Речь становится, так сказать, довербальной; в ней важен тон и примитивная конкретность терминов. «Близкие» чувства (вкус, обоняние и осязание) в большой мере участвуют в создании фигуры. Возбуждение и степень близости контакта ощущаются как одно и то же; большее возбуждение есть просто более тесное соприкосновение. И движение окончательно становится спонтанным. Исчезновение телесного фона даже более замечательно. С приближением кульминации фигура состоит из двух тел; но эти «тела» представляют собой сейчас не что-нибудь, а систему контактной ситуации на границе; происходящее перестает быть ощущением физиологических органов. Органичс- кие боли перестают осознаваться. Парадоксально, но собственное тело становится частью «Ты», и, в конце концов, целостной фигуры, как будто граница была отсоединена. Этот архетипический контакт демонстрирует также креативность самости. На высоте осознавания опыт является новым, уникальным и оригинальным. Но когда, в момент оргазма, граница «сломана» и самость уменьшается, субъект ощущает консервативное инстинктивное удовлетворение своего собственного родного тела. Мы видим также, что контакт является спонтанно преходящим. Самость работает над его завершением, а не над его увековечиванием. Когда процесс формирования фигуры завершен, опыт становится самодостаточным, а фон исчезает, то немедленно становится очевидным, что ситуация контакта как целое является лишь одним из моментов взаимодействия поля организм/среда. Такие же характеристики финального контакта очевидны в процессе еды — контакта посредством разрушения и объединения. То, что ощущаешь на вкус и жуешь, в этот момент жизненно и уникально; но оно спонтанно проглатывается, фигура исчезает, и ассимиляция является неосознаваемой. Также и во время интенсивного сопереживания произведению искусства: оно представляется не только неизбежным в своем действии, но также, как ни странно, единственно возможным или, по меньшей мере, наилучшим из возможных, и переживание его неизмеримо ценно; фон (в терминах, в которых мы производим сранительные суждения) исчез. (Мы выбрали наши примеры контактирования и финального контакта главным образом из числа аппетитов. Однако то же, хотя и не в точности, характерно для такого способа контактирования, как уничтожение. Фигурой при уничтожении является отсутствие исключенного объекта в фоне; поэтому на высоте развития контакта субъект остается без объекта возбуждения. Присутствует только тяжелое дыхание — следствие усилий, и холодное чувство самости в не интересной более ситуации - если только не возникнет триумфа с прославлением эго-идеала. В случае холодного уничтожения не будет, разумеется, никакого последующего роста. Тем не менее, по крайней мере психологически, уничтожение является позитивным поведением и чувством, и не стоит соглашаться с античными и средневековыми авторами, которых мы упоминали выше, в том, что реальное — «хорошо» (желанно), а зло есть отрицание реальности; отсутствие объекта, исключенного из поля, психологически реально, оно устраняет страх. Мы предпочли бы говорить, что «реальность или возбуждает, или беспокоит».)
Последствием контакта (кроме уничтожения) является совершившийся рост. Процесс роста неосознаваем, и его детали относятся к физиологии - в той степени, в какой их вообще можно понять. В зависимости от вида того нового, к чему обращалась и что трансформировала самость, рост имеет разные названия: увеличение в размерах, восстановление, порождение, омоложение, отдых, ассимиляция, научение, память, привычка, подражание или отождествление. Таков результат творческого приспособления. Базисное понятие, лежащее в основе всего этого - идентификация, или создание идентичности во взаимодействии организма и среды; это - работа самости. Пища ассимилируется буквально, то есть из «непохожей» делается «похожей». Обучение, когда оно является усвоением, а не проглатыванием целиком, тоже может быть названо ассимиляцией; результаты его могут потом использоваться так же, как собственная мускулатура. Философское представление о восприятии было обратным: то есть зрение становится таким же, как увиденный цвет. Поведенческие привычки «переняты» нами в компании, где мы подражали другим или отождествлялись с ними, формируя наши личности по их образцу. Но мы не должны быть введены в заблуждение языковой перестановкой, поскольку в каждом случае нечто было разрушено, отвергнуто и изменено, а также, в результате выхода вовне, произошло формирование с помощью внешнего воздействия. Там, где контакт осуществляется путем инкорпорации, и неподходящая часть практически игнорируется, мы говорим об ассимиляции; хотя, конечно, химические элементы сохраняются, отходы экскретируются и продолжают существовать, и так далее. Там, где контакт происходит в виде близости или прикосновения, и неподходящая (отвергнутая) часть все еще потенциально представляет интерес, как происходит в восприятии и в любви, мы говорим, что субъект отождествляется с другим, или становится им. Последствие оргазма - порождение и омоложение посредством системного высвобождения напряжения. (Райх придерживался мнения, что оргазм также является неким биофизическим питанием). Рассматривая последствия контакта — ассимиляцию и идентификацию, можно лучше всего оценить важность среднего залога спонтанности. Если бы самость была только активна, она не могла бы стать также чем-то другим, она могла бы лишь проецировать; если бы она была только пассивна, она бы не могла расти, а могла только подвергаться ин- троекции.
С психологической точки зрения, переход от осознаваемого контакта к неосознаваемой ассимиляции исполнен глубокого пафоса. Фигура контакта заполняет весь мир и возбуждает до максимально возможной степени; однако, последствия этого выглядят, как всего лишь небольшое изменение в поле. Хочется, как Фаусту, сказать: «остановись, мгновенье, ты прекрасно!», но выполнить это пожелание значило бы подавить оргазм, глотание или научение. Поэтому самость спонтанно продолжает процесс, заставляя себя молчать. (В этот момент, как показал Ранк, в игру вступает основной невротический механизм художника. Художник настаивает на увековечении себя, на собственном «бессмертии», и поэтому проецирует часть себя в материал, с которым работает. Но, тем самым, он теряет возможность окончательного завершения и никогда не бывает счастлив. Он вынужден повторять: не такую же точно работу, но сам процесс изготовления произведений искусства. Именно это прерывание и сопровождающая его тревога, а не «вина» дерзнувшего, является источником того, что Ранк называл «виной творчества»). Подавление достигаемой кульминации есть par exellence иллюстрация мазохизма: это спасение от боли максимального возбуждения и стремления к разрядке с помощью изнасилования, потому что самость боится «умереть», как будто она является чем-то еще, кроме этого преходящего контакта. И потому наивысшая любовь ощущается, как приглашение к смерти. Любовь-смерть восхваляется, как будто это самая лучшая любовь. Но фактически умирающие от любви органически живут; возбуждение ослабевает; они пытаются вернуть прекрасное мгновение и с неизбежностью терпят неудачу, поскольку возможное теперь прекрасное мгновение уже совершенно другое. Но, хотя физиологический прирост и невелик, он абсолютно надежен; мы можем использовать его с этого момента всегда. Невозможно быть обманутым творческим приспособлением. (Удовольствие, ощущение контакта, в какой бы форме и при каких условиях оно ни возникало, всегда является prima facie свидетельством жизненности и роста. В этике это не исключительный критерий (в ней нет исключительных критериев), но если это чувство присутствует, оно всегда свидетельствует в пользу позитивности данного поведения, а его отсутствие всегда порождает вопросы.) Что касается восприя- гия, достоверность творческого отождествления для него принимается универсально: само ощущение уже есть неопровержимое доказательство, хотя его интерпретация может быть и ошибочной. То же должно относиться и к обучению, любви и другим социальным отождествлениям. Но это обычно не воспринимается таким образом; напротив, любовь, которую мы однажды пережили, часто позже вспоминается с омерзением; мнения, которых мы придерживались, рассматриваются как абсурдные; музыка, которую любили в юности, отвергается как сентиментальная, местный патриотизм вызывает отвращение. Как говорил Морис Коэн, «если влюбленность слепа, то прошедшая влюбленность тош- нотворна». Но такие реакции свидетельствуют о неудаче в принятии в настоящем действительности наших прошлых достижений, как будто мы сейчас есть нечто большее, чем то, чем мы стали и будем продолжать быть. Ясно, что это те случаи, в которых контакт не был завершен, и ситуация не была окончена. Некая подавляющая сила была ин- троецирована, как часть опыта, и теперь стала частью эго-концепции, исходя из которой мы себя оцениваем. Сейчас наши прошлые достижения, какими бы они ни были, неизбежно отличаются от наших настоящих целей. И вместо того, чтобы использовать их в качестве части своего настоящего снаряжения или игнорировать их, как неподходящие, мы тратим энергию, защищаясь от них, стыдясь или атакуя их (потому что это — все еще незавершенные ситуации).
Последствием творческого социального контакта является формирование личности: отождествление с группой, соответствующие риторические и моральные позиции. Кажется, что самость становится частью Ты, в которое она врастает. (Когда творческий процесс прерывается, а подавляющая сила интроецируется, кажется, что личность подражает своему окружению, имитируя речь и отношения, реально чуждые и не становящиеся своими собственными; и это действительно так и происходит.) Отождествление с группой, которая воплотила потребности и способности, и является источником силы для дальнейшего действия - это привычка лояльности, которую Сантаяна называл принятием «источников нашего бытия». Рассмотрим, например, лояльность языку. Каждый язык адекватно реализует элементарные социальные потребности, если выучить его в совершенно благоприятных обстоятельствах. Если это великий язык, как английский, то личность испытывает глубинное формирующее воздействие его духа и литературы; писатель чувствует свою лояльность в удовольствии от написания английских фраз. Итальянский сельский эмигрант, лояльный своему детству, часто отказывается учить английский, хотя невежество затрудняет его настоящую жизнь: это происходит потому, что он был слишком быстро и окончательно вырван из прежней жизни, и слишком много старых ситуаций остались незавершенными. С другой стороны, германские беженцы от Гитлера выучивали английский за несколько недель и полностью забывали немецкий: у них была потребность вычеркнуть прошлое и скорее создать новую жизнь для заполнения пустоты. В терапии так называемая «регрессия» - осознаваемая лояльность, и бесполезно отрицать или очернять то, что пациент реально чувствует своим собственным; задачей является обнаружение неосознаваемых незавершенных ситуаций, которые отбирают энергию у возможностей настоящего. Классический пример - невозможность «изменить» гомосексуалиста, который однажды получил важное сексуальное удовлетворение, особенно после того, как он творчески преодолел множество социальных препятствий, чтобы его добиться. Методом, понятно, будет не атака на гомосексуальное приспособление, которое было результатом интегративной способности самости: это доказанный чувственный контакт и отождествление. Методом должно стать выяснение того, что за личность он неосознанно отчуждает, имея в виду интерес к противоположному полу. Бесполезно спрашивать: «Почему ты действуешь, как одиннадцатилетний?», но разумно спросить: «Что отвратительного, аморального, опасного в том, чтобы действовать, как двенадцатилетний?» То, что присутствует в действии, было ассимилировано.
Как последствия контакта, моральные оценки и суждения о подходящем поведении комбинируют два вида ассимиляции, (а) С одной стороны, это просто технические навыки, которые выучиваются в качестве способов, приводящих к успеху. Как таковые, они гибки и могут модифицироваться в изменяющихся обстоятельствах. Каждая проблема в настоящем встречается с их помощью. Кристаллизованное благоразумие субъекта - часть точки зрения, с которой он обращается к проблеме, (б) С другой стороны, это лояльность группе, которую мы уже описывали: субъект действует определенным образом потому, что таковы социальные ожидания, включая ожидания собственной сформированной личности. Техника в каждой ситуации настоящего модифицируется в результате выбора: оставаться ли членом группы, использовать или нет групповую технику. Обычно последняя менее гибка, чем индивидуальная, и вероятен конфликт между двумя основами действия. Если этот конфликт становится слишком заметным и слишком частым, субъект решит, что группа иррациональна (связана прошлым), и должен будет либо изменить групповую технику, либо отказаться от своей лояльности. Теряя лояльность, он вынужден искать новую, поскольку определенного рода социальность - одна из наших постоянных потребностей. И он находит новых союзников в самом процессе конфликта. Пока в этом нет никаких теоретических трудностей. Но, к несчастью, в дискуссиях на темы морали эти два конфликтующих мотива (расчет и лояльность) перепутаны с двумя совершенно другими оценками, ни одна из которых не имеет в виду степени ассимиляции, (в) Одна из них - новое от- крытие-и-изобретение, которое произошло в процессе творчества. Субъект находит, что старый способ (разумный или привычный) не служит творческой функции, и что скорее он должен делать вот это. Такая оценка беспокоит и побуждает; она идет дальше, чем он «хотел» в соответствии со своей достигнутой личностью. Возникает новая фигура, и при ее рождении субъект должен рискнуть быть абсурдным или одиноким. Впоследствии новая фигура станет техникой и либо начнет служить реализации преданности новой группе, либо, победив, приведет к созданию собственной группы. Но в интересующий нас момент выбор является риском, революционным и пророческим актом. И то, что запутывает моральные вопросы (которые могли бы быть просто приспособлением индивидуума и социальных техник) — это именно привнесение в них ностальгии по пророческому и абсолютному, особенно той частью людей, которые подавили свою креативность. Моральный выбор, который долго был предметом обучения и лежит в основе обычного поведения, обсуждается так, как будто он был только что придуман Езекиилем. Но (г) главная причина спутанности - обычная мораль само-угнетения: поведение «оценивается» как «хорошее» каким-то интроецированным авторитетом, или осуждается как «плохое» потому, что субъект атакует в себе самом импульс к такому же поведению. Начиная с Ницше, эта мораль была верно проанализирована как негодование; ее эффекты большей частью уничтожительны и негативны. Никто не замечал, чтобы человека, который был «хорошим» (не провел полвека в заключении), его сограждане восхваляли и награждали медалями за его добродетель, проницательность и способ жизни, который привел к великим достижениям; чуждые, интроективные стандарты творчески бесполезны. Но зато мстительный пыл и сила присутствуют в наказании и осуждении «плохого». Действительно, слабая само-угнетающая личность проявляет большую часть своей реальности в проекции на козла отпущения, которая позволяет направить агрессию наружу и что-то почувствовать. В процессе создания чего-нибудь существуют заинтересованные суждения о добре и зле, — о том, что приближает желаемое достижение, а что должно быть уничтожено. Но впоследствии отвергнутое, или «зло», видится по-иному, поскольку в новом деле оно опять выступает как возможность. При само-угнетении же зло — это всегда только «плохое», исключаемое. Тем не менее, оно сохраняет актуальность, поскольку витальные побуждения периодически возвращают субъекта к нему. Поэтому агрессия должна быть направлена на «плохое» постоянно.
Другой вид научения, формирующий личность — риторическая позиция, или присущий субъекту способ манипулирования межличностными взаимосвязями. Ее можно обнаружить путем концентрации на голосе, синтаксисе и манерах. (Глава 7). Позиции бывают следующими: жалобщик, хвастун, беспомощный, решительный, склонный к компромиссу, беспристрастный, изворотливый, и так далее. Все это - техники манипулирования, очень рано осваиваемые детьми. Имея ограниченную и специфическую аудиторию, они весьма скоро выясняют, какие средства приводят к успеху, а какие - к провалу. И когда эти позиции рассматриваются как ассимиляции (как вытекающие из лояльности или морали субъекта), важно только одно: полезны ли они для проблем настоящего? В противном случае, их нужно модифицировать или отбросить. Если люди сильно настроены против определенной позиции (к примеру, изворотливости), то это значит, что они склонны поддаваться манипуляции с ее помощью; для других эти позиции будут просто неэффективны и утомительны (хотя, конечно, быть занудой - это еще и могущественная техника наказания и сбивания с толку). Когда риторическая техника неэффективна - когда терапевт, к примеру, отказывается идти на поводу монотонного голоса или крокодиловых слез пациента - она может быть просто отброшена. Так, мы видим, что дети часто смеются над своей попыткой обмана и пробуют что-нибудь другое: значит, в этом случае техникой является хорошая ассимиляция. В других случаях осознавание своей техники пробуждает сильные чувства или тревогу. Сильные чувства — в том случае, когда «техника» реально является вовсе не техникой, а прямым, но несовершенным выражением («сублимацией») важной незавершенной потребности: субъект выбирает позицию хвастуна, потому что нуждается в победе, а сейчас опять фрустрирован и разгневан; другой выбирает беспомощность, потому что он и есть беспомощный и сейчас снова всеми покинут; или он надоедлив, потому что сейчас хочет остаться в одиночестве. Но тревога возникает, когда голос, который слышит субъект, не является его собственным, а принадлежит другому, которого он интроецировал: это мать или отец жалуется, орет или является беспристрастным. Это снова, как с фальшивой лояльностью и негодующей моралью, проявляет себя позиция само-угнетения. Субъект встревожен, потому что опять, в настоящий момент, душит свою подлинную идентичность, аппетит и голос.
В идеальных обстоятельствах самость имеет в своем составе немного личности. Даосский мудрец - «как вода», что принимает форму сосуда. Рост и научение (вследствие хорошего контакта) несомненны, но невелики. Самость нашла и создала свою реальность, но, узнавая то, что она ассимилировала, она видит это вновь как часть безграничного поля. В горячке творческого контакта субъект говорит: «Это есть это, а не то», а теперь: «Это всего лишь это, откроем же наши умы тому». Такова пульсация контакта, и ее последствием является последовательность философских чувств. Сначала кажется, что проник в самую суть добра, но потом обнаруживаешь, как сказал епископ Батлер, что «все есть только то, что оно есть, а не что-то другое». То же можно сказать и о самом себе. Является ли такой процесс «осмысленным» и «стоящим», или что он значит - это не психологические вопросы. Мы видели и самость, в которой содержится много личности. Это случается тогда, когда она несет с собой много незавершенных ситуаций, повторяющихся негибких установок и катастрофических лояльностей; или она смирилась и смотрит на себя с позиций, которые интроецировала. Наконец, давайте вернемся к соотношению психологического и физиологического. "Ассимилированные, усвоенные знания, техника и идентификация с группой образуют собственные привычки, в смысле «второй натуры». Кажется, что они становятся частью бессознательной психологической саморегуляции. В отношении ассимилированного питания это вопросом не является. И в случае моторных навыков «органическая» природа научения почти ясна. Умение ходить, к примеру, считается первой натурой и вообще не навыком; однако плавание, катание на коньках или велосипеде, умение поймать мяч выглядит тоже почти как органическое и не может быть забыто. Говорить - органично; говорить на родном языке, читать и писать - вряд ли менее. Поэтому нам кажется разумным определить физиологию как консервативную, неосознаваемую саморегуляцию, унаследованную или выученную. К области психологии же относится изменчивый, преходящий контакт с новым. Физиологическая «первая натура», включая неосознаваемое невротическое вмешательство в «первую натуру», периодически возвращается в контакт, нуждаясь в новом. Физиологическая «вторая натура» входит в контакт непериодично - к примеру, доступная память увеличивается в результате внешней стимуляции. Растет организм, а не самость. Позвольте спекулятивно описать рост следующим образом:
Глава 14 |