Парсонс Т. О структуре социального действия, монография. Талкотт Парсонс. О структуре социального действия

• Название: Талкотт Парсонс. О структуре социального действия
• Анкор: Парсонс Т. О структуре социального действия, монография.doc
• Дата: 21.08.2017
• Размер: 5.67 Mb.
• Имя файла: Парсонс Т. О структуре социального действия, монография.doc
• Тип: Документы; #8413
• Категория: Социология. Политология
• страница: 10 из 77

Утилитаристская система

До настоящего момента наше рассмотрение ограни­чивалось только самыми общими чертами подхода к опи­санию человеческого поведения с позиций схемы действия. Хотя единичный акт является основным во всех теорети­ческих структурах, отправляющихся от этой схемы, нет ничего удивительного в том, что различные возможности ее основных элементов не были исчерпаны в первый пери­од развития данной теоретической системы как целого. В самом деле, в XIX веке в западноевропейской социальной мысли господствовала одна из подсистем этой системы (или, лучше сказать, группа тесно связанных между собой подсистем). Она была сконструирована в основном из тех же единиц, что мы здесь описываем, но сведенных в еди­ное целое способом, решительно отличным от того, который применен в возникшем позднее ее варианте, выявляе­мом в данном исследовании. Поскольку нам необходимо рассмотреть процесс возникновения подсистемы, сформи­ровавшейся позднее, из подсистемы, существовавшей ра­нее, то прежде всего нужно достаточно подробно остано­виться на исходной точке этого процесса, с тем чтобы стали очевидны характер и глубина этого изменения.

Появление способа мышления в терминах системы действия столь древне и покрыто таким мраком неизве­стности, что бесполезно пытаться отыскать ее начало. До­статочно указать на то, что, подобно схеме классической физики, схема действия своими корнями уходит в глуби­ну повседневного опыта обыденной жизни, и с позиции всеобщности этого опыта ее можно считать универсаль­ной для всех человеческих существ. В доказательство это­го положения можно сослаться на тот факт, что основ­ные элементы этой схемы имеются в структуре всех языков. Например, во всех языках существует глагол, со­ответствующий русскому «делать». Особенность ситуа­ции, с которой мы начинаем наш анализ, состоит в том, что у более изощренных мыслителей этот материал по­вседневного опыта подвергался выборочной организации таким образом, что на свет появилась специфическая кон­цептуальная структура, которая, несмотря на многооб­разие своих вариантов, на всем протяжении своего су­ществования сохраняла некоторые общие черты. Особенности этой структуры коренятся в избирательном подчеркивании некоторых проблем и в специфичности способов рассмотрения человеческого действия¹⁰.

¹⁰ Последующее рассмотрение возможных исторических влияний, под воз­действием которых формировалась утилитарная теоретическая система, не есть результат систематического исследования. В основе изложения лежат некоторые общие представления о данном предмете. Более того, эта часть исследования не является столь уж необходимой, и ее можно опустить, не нарушая логической конструкции исследования. Она введена, чтобы дать читателю представление об эмпирической релевантности того, что в про­тивном случае могло бы показаться рядом очень абстрактных положений.
Первая бросающаяся в глаза особенность историчес­ки более раних описаний систем действия — это их неко­торый «атомизм». Его можно описать как отчетливую тенденцию рассматривать главным образом свойства кон­цептуально изолированных единичных актов и выводить свойства систем действия только посредством процесса «прямого» их обобщения. Это означает, что рассматри­ваются только простейшие и наиболее очевидные типы взаимодействий единичных актов, только такие типы, без которых совершенно нельзя обойтись при применении идеи системы. Они должны быть сгруппированы соответ­ственно тому, чьими актами они являются, т.е. образуя актора как агрегатную единицу. Потенциальные акты одного актора могут быть релевантны в качестве средств и условий ситуации действия другого и т.п. Корни этой тенденции лежат на поверхности. Вполне естественно, что на ранних стадиях развития теоретической системы сторонникам ее приходится работать с наиболее простой из всех представляющихся им адекватными концептуаль­ных схем. Только по мере накопления фактического зна­ния и по мере того, как все более тонко и тщательно от­брасывались следующие из него логические выводы и осознавались создаваемые им трудности, во внимание начинали приниматься все более сложные возможности. На той стадии развития, которая следует непосредствен­но за обыденным уровнем, в научных теориях, как пра­вило, проявляются атомистические тенденции.

Но эта естественная для данной стадии атомистичес­кая тенденция, несомненно, была очень усилена некото­рыми специфическими особенностями западноевропей­ской интеллектуальной традиции, сформировавшейся во времена Реформации. Во-первых, противоположная, ан­тиатомистическая тенденция, в особенности на срав­нительно примитивном аналитическом уровне, будучи примененной к целостным социальным системам дей­ствия, порождала органические теории общества, кото­рые совершенно растворяли индивида в чем-то более широком. Эта тенденция шла наперекор очень глубоко укоренившемуся индивидуализму, который в большей части Европы¹¹ успешно ей противостоял.

¹¹ Германия является главным исключением.
Правда, содержание этого индивидуализма было в основном этическим, а не научным. Он делал упор на этическую автономность и ответственность индивида, в особенности по отноше­нию к властям. Но не следует забывать при этом, что то четкое различение, которое мы делаем между фактом и ценностью, введено в употребление очень недавно, в осо­бенности в социальных науках. Большинство тех мысли­телей, которым мы обязаны развитием обсуждаемых здесь идей, в конечном счете, больше (как правило, го­раздо больше) интересовалось обоснованием поведения или политики, которые они считали этически правильны­ми, чем объективным объяснением фактов человеческо­го действия. Эти два угла зрения в истории мысли безна­дежно перепутаны.

Возможно, первичный источник индивидуалистичес­кой предрасположенности европейской мысли заключен в христианстве. В этическом и религиозном смысле хрис­тианство всегда было глубоко индивидуалистично. Это означает, что его главной проблемой было благоденствие, прежде всего в потустореннем мире, индивидуальной бес­смертной души. Все души были для него всегда как бы «сво­бодными и равными от рождения». Этим христианская мысль резко отличается от мысли времен классической античности до эпохи эллинизма. Духовное растворение индивида в социальной единице, которое было самооче­видно для Платона и даже для Аристотеля, совершенно немыслимо на христианской основе, несмотря на все мис­тические концепции церкви как «духовного тела».

В католическом христианстве, однако, индивидуали­стическая струя в ее практических последствиях для со­циальной мысли и поведения была в значительной степе­ни смягчена ролью католической церкви. Последняя выступала в роли чего-то вроде универсального распо­рядителя духовным блаженством отдельных душ, чей доступ к духовной жизни становился возможным толь­ко благодаря священному посредничеству церкви. Через всю средневековую мысль красной нитью проходят идеи корпоративного объединения и представления о церкви, как о главной форме человеческой жизни. Все это, одна-

ко, радикально меняется с Реформацией. Непосредствен­ное общение отдельной души с Богом, характерное для протестантского христианства, породило новые веяния в социальной мысли в последнее столетие перед тем, как социальная мысль стала преимущественно светской по своему духу. Сочетание преимущественно этической оценки отдельной души и устранение священной церкви как посредника между индивидом и Богом выдвинуло на первый план свободу индивида в достижении его религи­озного благоденствия и в выборе способов поведения, рассматриваемых как дозволенные средства. Вмешатель­ство в его религиозную свободу, с одной стороны, като­лической церкви, а с другой — мирских властей представ­ляло собой потенциальную, но в то же время основную религиозную опасность в условиях социальной жизни того времени. Тогда же возникли национальные государ­ства и центр внимания переместился к проблеме соотно­шения религиозной свободы (необходимого условия ре­ализации высших христианских ценностей) и долга гражданина.

В условиях католицизма средних веков проблема религиозной свободы, естественно, сосредоточилась на отношениях церкви и государства, так как церковь была повсюду признана уполномоченной выражать религиоз­ные интересы всех. Но в новых условиях, возникших в результате Реформации, речь шла о свободе индивида, а не некоторого корпоративного целого. И хотя все — за исключением некоторых радикальных сект — были со­гласны между собою в том, что существует объективная совокупность явлений в откровении религиозных истин, ни за одной организацией не признавалось монопольное право на их интерпретацию и на отправление религии. «Истинная» церковь перестала быть конкретной видимой Церковью и стала невидимым собором правоверных и из­бранных. Видимая же церковь была сведена на положе­ние средства просвещения и поддержания внешней дис­циплины. В конечном счете индивид, и только он, стал ответственным за свое собственное поведение в той сфе-Р^е> которую все признавали высшей, т.е. в сфере религии.

Следовательно, центр тяжести переносился не на сохра­нение традиции ценностей, разделяемых всеми членами общины или даже всеми христианами, а на гарантию сво­боды совести индивида, как единицы, автономной по отношению к другим, в особенности, когда имели место попытки принудить его к конформизму по отношению к организации или властям. Таким образом, в той мере, в которой отмечался усиленный интерес к целям челове­ческого действия, особенно к конечным его целям, этот интерес формулировался в терминах разнообразия целей от индивида к индивиду. В таком подходе содержался зародыш того, что может быть названо «утилитарным» способом мышления.

Дальнейшим последствием протестантской прямой связи индивида с Богом было соответственное обесцени­вание его привязанностей к своим собратьям, и прежде всего тенденция сводить связи с другими к неличностным, неэмоциональным формам и рассматривать других не столько с точки зрения их ценности самих по себе, сколь­ко с точки зрения полезности их в конечном счете для Бога, а в более близкой перспективе — для личных целей «эго». Из этой установки возникает сильная склонность к «рационалистическому» взгляду в терминах «сред­ства—цель », характерному для утилитарного мышления.

Разумеется, индивидуализм никоим образом не ограничивается только христианством или протестантиз­мом, он имеет и другие корни в нашем культурном наслед­стве. Хотя мысль классического греческого государства преимущественно ограничена в смысле, противополож­ном индивидуализму, в поздний период античности воз­никают школы совершенно аналогичные современному индивидуализму. Сама христианская мысль, несомненно, была под сильным влиянием эллинистической филосо­фии. Но в ранний период новой истории, когда оформ­лялись течения социальной мысли, безусловно имело ме­сто и независимое от христианства влияние классики через гуманизм. Из этих влияний, по-видимому, наибо­лее сильно интегрированным и наиболее отчетливо вы­раженным было влияние римского права, возрождение

которого являлось одной из главных особенностей это­го периода.

Для римского права характерна концепция государ­ства как единого корпоративного целого, которая доми­нировала и в греческой социальной мысли, и это создава­ло непреодолимые трудности в поисках узаконенного места в этом социальном единстве для такой организа­ции, как католическая церковь. Но невиданным для Пла­тона и Аристотеля, хотя и не без влияния поздних гре­ков, особенно стоиков, римское право поставило рядом с этим единым государством организацию свободных и независимых индивидов, отдельных и автономных в част­ной среде. В ходе развития этот аспект, «частное право», возвышался на все более значительное место.

Правда, среди причин быстрого усвоения римского права светскими вождями периода Реформации было то, что они видели в классической концепции единого госу­дарства удобное оружие в борьбе с корпоративными объединениями в их собственном обществе, с которым они находились в конфликте, в особенности с феодаль­ными корпорациями и церковью. Но в своеобразных ус­ловиях тогдашней религиозной ситуации не смогла не приобрести большого влияния и другая сторона жестко­го дуализма римского права — концепция общества сво­бодных и независимых «некооперированных» индивидов. Чем больше политическая власть противопоставлялась корпоративным привилегиям, тем более, в свою очередь, ей противопоставлялись права индивидов и тем более разобщенность и изолированность этих единиц-индиви­дов ложилась в основу мышления. Поразительно, как эти два совершенно независимых источника индивидуализ­ма координировались друг относительно друга и связы­вались между собой.

Результатом влияния индивидуалистических элемен­тов европейской культурной традиции в том аспекте, в котором они интересуют нас здесь, был акцент на дис­кретность (разобщенность) отдельных индивидов, состав­ляющих общество, в особенности в том, что касается их Целей. Все это препятствовало созданию некоторых наи-

более важных предпосылок теории действия, связанных с проблемой интеграции целей в системе, состоящей из множества акторов. Преобладала скорее тенденция к сосредоточению внимания на анализе единичного акта как такового, в результате чего из поля зрения выпадали связи между целями отдельных акторов в системе или же, когда их все-таки рассматривали, упор делался на их ра­зобщенность и отсутствие интеграции. Теперь можно подойти к элементу того варианта теоретической систе­мы действия, который имеет для нас особый интерес, а именно к определению особенностей нормативного эле­мента связи цели со средствами в единичном акте. Тот способ мышления, о котором мы сейчас ведем речь, уде­ляет особое внимание одному из типов такой связи, ко­торый можно назвать «рациональной нормой эффективно­сти». Следовательно, вторая отличительная особенность описываемой системы взглядов (первая была названа «атомизмом») определяется важностью места, которое в ней занимает проблема «рациональности» действия. Было бы правильно говорить о «рационализме» всего этого течения в целом, так как большая часть входящих в него направлений, характеризуется как раз своим стрем­лением минимизировать роль рациональных норм. Но несмотря на расхождения взглядов относительно конк­ретной роли рациональности, все эти направления опи­рались на общий для них критерий рациональности, и — что столь же важно — не пользовались какими бы то ни было другими позитивными концепциями относительно нормативных элементов, управляющих связью средств с целями. Отклонение от рациональной нормы описыва­лось такими негативными терминами как «ирра­циональное » и «нерациональное ». По мере разработки и усовершенствования этого систематического подхода, термины эти, как будет показано ниже, приобрели совер­шенно особый смысл, но пока нам важен тот факт, что внимание ученых было сосредоточено именно на этом особом типе норм.

Мы не будем пытаться дать здесь исчерпывающий исторический анализ тех влияний, которые определили такую именно сосредоточенность интереса. Следует ука­зать, однако, на три из них. Во-первых, совершенно оче­видно, уже обыденная жизнь дает солидные основания для того, чтобы приписывать рациональности в действии очень большое значение. Все мы заняты разнообразны­ми практическими видами деятельности, где многое за­висит от «правильного» выбора соответствующих средств достижения наших целей, где выбор в пределах знаний, имеющих распространение в данное время и в данном месте, основывается на нашем проверенном эмпиричес­ки знании внутренней связи между используемыми нами средствами и реализацией нашей цели. Любое общество, очевидно, обладает значительным набором технических процедур, основанных на такого рода познаниях. Хотя это не решает вопроса о том, почему другие виды челове­ческой практики, возможно столь же распространенные, но не обладающие столь же очевидной внутренней свя­зью средств с целями, не послужили этим ученым моде­лью или типичным случаем, нельзя отрицать, что рацио­нальная практика действительно присутствует во всех системах человеческого действия. Наиболее значитель­ным классом конкретных действий, выпавшим из поля зрения рационалистов, оказались действия «ритуаль­ные». Дело в том, что оба составляющих наше культур­ное наследие течения, которые мы описали выше, весьма враждебно относятся к ритуалу и, следовательно, имеют тенденцию преуменьшать его значение. Что касается про­тестантизма, то он энергично выступил против ритуализ-ма католической церкви. Ритуалы почти всех видов были им запрещены как суеверие, которое вообще может су­ществовать только благодаря невежеству и извращенно­сти людей и ни в коем случае не является естественным и полезным. Это, конечно, соответствовало общественно­му строю, в котором монастыри с их приверженностью к ритуалам утратили свой авторитет, и по тем или иным причинам люди стали в основном направлять свою энер­гию на практические дела своей мирской жизни. Гумани­стический же элемент нашей традиции был отмечен ^сильной рационалистической направленностью, унасле-

дованной от античного мира, в котором на суеверия смот­рели так же недоброжелательно. Негативная оценка ри­туала — это один из немногих пунктов, в которых суще­ствовало полное согласие между пуританами и людьми гуманистического Возрождения.

Каковы бы ни были влияния, способствовавшие тому, что проблема рационального действия попала в центр внимания, несомненно, что на формулировку этой про­блемы в социальных науках решающее влияние оказал факт возникновения науки современного типа, в особен­ности естествознания. По мере ослабления интереса к религии наука и связанные с нею философские пробле­мы стали главной сферой умственной деятельности с ук­лоном в систематическое теоретизирование. И на науку стали смотреть как на самое характерное достижение рационального человеческого разума. Такое сильное ин­теллектуальное влияние не могло не оставить отпечатка на пластической структуре социальной мысли на раннем этапе ее формирования.

Главенствующее место науки в интеллектуальном климате того времени оказалось одной из главных при­чин особого интереса социальных мыслителей к пробле­ме рациональности действия, и одновременно оно же слу­жило главным материалом, от которого отправлялись при формулировании самой нормы рациональности. Какова бы ни была в этом роль обыденного опыта для огромного большинства попыток сформулировать на достаточно уточненном уровне понятие рациональности, общей была точка зрения, что действие рационально в той мере, в ко­торой его можно понимать в качестве управляемого со стороны актора при помощи научного или, по крайней мере, принимаемого за научное знания условий той си­туации, в которой он находится.

Простейшее и наиболее распространенное понима­ние рациональности — это то, которое очерчивает оп­ределенный тип нормы связи средств с целью, понимая цель как данную и не исследуя ее рациональность или «обоснованность». Его можно сформулировать таким образом.

Действие рационально в той мере, в которой оно пре­следует цели, достигаемые в условиях данной ситуации и при помощи наиболее подходящих средств, которыми располагает актор. «Наиболее подходящими» считают­ся средства, оцениваемые с точки зрения критериев, ус­танавливаемых и верифицируемых позитивной эмпири­ческой наукой.

Поскольку наука — наиболее типичный пример воз­можностей рационального разума, то и описываемый здесь подход принимал форму аналогии между ученым-исследователем и актором в его повседневной деятель­ности. Он исходит из представления об акторе как о субъекте, которому известны факты той ситуации, в ко­торой он действует, т.е. условия, необходимые для реа­лизации его целей, и средства, имеющиеся в его распоря­жении. Применительно к связи между средствами и целью речь идет, по сути, о точном предсказании потенциаль­ных последствий различных способов изменения ситуа­ции (путем использования различных средств) и, следо­вательно, об их выборе. Если отвлечься от вопросов о выборе целей и от вопросов, связанных с усилиями, — т.е. о тех областях, в которых действие есть нечто боль­шее, нежели автоматическое следствие знания, — то там, где критерий рациональности вообще применим, нетруд­но представить себе актора чем-то подобным ученому, действие которого в основном обусловлено его знания­ми, в той степени, в которой действительный ход действия актора согласуется с ожиданиями наблюдателя, который, как выразился Парето, "обладает более широким знани­ем обстоятельств".

То, что мы представили здесь, есть — с некоторыми отступлениями, касающимися их происхождения, — две главные особенности теоретической системы, основан­ной на понятии «действие», которая и будет предметом нашего рассмотрения в начале работы. Это теория, явля­ющаяся по преимуществу атомистической в указанном выше смысле этого слова, использует в качестве единицы системы действия, которой она занимается, «рациональ­ный единичный акт». Нет никакой необходимости рассматривать здесь все особенности этой единицы как та­ковой; наступило время обратиться к вопросу о том, как из этих единиц конструируются системы, и рассмотреть некоторые свойства этих систем.

Рациональный единичный акт, который мы описа­ли, — несущественно, мнимо или действительно рацио­нальный — является конкретной единицей конкретных систем действия. Это единица, которая в рамках общей схемы действия получается посредством максимизации важного свойства единичных актов — рациональности. Если предположить, что конкретная система в целом со­стоит только из таких единиц, мы получим картину сис­темы полностью рационального действия. Это простей­ший и наиболее очевидный способ использования данной концептуальной схемы - предположение, часто сделанное наивно, без всякого учета вытекающих отсю­да следствий, что конкретные системы действия, если их исследовать, окажутся просто агрегатами таких рацио­нальных единичных актов. Но даже и здесь могут воз­никнуть, как мы увидим в следующей главе, некоторые трудности. Но пока мы должны ограничиться общими проблемами, связанными с вопросом об отношении та­кой концептуальной схемы с конкретной действитель­ностью.

Указанное выше представление включает в себя не­которые очень важные следствия. Если конкретную сис­тему рассматривать как систему, которая поддается ана­лизу исключительно в рациональных единицах действия, то отсюда следует, что, хотя представление о действии, как о состоящем в движении к осуществлению целей, яв­ляется для этой схемы фундаментальным, в ней нет ниче­го, что бы объясняло соотношение целей друг с другом. Иными словами, она объясняет только характер отноше­ния между целью и средствами. Если концептуальная схе­ма не является сознательно «абстрактной », а претендует на то, чтобы точно описывать конкретную действитель­ность, по крайней мере в той степени, в которой послед­няя является «важной», то этот пробел весьма существе­нен. Ибо невозможность сказать что-либо позитивное

относительно связи целей между собой может означать только одно, а именно, что существенных связей между ними не существует, т.е. что цели случайны в статисти­ческом смысле этого слова. Посредством этого импли­цитного вывода, а не посредством какой бы то ни было положительно сформулированной теоремы, и сформи­ровалась последняя, определяющая особенность рас­сматриваемой системы — противоположность целей дей­ствия (по крайней мере, его конечных целей). Хотя это положение редко формулируется явно, тем не менее оно, как мы увидим, имплицитно присутствует как одна из ло­гических посылок, на которых основывается вся теоре­тическая структура.

Теоретическая система действия, которая характе­ризуется этими четырьмя особенностями: атомизмом, рациональностью, эмпиризмом и постулатом произволь­ности целей — в данной работе будет называться утили­тарной системой социальной теории. Этот термин,как и большинство терминов такого рода, отчасти совпадает, отчасти же расходится с общепринятым употреблением этого слова. К сожалению, в самом общепринятом упот­реблении существуют расхождения и приходится делать выбор. Однако то, что было нами описано выше, пред­ставляет собою логическую основу исторического комп­лекса идей, обычно называемого утилитаризмом, хотя с этим названием в разное время связывали и некоторые другие доктрины, отчасти совпадающие с вышеописан­ной, отчасти нет. Выбор, сделанный нами, основывается прежде всего на том, что наиболее последовательно ло­гические следствия, указанные выше, были разработаны современной экономической доктриной полезности (утилитарности). При том, что они нуждаются во всевоз­можных поправках, связанных с помещением их в более широкую теоретическую схему, принимающую во внима­ние также и другие элементы, элементы полезности че­ловеческого действия, как мы увидим ниже, на самом деле были элементами, к правильной оценке которых ближе всех подошла именно утилитарная теория в вышеуказан­ном смысле.