Русский фольклор. Русский фольклор. Русские народные песенки, потешки. Ладушки, ладушки!
 Скачать 412.22 Kb.
|
|
«Лиса-лапотница», обр. В. Даля; Зимней ночью шла голодная кума по дорожке; на небе тучи нависли, по полю снежком порошит. «Хоть бы на один зуб чего перекусить», — думает лисонька. Вот идёт она путём-дорогой; лежит ошмёток. «Что же, — думает лиса, — ину пору и лапоток пригодится». Взяла лапоть в зубы и пошла далее. Приходит в деревню и у первой избы постучалась. — Кто там? — спросил мужик, открывая оконце. — Это я, добрый человек, лисичка-сестричка. Пусти переночевать! — У нас и без тебя тесно! — сказал старик и хотел было задвинуть окошечко. — Что мне, много ли надо? — просила лиса. — Сама лягу на лавку, а хвостик под лавку, — и вся тут. Сжалился старик, пустил лису, а она ему и говорит: — Мужичок, мужичок, спрячь мой лапоток! Мужик взял лапоток и кинул его под печку. Вот ночью все заснули, лисичка слезла тихонько с лавки, подкралась к лаптю, вытащила его и закинула далеко в печь, а сама вернулась как ни в чём не бывало, легла на лавочку, а хвостик спустила под лавочку. Стало светать. Люди проснулись; старуха затопила печь, а старик стал снаряжаться в лес по дрова. Проснулась и лисица, побежала за лапотком — глядь, а лаптя как не бывало. Взвыла лиса: — Обидел старик, поживился моим добром, а я за свой лапоток и курочки не возьму! Посмотрел мужик под печь — нет лаптя! Что делать? А ведь сам клал! Пошёл, взял курицу и отдал лисе. А лиса ещё ломаться стала, курицу не берёт и на всю деревню воет, орёт о том, как разобидел её старик. Хозяин с хозяйкой стали ублажать лису: налили в чашку молока, покрошили хлеба, сделали яичницу и стали лису просить не побрезговать хлебом-солью. А лисе только того и хотелось. Вскочила на лавку, поела хлеб, вылакала молочка, уплела яичницу, взяла курицу, положила в мешок, простилась с хозяевами и пошла своим путём- дорогой. Идёт и песенку попевает: Лисичка-сестричка Тёмной ноченькой Шла голодная; Она шла да шла, Ошмёток нашла — В люди снесла, Добрым людям сбыла, Курочку взяла. Вот подходит она вечером к другой деревне. Тук, тук, тук, — стучит лиса в избу. — Кто там? — спросил мужик. — Это я, лисичка-сестричка. Пусти, дядюшка, переночевать! — У нас и без тебя тесно, ступай дальше, — сказал мужик, захлопнув окно. — Я вас не потесню, — говорила лиса. —- Сама лягу на лавку, а хвост под лавку, — и вся тут! Пустили лису. Вот поклонилась она хозяину и отдала ему на сбережение свою курочку, сама же смирнёхонько улеглась в уголок на лавку, а хвостик подвернула под лавку. Хозяин взял курочку и пустил её к уткам за решётку. Лисица всё это видела и, как заснули хозяева, слезла тихонько с лавки, подкралась к решетке, вытащила свою курочку, ощипала, съела, а пёрышки с косточками зарыла под печью; сама же, как добрая, вскочила на лавку, свернулась клубочком и уснула. Стало светать, баба принялась за печь, а мужик пошёл скотинке корму задать. Проснулась и лиса, начала собираться в путь; поблагодарила хозяев за тепло, за угрев и стала у мужика спрашивать свою курочку. Мужик полез за курицей — глядь, а курочки как не бывало! Оттуда — сюда, перебрал всех уток: что за диво — курицы нет как нет! А лиса стоит да голосом причитает: — Курочка моя, чернушка моя, заклевали тебя пёстрые утки, забили тебя сизые селезни! Не возьму я за тебя любой утицы! Сжалилась баба над лисой и говорит мужу: — Отдадим ей уточку да покормим её на дорогу! Вот накормили, напоили лису, отдали ей уточку и проводили за ворота. Идёт кума-лиса, облизываясь, да песенку свою попевает: Лисичка-сестричка Тёмной ноченькой Шла голодная; Она шла да шла, Ошмёток нашла — В люди снесла, Добрым людям сбыла: За ошмёток — курочку, За курочку — уточку. Шла лиса близко ли, далёко ли, долго ли, коротко ли — стало смеркаться. Завидела она в стороне жильё и свернула туда; приходит: тук, тук, тук в дверь! — Кто там? — спрашивает хозяин. — Я, лисичка-сестричка, сбилась с дороги, вся перезябла и ноженьки отбила бежавши! Пусти меня, добрый человек, отдохнуть да обогреться! — И рад бы пустить, кумушка, да некуда! — И-и, куманёк, я непривередлива: сама лягу на лавку, а хвост подверну под лавку, — и вся тут! Подумал, подумал старик да и пустил лису. Алиса и рада. Поклонилась хозяевам да и просит их сберечь до утра её уточку-плосконосочку. Приняли уточку-плосконосочку на сбережение и пустили её к гусям. А лисичка легла на лавку, хвост подвернула под лавку и захрапела. — Видно, сердечная, умаялась, — сказала баба, влезая на печку. Невдолге заснули и хозяева, а лиса только того и ждала: слезла тихонько с лавки, подкралась к гусям, схватила свою уточку-плосконосочку, закусила, ощипала дочиста, съела, а косточки и пёрышки зарыла под печью; сама же как нив чём не бывало легла спать и спала до бела дня. Проснулась, потянулась, огляделась; видит — одна хозяйка в избе. — Хозяюшка, а где хозяин? — спрашивает лиса. — Мне бы надо с ним проститься, поклониться за тепло, за угрев. — Бона, хватилась хозяина! — сказала старуха. — Да уж он теперь, чай, давно на базаре. — Так счастливо оставаться, хозяюшка, — сказала, кланяясь, лиса. — Моя плосконосочка уже, чай, проснулась. Давай её, бабушка, скорее, пора и нам с нею пуститься в дорогу. Старуха бросилась за уткой — глядь-поглядь, а утки нет! Что будешь делать, где взять? А отдать надо! Позади старухи стоит лиса, глаза куксит, голосом причитает: была у неё уточка, невиданная, неслыханная, пёстрая впрозолоть, за уточку ту она бы и гуська не взяла. Испугалась хозяйка, да и ну кланяться лисе: — Возьми же, матушка Лиса Патрикеевна, возьми любого гуська! А уж я тебя напою, накормлю, ни маслица, ни яичек не пожалею. Пошла лиса на мировую, напилась, наелась, выбрала что ни есть жирного гуся, положила в мешок, поклонилась хозяйке и отправилась в путь-дороженьку; идёт да и припевает про себя песенку: Лисичка-сестричка Тёмной ноченькой Шла голодная; Она шла да шла, Ошмёток нашла — Добрым людям сбыла: За ошмёток — курочку, За курочку — уточку, За уточку — гусёночка! Шла лиса да приумаялась. Тяжело ей стало гуся в мешке нести: вот она то привстанет, то присядет, то опять побежит. Пришла ночь, и стала лиса ночлег промышлять; где в какую дверь ни постучит, везде отказ. Вот подошла она к последней избе да тихонько, несмело таково стала постукивать: тук, тук, тук, тук! — Чего надо? — отозвался хозяин. — Обогрей, родимый, пусти ночевать! — Негде, и без тебя тесно! — Я никого не потесню, — отвечала лиса, — сама лягу на лавочку, а хвостик под лавочку, — и вся тут. Сжалился хозяин, пустил лису, а она суёт ему на сбережение гуся; хозяин посадил его за решётку к индюшкам. Но сюда уже дошли с базару слухи про лису. Вот хозяин и думает: «Уж не та ли это лиса, про которую народ бает?» — и стал за нею присматривать. А она, как добрая, улеглась на лавочку и хвост спустила под лавочку; сама же слушает, когда заснут хозяева. Старуха захрапела, а старик притворился, что спит. Вот лиска прыг к решётке, схватила своего гуся, закусила, ощипала и принялась есть. Ест, поест да и отдохнёт, — вдруг гуся не одолеешь! Ела она, ела, а старик всё приглядывает и видит, что лиса, собрав косточки и пёрышки, снесла их под печку, а сама улеглась опять и заснула. Проспала лиса ещё дольше прежнего, — уж хозяин её будить стал: — Каково-де, лисонька, спала-почивала? А лисонька только потягивается да глаза протирает. — Пора тебе, лисонька, и честь знать. Пора в путь собираться, — сказал хозяин, отворяя ей двери настежь. А лиска ему в ответ: — Не почто избу студить, и сама пойду, да наперёд своё добро заберу. Давай-ка моего гуся! — Какого? — спросил хозяин. — Да того, что я тебе вечор отдала на сбережение; ведь ты у меня его принимал? — Принимал, — отвечал хозяин. — А принимал, так и подай, — пристала лиса. — Гуся твоего за решёткой нет; поди хоть сама посмотри — одни индюшки сидят. Услыхав это, хитрая лиса грянулась об пол и ну убиваться, ну причитать, что за своего-де гуська она бы и индюшки не взяла! Мужик смекнул лисьи хитрости. «Постой, — думает он, — будешь ты помнить гуся!» —Что делать, — говорит он. — Знать, надо идти с тобой на мировую. И обещал ей за гуся индюшку. А вместо индюшки тихонько подложил ей в мешок собаку. Лисонька не догадалась, взяла мешок, простилась с хозяином и пошла. Шла она, шла, и захотелось ей спеть песенку про себя и про лапоток. Вот села она, положила мешок на землю и только было принялася петь, как вдруг выскочила из мешка хозяйская собака — да на неё, а она от собаки, а собака за нею, не отставая ни на шаг. Вот забежали обе вместе в лес; лиска по пенькам да по кустам, а собака за нею. На лисонькино счастье, случилась нора; лиса вскочила в неё, а собака не пролезла в нору и стала над нею дожидаться, не выйдет ли лиса... Алиса с испугу дышит не отдышится, а как поотдохнула, то стала сама с собой разговаривать, стала себя спрашивать: — Ушки мои, ушки, что вы делали? — А мы слушали да слушали, чтоб собака лисоньку не скушала. — Глазки мои, глазки, вы что делали? — А мы глядели да глядели, чтобы собака лисоньку не съела! — Ножки мои, ножки, что вы делали? — А мы бежали да бежали, чтоб собака лисоньку не поймала. — Хвостик, хвостик, ты что делал? — А я не давал тебе ходу, за все пеньки да сучки цеплялся. — А, так ты не давал мне бежать! Постой, вот я тебя! — сказала лиса и, высунув хвост из норы, закричала собаке — На вот, съешь его! Собака схватила лису за хвост и вытащила из норы. «Петушок и бобовое зернышко», обр. О. Капицы. Жили-были петушок и курочка. Петушок всё торопился, всё торопился, а курочка знай себе приговаривает: — Петя, не торопись, Петя, не торопись. Клевал как-то петушок бобовые зёрнышки да второпях и подавился. Подавился, не дышит, не слышит, словно мёртвый лежит. Перепугалась курочка, бросилась к хозяйке, кричит: — Ох, хозяюшка, дай скорей маслица, петушку горлышко смазать: подавился петушок бобовым зёрнышком. — Беги скорей к коровушке, проси у неё молока, а я ужо собью маслица. Бросилась курочка к корове: — Коровушка, голубушка, дай скорее молока, из молока хозяюшка собьёт маслица, маслицем смажу петушку горлышко: подавился петушок бобовым зёрнышком. — Ступай скорее к хозяину, пусть он принесёт мне свежей травы. Бежит курочка к хозяину: — Хозяин! Хозяин! Дай скорее коровушке свежей травы, коровушка даст молочка, из молочка хозяюшка собьёт маслица, маслицем я смажу петушку горлышко: подавился петушок бобовым зёрнышком. — Беги скорей к кузнецу за косой, — говорит хозяин. Со всех ног бросилась курочка к кузнецу: — Кузнец, кузнец, дай скорее хозяину хорошую косу. Хозяин даст коровушке травы, коровушка даст молока, хозяюшка даст мне маслица, я смажу петушку горлышко: подавился петушок бобовым зёрнышком. Кузнец дал хозяину новую косу, хозяин дал коровушке свежей травы, коровушка дала молока, хозяюшка сбила масло, дала маслица курочке. Смазала курочка петушку горлышко. Бобовое зёрнышко и проскочило. Петушок вскочил и во всё горло закричал: «Ку-ка-ре-ку!» «Лиса и кувшин», обр. О. Капицы; Вышла баба на поле жать и спрятала за кусты кувшин с молоком. Подобралась к кувшину лиса, всунула в него голову, молоко вылакала; пора бы и домой, да вот беда - головы из кувшина вытащить не может. Ходит лиса, головой мотает и говорит: - Ну, кувшин, пошутил, да и будет, - отпусти же меня, кувшинушко! Полно тебе, голубчик, баловать, - поиграл, да и полно! Не отстает кувшин, хоть ты что хочешь. Рассердилась лиса: - Погоди же ты, проклятый, не отстаешь честью, так я тебя утоплю.Побежала лиса к реке и давай кувшин топить. Кувшин-то утонуть утонул, да и лису за собойпотянул. «Крылатый, мохнатый да масляный», обр. И. Карнауховой; На лесной опушке, в тепленькой избушке, жили-были три братца: воробей крылатый, мышонок мохнатый да блин масленый. Воробей с поля прилетел, мышонок от кота удрал, блин со сковороды убежал. Жили они, поживали, друг друга не обижали. Каждый свою работу делал, другому помогал. Воробей еду приносил — с полей зерен, из лесу грибов, с огорода бобов. Мышонок дрова рубил, а блин щи да кашу варил. Хорошо жили. Бывало, воробей с охоты воротится, ключевой водой умоется, сядет на лавку отдыхать. А мышь дрова таскает, на стол накрывает, ложки крашеные считает. А блин у печи — румян да пышен — щи варит, крупной солью солит, кашу пробует. Сядут за стол — не нахвалятся. Воробей говорит: — Эх, щи так щи, боярские щи, как хороши да жирны! А блин ему: — А я, блин масленый, окунусь в горшок да вылезу — вот щи и жирные! А воробей кашу ест, похваливает: — Ай каша, ну и каша — горазд горяча! А мышь ему: — А я дров навезу, мелко нагрызу, в печь набросаю, хвостиком разметаю — хорошо в печи огонь горит — вот и горяча! — Да и я, — говорит воробей, — не промах: соберу грибов, натащу бобов — вот вы и сыты! Так они жили, друг друга хвалили, да и себя не обижали. Только раз призадумался воробей. «Я, — думает, — целый день по лесу летаю, ножки бью, крылышки треплю, а они как работают? С утра блин на печи лежит — нежится, а только к вечеру за обед берется. А мышь с утра дрова везет да грызет, а потом на печь заберется, на бок перевернется, да и спит до обеда. А я с утра до ночи на охоте — на тяжкой работе. Не бывать больше этому!» Рассердился воробей — ножками затопал, крыльями захлопал и давай кричать: — Завтра же работу поменяем! Ну, ладно, хорошо. Блин да мышонок видят, что делать нечего, на том и порешили. На другой день утром блин пошел на охоту, воробей — дрова рубить, а мышонок — обед варить. Вот блин покатился в лес. Катится по дорожке и поет: Прыг-скок, Прыг-скок, Я — масленый бок, На сметанке мешан, На маслице жарен! Прыг-скок, Прыг-скок, Я — масленый бок! Бежал, бежал, а навстречу ему Лиса Патрикеевна. — Ты куда, блинок, бежишь-спешишь? — На охоту. — А какую ты, блинок, песенку поешь? Блин заскакал на месте да и запел: Прыг-скок, Прыг-скок, Я — масленый бок, На сметанке мешан, На маслице жарен! Прыг-скок, Прыг-скок, Я — масленый бок! — Хорошо поешь, — говорит Лиса Патрикеевна, а сама ближе подбирается. — Так, говоришь, на сметане мешан? А блин ей: — На сметане да с сахаром! А лиса ему: — Прыг-скок, говоришь? Да как прыгнет, да как фыркнет, да как ухватит за масленый бок — ам! А блин кричит: — Пусти меня, лиса, в дремучие леса, за грибами, за бобами — на охоту! А лиса ему: — Нет, я съем тебя, проглочу тебя, со сметаной, с маслом да и с сахаром! Блин бился, бился, еле от лисы вырвался, — бок в зубах оставил, — домой побежал! А дома-то что делается! Стала мышка щи варить: чего ни положит, а щи все не жирны, не хороши, не маслены. «Как, — думает, — блин щи варил? А, да он в горшок нырнет да выплывет, и станут щи жирные!» Взяла мышка да и кинулась в горшок. Обварилась, ошпарилась, еле выскочила! Шубка повылезла, хвостик дрожмя дрожит. Села на лавку да слезы льет. А воробей дрова возил: навозил, натаскал да давай клевать, на мелкие щепки ломать. Клевал, клевал, клюв на сторону своротил. Сел на завалинку и слезы льет. Прибежал блин к дому, видит: сидит воробей на завалинке — клюв на сторону, слезами воробей заливается. Прибежал блин в избу — сидит мышь на лавке, шубка у ней повылезла, хвостик дрожмя дрожит. Как увидели, что у блина полбока съедено, еще пуще заплакали. Тут блин и говорит: — Так всегда бывает, когда один на другого кивает, свое дело делать не хочет. Тут воробей со стыда под лавку забился. Ну, делать нечего, поплакали-погоревали, да и стали снова жить-поживать по-старому: воробей еду приносить, мышь дрова рубить, а блин щи да кашу варить. Так они живут, пряники жуют, медком запивают, нас с вами вспоминают. «Хаврошечка», обр. А. Н. Толстого; Есть на свете люди хорошие, есть и похуже, есть и такие, которые своего брата не стыдятся. К таким-то и попала Крошечка-Хаврошечка. Осталась она сиротой, взяли ее эти люди, выкормили и над работой заморили: она и ткет, она и прядет, она и прибирает, она и за все отвечает. А были у ее хозяйки три дочери. Старшая звалась Одноглазка, средняя Двуглазка, а меньшая Триглазка. Дочери только и знали, что у ворот сидеть, на улицу глядеть, а Крошечка-Хаврошечка на них работала: их и обшивала, для них пряла и ткала – и слова доброго никогда не слыхала. Выйдет, бывало, Крошечка-Хаврошечка в поле, обнимет свою рябую коровку, ляжет к ней на шейку и рассказывает, как ей тяжко жить-поживать. – Коровушка-матушка! Меня бьют-журят, хлеба не дают, плакать не велят. К завтрашнему дню мне ведено пять пудов напрясть, наткать, побелить и в трубы покатать. А коровушка ей в ответ: – Красная девица, влезь ко мне в одно ушко, а в другое вылезь – все будет сработано. Так и сбывалось. Влезет Хаврошечка коровушке в одно ушко, вылезет из другого – все готово: и наткано и побелено, и в трубы покатано. Отнесет она холсты к хозяйке. Та поглядит, покряхтит, спрячет в сундук, а Крошечке-Хаврошечке еще больше работы задаст. Хаврошечка опять придет к коровушке, обнимет ее, погладит, в одно ушко влезет, в другое вылезет и готовенькое возьмет, принесет хозяйке. Вот хозяйка позвала свою дочь Одноглазку и говорит ей: – Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая, поди догляди, кто сироте помогает: и ткет, и прядет, и в трубы катает? Пошла Одноглазка с Хаврошечкой в лес, пошла с нею в поле, да забыла матушкино приказание, распеклась на солнышке, разлеглась на травушке. А Хаврошечка приговаривает: – Спи, глазок, спи, глазок! Глазок у Одноглазки и заснул. Пока Одноглазка спала, коровушка все наткала, и побелила, и в трубы скатала. Так ничего хозяйка не дозналась и послала вторую дочь – Двуглазку: – Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая, поди погляди, кто сироте помогает. Двуглазка пошла с Хаврошечкой, забыла матушкино приказание, на солнышке распеклась, на травушке разлеглась. А Хаврошенька баюкает: – Спи, глазок, спи, другой! Двуглазка глаза и смежила. Коровушка наткала, побелила, в трубы накатала, а Двуглазка все спала. Старуха рассердилась и на третий день послала третью дочь – Триглазку, а сироте еще больше работы задала. Триглазка попрыгала, попрыгала, на солнышке разморилась и на травушку упала. Хаврошечка поет: – Спи, глазок, спи, другой! А о третьем глазке и забыла. Два глаза у Триглазки заснули, а третий глядит и все видит: как Хаврошечка корове в одно ушко влезла, в другое вылезла и готовые холсты подобрала. Триглазка вернулась домой и матери все рассказала. Старуха обрадовалась, на другой же день пришла к мужу. – Режь рябую корову! Старик и так и сяк: – Что ты, старуха, в уме ли? Корова молодая, хорошая! – Режь, да и только! Делать нечего. Стал точить старик ножик. Хаврошечка про то опознала, в поле побежала, обняла рябую коровушку и говорит: – Коровушка-матушка! Тебя резать хотят. А коровушка ей отвечает: – А ты, красная девица, моего мяса не ешь, а косточки мои собери, в платочек завяжи, в саду их схорони и никогда меня не забывай: каждое утро косточки водою поливай. Старик зарезал коровушку. Хаврошечка все сделала, что коровушка ей завещала: голодом голодала, мяса ее в рот не брала, косточки ее зарыла и каждый день в саду поливала. И выросла из них яблонька, да какая! – яблочки на ней висят наливные, листья шумят золотые, веточки гнутся серебряные. Кто ни едет мимо – останавливается, кто проходит близко – заглядывается. Много ли времени прошло, мало ли, – Одноглазка, Двуглазка и Триглазка гуляли раз по саду. На ту пору ехал мимо сильный человек – богатый, кудреватый, молодой. Увидел в саду наливные яблочки, стал затрагивать девушек: – Девицы-красавицы, которая из вас мне яблочко поднесет, та за меня замуж пойдет. Три сестры и бросились одна перед другой к яблоне. А яблочки-то висели низко, под руками были, а тут поднялись высоко, далеко над головами. Сестры хотели их сбить – листья глаза засыпают, хотели сорвать – сучки косы расплетают. Как ни бились, ни метались – руки изодрали, а достать не могли. Подошла Хаврошечка – веточки к ней приклонились, и яблочки к ней опустились. Угостила она того сильного человека, и он на ней женился. И стала она в добре поживать, лиха не знать. |