Парсонс Т. О структуре социального действия, монография. Талкотт Парсонс. О структуре социального действия

• Название: Талкотт Парсонс. О структуре социального действия
• Анкор: Парсонс Т. О структуре социального действия, монография.doc
• Дата: 21.08.2017
• Размер: 5.67 Mb.
• Имя файла: Парсонс Т. О структуре социального действия, монография.doc
• Тип: Документы; #8413
• Категория: Социология. Политология
• страница: 29 из 77

II. Ограниченность теорий в современной социологии

Исходный тезис данной статьи состоит прежде все­го в том, что структурно-функциональный тип теории является наиболее подходящим для того, чтобы занять доминирующее положение в социологии. В различной степени им уже пользовались в этой области, хотя глав­ным образом неосознанно и фрагментарно. Еще совсем недавно основные направления в теоретической социо­логии носили такой характер, который препятствовал тому, чтобы функционализм занял явно выраженное цен­тральное положение, которое бы позволило ему развить все свои возможности в целях плодотворной интеграции науки. С одной стороны, существовала школа эмпиризма, абсолютно не понимающая функции теории в науке. Часто ошибочно предполагают, что подобная позиция является следствием подражания физическим наукам. С другой стороны, то, что выдавалось под именем «теорий », состояло в основном из концептуальных структур, уро­вень которых резко отличался от того, что обозначается здесь как обобщенная теоретическая система.

В истории социологических теорий существовало одно большое направление мысли, которое было тесно связано и фактически сливалось с философией истории. Центральный интерес здесь состоял в разработке высо­кообобщенной модели процесса изменения человеческо­го общества как целого, будь то линейный эволюционизм, циклический или диалектический процессы и т.д. Выдаю­щимися представителями этого направления можно, ве­роятно, назвать антропологов-эволюционистов типа Тэй-лора, Моргана. В какой-то мере сюда можно отнести и Маркса с его последователями, Веблена и многих других.

Элемент всеобщности, который позволяет назвать этих авторов теоретиками, по преимуществу обусловлен тем, что они пытались сформулировать и построить ис­черпывающие эмпирические обобщения. Теория анали­тической механики или теория общей физиологии, с дру­гой стороны, как таковые не содержат в себе никаких эмпирических обобщений вообще. Эти теории являются только набором инструментов, работая которыми, на адекватном материале можно получить как частные эм­пирические решения, так и эмпирические обобщения. Сделать эмпирическое обобщение центром научной тео­рии — значит поставить телегу впереди лошади. По мере совершенствования обобщающей теоретической системы и вместе с тем по мере развития эмпирических исследо­ваний и знаний о фактах становится возможным получать все более обширные эмпирические обобщения. В самом Деле, можно сказать, что любая система обоснованных эмпирических обобщений предполагает существование обобщающей теоретической системы.

Но сосредотачивать внимание на этом уровне эмпи­рического обобщения в ущерб другому довольно рискованно. Такие системы обладают навязчивой тенденцией к незаконному соединению фактов и собственных ана­литических основоположений, и те значения, которые первоначально имелись в виду их авторами, не всегда вы­держивают испытание компетентной критикой.

То, что эта тенденция долгое время играла ведущую роль, обусловило появление двух нежелательных резуль­татов. Во-первых, эти теории, концентрируя внимание в ложном направлении, задерживали развитие предмета. Попытка достигнуть одним махом цели, которая дости­гается только при постепенном построении необходимых фактических обоснований и аналитических инструмен­тов, приводила к очевидным трудностям. По мере того как это обстоятельство становилось все более угрожаю­щим и очевидным, возникал и второй результат. Посколь­ку «теория» в значительной степени отождествлялась с попытками исчерпывающих эмпирических обобщений, то их неудачи дискредитировали не только эти обобщения, что было бы справедливо, но и все другое, выступавшее под именем теории. Эта реакция в большой степени спо­собствовала развитию того вида «эмпиризма», который слепо отрицает роль теоретических инструментов вооб­ще. Можно сказать, что в то время как одна тенденция заключалась в стремлении создать грандиозное сооруже­ние чистым актом воли, без разработки набора техничес­ких процедур, другая — в попытках возвести в достоин­ство работу голыми руками, отвергая всякий технический инструмент.

Второе важное направление «теоретической» мыс­ли в социологии пыталось оценить значение различных «факторов» в определении социальных явлений. В уче­ниях такого рода делались попытки доказать исключи­тельную важность или преобладающее значение таких факторов, как географический, биологический, экономи­ческий и т.д.

Эти теоретики, хотя и шли другим путем, но также начинали работу не с того конца. Обобщения, на кото­рых основывался этот тип теории, могли быть введены только как результат определенного вида исследования, в котором обобщающая теория в том значении, о кото­ром говорится в данной статье, является совершенно не­обходимой. Они предполагают наличие систематической теории и зависимость от нее. Совершенно невероятно при этом, что некритическая имплицитная система будет та­кой же адекватной, как и та, что тщательно и эксплицит­но разработана относительно фактов.

Следствием, если не функцией, этого «факторного» теоретизирования было уклонение от решения проблемы обобщающей теории социальных систем. Происходило это двумя путями. Основной путь, по которому шла англо-сак­сонская социология, заключался в приписывании решаю­щей роли факторам окружающей среды, например геогра­фическому, а также биологическому и экономическому.

В случае с биологическими факторами окружающей среды наиболее важные элементы теоретического обоб­щения уже были тщательно разработаны исследователя­ми других областей, обладающими высоким престижем в мире науки. Хотя новые принципы, перенесенные в лю­бую область другой науки, должны приводить к пере­смотру теоретической структуры данной науки, этого не произошло, например, в случае с биологией, ибо слиш­ком мало шансов на то, чтобы знание, полученное в со­циальной науке, оказало бы существенное влияние на направление развития биологии. Если, с одной стороны, предполагалось, что человек, будучи организмом, подвер­жен биологическим законам, а с другой стороны, теория естественного отбора полностью объясняла процесс раз­вития органических видов вообще, то доминирующая тен­денция, естественно, состояла в том, чтобы просто ис­кать в человеческом социальном развитии примеры, обнаруживающие действие принципов естественного от­бора, не уделяя слишком много внимания отличительным чертам человеческого общества в других аспектах. И эко­номическое соревнование, и международное сотрудни­чество широко интерпретировались с этой точки зрения, -это привело к повсеместному отрицанию фундаменталь­ного принципа науки — необходимости изучать прежде всего факты специфических для нее явлений.

Этот плачевный результат усиливается другим об­стоятельством. До последнего времени не часто можно было встретить направление, где научная теория на всех уровнях являлась бы абстрактной. Так, естественный от­бор интерпретировался как описание процесса измене­ния органических родов, а не как выражение определен­ных элементов в процессе, которые могли бы иметь более или менее важную роль сравнительно с другими элемен­тами в иных случаях. Такая тенденция к "эмпирически закрытой" системе приводит к тому, что, когда она при­меняется в любой области, особенно в новой, вопрос ста­вится просто: «приложима» она или нет. Применение интерпретируется в терминах «все» или «ничего» — либо применяется, либо нет. Если применяется в каком-либо смысле, то и тогда не возникает потребности пойти даль­ше и исследовать взаимозависимость факторов, которые могут быть включены в процесс, поскольку предполага­ется, что они либо существуют, либо не о чем говорить³.

Несколько отличная, хотя в общем аналогичная си­туация возникает, когда выделяемые факторы наблюда­ются преимущественно в социальном поведении челове­ка. Но они истолковываются таким образом, что при этом пропадают основные элементы того контекста, в кото­ром они действуют в социальных системах.

Ярким примером этого может служить теория, уде­ляющая основное внимание рациональному приспособ­лению средств к данным целям, в техническом или эко­номическом контексте. Эта тенденция преобладает во всей утилитарной традиции, начиная с Локка, и в несколь­ко измененной форме является определяющей для Мар­кса и Веблена. Как уже было показано мной в другой свя­зи, такой способ понимания социального действия как целого предполагает довольно специфическую форму обобщающей теоретической системы, которая серьезно пострадала в результате теоретической работы социоло­гов последнего поколения⁴.

³ Уайтхед назвал это «ошибкой неправильно помещенной конкретизации» («the fallacy of misplaced concretness»),

⁴ См.: Parsons Т. The Structure of Social Action, ch. Ill, XII.
Причиной несостоятельности этих теорий было то, что главную роль в новом подхо­де к интеграции социальных систем стали играть такие методы и факторы, которые не могли быть приняты в рас­чет в рамках утилитаристской концепции.

Утилитаристский тип факторного анализа аналоги­чен биологическому, а также типу, рассматривающему факторы окружающей среды, в том, что выделяемые эле­менты истолковываются в полной абстракции от социаль­ной системы как таковой. Конечно, рациональное пове­дение не может наблюдаться вне социальных ситуаций. Но имплицитная концептуальная схема здесь такова, что другие элементы, носящие более «социальный», чем биологический или географический характер, вводятся лишь как ситуация, в которой действуют люди. Таким образом, они становятся эквивалентны физическому ок­ружению и лишаются какой-либо отчетливой теоретичес­кой роли в самой системе действия.

Все вышеперечисленные факторные теории задержи­вали развитие теории социальной системы, поскольку они выдвигали неразвитую обобщающую концептуальную схему, отрицающую эмпирическое значение именно со­циальной системы в качестве обобщающей теоретичес­кой концепции или класса эмпирических концепций. Можно было бы не возражать против этого, если бы по­лученные таким образом результирующие теоретические структуры были пригодны для решения целого ряда эм­пирических проблем, стоящих перед социальной наукой. Однако шаг за шагом неспособность решать эмпиричес­кие задачи приводила к несостоятельности этих теорий и необходимости их теоретической реконструкции⁵.

⁵ Два ярких примера: происходят разрушение теорий социальной эволю­ции спенсеровского толка и рост неудовлетворенности индивидуалисти­ческой утилитаристской интерпретацией современной индустриальной экономики.
Общая стратегическая линия состояла в отступлении от одного несостоятельного фактора к другому; таков, например, переход от рациональной теории утилитарного типа к биопсихологической инстинктивистской теории или к теории естественного отбора. Ни один из них, однако, не мог сделать большего, чем дать временное облегчение от >езжалостного давления эмпирической критики и разви-■ия эмпирического знания.

Ничего нет удивительного в том, что в такой ат-юсфере предпринимались попытки усилить внимание к гренебрегаемым ранее «социальным» элементам как до­минирующим факторам — противопоставить «социо­логическую» теорию (термин П. Сорокина) экономичес-сим или биологическим. Самым ярким примером этой юзможности явилось то реальное значение, хотя все лее i виде предварительной интерпретации, которое припи-:ывалось известной формуле Дюркгейма, гласящей, что «общество есть реальность sui generis», жестко опреде-\яющая мышление, чувства и действия индивидов. Одна­ко если эта альтернатива берется просто как еще одна «факторная » теория, то в ней появляются все те же тео­ретические и эмпирические трудности, присущие подоб-яым построениям. Такая теория проливает свет на неко­торые эмпирические проблемы, но это происходит за счет увеличения трудностей в других направлениях⁶.

⁶ По мнению автора, наибольший вклад в формулирование подлинно струк­турно-функциональной системы внесли работы Дюркгейма. См. «The Structure of Social Action» (ch. VIII—XI) и часть III данной статьи.
Не менее вредным следствием «факторного» типа георетизирования является возникновение непримири­мых «школ» мысли, чему данный тип теории подвержен гораздо больше, чем эмпирически обобщающий. В исход­ных пунктах любого направления любой «школы » суще­ствуют некоторые твердые эмпирические обоснования. Но по поводу каждого из них в результате потребности в целостности системы возникают непреодолимые трудности и конфликты с другими интерпретациями тех же явлений. Профессиональная гордость и цеховые интересы связываются с защитой или выделением одной из теорий вопреки другим, в результате чего наука захо­дит в тупик. Ничего нет удивительного в том, что в такой ситуации полностью дезориентируются и многие из наи­более здравомыслящих людей, а одержимые быстро ра­зочаровываются и становятся догматическими эмпириками, отрицая, что теория может иметь какое-то значе­ние для науки. Они считают, что суть спекулятивных кон­струкций состоит в том, чтобы уводить от фактов, а про­гресс в науке может быть обеспечен только накоплением фактов - дискретных, несвязанных и разобщенных.

Эмпиризм такого рода часто обращается к авторитет­ной поддержке естествознания. Но вся история науки по­казывает, что это величайшее заблуждение. Вероятно, са­мым крайним взглядом в этом относительно общем направлении является утверждение, что успех физики зак­лючается в математическом методе, в то время как «тео­рия» не является необходимым условием. Но математика в физике и есть теория. Величие Ньютона и Лапласа, Эйн­штейна и Гейзенберга состоит в том, что они были теоре­тиками в самом прямом смысле этого слова. Физика без высшей математики могла бы соответствовать идеалу со­циальных наук, как он представляется эмпирикам. Отсю­да совершенно ясно, что мы нуждаемся не в науке, очи­щенной от теоретической инфекции, а в науке, которая бы приближалась, насколько это возможно, к тому чтобы соответствовать роли математического анализа в физике. Трудности социологии состоят не в том, что она слишком теоретична, а в том, что она заимствовала много непра­вильного, а правильное осталось недостаточно развито.

III. Попытки создания общей теории социальной системы

По поводу различных частных сфер человеческого социального поведения существуют достаточно развитые теоретические схемы, которые здесь рассматриваются как правильные. В первую очередь это относится к эко­номической теории, особенно со времен открытия прин­ципа предельной полезности, и к психологической тео-Рии, особенно со времен Фрейда.

Экономическая наука прямо следовала методологи­ческой модели аналитической механики. Это было возможно потому, что экономика, единственная среди всех соци­альных наук, имела дело с переменными, численно выра­женными в количественном континууме. В принципе ока­залось возможным описать состояние экономики цен в виде переменных величин в системе одновременных диф­ференциальных уравнений, хотя и не представлялось воз­можным операционально установить ни точную величину переменных, ни — будь это даже возможно математичес­ки — решить эти уравнения в силу их крайней сложности. Следовательно, реальный экономический анализ должен был возвратиться к более «примитивным» аналитическим методам и использовать систему дифференциальных урав­нений только как методологическую модель.

Но еще большие ограничения экономической теории заключаются в трудности согласования ее с общим кон­текстом социальной системы как целого. Это не было се­рьезной проблемой для классических экономистов, ибо они как само собой разумеющееся принимали некоторую «утилитаристскую» систему, которая приписывала эко­номическим «факторам» господствующую динамичес­кую роль. Общее направление в решении этого вопроса, по-видимому, заключается в том, что технический эко­номический анализ имеет смысл только в контексте «ин­ституциональной >> модели структуры социальных отно­шений, которая не является как таковая частью системы, динамически рассматриваемой экономической теорией, но она — эта структура — должна поставлять ряд посто­янных данных, необходимых для подобного анализа. Именно этим можно объяснить, что в то время как ин­ституциональные данные трактуются в структурно-фун­кциональных категориях, этого не удается сделать с эко­номическими данными, и в целом проблема остается нерешенной.

Существенно и то обстоятельство, что знакомство с экономической теорией, так же как математическая и физическая подготовка, составили исходные предпосыл­ки для наиболее важной из предпринятых до сих пор по­пыток осуществить обобщающий анализ социальных систем в целом путем применения динамической ана-

литической системы, построенной на основе модели ме­ханики, — мы имеем в виду попытку, предпринятую Парето⁷. Попытка Парето, несомненно, подняла сис­тематическое теоретическое мышление относительно социальной системы на новый уровень. Эта попытка яви­лась уникальной в литературе по своей обширности и утонченности понимания физической научной модели. И все же она должна рассматриваться как относительно не­удачная.

⁷ Ср.: Henderson L.J. Pareto's General Sociology: a Physiologist's Interpretation. Cambridge, 1937; Parsons T. The Structure of Social Action, ch. V—VII.
Парето начал с той точки зрения, что экономичес­кая теория стала подлинно динамической системой, но она оказалась эмпирически не обоснованной относитель­но конкретных социальных проблем (включая и те, кото­рые обычно рассматривались как «экономические») по причине незаконной абстракции (unduly abstract). Поэто­му он пытался проанализировать наиболее важные не­достающие переменные в общей социальной системе с точки зрения их динамической взаимозависимости с экономическими переменными. Он взял «логическое дей­ствие», включающееся в экономику, так же как и некото­рые другие фазы ориентации действия, в качестве отправ­ного пункта и попытался индуктивно проанализировать остаточную (residual) часть нелогического действия, что­бы обнаружить основные переменные.

Результат получился в высшей степени сложный и не очень удовлетворительный. Были выделены три перемен­ные, достаточно гетерогенные относительно друг друга. Наиболее удовлетворительно проанализированные дей­ствия, основанные на фиктивном мотиве (derivation), ока­зались эмпирически наименее существенными. Однако даже эти действия нельзя было свести к изменениям в пределах некоторого континуума, поэтому их значения Должны были рассматриваться в четырехмерной каче­ственной классификации. То же самое произошло с са­мой важной категорией «остаточных компонентов дей­ствия» (residues), кроме того, классификация здесь оказалась значительно более сложной, а ее исходные принципы в структуре социальной системы действия — гораздо менее ясными. Все это построение оказалось до­вольно произвольным. Наконец, обращаясь к четвертой переменной, социальной однородности, Парето перехо­дит на совершенно другой уровень. Первые три перемен­ные относятся непосредственно к элементам мотивации или ориентации действия индивидов. Четвертая относит­ся к некоторому аспекту в структуре системы социальных отношений. Ее появление может служить показателем того, что в этой области крайне трудно обойтись без структурных категорий. Ее соответствие основным эм­пирическим обобщениям Парето совершенно ясно, и это придает эмпирическую уместность его аналитической схеме. Но, строго говоря, эта категория оказывается не­уместной в качестве переменной. Скорее здесь можно говорить о ее выводимости из системы переменных при помощи соответствующих данных.

Выше было сказано об относительной неудаче по­пытки Парето. Ему удалось избежать многих принципи­альных теоретических трудностей, о которых уже гово­рилось. Его система является чрезвычайно полезным инструментом критики. При искусном пользовании ею, как это делал Парето, она обеспечивает важные выводы, хотя они скорее являются результатом общей эмпири­ческой проницательности. Но она, очевидно, не может быть использована в качестве прямого источника разра­ботанных аналитических средств, применяемых в слож­ном исследовании. То, что было достаточно обосновано, оказалось слишком неясным и общим. Пробелы должны быть заполнены произвольными конструкциями (ad hoc) и классификациями или введением структурных катего­рий, которые появляются случайно, а не в результате си­стематического развития.

Таким образом, с точки зрения современного состо­яния социологического знания, то, что рассматривал Парето, оказалось не очень плодотворной альтернативой. Структурно-функциональная система должна была в зна­чительной степени принести в жертву динамическую гибкость, к которой так стремился Парето. Но это уравно­вешивалось большими достижениями в области явной систематической определенности и точности аналитичес­кого использования.

Другая альтернатива — структурно-функциональ­ный тип теории — также имела важные предпосылки. Наиболее значительны из них следующие четыре.

1. 
   Достижения современной динамической и клинической психологии, представляющей человеческого индивида как динамическую структурно-функциональную систему. Сильное, хотя и не единственное, влияние в этой области оказывала психоаналитическая теория. Психологическая теория в высшей степени важна как в смысле методологической модели для социальной системы, так и сама по себе.
   
2. 
   Современная социальная и культурная антропология, особенно то направление, которое связано с тенденцией к функционализму, хотя вовсе не только авторы, принадлежащие к этой школе. По-видимому, Малиновский до сих пор является самым важным представителем этого направления. Может быть, основной момент здесь заключается в том, что масштаб первобытных обществ слишком мал и потому не возникало необходимости в создании для них особой классификации. Поэтому антрополог, имея дело с обществом, яснее, чем другой социальный ученый, видит это общество как единую функциональную систему.
   
3. 
   Дюркгейм и его последователи. Как уже было отмечено выше, Дюркгейм во многих отношениях стремился обосновать теорию «социологических» факторов в противовес индивидуалистическим, столь распространенным в его время. Но наряду с этим моментом существует важное направление в его работах, получившее большое развитие. Это подлинное структурно-функциональное понимание социальной системы — с постепенным выяснением ее наиболее важных элементов. Прежде всего оно
   проявляется в том, что он обращался к эмпирическим проблемам, а также в анализе стабильности системы, состоящей из функционально-дифференцированных ролей, в «Разделении труда», в «Самоубийстве» и в интерпре­тации религиозного ритуала в «Элементарных формах религиозной жизни ».
   

4) Работы Макса Вебера отчасти можно рассматри­вать как типичный случай более обобщенного историчес­кого мышления в духе институционализма. Кроме того, и в реакции против индивидуалистических факторных теорий его времени он пошел дальше других при обосно­вании необходимости эмпирического изучения аналогич­ных институтов, исходя из обобщенной теоретической схемы. Хотя она была неполной, но все же совпадала со схемой Дюркгейма и подтверждалась в направлениях, где сравниваемые структурные перспективы являлись наибо­лее важными⁸.

⁸ Кроме «The Structure of Social Action » (ch. XIV—XVII) см. введение авто­ра к книге Вебера «Theory of Social and Economic Organization » (перевод на английский части I «Wirtschaft und Gesellschaft»).

IV. Очерк структурно-функциональной теории социальных систем

Ограниченность места не позволяет проследить ос­новные проблемы, существующие в структурно-функци­ональной теории социальных систем. Однако можно ут­верждать, что она развивается с определенной ясностью, хотя и не исключительно, в четырех охарактеризованных выше направлениях. Мы теперь увидели основные кон­туры достижимой и практически применимой системы структурно-функциональной теории.

Последняя часть статьи будет посвящена чрезвычай­но сжатому и общему очерку этих основных контуров. По необходимости большинство деталей придется опус­тить. Как в любой развивающейся теоретической струк­туре, здесь возникает масса трудностей и нерешенных проблем, которых мы также не будем касаться.

Первым существенно важным моментом обобщенной теоретической схемы является определенная система координат. Совершенно ясно, что для рассматриваемой теории такой системой координат является «действие» или, может быть, лучше, «действующее лицо-ситуация », в некотором роде аналогичная системе координат «орга­низм-среда», существующей в биологической науке.

Система координат «действующее лицо-ситуация» граничит с психологией, но в применении к социальной системе возникает дополнительная сложность из-за рас­смотрения множества взаимодействующих акторов в ситуациях, которые частично являются дискретными, частично — общими для них.

Элементом всякой социальной системы является че­ловеческий индивид как действующее лицо, как некото­рая сущность, основная характеристика которой состо­ит в стремлении к достижению «целей», в реагировании эмоционально или аффективно на объекты и явления и, в большей или меньшей степени, в осознании или понима­нии своей ситуации, своих целей и самого себя. Действие в данной системе координат по сути своей расположено на «нормативной», «телеологической» или, лучше ска­зать, «волюнтаристической» системе осей. Цель являет­ся, согласно определению, «желаемым» состоянием дел; неудача в ее достижении — «психологическим крушени­ем» (frustration). Аффективная реакция включает компо­ненты удовольствия или страдания актора и одобрения или неодобрения объекта или состояния, которые вызы­вают реакцию. Наконец, когнитивная ориентация подчи­нена стандартам «правильности», или «адекватности», знания и понимания. Эта по существу «нормативная ори­ентация» действия направляет внимание на решающую роль тех «стандартов», которые определяют желаемое направление действия в форме целей и стандартов пове­дения. Эту систему нормативных стандартов, по-видимо­му, лучше всего рассматривать в качестве одного из наи­более важных элементов «культуры» группы, который также включает в себя типы когнитивных «идей », симво­лов и других элементов. Однако, с нашей точки зрения, социальная система является системой действия, т.е. мо­тивированного человеческого поведения, а не системой

культурных стандартов. Она взаимодействует с культур­ными стандартами в одной связи точно таким же обра­зом, как она взаимодействует с физическими и биологи­ческими условиями в других отношениях. Но «система культуры » является иным уровнем абстракции от «соци­альной системы», хотя в значительной степени это абст­ракция от тех же самых конкретных явлений⁹.

⁹ О различии действия и культуры см. «The Structure of Social Action» (ch. XIX, p. 762 и далее). Этот взгляд отличается от взгляда Клакхона и Келли в «The Consept of Culture» (The Science of Man in the World Crisesis, ed. by R-Linton, Columbia Univ.Press, 946).
С этой точки зрения, способ интерпретации действия обладает своеобразной двойственностью. Первый суще­ственный компонент- это «значение» («meaning») для актора, будь то на сознательном или бессознательном уровне. Второй компонент — это его отношение к «объек­тивному» сцеплению объектов и событий, как они ана­лизируются и интерпретируются наблюдателем.

В некотором смысле эта исходная система координат состоит в выделении, с психологической точки зрения, структурных категорий человеческой личности, которые должны быть использованы при описании и анализе каж­дой отдельной структуры характера или последователь­ности действий. Но структура социальных систем не мо­жет быть выведена непосредственно из системы координат «актор—ситуация». Помимо этого требуется функцио­нальный анализ тех осложняющих обстоятельств, кото­рые возникают в результате взаимодействия множества субъектов действия.

Даже абстрагированные от социальных отношений особенности ситуации действия, а также биологические потребности и способности индивида составляют опре­деленные фиксированные пункты детерминации в систе­ме действия. Функциональные потребности социальной интеграции и условия, необходимые для функциониро­вания множества акторов в качестве «единой» системы, достаточно хорошо сопряженной, чтобы существовать самостоятельно, оказывают определенное влияние и на другие обстоятельства.

Но функциональные потребности, лежат ли в их осно­ве биологические, социо-культурные или индивидуальные источники, поскольку они относятся динамически к такой концептуальной схеме, удовлетворяются посредством про­цессов действия. Потребность в пище биологически обус­ловлена; но процесс производства пищи человеком и раз­личные социальные обычаи во вкусах, в приготовлении и потреблении пищи определены биологически не более, чем любые другие социальные явления, такие как, например, создание симфонической музыки, наслаждение ею. Следо­вательно, вопрос о конечном «источнике» потребностей является некорректным, если он не связан со структурой и ориентацией социальных систем действия. В этом последнем случае здесь создается «фокус», вокруг которого концент­рируются установки символа и стандарты действий.

Структура — это совокупность относительно устой­чивых стандартизированных отношений между элемен­тами. А поскольку элементом социальной системы явля­ется актор, то социальная структура представляет собой стандартизированную систему социальных отношений между акторами. Однако отличительная черта структур и систем социального действия заключается именно в том, что в большинстве отношений действующее лицо не при­нимает участия в качестве целостной сущности, а участву­ет в них лишь посредством данного дифференцирован­ного «сектора» своего целостного действия (в том же смысле, в котором данный кирпич как целое является или не является «частью» данной стены). Такой сектор, пред­ставляющий собой единицу социальных отношений, ста­ли называть «ролью»¹⁰. Следовательно, предыдущее по­ложение должно быть переформулировано: социальная структура представляет собой систему стандартизован­ных отношений акторов, выполняющих роли относитель­но дру_Г друга. Понятие роли соединяет подсистему дей­ствующего лица как психологической единицы с определенной социальной структурой.

¹⁰ Это понятие было использовано Р. Линтоном в «The Study of Man » (New York, 1936). См. особенно гл. VIII.
Здесь возникают два вопроса. Во-первых, какова при­рода этой связи, что такое социальная структура с точки зрения актора, выполняющего свою роль в ней? Во-вто­рых, какова природа «системы» стандартизованных от­ношений в социальной структуре?

Ключ к ответу на первый вопрос лежит в норматив­но-волюнтаристическом аспекте структуры действия. С точки зрения социальной системы роль — это некоторый элемент обобщенной стандартизации действий индиви­дов, входящих в эту систему. Но это не просто статисти­ческая тенденция. Важное значение здесь имеют катего­рии цели и стандарта. С точки зрения актора его роль определена нормативным ожиданием членов группы, сформированным в социальных традициях этой группы. Наличие таких ожиданий составляет существенную осо­бенность ситуаций, в которых находится актор. Приня­тие или непринятие этих ожиданий влечет за собой санк­ции одобрения и награды или порицания и наказания. Более того, ожидание составляет часть его собственной личности. В процессе социализации им усваиваются - в большей или меньшей степени — стандарты и идеалы его группы, так что они становятся эффективными мотива-ционными силами в его собственном поведении, незави­симо от внешних санкций.

С этой точки зрения существенным аспектом социаль­ной структуры является система стандартизированных ожиданий, которая определяет правильное поведение лич­ности, исполняющей некоторые роли, основанные как на ее собственных позитивных мотивах конформности, так и на санкциях других. Такие системы стандартизированных ожиданий, рассматриваемые по их месту в тотальной сис­теме и достаточно глубоко пронизывающие действие, так что их можно принимать без доказательства как законные, условно называются «институтами». Следовательно, ос­новным структурным стабильным элементом социальных систем, который, согласно изложенным соображениям, должен играть решающую роль в их теоретическом ана­лизе, является структура институциональных стандартов, определяющих роли входящих в нее акторов.

С функциональной точки зрения институционализиро­ванные роли представляют собой механизм, интегрирую­щий весьма разнообразные возможности «человеческой природы » в единую систему, способную преодолеть ситуа­ционные крайности, с которыми общество и его члены по­стоянно сталкиваются. Институционализированные роли выполняют две функции по отношению к этим возможнос­тям. Первая состоит в отборе таких возможностей поведе­ния, которые «удовлетворяют» потребностям и укладыва­ются в пределы данной стандартизированной структуры; другие типы поведения при этом подавляются или ими пре­небрегают. Вторая функция должна обеспечить через ме­ханизмы взаимодействия максимум мотивационной поддер­жки действию, соответствующему ролевым ожиданиям. Помимо прочего, как бескорыстные мотивы, ассоциирую­щиеся с «совестью » и « идеалами », так и эгоистические дол­жны быть мобилизованы для одного и того же.

Вторая основная проблема состоит в структуре са­мих институтов как системы. Институты понимаются как факторы, контролирующие действия человека в обще­стве, и как следствия их. Следовательно, в качестве сис­темы они должны быть одновременно связаны как с фун­кциональными потребностями акторов — индивидов, так и с социальными системами, которые они образуют. Та­ким образом, основным структурным принципом, так же как и в анатомии, является принцип функциональной дифференциации. Однако функциональное содержание в социальных явлениях оказывается более сложным, ибо здесь переплетаются функциональные потребности ак­тора и социальной системы.

Любая схема для анализа такой функционально Дифференцированной структуры по необходимости бу­дет сложной, и, вероятно, ни одна из них не будет един­ственно «правильной ». Однако исходная трехмерная схе­ма представляется достаточно приемлемой и высоко обобщенной¹¹.

¹¹ См.: «Toward a Comman Language for the Area of Social Science», part II. (Помещена в том же сборнике работ Т. Парсонса, из которого взята пуб­ликуемая статья. — Примеч. ред.).
Во-первых, здесь имеются «ситуационные» институты или стандарты. Таковыми оказываются организации ролей вокруг аспектов ситуаций, в которых находятся акторы и социальные системы. Наиболее яр­кий пример этому дают роли родства, организованные вокруг биологической зависимости индивидов по прин­ципу происхождения, и в менее яркой форме — политичес­кие институты, организованные на основе солидарности в применении силы и подчинении ей в рамках территориаль­ной общности.

Второй тип институтов — инструментальные, сфор­мировавшиеся ради достижения вполне определенных целей. Например, некоторая данная процедура, вроде тех, что применяются в современной медицине, осуще­ствляется в рамках институционализированной роли врача. Наконец, в-третьих, имеют место «интегрирую­щие» институты, которые ориентированы прежде все­го на регуляцию отношений индивидов с целью избежать конфликтов или добиться позитивной кооперации. При­мерами этого могут служить социальная стратификация и власть.

Поскольку относительная оценка личных качеств и достижений в социальной системе неизбежна, постоль­ку весьма существенно, чтобы эти оценки интегрирова­лись в упорядоченной системе ранжирования, в системе стратификации общества. В то же время возможности от­клоняющегося поведения и необходимость детальной ко­ординации действий многих людей во всяком сложном об­ществе таковы, что нельзя положиться на спонтанную реакцию, на неорганизованный контроль. Некоторые лица и организованные агентства должны обладать вла­стью, чтобы в определенных пределах подавить откло­нение и его последствия или способствовать эффектив­ной кооперации. И опять весьма существенно для интеграции общества, чтобы такой контроль над други­ми был институционально упорядоченным, регулируе­мым и представлял собой систему ролей законной влас­ти. Это важный фактор эффективности контроля, ибо он делает возможной апелляцию к чувству морального обя­зательства и позволяет регулировать саму власть, которая в случае злоупотребления может привести к серьез­ным последствиям.

Важность понимания институтов как функциональ­но дифференцированных систем состоит в том, что та­кое понимание позволяет рассматривать изменения в любой части социальной системы с точки зрения их вза­имозависимости во всей системе как целом. Поскольку такая система адекватно формулируется в обобщенных структурах и является структурно завершенной, постоль­ку она требует, чтобы обращалось явное внимание на каждое из возможных отражений изменения в различ­ных направлениях.

Однако динамический анализ невозможен только лишь с точки зрения систематического рассмотрения ин­ституциональной структуры. Для проведения такого ана­лиза необходимо ввести обобщающее истолкование по­веденческих тенденций акторов — людей в той ситуации, в которой они находятся, подлежащих воздействию ожи­даний их институционализированных ролей. В самых об­щих чертах такое обобщение зависит от теории «моти­вации» человеческого поведения.

Исходные основания такой теории должны быть по­лучены из психологии. Но поскольку «идеосинкразичес-кий» элемент в поведении и мотивации индивидов весьма велик и поскольку уровень абстрагирования в психоло­гии таков, каков он есть, постольку вообще невозможно вывести адекватную теорию мотивации социально орга­низованных массовых явлений путем простого «приме­нения» психологических обобщений. Отношение между психологическим уровнем и поведением в социальных системах сложно, но на это отношение проливает свет психологическая трактовка понятия роли.

Все это прежде всего истинно в двух направлениях. Ранняя тенденция в психологии рассматривала «лич­ность » как выражение генетической конституции или как единственную в своем роде идиосинкразическую лич­ность. Однако изучение социализации в сравнительной перспективе показывает, что у тех, кто социализировал­ся в одной и той же культурной и институциональной

системе, в «структуре характера » существуют значитель­ные элементы единообразия, варьирующиеся в зависимо­сти от различных ролей внутри системы¹².

Хотя пределы применения этой концепции струк­туры еще не выяснены, все же признано ее общее теоре­тическое значение. Там, где она применяется, стандар­ты мотивации, которые обычно используются для объяснения поведения в институционализированной роли, не выводятся непосредственно из «склонностей человеческой природы» вообще. Они зависят от компо­нентов, организованных в некоторую особую структу­ру. Сформировавшийся тип личности будет обладать своим собственным стандартом мотивации и тенденци­ями поведения.

Другое принципиальное направление развития каса­ется области, которая рассматривает процессы подвиж­ности поведения в любой данной социальной системе на психологическом уровне. Очевидно, особенно в резуль­тате рассмотрения сложных обществ, что эти пределы относительно широки для больших масс населения и что распределение типов характера, в большей или меньшей степени отвечающих требованиям данной роли, также достаточно разбросано.

Основной механизм здесь заключается в том, что мо­жет быть названо «структурной генерализацией цели» и другими аспектами ориентации. Как считает Томас, одна из основных функций институтов состоит в «определении си­туации»¹³ для действия. Как только ситуация институцио­нально определена и это определение подтверждено сис­темой санкций, интегрированной соответствующим образом, действие, поддерживаемое соответствующими тенденциями в ожиданиях, стремится, как указывалось, мобилизовать в свою пользу широкое разнообразие моти-вационных элементов. Так, если взять наиболее известный пример — «мотив прибыли », играющий столь важную роль в экономических дискуссиях, то это вовсе не является психологической категорией.

¹² См., например: Kardiner A. The individual and his society (N.Y., 1939), a также последние работы Маргарет Мид.

¹³ Особенно см. его «The Unadjustad Girl» (Boston, 1927), Введение.
Верный взгляд скорее состоит в том, что система «свободного предпринимательства » в эко­номике, основанная на деньгах и рынке, определяет ситуа­цию для поведения и ожиданий поведения от делового пред­приятия таким образом, что люди должны стремиться к прибыли как условию выживания и показателю успеха сво­ей деятельности. Следовательно, какие бы интересы ни ру­ководили индивидом, будь то достижение, самоуважение, восхищение со стороны других и т.д., не говоря уже о том, что можно купить за деньги, — все они превращаются в де­ятельность по производству прибыли¹⁴. В ситуациях, опре­деляемых различно, одинаковые исходные мотивы приво­дят к совершенно различным видам деятельности¹⁵.

¹⁴ См.: Parsons T. The Motivation of Economic Activity («Canadian Journal of Economics and Political Science», May 1940). (Русский перевод этой статьи см.: наст, изд., с. ???. — Примеч. ред.) Дальнейший анализ отношения роли— структуры к динамике мотиваций см.: ParsonsT. Propaganda and Social Control («Psyhiatry», Nov. 1942).

¹⁵ Cm. Malinowski. Corol Garden and Their Magic. London, 1935, vol. I, ch. I, part 9.
Таким образом, при анализе динамических проблем социальной системы недостаточно применять «психоло­гию» к поведению индивидов в соответствующей "объек­тивной" ситуации. Необходимо дать интерпретацию их «ре­акций» с точки зрения, по меньшей мере, двух других проблем — знания о структуре характера, "типичной" имен­но для этой особенной социальной системы, и своеобраз­ных целей и ориентации, возникающих в результате «опре­делений ситуаций », распространенных в данном обществе.

Но при всем уважении к анализу данного типа остается в силе то, что основные динамические категории социальных систем являются «психологическими». Отношение психоло­гии к теории социальных систем аналогично отношению био­химии к общей физиологии. Точно так же как организм не является категорией общей химии, так и социальная система не является категорией психологии. Но в физиологической концепции того, что такое функционирующий организм, про­цессы признаются химическими по своей природе. Точно так же и процессы социального поведения, как и любые другие процессы поведения, являются психологическими. Но вне истолкования, придаваемого этим процессам их институци­онально-структурным контекстом, они утрачивают свое зна­чение для понимания социальных явлений.

Каким бы кратким и незаконченным ни являлось все сказанное выше, все же можно надеяться, что это дает представление об основных чертах возникающей струк­турно-функциональной теории социальных систем. Ос­тается поставить вопрос, в каком аспекте эта теория мо­жет рассматриваться как специфически социологическая.

Конечно, возможно рассматривать социологическую теорию в качестве теории социальных систем вообще. Од­нако такой подход представляется нежелательным, так как в этом случае социология стала бы крайне громоздкой дис­циплиной, включающей в главное содержание психологию и всю экономическую теорию. Наиболее важная альтерна­тива состоит в том, чтобы считать социологию одной из наук об институтах в вышесказанном смысле слова или, более специфически, — об институциональной структуре. Отсю­да следует, что социология не должна ограничиваться толь­ко статическим структурным анализом, но и уделять опре­деленное внимание проблемам структуры,включая структурные изменения. Динамические, особенно психоло­гические, проблемы войдут в социологию с точки зрения их специфического отношения к данному контексту¹⁶.

¹⁶ Это едва ли чем отличается от взгляда, изложенного в «The Structure of Social Action », гл. XIX: институты — такие элементы структуры социальных систем, которые наиболее четко воплощают в себе типы «общей ценност­ной интеграции» системы действия.
Такой взгляд позволяет определить психологию как общую науку о структуре человеческой личности и мотивации. Совершенно ясно, что многие конкретные про­блемы психологии в этом смысле совсем не являются со­циологическими. Например, социологические соображе­ния будут вторичными и периферийными во всей области клинической психологии. Однако обе эти науки неразрыв­но связаны между собой, и данные, касающиеся ролевой структуры социальной системы, по меньшей мере подспуд­но включены во все конкретные психологические пробле­мы. Это обычная ситуация в отношении различных наук.

Такой взгляд позволяет также провести различие меж­ду социологией и экономической теорией. Экономическая теория занимается определенными динамическими процес­сами, происходящими внутри социальных систем. Ситуация, где экономическая теория особенно необходима, ограни­чена определенными типами социальных систем, особенно теми, где в большей степени распространена первичная ори­ентация на оптимальное использование ресурсов и цен. Та­кая ситуация предполагает, во-первых, отчетливо выражен­ную институциональную структуру. Во-вторых, как следствие этого, она предполагает организацию мотивов вокруг структурно обобщенных целей определенных типов. Но при таких условиях специфические динамические по­следствия экономически ориентированного действия дол­жны анализироваться с точки зрения особой концептуаль­ной схемы. И Парето, и другие исследователи хорошо понимали, что эта схема в высшей степени абстрактна и бо­лее широкие аспекты динамики тотальных экономических систем будут неизбежно включать взаимосвязь с неэконо­мическими переменными.

В некоторых аспектах возникновение в сложных со­циальных системах определенных функционально дифференцированных структур аналогично специфическим чертам товарного производства. Может быть, самым важ­ным примером этого является управление. Всегда возмож­но считать изучение таких структур и соответствующих социальных процессов предметом относительно независи­мой науки. Однако до сих пор ни один из этих вариантов не имеет особой аналитической схемы, появление которой могло бы означать, что эта область приобрела теоретичес­кий статус, аналогичный тому, которым обладает сама эко­номика. Поэтому в высшей степени проблематично, можно ли считать «политическую теорию» в научном, а не в эти­ческом или нормативном смысле фундаментальным элемен­том теории социальных систем. Вероятно, более логично рассматривать ее в качестве области применения общей те­ории социальных институтов, но достаточно дифференци­рованной, чтобы ее можно было трактовать как независи­мую дисциплину для многих целей. Подобные соображения

распространяются и на другие аспекты структурной диф­ференциации, например религиозные.

Наконец, возникает вопрос, следует ли антропологию рассматривать в теоретическом смысле как независимую на­уку. При изучении первобытных обществ она, конечно, яв­ляется весьма специализированной областью, в некотором смысле аналогичной случаю с управлением. Однако, посколь­ку ее теоретическая задача заключается в изучении социаль­ной системы как таковой, то оказывается, что нет оснований рассматривать социальную антропологию в качестве особой теоретической дисциплины. В соответствующем аспекте она должна считаться ветвью социологии, а в других аспектах — экономики, логической науки и т.д. Однако возникает одна проблема, анализ которой может привести к изменению этого взгляда. Многие защитники антропологии считают, что это наука о культуре, а не о социальных системах. В вышеприве­денном анализе выявилось, что культура, хотя она эмпири­чески фундаментальна для социальных систем и в этом смыс­ле — их компонент, в теоретическом смысле не является исключительно социальным явлением. Указывалось, что изу­чение структуры культурных стандартов как таковых и их структурной взаимозависимости есть законная абстракция от конкретных явлений человеческого поведения и его мате­риальных следствий. Оно совершенно отличается от их изу­чения в контексте взаимосвязи с социальной системой. Та­кое изучение не эквивалентно изучению институтов как аспекта социальной системы. Если фокус теоретического интереса антропологии должен смещаться в этом направле­нии, то отсюда следуют два важных вывода. Во-первых, со­вершенно ясно, что традиционный интерес антропологии к первобытным народам не может быть поощряем. Культура первобытных народов, так же как и структура их институ­тов, не является больше основанием для обособления и раз­вития науки. Во-вторых, важно уяснить отношение между культурной и социальной структурой. Именно по этому воп­росу возникает большая путаница как среди социологов, так и среди культурных антропологов.

1945

К общей теории действия. Теоретические основания социальных наук. *