Готовая работа Гришковец 22.05.2020. Поэтика трехкомпонентного микроцикла Планка Евгения Гришковца. Содержание

• Название: Поэтика трехкомпонентного микроцикла Планка Евгения Гришковца. Содержание
• Дата: 24.01.2022
• Размер: 101.21 Kb.
• Имя файла: Готовая работа Гришковец 22.05.2020.docx
• Тип: Сборник; #340581
• страница: 3 из 6

Драматургия Евгения Гришковца

С одной стороны, драматургия Евгения Гришковца актуальна и востребована. Гришковец ведет диалог с аудиторией о знакомых вещах, обо всех вместе и о каждом в отдельности, перед таким рассказом человеку трудно устоять.

С другой стороны, автор прекрасно преподносит свою драматургию сам. Игра Гришковца завораживает публику, потому что он вовсе не играет, все эти тексты — не художественный вымысел чувств, а их непосредственное выражение, описание жизни по мере ее развития.

Герой любого произведения Гришковца  простой, средний человек, у которого много собственных трогательных переживаний и буйное детство. Хотя большинство из людей его вряд ли так хорошо помнят. Именно поэтому любые западающие в душу воспоминания так легко ложатся на жизнь зрителя. Оживают тени, вновь вспыхивают те чувства, которые человек так давно не испытывал, и наверняка уже забыл про них.

Многие обвиняют Гришковца в примитивности языка и тех средств, которые он использует для изображения. Но не случайно Гришковец появился на рубеже XX  XXI веков, он не может не учитывать опыт прошедшего века. Гришковец наследует традицию и, используя литературные средства и приемы, создает качественную прозу.

Назвать его сочинения пьесами невозможно, потому что это именно сочинения на вольные темы, излагаемые на публике, со сцены либо от первого лица, либо с привлечением одного или двух лиц.

Гришковец умеет быть особенно убедительным с залом и держать внимание. Особенность спектаклей Е. Гришковца в том, что он естественен: он говорит сбивчиво, делает большие паузы, иногда даже теряется и подыскивает слова.

Но в этом и кроется особенность его драматургии: такая манера выступления рождает интонацию откровения, как в редкие минуты исповеди. Он повествует о том, что ему близко лично и, чаще всего, близко и понятно каждому, кто способен воспринимать жизнь не только как рассудок, ощущать одиночество, грусть или мимолетное счастье.

На сегодняшний день Гришковцу приходится прилагать много усилий, чтобы сохранить шарм своих спектаклей. Сначала кажется: просто человек зажался, слишком велик для него зал. Но вскоре понимаешь, что таким он и останется до финальных поклонов  скованный, усердный, старательный исполнитель собственных монологов.

Евгений Гришковец приобрёл популярность благодаря своим собственноручно написанным текстам, своей новой драматургией, он как будто стирает линию границы между актёром и зрителем.

Ему всегда было тесно на сцене. Теснили его невидимые канаты ринга, на котором он бился с невидимым противником за своё право существования. Он  человек, углублённый в себя, сосредоточенный, и лишь порой усмехающийся своим мыслям, наиболее удачным запоздалым ответам,  так он одерживает победу и уже никак не хочет выпустить её из своих рук.

Гришковец  трубадур без дамы своего сердца. Он доказывает сложную теорему. Он клянется зрителю в том, что Гришковец неизбежен, и в этом он прав. Всё уже, кажется, было,  вот только Гришковца не было. Он обозначает срез жизни, который можно трансформировать во что угодно, в необязательном монологе, означающее поражение смысла. На этом он съел не одну собаку. Гришковец выглядит так, словно до него никого не было. В каком-то смысле это оказывается верным: сегодня ничего не хочет знать о вчера, оно его не замечает,оно занято только собой.

Существует мнение, что Гришковца обязательно надо видеть, что это главным образом и решает положительно дело.

Как новое театральное явление, монодрама Гришковца имела характер поисковый и экспериментальный: с формальной точки зрения, она оригинальна своей нарративной тактикой, идущей вразрез с традицией привычного театрального представления.

Свободная композиция, альтернативный сценичный язык, причудливые приемы показа персонажей – все эти элементы взаимодействуют согласованно в этой нарративной системе, создавая эффекты деконструкции и диверсификации традиционного театрального искусства, а также формируют неповторимый феномен «человека-театра» Е. Гришковца.

Драматург должен отразить противоречия этого мира, поскольку именно они делают мир подвижным. Он диалектически рассматривает реальную жизнь простых людей. Чтобы разъяснить мультиплетность или альтернативность жизни, Гришковец показывает своего героя в процессе, т. е. динамически, в его противоречиях, при участии воспоминания, живущего в сознании автора. Гришковец реализует эти противоречия, трансформируя отношения героя, автора и зрителя. Исследуя монодраму Гришковца, мы должны рассмотреть ее с точки зрения нарративной техники автора.

В основе рассказа Гришковца лежит принцип монодрамы Н. Н. Евреинова, согласно которому сценические события развертываются как бы через сознание главного героя, а субъективное восприятие людей и вещей определяет характер развертывающегося действия.

Как и Евреинов, Гришковец сосредоточился на интенсификации творческого участия зрителя в сценическом действии, но его зритель, в отличие от зрителя Евреинова, полностью погружен в сценические события, сочувствует происходящему, играя роль автора. При этом, Гришковец разбивает связь зрителя с героем, держа зрителей на расстоянии от сцены, от участия в осмыслении процесса. Он общается со зрителями, обращается к ним в прологе, эпилоге, делает замечания в сторону публики, молчит или курит, т.е. в текущем времени играет роль «свидетеля», высказывая свои мнения о происходящем, заставляя себя, тем самым, находиться на расстоянии от героя.

Организация времени и пространства представлена в драматическом тексте Е.Гришковца главным образом в отношениях, в которых главными категориями оказываются «вертикальное пространство» и «горизонтальное пространство». «Вертикальное пространство» формируется сдвигом горизонтов персонажей, образуя систему сцеплений: «место службы – родной город – Россия» («Как я съел собаку») или «дом первого друга – дом второго друга – дом третьего друга – дом отца» («Дом»). В «горизонтальном пространстве» раскрывается атрибут времени, поскольку это пространство включает образы времени биографического (детство, юность, зрелость, старость героя), исторического (разных поколений, важных событий в жизни общества), космического (представление о вечности и вселенской истины), а также представления о соотнесенности прошлого, настоящего, будущего. Герой-рассказчик существует в потоке воспоминаний и размышлений, он своими неуклюжими жестами, потерянным тоном и мимикой создает особый контекст для своего рассказа – спектакль меняется от раза к разу, и таким образом Гришковец формирует своеобразное реальное сценическое пространство, включающее в себя жесты, мимику, язык и актуализированную психологию.

Следовательно, театральный мир Гришковца, представленный зрителям, передает картину виртуального и реального хронотопа, макромира и микромира.

Гришковец умеет запечатлеть жизнь в быстро изменчивом времени и пространстве, в одной секунде, между виртуальным и реальным миром, где как раз возникает парадоксальная невозможность выразить все желаемое в пределах этого короткого времени, противоречие между потоком сознания героя и разумным взглядом автора.

Например, в спектакле «Как я съел собаку», все случаи, поездки, наблюдения, воспоминания, живущие в потоке сознания героя, компонуют «потери» героя в прошлом, с которыми связан смысловой комплекс дома. Автор статьи «Сморщенное яблоко как последнее напоминание о доме» пишет, что Гришковец своей пьесой затронул «философскую проблему отсутствия ощущения у человека дома»²². Это потеря детства, нежелательное резкое взросление, потеря дома, удобного и безопасного, потеря самого себя, всеми любимого. Он описывает потерю знаковой данности – неясность того, кто есть «Я» и где оно находится: «А меня бьют...меня так сильно...Меня нет...Того, которого так любят, ждут...Того единственного...Его нету, меня – того, нет. А мои родные об этом не знают. А меня нет...»²³.

Дискретно-ассоциативный способ повествования дает возможность увидеть героя через двойную призму: его собственными глазами и глазами автора. Это присуще всем пьесам Гришковца, и на этом основывается вся его нарративная позиция.

Соотнесение героев с окружающим миром ведет к самораскрытию героя, его внутреннего мира, как раз и порождающего «конфликт» театра Гришковца. Кроме переплетения времени и пространства, в драме Гришковца еще и специфична система «замкнутого пространства» и «открытого пространства».

В отличие от пьес «Как я съел собаку» и «Дредноуты», где конкретное событие играет роль ключевого звена в координатах времени и пространства, в таких спектаклях Гришковца, как «Записки русского путешественника», «Планета», «ОдноврЕмЕнно» и «+1» почти нет явных событий. Об устройстве человека, об отношениях между мужчиной и женщиной рассказывает либо сам Гришковец как герой-рассказчик, либо те, кто выступает под его маской, говоря о мире и космосе.

Этот анализ, размышление обычно начинается на замкнутых пространствах, но его контекстуальное значение поднято до более открытого пространства. Так в «ОдноврЕмЕнно», Гришковец фокусирует в своей речи все размышления о жизни и ее тайнах, о возможных значениях, скрывающихся за теми, которые мы привыкли принимать как данность и о них не задумываться. Рассказчик находится в пространстве мыслей, снов и иллюзий, в пространстве себя. Вопрос «А где Я?» в «Как я съел собаку» и «Дредноутах» он связывает с воздействием внешних обстоятельств, против которых не в силах защититься, и которые его формировали помимо его воли. Тут основой для такого вопроса становится собственное тело, которое, так же как и внешние обстоятельства, независимо от воли героя. Постепенно рассказчику становится понятно, что чем больше он рассказывает и понимает, тем менее способен что-то вместить в себя, понять, выразить и донести до другого человека. Гришковец изложил абсурдность, рациональность и неизменяемость существования человека с точки зрения нарратологии, автор в своем изложении передает зрителю свое глубокое чувство и личное переживание о происходящих событиях и людях: человек должен иметь гордость, а также чувство необратимой потери. «ОдноврЕмЕнно» заставляет людей познать значение существования каждой простой, но конкретной жизни в непроницаемом, нелогичном и жестоком мире. Система лейтмотивов пьесы «Как я съел собаку» представляется более сложной, чем в «ОдноврЕмЕнно», поскольку здесь присутствуют не только комические, но и трогательные, и трагические элементы.

С точки зрения самого сюжета, спектакль Гришковца тяготеет к психологической реальности, размышлению о ценностях и достоинстве. Можно сказать, что Гришковец пытается найти духовную опору вне социальных ценностей, и такая позиция характеризует все его творчество. Рассматривая монодраму как явление в контексте «новой драмы», нетрудно заметить, что в ней соединяются вместе театральность и нарративность. Очевидно, это дает возможность драматургу, с одной стороны, показать как сюжетные коллизии, так и тонкие моменты и, с другой стороны, углубиться в психологию персонажей, превратить показ в зрелище и вести комментирование.

Однако в монодраматической структуре пьес Евгения Гришковца такого принципа повествования не встречается, мы слышим всегда авторский голос в виде авторской деконструкции, авторской рефлексии.

М. Липовецкий в статье «Театр насилия в обществе спектакля» пишет, что Е. Гришковец «открыл метод автодеконструкции», который является «неоисповедальной тенденцией Новой Драмы»²⁴, по его словам, «Гришковец сфокусировал внимание на проблеме личной идентичности современного человека... более того, открыл проблему личной идентичности как невероятно заразительную – позволяющую парадоксально сочетать камерность и популизм...»²⁵. В его творчестве мы можем заметить заимствование идей «эпического театра» Брехта.

Эпическое повествование насыщается элементами лирической авторефлексии, превращающей автора одновременно в субъект и объект изображения.

Автор, как носитель опыта, развоплощает свои роли в персонаже или персонажах, активно присутствует в целой системе повествования как демиург.

Д. Быков в статье «Взрослая жизнь молодого человека» полагает, что Гришковец «вернул наше театральное искусство к его естественной задаче – к самовыражению» Гришковец, по мнению Быкова, «разрушил театральную условность», так как его вещи «они и есть театр в высшем смысле, минималистский, без всяких эффектов»²⁶.

В отличие от «привычного» театра, где в одном спектакле одна идея, у Гришковца в его речи настоящий поток размышлений. В его моноспектакле обычно не важна конкретика темы, автор-рассказчик захватывает зрителей силой страсти и убежденности, зрители могут только признать этот «захват». В отличие от «обыкновенных» актеров, которые отгораживаются «четвертой стеной», автор-актер Гришковец обращается к залу как античный мудрец в амфитеатре, общается со зрителями, сообщает, например, что на этой сцене, пока, это он, но сейчас он уйдет и вернется уже не он, а его персонаж.

По мнению Григория Заславского, вопреки другим писателям, Гришковец «не выстраивает границ, не спешит огорошить тем, что, мол, лирический герой – совсем не то же, что он, автор... и к всеобщей радости рушит границу между искусством и жизнью, которая воздвигалась веками»²⁷. И так возникает «мода на Гришковца» – это мода на «ныне невообразимую неспешность рассказа, на повторы и возвращения к уже сказанному...»²⁸.

Нарративные мотивы у Е. Гришковца разные, но весьма не сложные, в его пьесах, в основном, присутствует тематика, связанная с поиском себя: тоска по дому, отчуждение от родного пространства и тревога о текущем состоянии. В какой-то степени Гришковец наследовал традицию «маленького человека», которая с давних времен уже прописана в русской литературе. Но, в отличие от своих предшественников, он дает возможность своему «маленькому человеку» самому выражать себя. Автор вовсе не навязывает свою волю героям, которые только представляют себя и произносят реплики. Даже в случае, когда Гришковец играет на сцене сам, его авторская личность в это время прячется за занавесом. Автор заставляет своих героев, оказавшихся в неадекватных обстоятельствах, почувствовать себя и внешний мир. Они не знают себя, не знают, как и почему оказались в данной ситуации, в мимолетной жизни они остаются чужими, даже если провели в знакомой среде всю свою жизнь.

Приемы Гришковца всегда полны парадокса, в отличие от мечтательных криков «хочу!», произносимых типичным «маленьким человеком», у героев Гришковца наоборот «жизнь каждый раз обламывается», свертываются такие призывы, как «не хочу!», «не хотел!», «меня нет!». Эти выражения-отрицания звучат как ритуал, наполняют зал смешным лирическим раздражением, но в этом проявляется философское отношение Гришковца к жизни, к сущности человека, автор пытается строить нового себя, разрушая эфемерное прошлое.

По мнению В. Гудковой, Гришковец выделяется «органической к писателю тягой к метафизике, его полной освобожденностью, независимостью от специфически советского способа воспринимать себя и мир вокруг»²⁹, В этом плане Гришковец привел нового для театра героя – свое «альтер эго», человека, бесстрашно пытающегося проникнуть в собственную сущность, пробиться через неизбежные напластования рутинного существования. Собственно говоря, жанр монодрамы в «Новой Драме» представлен довольно широко и в различных вариантах. Достаточно вспомнить «Кислород» и «Бытие №2» И. Вырыпаева, «Черное молоко» В. Сигарева и «Терроризм» братьев Пресняковых.

Однако пьесы Гришковца обладают неповторимой, легко узнаваемой интонацией повествования тонкого, склонного к рефлексии человека, близким и понятным многим толкованием этоса современного человека. В его творчестве не находит отражения проблематика, касающаяся обмана, жестокости и насилия в современной жизни, характерная для монодраматических произведений авторов «Новой Драмы».

Театровед Дина Голер, оценивая Гришковца, говорит, что «он действительно посредник между миром высокой культуры и простыми людьми, знающими об этой самой культуре понаслышке, но любящими рассказы про подвиги, про возвышенную любовь и про забавные случаи из жизни»³⁰. Если в целом принять, что Евгений Гришковец внес свежую струю в русский современный театр своим постмодернистским новаторством, воспринимаемым как исповедальное, открытое повествование, то надо добавить, что его постмодернизм создается не из некой интертекстуальности чужих классических текстов, а из общего контекста отдаленной прошлой России (не только советского времени), где существовали доброта, порядочность, любовь, и теперь они порой просыпаются в человеке при воспоминании о счастливом мире детства, неком духовном очаге, согревающем душу человека.

Это то, в чем состоит феномен Евгения Гришковца в современном отечественном театре.