Парсонс Т. О структуре социального действия, монография. Талкотт Парсонс. О структуре социального действия

• Название: Талкотт Парсонс. О структуре социального действия
• Анкор: Парсонс Т. О структуре социального действия, монография.doc
• Дата: 21.08.2017
• Размер: 5.67 Mb.
• Имя файла: Парсонс Т. О структуре социального действия, монография.doc
• Тип: Документы; #8413
• Категория: Социология. Политология
• страница: 26 из 77

Мотивация экономической деятельности*

* Motivation of economical aktivities// Parsons Т. Essays in Sociological Theory. Revised Edition. Free Press, Macmillan. N.Y. (London), 1964, p. 50 — 68.
Специализация — это, несомненно, один из важней­ших факторов развития современной науки, поскольку, по достижении определенного уровня профессионализ­ма, даже при максимальном усердии можно постичь толь­ко ограниченную часть суммы человеческих знаний. Но в то же время некоторые виды специализации при опреде­ленных условиях мешают адекватному рассмотрению ряда проблем.

Эти виды специализации оказываются малоплодот­ворными в основном потому, что специализированные науки прибегают к особого рода абстракции. Они обра­зуют хорошо упорядоченные системы знаний, и органи­зация этих знаний происходит вокруг относительно оп­ределенных, а потому ограниченных концептуальных схем. Изучаемые конкретные явления рассматриваются ими не в целом, а лишь в той мере, в какой они непосред­ственно релевантны концептуальной схеме, установлен­ной в данной науке. В применении к некоторым узким проблемам и явлениям такое рассмотрение часто бывает адекватным. Но после того как такая концептуальная схема уже хорошо разработана, лишь в редких случаях ее абстрактность и связанная с ней ограниченность не становятся источником многих затруднений при изуче­нии эмпирических проблем. Это особенно верно в тех областях, которые расположены несколько в стороне от центра интересов соответствующей науки в период вы­работки ее концептуальной схемы, в областях, к которым применяются более широкие выводы из этой концепту­альной схемы и более широкие ее обобщения, и, нако­нец, в областях, в которых следует искать логически не­обходимые предпосылки для такого обобщения.

Именно такое положение дел сложилось в экономи­ческой науке. Оно стало таковым потому, что из всех наук о человеческом поведении (социальном действии) она первая выработала хорошо интегрированную схему по­нятий и до сего дня поддерживает этот аспект своей на­уки на более высоком формальном и логическом уровне, чем какая бы то ни было другая социальная дисциплина. Но примерно сто лет назад экономисты стали проявлять интерес к тем положениям, которые выходят за рамки созданной ими концептуальной системы и за рамки тех фактов, которые удалось упорядочить с помощью этой системы. Часто этот интерес проявлял себя косвенно, в виде теоретических спекуляций, связанных с идеями «не­вмешательства государства», функционирования целос­тной системы «свободного предпринимательства», не связанной никаким контролем извне. Специфика такого теоретизирования заключалась в игнорировании тех эле­ментов человеческого действия, которые в явном виде не присутствовали в концептуальном арсенале классической экономической теории.

Коль скоро внимание экономистов привлекли столь широкие проблемы, то — сознательно или нет — им не­избежно пришлось затрагивать и проблемы мотивации экономической деятельности. Процесс поддержания рав­новесия в свободной экономике основывается, согласно классической теории, на ее чувствительности к опреде­ленного рода изменениям в ситуации действия: ценам, предложениям, условиям спроса и пр. Основное действу­ющее лицо этой системы — бизнесмен — рассматривается в такой ситуации, где преобладающую роль в адапта­ционных процессах (если их проанализировать с точки зрения того, почему индивид действовал именно так) иг­рает расчет прибылей и расходов в их денежном выра­жении. В определенном практическом смысле, по-види­мому, вполне правомерным представлялось сказать, что экономический субъект поступает так или иначе, исходя из задачи предельно повысить свой «эгоистический ин­терес», понимаемый как денежный доход предприятия. Иначе говоря, субъект экономической теории всегда предпочтет больший денежный доход меньшему и мень­ший убыток (в денежном выражении) — большему.

Из этих кажущихся очевидными фактов сам собой вытекал вывод, что вся система функционирует и поддер­живается в равновесии благодаря «рациональному со­блюдению экономического интереса » всех участвующих в ней индивидов. Возникало даже ощущение, что данная формула — это приемлемая основа для общей теории мо­тивации человеческого поведения, по крайней мере, в эко­номической и профессиональной сферах. При этом важ­но также отметить, что указанная формула, как и различные ее модификации, не были прямыми результа­тами наблюдения и анализа, выполненными на эмпири­ческом уровне, как это имело место, например, при со­здании теории стоимости и распределения. Эта формула просто оказалась удачной для заполнения бреши, кото­рая образовалась при попытке создания логически замк­нутой теории экономического действия. При отсутствии эмпирической основы данную брешь можно было запол­нить только при помощи максимально широких обобще­ний. И такие находящиеся вне собственно экономической области распространенные доктрины, как психологичес­кая доктрина гедонизма, казалось, подкрепляли эту фор­мулу и вселяли уверенность в универсальности примене­ния экономической системы понятий.

Тем временем в других науках, изучающих поведе­ние человека, велась своя работа, но большей частью она осуществлялась в отрыве от исследований, ведущихся ^экономистами. Однако и она также затрагивала проблемы мотивации, в частности в таких аспектах, которые оказались существенными и применительно к сфере эко­номических исследований. Этими науками были соци­альная антропология, а также некоторые разделы соци­ологии и психологии. И хотя некоторые выдающиеся ученые, такие, как Парето, Дюркгейм, Макс Вебер, в сво­их работах непосредственно затрагивали и освещали оп­ределенные аспекты взаимоотношения названных наук с некоторыми проблемами экономики¹, все же изоляция экономической теории от указанных областей знаний осталась непреодоленной. Таким образом, всесторонний анализ проблемы экономической мотивации, принимаю­щий во внимание всю совокупность знаний, полученных в разных дисциплинах, в настоящее время, даже в самом схематическом виде, остался неосуществленным. Попыт­ка дать наметки такого анализа и является главной зада­чей данной статьи.

¹ См.: Parsons Т. The Structure of Social Action (N.Y., 1937), где работы дан­ных авторов рассматриваются в этом аспекте.
Среди экономистов широко распространено убеж­дение, что преимущественно «эгоистическая» теория, или теория «корыстной заинтересованности» как основы мотивации экономической деятельности, является логи­чески необходимой для экономической науки. Можно с уверенностью сказать, что тщательный анализ методо­логических основ экономической теории как аналитичес­кой схемы убедительно доказывает, что это не так. Для такого утверждения необходимы, разумеется, определен­ные предпосылки. По моему мнению, их две.

С одной стороны, экономический анализ имеет эм­пирическое значение только в том случае, когда есть про­стор для определенной рациональности действий, т.е. для оценки их преимуществ и недостатков, «выгод» и «затрат», с целью увеличить разницу между ними. Если же, например, поведение чисто инстинктивно или тради­ционно, то оно не поддается анализу в рациональных тер­минах. С другой стороны, значение такого анализа весь­ма велико, поскольку существуют достаточно широкие сферы, в которых вещи, а также люди (в обобщенной эко­номической терминологии — ресурсы) могут рассматри­ваться в «утилитарном духе», т.е. не как конечные цели, а лишь как морально и эмоционально нейтральные (в из­вестных пределах) средства экономической деятельнос­ти. По степени экономической рациональности поведе­ния между различными индивидами и между различными обществами имеются существенные различия. Далее, эко­номическая рациональность обязательно связана с эго­измом в обычном понимании этого слова. Как уже гово­рилось, непосредственная цель экономического действия в условиях рыночной экономики — это максимизация чи­стого денежного дохода или, более абстрактно, разницы между прибылью и затратами. Выбор средств, посколь­ку он в этом смысле слова «экономически мотивирован », определяется в первую очередь именно этой непосред­ственной целью. Однако совершенно неоправданным яв­ляется предположение, что эта непосредственная цель — прямое и единственное выражение изначальных движу­щих сил человеческого поведения. Напротив, преследо­вание этой цели вполне совместимо с очень большими различиями в глубинных мотивах. По сути, основным ре­зультатом всего последующего анализа будет утвержде­ние, что «экономическая мотивация» — это вообще не категория мотивации как таковой, а скорее точка, в ко­торой для ориентации в определенного типа ситуации сходится множество различных мотивов. В соответствии с этим устойчивость и распространенность так называе­мого «экономического поведения» — это не результат «единообразия человеческой природы», ее эгоизма или гедонизма, а следствие определенных особенностей структуры социальных систем действия, которые, одна­ко, не являются абсолютно постоянными, а подвержены институциональным изменениям.

Теоретический анализ экономики абстрактен сразу ^в нескольких различных смыслах этого слова. Это очень важно для нашего рассуждения, так как спорные пробле­мы, о которых здесь пойдет речь, возникают именно в области исходных посылок экономической теории, а так-

же данных, принятых в ней за «постоянные » величины. Для того чтобы показать, что представляет собой эта интере­сующая нас абстрактность, лучше, наверное, начать с формулы, многократно обсуждавшейся в экономике. Думается, что этой формуле можно придать более конк­ретный смысл в терминах современной социологической теории. Эта формула гласит, что экономическая деятель­ность имеет место внутри «институциональных рамок общества», а экономическое поведение является одной из фаз институционального поведения.

Институты или институциональные схемы в том смысле, в каком данное понятие будет здесь употреблять­ся, — это главный аспект социальной структуры в самом общем ее понимании. Это нормативные модели, которые определяют, что в данном обществе считается должным, законным или ожидаемым образом действия или соци­ального взаимоотношения. Есть два первичных критерия, по которым из различного рода нормативных моделей, управляющих действием человека, выделяются модели, имеющие институциональное значение. Во-первых, таки­ми моделями являются модели, основанные на общепри­нятом в данном обществе нравственном чувстве; конформизм по отношению к ним — вопрос не только целесообразнос­ти, но и морального долга. Во-вторых, про эти модели можно сказать, что они не «утопические», так как уто­пическим моделям, какими бы желанными они ни выгля­дели, могут следовать лишь немногие, а если и бывает, что им следуют более широкие слои людей, то только при чрезвычайных обстоятельствах. Например, крайний аль­труизм Нагорной проповеди или крайний героизм очень горячо одобряются, но в действительности никто не ожи­дает от рядового индивида, что он будет всегда посту­пать в соответствии с этими принципами. Другое дело — модель институционализированная: конформизм по от­ношению к ней является частью узаконенных ожиданий общества и самого индивида. Типичная реакция на нару­шение институционально установленного правила — это негодование, связанное с чувством «обманутого ожида­ния». Человек, находящийся в положении опекуна и рас-

тративший доверенные ему деньги, либо солдат, дезер­тировавший с поля боя, не сделали того, чего другие с полным правом ожидали от них.

В этом смысле институциональные модели представ­ляют собой часть социальной структуры, ибо, поскольку такие модели успешно институционализированы, соци­альное действие перестает быть беспорядочным. Оно на­правляется и осуществляется согласно требованиям этих моделей. В той мере, в какой они обязательны, институ­циональные модели в полном смысле слова «определя­ют» действие. В других случаях они определяют те гра­ницы, за которые не должно переходить отклонение, и создают силы, противодействующие этим отклонениям.

С этой точки зрения, институциональная структу­ра — это один из видов «интеграции» действий входящих в нее индивидов. Интеграция функционально необходи­ма для того, чтобы система оставалась в стабильном со­стоянии и была способна справляться с внутренними кон­фликтами, которые в противном случае могут стать для нее роковыми. Существуют три основных типа интегра­ции социальной системы. Во-первых, все возможные виды действий и отношений дифференцируются. Одни из них принимаются и одобряются обществом, тогда как дру­гие отвергаются им, т.е. либо не получают одобрения, либо даже прямо запрещаются. Но и в том и в другом слу­чае такая система дифференцированных действий и от­ношений должна быть как-то организована. Устойчи­вость социальной системы возможна только в том случае, когда в каких-то пределах люди поступают соответству­ющим образом, в соответствующее время и в соответству­ющем месте.

Кроме того, очень важно, чтобы другие знали, чего можно ожидать от данного индивида. Так, в любом об­ществе мы находим институциональные определения ро­лей, т.е. того, что, как ожидается, данные индивиды дол­жны делать в различных условиях и взаимоотношениях. Каждый индивид, как правило, обладает некоторым на­бором таких ролей. Комбинации этих ролей варьируют­ся в зависимости от «социальных типов » индивидов.

Далее, природа общества такова, что одни индивиды в нем могут воздействовать на поведение других. Опять-таки здесь необходимо дифференцировать все виды воз­действия на те, которые считаются допустимыми и же­лательными, и те, которые не поощряются или даже запрещаются. Где проходит разграничительная линия — это зависит от социальных ролей соответствующих ин­дивидов. Например, принуждение, осуществляемое по­лицейским, не разрешено осуществлять частным лицам. Некоторые виды воздействия, оказываемого на других, независимо от желания этих других ему подвергаться, часто необходимы для выполнения определенных ролей. Если такие виды воздействия институционально узако­нены, их молено назвать «полномочиями» (authority). С другой стороны, часто бывает социально необходимо или желательно оградить некоторых или даже всех индиви­дов от определенных видов силовых воздействий, кото­рые другие индивиды способны на них оказывать. Такую институциональную защиту от нежелательных воздей­ствий можно назвать «правами». Институциональная структура полномочий и прав — характерная черта лю­бой интегрированной социальной системы².

Итак, действие, как правило, ориентировано на дос­тижение цели и на конформизм по отношению к нормам. В его структуру включена необходимость оценки поступ­ков, качества, достижений и т.д. В обществе различно оценивается то, что представляет из себя данное лицо, и то, что оно делает. Необходимость давать оценку, в свою очередь, предполагает ранжирование тех качеств и дос­тижений, которые подвергаются непосредственному сравнению. Так, если ценностью считается физическая сила, то лица должны ранжироваться по своей физичес­кой силе. С другой стороны, оцениваются и сами люди как таковые, т.е. везде, где речь идет о множестве людей, все они будут хотя бы приблизительно ранжированы. Исключительно важно, чтобы критерии ранжирования и

² Имеют ли они законодательное оформление — это для нас в данном слу­чае вопрос второстепенный.

способы их применения в одной и той же социальной си­стеме были сравнительно хорошо интегрированы. Этот третий аспект социальной структуры³ носит название стратификации. Любая социальная система обладает институциональной шкалой стратификации, посредством которой ранжируются индивиды.

³ Наряду с нормативной системой ожиданий и структурой полномочий и прав. — Прим. пер.
Такая социальная структура присуща всем соци­альным отношениям, и для сферы экономической дея­тельности она имеет не меньшее значение, чем для лю­бой другой. Любая функция, твердо установленная экономическим разделением труда, оказывается связан­ной с институционально определенными ролями, такими, например, как роль «банкира», «управляющего», «ремес­ленника », «фермера » и т.д. С каждой такой ролью тесно связана модель институционально определенных ожида­ний, положительных и отрицательных. Некоторые из этих экономических ролей предполагают наличие инсти­туционализированных полномочий, например полномо­чий работодателя в роли начальника своих рабочих. В свою очередь, лица, исполняющие экономические роли, являются в разных проявлениях объектами действия пол­номочий других, в особенности — государственных чи­новников, когда идет речь о налогообложении, трудовом законодательстве и многих подобных вопросах. В этой сфере от экономических субъектов институционально ожидают повиновения, и они, как правило, признают эти полномочия. Далее, лица, выполняющие экономические роли, обладают определенными институционально охра­няемыми правами, особенно такими, которые мы объе­диняем названием «институт собственности », и от них, в свою очередь, институционально ожидают уважения к соответствующим правам других, например воздержания от применения силы по отношению к другим, от обман­ных действий и т.д. Наконец, любой из них находится в системе стратификации местной территориальной общи­ны. В зависимости от своей профессии и статуса в ней, от своего дохода, от «репутации» и многого другого он будет ранжироваться либо выше, либо ниже.

До сих пор мы описывали институциональную струк­туру как нечто «объективное» и, таким образом, не име-ощее ничего общего с мотивацией. Однако термины, в соторых она описывалась, явно предполагают очень тесную связь структуры и мотивации. Институциональная структура в действительности является не чем иным, как цовольно стабильным способом организации человечес­кой деятельности и мотивационных факторов, на кото­рых она основывается. Любое существенное изменение этих последних или связей между ними будет резко ме­нять эту структуру.

Если же мы возьмем субъективную сторону, то ока­жется, что одним из основных рядов элементов институ­циональной структуры является система нравственных чувств. Для того чтобы институциональные модели дей­ствовали, они должны быть подкреплены нравственным чувством большей части членов общества. Эти чувства выражаются прежде всего посредством реакций стихийного нравственного возмущения, возникающих в тех слу­чаях, когда кто-то серьезно нарушает институциональ­ный порядок. Можно сказать, что наказания и санкции являются выражением этих чувств, т.е. выступают глав­ным образом как их символы. Соответствующая субъек­тивная реакция на нарушение модели со стороны самого нарушителя — это ощущение вины или стыда. Эти чувства (и это важно заметить!) очень часто могут быть в суще­ственной степени подавлены, но их подавление не тожде­ственно их отсутствию. Соответствующие психологичес­кие явления с положительным знаком — это чувство долга. Хорошо интегрированная личность чувствует себя обязанной жить соответственно ожиданиям, связанным с ее по-разному определенными ролями, т.е. быть «слав­ным малым», «хорошим студентом», «умелым рабочим» и т.д. Личность также обязана, и внутренне ощущает эту обязанность, уважать узаконенный авторитет других и должным образом пользоваться своим собственным. Она обязана уважать права других, а в некоторых случаях ее

обязанностью, опирающейся на моральные мотивы, мо­жет быть обязанность настаивать на уважении к своим собственным правам.

Наконец, интегрированная (т.е. хорошо социализи­рованная) личность должна признавать статус других лиц в стратификационной системе, и в особенности — но ни в коем случае не исключительно — статус тех лиц, кото­рые стоят выше нее. Обязанность во всех этих случаях рассматривается как «бескорыстная». Мы имеем здесь дело с явлением «идентификации» индивида с обобщен­ной институциональной моделью, с явлением соответ­ствия его тому, что считается «правильным». В довольно широких пределах его личные интересы во всех прочих отношениях можно считать иррелевантными. Подавля­ющая часть фактов говорит о том, что наиболее глубо­кие нравственные чувства прививаются индивиду в ран­нем детстве и своими корнями глубоко уходят в саму структуру личности. В своих глубинных основах эти чув­ства находятся вне сферы сознательных решений и конт­роля, за исключением, может быть, некоторых критичес­ких ситуаций. Даже в случае сознательного их подавления указанные чувства продолжают постоянно оказывать свое влияние на личность через подспудное чувство вины и т.п. В стрессовой ситуации они могут резко противо­действовать эгоистическим импульсам актора, и тогда он становится жертвой тяжелых внутренних конфликтов и угрызений совести. Но по мере интеграции с институци­ональной системой обнаруживается сильная тенденция ко все более тесной интеграции его нравственных чувств с эгоистическими элементами его личной структуры. К рассмотрению этого явления мы и переходим.

Если проделанный выше анализ правилен, то тот факт, что конкретные виды экономической деятельнос­ти осуществляются в рамках институциональных моде­лей, предполагает, что описанные выше бескорыстные элементы мотивации играют определенную роль в фор­мировании результирующего направления экономичес­кой деятельности, или ее мотивационного «вектора». Это положение ни в коей мере не противоречит самым строгим требованиям экономической теории. Эта теория требует только, чтобы выбор одной из нескольких альтернатив делался исходя из принципа максимизации чистого денежного дохода самого актора или той социальной единицы, от лица которой он действует. Ни в конечных целях, на которые направляется выручка, ни в выборе средств нет ничего такого, что мешало бы рассматривать их во взаимосвязи с бескорыстными нравственными чувствами. Сказанное никоим образом не означает, что эле­менты эгоистического интереса следует вообще исклю­чить из экономического анализа. В сущности, различие между эгоистическими и неэгоистическими мотивация­ми — это не различие классов мотивов, а различие типов элементов внутри конкретных мотивов. Обычно эти эле­менты теснейшим образом переплетены.

Кроме того, нет никаких оснований считать, что "эгоистический интерес" всегда прост и очевиден. Напро­тив, это исключительно сложное явление, и его аналити­ческое расчленение следует, по-видимому, ставить в за­висимость от уровня анализа, т.е. от рассматриваемой конкретной проблемы. Поэтому здесь мы выделим в нем только то, что кажется нам существенным для основной схемы теории мотивации экономической деятельности.

Наиболее общая категория, которая может быть при­менена в исследовании мотивации на данном аналитичес­ком уровне, — это, по-видимому, «удовлетворение». Ин­дивиды бывают заинтересованы в тех предметах и способах поведения, которые приносят им удовлетворение. Одной из важных составных частей удовлетворения, несомненно, является то, что называют «самоуважением». Поскольку моральные нормы реально встроены в структуру личности, от степени соответствия поведения этим нормам зависит удовлетворение, испытываемое индивидом. Прежде всего здесь важны стандарты, связанные с его различными роля­ми (в частности, в нашем случае — с его профессиональной ролью), а также место на шкале стратификации, которого, как он это ощущает, он «заслуживает».

С самоуважением тесно связано (и, в сущности, до­полняет его) то, что вслед за У. Томасом принято называть «признанием». Получить признание в этом смысле означает: быть объектом уважения со стороны других, чье мнение представляет для индивида ценность. Быть предметом одобрения, восхищения или даже зависти ле­стно для любого «я» и вызывает у него удовлетворение. Как показали работы Мида и других, самоуважение и признание теснейшим образом связаны. Утрата уважения со стороны тех, от кого мы его ожидаем, — один из са­мых суровых из всех возможных ударов по чувству са­моудовлетворенности индивида. Наряду с самоуважени­ем и признанием существует третий элемент, который наиболее тесно связан с моделью экономического ана­лиза. Он состоит в том, что мы заинтересованы в каком-то комплексе действий или отношений в той мере, в какой мы можем «из него что-то извлечь ». То есть эти действия и отношения рассматриваются в некотором смысле как средство для достижения чего-то, что целиком лежит вне их самих. Это и есть классический способ интерпретации значения денежных прибылей. Эта интерпретация содер­жит предположение, что существуют определенные «потребности», совершенно независимые от действия, с помощью которых добываются средства для их удовлет­ворения. Такое разделение, хотя оно и введено в каче­стве обобщенной интерпретации экономической мотива­ции, реально существует и имеет большое значение. В этом отношении, как и во многих других, господствую­щая экономическая схема не неверна, а просто не соот­несена должным образом с другими элементами. Четвер­тый мотивационный элемент, сыгравший выдающуюся роль в построении экономических теорий, — это «удо­вольствие ». Его можно представить себе как специфичес­кую настройку чувств, которую можно интерпретировать как проявление особых органических состояний. Конеч­но, удовольствие может быть одной из конечных целей, средством для достижения которой служит экономичес­кая деятельность. Разумеется, это не единственная цель, как представляли себе гедонисты. Оно может также (и это часто встречается в действительности) присутство­вать и в самой деятельности по исполнению экономически значимых ролей; многие люди испытывают истинное удовольствие от своей работы. Здесь важно отметить, однако, один решающий факт. Удовольствие или его источники — это, вопреки предположениям классических гедонистов, не биологически заданная константа, а функция общего личностного равновесия индивида. Оно, по-видимому, и в самом деле тесно связано с органическим состоянием, но несомненно, что на него, в свою очередь, указывают огромное влияние эмоциональные состояния индивида, а через них — весь комплекс социальных от­ношений и условий. Удовольствие, следовательно, может лишь в очень относительном смысле рассматриваться как элемент мотивации, или как независимый фокус ориен­тации действия.

Наконец, в «удовлетворении» есть и пятый элемент, который следует отметить, несмотря на то, что он, по-видимому, более косвенно связан с экономической сфе­рой, чем предыдущие. У людей есть установка на «эмоцио­нальную привязанность »(affection) к другим человеческим существам и нечто напоминающее такую установку по отношению к определенным видам неодушевленных пред­метов. Вполне возможно, что так называемое «эстетичес­кое чувство» включает в себя и этот элемент. Он отлича­ется от удовольствия, но он налицо, когда кто-то может сказать о себе: «Я просто влюблен в эту картину». Если же речь идет о других человеческих существах, то такая установка на «привязанность» часто предполагает вза­имность, и тогда можно говорить (пользуясь опять-таки термином У. Томаса) об эгоистической заинтересованно­сти в эмоциональном «ответе» других. Правда, институ­циональные модели, управляющие экономическими от­ношениями в нашем обществе, весьма «безличны» в том смысле, что такой ответ в прямых институциональных санкциях не содержится. Но, с одной стороны, он очень отчетливо проявляется в формах использования того, что приносит экономическая деятельность, составляя важ­нейший элемент семейных отношений. С другой сторо­ны, на неинституциональном уровне отношения эмоцио­нальной взаимности нередко имеют большое значение, в частности в профессиональной ситуации и мотивации ин­дивида. Очень важным мотивом, например, «хорошей ра­боты» может быть ее значение для поддержания дружес­ких отношений с определенными профессиональными кругами.

Во всех этих плоскостях рассмотрения существует и еще один важный аспект мотивационного значения мно­гих предметов, который традиционная экономическая теория не принимала во внимание. Речь идет о том, что эти предметы могут ассоциироваться с одним или более из указанных выше элементов как их символы. Яркий при­мер этого — денежный доход. С точки зрения ценност­ного стандарта, наиболее важной основой ранжирования и статуса в экономическом мире следовало бы считать про­фессиональные достижения и лежащие в их основе спо­собности. Но в силу разных причин трудно судить о лю­дях исключительно в этих понятиях. Прежде всего достижения по своей природе исключительно разнообраз­ны, и очень трудно сравнивать то, что достигнуто в раз­личных областях деятельности. Поэтому в предпри­нимательском обществе почти неизбежно получается так, что денежный доход в значительной степени превраща­ется в общую меру, которой измеряются такие достиже­ния. Следовательно, денежный доход в большой степени можно считать общепризнанным символом профессио­нального статуса. Таким образом, он важен как выраже­ние признания.

Установившись более или менее твердо, институцио­нальная модель, о которой мы здесь говорили, продолжа­ет в некоторой степени зависеть от нравственных чувств, на которых она основана. Однако теперь ее сохранение зависит уже не только от них. Здесь имеет место процесс сложного взаимодействия на двух уровнях сразу: с одной стороны, между бескорыстными и эгоистическими элемен­тами мотивации каждого конкретного индивида, с дру­гой — между разными индивидами. Первый аспект взаи­модействия уже был описан нами при рассмотрении содержания понятия «эгоистический интерес». Общая тенденция второго процесса — если институциональная система интегрирована — обеспечивать конформизм по отношению к главным институциональным моделям посредством механизма, который создает такую ситуацию, что в отношениях данного индивида с другими индивидами его эгоистический интерес бывает всегда соблюден именно тотому, что он ведет себя конформно по отношению к институциональной модели.

Мы неоднократно отмечали, что естественной реак­цией хорошо интегрированной личности на нарушение институциональной нормы будет проявление морально­го возмущения. Это возмущение меняет благоприятную или потенциально благоприятную установку по отноше­нию к индивиду, нарушившему норму. Существует, ко­нечно, много степеней возможного проявления этого возмущения. Оно может не пойти далее уменьшения го­товности к «сотрудничеству» с данным лицом (наруши­телем) в достижении его целей, если второе лицо (возму­щенный) может быть полезным или необходимым в этом отношении. В более серьезных случаях это возмущение может вылиться в уменьшение уважения, которое со­ставляет важный элемент признания; в крайних случа­ях оно может перейти в прямые действия, направлен­ные на то, чтобы поставить под сомнение и разрушить репутацию обидчика, отнять у него положение, лишить почестей и т.п.

Как правило, за исключением самых крайних случа­ев, все эти санкции не направлены прямо на то, чтобы лишить человека источников удовольствия — в физичес­ком смысле этого слова. Но через различные более утон­ченные каналы неодобрение других, особенно когда оно достаточно интенсивно, чтобы перейти в прямые дей­ствия, может воздействовать и на источники удоволь­ствия, привычные для данного индивида. Наконец, если люди, на отзывчивость которых индивид рассчитывает, разделяют нравственное чувство, которое он оскорбил, эта их отзывчивость, особенно в случае «дружбы», по всей вероятности, ослабеет. Дружелюбное отношение может даже перейти в явно недружелюбное, а иногда и в остро враждебное.

Следовательно, можно видеть, что даже независимо от того внутреннего конфликта, который возникает у индивида при нарушении им своих собственных нрав­ственных установок, очень важные элементы его эгоис­тического интереса прямо зависят от того, встречает ли он благоприятное к себе отношение со стороны других людей, с которыми он вступает в контакт. Пусть он про­должает, как прежде, «делать деньги », но потеря им при­знания и уважения в глазах окружающих может иметь для него в конечном счете решающее значение, да и сам доход (и чем более интегрирована вся ситуация, тем это вернее) связан, по-видимому, с такого рода поддержани­ем добрых отношений с другими.

Теперь можно перейти к тому, что во многих отноше­ниях является наиболее важным пунктом всего нашего ана­лиза. Как мы показали, «эгоистические элементы» челове­ческой мотивации нельзя рассматривать как единственный определяющий фактор поведения человека, будь то в эко­номической сфере или любой другой. Однако не в этом со­стоит наиболее важное расхождение с основанным на обы­денном сознании мнением, широко распространенном как среди экономистов, так и среди всех остальных. Радикаль­но новая мысль состоит скорее в том, что содержание са­мой эгоистической мотивации, конкретные объекты чело­веческих интересов не могут быть рассматриваемы как постоянные при сколько-нибудь широком уровне обобще­ния в социальных науках. Это означает, что при объясне­нии поведения людей следует принимать во внимание не только тот факт, что люди стремятся соблюдать свои инте­ресы, но и то, что содержание интересов подвержено изме­нениям. И эти изменения нельзя рассматривать, подобно экономистам, как нечто произвольное по отношению к со­циальной структуре, включая также и экономическую сферу общества. Ибо именно вокруг социальных институтов в значительной степени организуется содержание эгоисти­ческого интереса. Действительно, можно в самом общем виде сказать, что одна из наиболее важных функций инсти­тутов — это организация во взаимосвязанную систему того, что без такой организации станет почти произвольным набором эгоистических тенденций человеческого действия. Без такой организации общество вряд ли было бы способ­но поддерживать порядок, какой мы привыкли в нем видеть. Таким образом, конкретное направление эгоистически ори­ентированной деятельности и ее социальные последствия зависят от критериев, на которых основано признание, а также от того, с какими линиями поведения связано удо­вольствие, и от того, что считается общепризнанными сим­волами престижа и статуса. Все это точно так же относится к тому, что обычно называют "экономическими интереса­ми", как и к любым другим интересам.

Широкое сравнительное изучение различных инсти­туциональных структур убедительнейшим образом под­тверждает это положение. Это сравнительное изучение может много дать для объяснения, например, того, поче­му большое число индийских брахманов практиковало определенные виды мистического аскетического религи­озного поведения, почему так много представителей выс­ших классов Китая посвящало себя изучению конфуци­анских классиков, стремясь к официальной карьере в качестве мандаринов, или почему представители европей­ской аристократии презирали «ремесло» и связывали свою судьбу, если вообще намеревались делать профес­сиональную карьеру, чаще всего с вооруженными сила­ми государства, что считалось характерной карьерой именно для "джентльменов". У нас, к сожалению, слиш­ком мало места, чтобы подробно остановиться на этих примерах.

Но, по-видимому, полезно будет привести яркий при­мер из жизни нашего собственного общества, а именно: различие между профессиями, связанными с предприни­мательством и с научной работой. Есть существенные раз­личия между институциональными моделями, которые управляют этими двумя высокооцениваемыми сферами нашей профессиональной деятельности. Вероятно, наибо­лее яркие из этих различий касаются именно проблемы эгоистического интереса. Наиболее общая форма, в кото­рой это обычно выражают, — отличие «специалистов» и лиц свободных профессий от «торгашей ». В самом поверхностном смысле суть «профессионализма» заключается в ряде ограничений, которые ставятся агрессивности эгои­стического интереса. Например, медицинская этика зап­рещает медицинскому персоналу рекламировать свои ус­луги. От медиков ожидают, что они в любом случае будут лечить пациента, независимо от того, есть ли у пациента возможность заплатить за лечение и заслуживает ли он кредитного доверия. Им запрещено вступать в прямую и явную конкуренцию с другими врачами, побуждая паци­ентов обращаться именно к ним на том основании, что они окажут им те же самые услуги за более низкую цену. И действительно, во всех случаях нарушение профессиональ­ной этики в общем позволило бы врачам получить немед­ленную финансовую выгоду, которую они не получат, со­блюдая правила этики. Но отсюда вовсе не следует, что соблюдая тот кодекс правил, которому они подчиняются, медицинские работники на самом деле действуют вопреки своим эгоистическим интересам, т.е. так, как не свойствен­но поступать людям бизнеса.

Напротив, данные, которые были собраны при изу­чении медицинской практики, приводят к совершенно противоположному выводу, что главное различие — это различие на уровне институциональной модели, а вовсе не различие в типе мотивации, как думают обычно⁴.

⁴ 'Это ни в коем случае не означает, что в типе мотивации не существует различий. Но эти различия могут быть объяснены скорее тем, что две про­фессиональные группы, о которых мы говорим, действуют избирательно на типы личностей в одной и той же популяции, либо тем, что они различ­но влияют на мотивации входящих в них людей. При этом важно понять, что неправомерно рассматривать конкретные различия в поведении как пря­мые манифестации одних лишь различий в конечной мотивации, упуская из виду институциональный фактор. Вполне возможно, однако, что инсти-туционализация финансового интереса способствует воспитанию в типич­ном бизнесмене определенного рода эгоизма и агрессивности, что менее характерно для специалистов и лиц свободных профессий.
И в том и в другом случае эгоистический интерес типичного индивида в целом обуздан необходимостью поддержи­вать институциональный кодекс, который господствует в его профессиональной сфере. Бесспорно, что посред­ством рекламы, посредством отказа от несостоятельных пациентов либо, в определенной обстановке, путем снижения платы отдельный врач может получить немедлен­ную финансовую выгоду. Но, если институциональная структура в целом действует исправно, весьма сомнитель­но, что, поступая так, он соблюдает свой дальний эгоис­тический интерес. Его поступки вызовут реакцию в пер­вую очередь коллег по профессии, затем публики, и эта реакция может нанести вред его профессиональному по­ложению. Если он будет продолжать эту практику, по­страдает его профессиональный статус и, по всей веро­ятности, исчезнут или сильно уменьшатся различные более осязаемые преимущества, такие, как рекомендации пациентам (обратиться к нему) со стороны других вра­чей. Мы не хотим сказать, что средний врач обдумывает все это именно в таких терминах; большинству из них, по-видимому, просто не приходит в голову, что они могут отклониться от правил этики. Но лежащие в глубине со­знания контрольные механизмы тем не менее налицо.

В сфере предпринимательства "определение ситуации" принципиально иное. Реклама, оценка кредитоспособнос­ти и конкуренция цен большей частью являются институ­ционально признанной и одобряемой практикой. Такого рода действия не только не рассматриваются как предосу­дительные, но даже считаются частью институционально определенной роли настоящего предпринимателя.

Правда, и для специалиста денежный доход — это важный символ его профессионального положения. Наи­более преуспевающие врачи назначают и более высокие гонорары. Соответственно, они имеют более высокий общий доход. И все-таки остается важное различие. Во-первых, здесь существуют большие отклонения от пря­мой пропорциональности. В мире бизнеса, наверное, нет ничего, что могло бы сравниться с высоким профессио­нальным престижем медицинских ученых светил, нахо­дящихся в постоянном штате крупных учреждений, хотя в среднем их доход значительно ниже, чем у известных врачей, занимающихся частной практикой. Вероятно, очень немногие прикрепленные (не входящие в постоян­ные штаты) врачи или хирурги клиник, связанных с таки­ми учреждениями, как Гарвардский медицинский институт, отказались бы от возможности поступить на посто­янную работу ради того, чтобы продолжать заниматься частной практикой, даже если бы эта последняя сулила им гораздо большее денежное вознаграждение.

Кроме того, в предпринимательстве денежные прибы­ли не только символ статуса. Они в значительной степени представляют собой непосредственную меру успеха пред­принимательской деятельности, а ввиду исключительной разнородности технического содержания такой деятель­ности, это единственная общая мера. Положение вещей, однако, быстро меняется в связи с переходом организа­ции мира бизнеса на рельсы крупных корпораций. Теперь понятие «прибыль» применимо только к фирме как цело­му; для индивида же существует прежде всего его долж­ность и его жалованье. Эта эволюция в значительной сте­пени ликвидирует противоположность в данном вопросе между предпринимателями и специалистами⁵.

⁵ В ходе этого развития радикально изменяется институциональный аспект проблемы эгоистического интереса. Даже если, как будет указано ниже, в индивидуальной конкуренции на рынке прибыль является институциональ­но определенной целью, а не мотивом, есть существенное различие в том, прямо ли отражаются последствия принятия решения в сфере предприни­мательства на кармане именно того человека, который принимал решение (из чего исходили все прежние экономисты), или же только на счете той организации, за которую он решал. Положение управляющего в сфере предпринимательства все более становится, следовательно, положением доверенного лица. Почти нет разницы между теми соображениями, кото­рыми руководствуется директор предприятия, в особенности консерватив­ного типа, и казначей университета или больницы, несмотря на то, что пер­вый участвует в бизнесе, приносящем прибыль, второй же — «доверенное лицо» альтруистического учреждения. И в том и в другом случае они свя­заны определенными обязанностями и определенной ответственностью. Если ситуация достаточно интегрирована с институциональной точки зре­ния, то в конечном счете их эгоистические интересы будут состоять в том, чтобы быть на уровне этой ответственности.
Таким образом, получается, что пресловутое «стя­жательство», характерное для капиталистической эконо­мической системы, вообще мало связано с прямым дей­ствием элемента эгоистического интереса мотивации типичного индивида. Оно связано с особой институцио­нальной структурой, которая сложилась в странах Запа­да. Есть основания полагать, что положение с мотиваци­ей в данной области в гораздо большей степени, чем это принято думать, подобно положению в других сферах на­шей профессиональной структуры, которые таковым «стяжательством» не отличаются.

В нашей профессиональной структуре статус опреде­ляется в основном в соответствии с достижениями и спо­собностями, гарантирующими успех в выполнении специ­ализированной функции или группы функций. Поэтому можно, пожалуй, сказать, что во всей профессиональной сфере у нас преобладает единая основная цель — «успех». Содержание этой основной цели, разумеется, будет ме­няться в зависимости от конкретного характера функци­ональной роли. Но каково бы ни было это содержание, оно включает в себя одновременно и эгоистические, и беско­рыстные элементы. «Бескорыстный элемент» состоит прежде всего из двух компонентов: из бескорыстного стремления «хорошо работать » в соответствии с техничес­кими критериями и бескорыстного принятия моральных стандартов, которые управляют этой деятельностью, в таких вопросах, как уважение прав других. В эгоистичес­ком элементе в большинстве случаев преобладает, види­мо, заинтересованность в признании, в высоком положе­нии внутри профессиональной группы, к которой принадлежит индивид. Это удовлетворяется как прямо, так и более или менее косвенными символами статуса, среди которых видное место занимает денежный доход. Его вы­дающееся значение отчасти является результатом того, что в нашем обществе институционализирована экономика, основанная на предпринимательстве⁶.

⁶ Чтобы избежать возможных недоразумений, следует еще раз подчерк­нуть, что мы не отрицаем наличия больших различий в самой мотивации. Б частности, мы согласны, что ситуация в сфере предпринимательства спо­собствует формированию определенных типов «торгашеской » ориентации. Главная цель наших рассуждений — показать, что прежняя логика анали­за, которая перескакивала от экономического анализа прямо к мотивации, непригодна. Институциональные модели всегда составляют важную часть этой проблемы, и к более глубинным проблемам мотивации следует пере­ходить только через анализ роли институциональных моделей, а не игно­рируя его.
Традиционная доктрина экономической науки, зак­лючающаяся в том, что в предпринимательской экономи­ке действие мотивировано прежде всего «рациональным преследованием эгоистического интереса », оказывается отчасти просто неверной, отчасти же скрывающей слож­ный комплекс элементов и их отношений, который люди, пользовавшиеся традиционными представлениями, боль­шей частью не осознавали. Можно надеяться, что все вы­шеизложенное даже в таком схематическом виде станет основой для анализа, в котором надлежащее место зай­мут некоторые стоящие перед экономистами эмпиричес­кие проблемы, и это даст экономической науке возмож­ность более плодотворно сотрудничать со смежными науками, изучающими человеческое поведение, вместо того чтобы, как часто бывало до сих пор, изолироваться в замкнутую систему.

Однако было бы достойно сожаления, если бы нас поняли так, что наше изложение претендует на полноту и пригодность для решения всех задач. В заключение мы хотели бы кратко коснуться еще одного аспекта пробле­мы, который имеет огромное эмпирическое значение, но не может быть подвергнут развернутому обсуждению ввиду краткости настоящей статьи. Вышеприведенный анализ излагался в терминах концепции институциональ­но интегрированной социальной системы. Лишь в случае такой интеграции сохраняет силу столь важное для на­ших рассуждений положение о существенном совпаде­нии направлений, в которых действуют на человеческое поведение бескорыстные и эгоистические элементы мо­тивации. В действительности же социальные системы ин­тегрированы в этом смысле в самой различной степени; в некоторых случаях интегрированный тип почти точно воплощается в реальность, в других же — очень далек от нее. Но даже если мы будем разрабатывать теорию, адек­ватную второй ситуации, то и в ней интегрированный тип Должен быть важнейшей отправной точкой анализа.

Существует множество обстоятельств, которые мо­гут толкнуть индивида, преследующего свои эгоистичес­кие интересы, к большему или меньшему отклонению от институционально одобренных стандартов. Бывает, что жизнь формирует личность, далекую от полной интегри­рованности, и у такого индивида его эгоистические тенденции вступают в конфликт с его институциональным статусом и ролью. Иногда же сама социальная структура бывает плохо интегрирована, так что от одного и того же индивида ожидаются принципиально несовместимые по­ступки. Один из самых распространенных видов такой сла­бо интегрированной структуры - это структура, в кото­рой символы признания теряют связь с институционально одобренными достижениями и в которой люди пользуют­ся признанием независимо от соответствующих достиже­ний и, наоборот, имея такие достижения, не получают пола­гающегося им признания. В результате такого недостатка интеграции индивид попадает в конфликтную ситуацию. С одной стороны, он вступает в конфликт с самим собой. Он чувствует себя вынужденным обеспечивать свои эгои­стические интересы способами, несовместимыми со стан­дартами поведения, которые воспитаны в нем и которые настолько глубоко укоренились в его сознании, что он не может их полностью отбросить. С другой стороны, он ока­зывается перед объективной дилеммой. Например, он мо­жет продолжать жить в соответствии с теми стандартами, которые он ценит, но тогда он лишается признания и его символов; либо он может погнаться за «внешним успехом », но только ценой нарушения своих собственных стандар­тов и стандартов тех людей, которых он больше всего ува­жает. Обычно внешний и внутренний конфликт возника­ют одновременно, и по-настоящему счастливого выхода из такой ситуации нет.

Обычная психологическая реакция на такую конф­ликтную ситуацию — состояние психологической «без­защитности». Как хорошо известно, такое состояние без­защитности, в свою очередь, приводит к разным формам более или менее выраженных невротических реакций, по­средством которых индивид стремится разрешить свои конфликты и восстановить ощущение уверенности. Рас-пространеннейшей формой такой реакции является по­вышенная агрессивность в преследовании личных целей и своих эгоистических интересов вообще.

Мы утверждали, что институционализация эгоисти­ческого интереса объясняет одну из важных составных частей явления, которое обычно называют «стяжательс­ким характером» капиталистического общества. Но это объяснение еще далеко не исчерпывает всего явления в це­лом. Мы живем в обществе, которое во многих отношениях далеко от полной интеграции. Очень большая часть нашего населения в этом смысле отличается глубоким ощущением беззащитности. Поэтому можно предположить, что дру­гой важный элемент явления «стяжательства», особенно в том виде, в котором оно представляется наиболее оскор­бительным для наших нравственных чувств, состоит в вы­ражении этого широко распространенного чувства безза­щитности. Элтон Мэйо нашел для этого положения вещей соответствующее выражение, перефразировав знаменитое заглавие Тауни и написав «Стяжательство больного об­щества»⁷. Но следует подчеркнуть, что этот элемент, так­же как и институционализация эгоистического интереса, недостаточно учитывается формулой «рациональное пре­следование эгоистического интереса ».

Разумеется, можно найти много других вещей, кото­рые продемонстрируют неполноту изложенного выше под­хода к этой проблеме. Без сомнения, во многих отношени­ях формулировки ее будут изменяться и усложняться по мере накопления наших знаний об этих явлениях — такова судьба всех научных концептуальных схем. Но вдобавок ко всем достоинствам, которые этот подход может иметь для решения отдельных эмпирических задач, он имеет еще и иное значение. По мере разработки он поможет нам пока­зать, что многие проблемы могут быть более плодотворно изучены при условии сотрудничества на теоретическом уровне разных социальных дисциплин, нежели это возмож­но сделать, действуя внутри каждой из них в отдельности, как бы хорошо ни была разработана для решения опреде­ленного круга проблем ее теоретическая схема.

⁷ См. его работу «Human Problems of Industrial Civilization» (N.Y., 1933). Элемент такого типа, по-видимому, имеется в виду, когда жалуются на преобладание «духа коммерции» в медицине.

1940