Летний сборник (Стихи, рассказы, очерки) _ Составители: М.Е. Сборник (Стихи, рассказы, очерки) Москва Российское общество медиковлитераторов 1998 ббк 56. 14 Удк 616. 89085. 815 Издание осуществлено за счет средств
 Скачать 93.49 Kb.
|
|
ЛЕТНИЙ СБОРНИК (Стихи, рассказы, очерки) Москва Российское общество медиков-литераторов 1998 ББК 56.14 УДК 616.89-085.815 Издание осуществлено за счет средств авторов Летний сборник (Стихи, рассказы, очерки) / Составители: М.Е.Бурно, А.С.Соколов. - М. Издательство Российского общества медиков-литераторов, 1998. - 55 с. Очередной, уже восьмой, сборник творчества медиков-литераторов - членов Российского общества медиков-литераторов (РОМЛ) - и приглашенных авторов, произведения которых также целительны в широком смысле © Все авторы: А.фВ. (Павловский Александр Борисович), Бейлин Семен Исаакович, Беляев Михаил, Бурно Марк Евгеньевич, Гоголевич Татьяна Евгеньевна, Журавлев Игнатий Владимирович, Захаров Николай Петрович, Иванов Владимир, Капустин Александр Абрамович, Коваленко Валентина Михайловна, Левина Алла Львовна, Маркина Ольга, Некипелова Юлия, Неспокойный Евгений (Бурно Евгений Иосифович), Селиванова Ирина, Соколов Александр Серафимович, Стрибуль Светлана Николаевна, Тарасенко Люда, 1998. ISBN 5-89256-007-4 Лицензия ЛР № 030472 от 6.1.93 г. Литер. и техн. редактор А.С.Соколов Формат 60×84/16 Печ.л. 3,0 Тираж 300 экз. Заказ 368 20.07.98 г. Изд-во Российского общества медиков-литераторов 109380. Москва. 2-й Автозаводской проезд, 4/5 Типография МЭИ, Красноказарменная 13 А.фВ. (Москва) Прощеное воскресеньеНаписано на эмоции, сразу после занятий в группе С признательностью Е.А.Добролюбовой Первый день весны. Утром уже дождь. Иду на раннюю, к семи, литургию. В церкви начинается Чин Прощения. В этот день, простившись со всеми, Природа и Церковь, обновленные прощением и весной, вступают в преддверие Великого не голодом, а соблюдением нравственного уровня поста. Утренние службы, если встанешь, особенно хороши. Не проникнутые суетой дня, они наполнены тишиной ночи и спокойствием утра. Возвращаясь, смотрю на ходу безотрывно и панорамно с высоких холмов на восток с церковью посреди. Смотрю на город под тяжело растянутыми, сине-майоликовыми облаками, прослоенными дымно-серыми. Смотрю на чистый, влажный воздух, стоящий недвижимой толщей стекла на набухшем, вот-вот стает водой, снеге. Воздух налег на черную с охрой землю и на новые, невероятно изумрудные островки травы. Стоит на всем. Эта новая травка как-то особенно сродни слабеньким группкам играющих деток, живых только Божьей защитой, не зная имени его, но явью своей подавая надежду на жизнь, на весну. Так и видится: с неба на них спускается солнечный лучик! В этом стеклянном объеме птицы, еще чернее от плотного фона, кусочками стрельнутых веток вверх, диковинно наполняют собой небо в рассвете... Мокрая тишина. Крылатское 01.03.98 А Вы как хотите?(или Коммунальный сосед, 70-е годы) В ранней своей молодости, лет в 17-20, я временами заходил к своей крестной, Прасковье Дмитриевне, Паше, в гости, попить чайку с колотым сахаром. В ее девятиметровой, аккуратной, с полированной мебелью комнате, с ковровой дорожкой, холодильником, зеркалом в резной раме с морщинистой амальгамой, с радио и иконой в углу, развернуться сразу негде. Вошел - и сразу достался дивану, стулу, либо встал у окна высокого третьего этажа, плоско и аутистично блестящего отраженным в нем небом в вертикали угла Г-образно стоящего дома. Двор как двор. Не поймешь, люди живы тут, то ли нет, иль ушли на фронт (какой?), заколотив и побросав. Подъездов много, а во дворе одни старухи сидят и ждут омоложения: одним восемьдесят лет, другие без движения, да толстые дворничихи, с метлами вверх, одновременно и синтонно разговаривая, орут, вроде бы об одном, но по выражению лиц представляют себе свое разное. Детская площадка есть, но всё сломано. На таких площадках дети как-то сразу взрослеют без детства, унося в возраст ювенильную романтику шпаны со склонностью к радикальным переменам в том же духе, но уже в свою пользу. Недоигранная романтика ювенилов. Низкие, палисадные заборчики, волнистыми лентами-вывертами, уходят под землю, и, уже растопыренные, выходят наружу, снова уходят, или кончаются ничем. Тоже не живут-здравствуют. Газоны плешивы и так утоптаны, что травка лишь портит этот их мозолистый блеск. Ржавые гаражи исписаны и описаны во всех справочниках по разрухе. Облуплено, обколуплено. Тихо так. Асфальт тайным взрывом разнесен и кусками лежит везде, в том числе и на дороге. Можно даже сказать, что всё заасфальтировано. Но вот бордюрный камень килограмм под сто каждый; я уж теряюсь... либо черти, либо уж знакомые старухи изметают их со своих мест, разбрасывая могильными плитами по двору. Многие уж обросли дефензивной травкой. Акцент смягчен. Хорошо по этому поводу, тревожно сомневаясь, забыться до момента, когда тополиный пух снова скроет собой всё, как снег в семимесячную городскую, недоношенную зиму. Чистенько сразу станет, и все объективные независящие трудности пропадут, а оставшиеся два-три месяца обнажения - ерунда и потерпеть можно. Тем более, что нужно. Иначе как? Иначе начнешь обращать еще внимание... и о психическом здоровье забудешь. А оно - нет. Неврозы пойдут, неадекватности. На это вот всё сосед и глядел годы, может, и жизнь, разделяя коммунальную квартиру с соседкой Пашей. Глядел из продолговатой кухни, опершись локтями о широченный подоконник, в семейных синеватых, шизоидных трусах шотландской длины и ширины с поместным, родным блеском, сшитых выдающимися радикалами и акцентуантами, борющимися со всякими проявлениями весны и душевными порывами. Так образовалась аутистическая линия вдоль подоконника: цветок и кот по флангам, «синий телевизор» посреди. Синие вены спускались по бледным ногам в тапочки мимо голых пяток, стоящих на полу. Пальцы в тапки, на пол пятки! Обрюзгший, однообразно много курил, наполняя консервную банку бычками, а взгляд - двором. Сизый дым. Сизая мгла. Правда, Паша, в свои семьдесят лет живая, синтонная деревенская женщина, пережившая все голода и вербовки на модный тогда Донбасс, в плане оживления чувств иногда «случайно» щипала или укалывала соседа за зад. «Ой! Что вы?!» - встряхивался он. Начинались минутные всплески суеты и беспокойства от неожиданных волнений, сходных разве что с оживлениями в обществе от проезда поручика через обалдевший затухший городок. Те же самые волнения вспыхивали от соприкосновения того же места с горячим чайником. «Ой!» Резко выпрямляется, и тапочками - шарк! Глядит. - Да Вы сами все загородили, я случайно, - тихо-тихо, лукаво говорит Паша. Был еще случай, когда Паша прицепила туда же кота с когтями. Оживление длилось дольше обычного. «Ой, что это?! Что?!» - кашлянув дымом с появившейся от этого слезой, разнотонно и задыхаясь, выкашливал сосед. - Что это Вы, Прасковья Дмитриевна, что это такое делаете? Обалдели, что ли?! Больно же! Не соображаете?! Паша, со спокойствием, где-то даже обидевшись на незаслуженные слова, с тихим удивлением, но живо переспрашивала, говоря: - Что Вы так? Это ведь кот, а я вот ничего, за чайником пришла. Правда, что ль, больно? - А то нет!! - орал сосед. Еще два-три всплеска, чайник на плите, надо опять в болото, тина затягивалась. Антракт. Чем доживал? Страшно мне было смотреть на это. Человек в своих узах. Кто он был, что делал? За что так стариться? Что думал? Харона ли ждал, или вдруг дело подвернется, или произойдет чудо, после обычной жизни? Смирился ли? С чем? Жуть. Так и умер в углу дома буквой - Г. А я как хочу? Крылатское, 15-й этаж 08.03.98 Семен Бейлин (Москва) |