Парсонс Т. О структуре социального действия, монография. Талкотт Парсонс. О структуре социального действия
 Скачать 5.67 Mb.
|
|
Е. Петренко. Оно конечно. Но просто сейчас доступна стала литература, которая не была доступна в прошлые годы. А Парсонс — уже известный. Хотя бы, слегка и чуть-чуть. В. Чеснокова. В Москве тогда все было более доступно, чем у нас в Новосибирске: и тексты, и интерпретации... А я, бывало, сижу перевожу Парсонса, отвлекусь, помечтаю: вот если бы я жила в Москве, я бы сейчас могла на семинар сходить. На семинар Левады, на семинар Щед-ровицкого, еще куда-нибудь. На семинаре Ольшанского я раз побывала, будучи в командировке. Надо сказать, попала на хороший доклад... И. Гришаев. И поэтому у тебя сложилось впечатление об очень высоком уровне московских семинаров. Доклады были очень разные, и слабых было много. Я сам довольно регулярно ходил в семинар Ольшанского. Такой доклад, как тебе довелось слышать, это редкость. В. Чеснокова. Неважно. Важно ведь само общение. А в семинаре У Левады и Парсонс фигурировал. Г. Беляева. В основном к тому времени уже много было переведе-°. Но поскольку в кружке Левады были люди, которые знали хорошо английский, — Левинсон и другие, — они читали, переводили, для них не было проблемы с переводом. Терминологическая какая-то утряска как раз тогда происходила. Но мне-то тогда казалось, что все это не перерабатывалось и не осваивалось. Сейчас я понимаю, что основная работа моя была, конечно, в союзе с Генисаретским, я ему очень благодарна за это. В течение нескольких лет мы систематически били в одну точку: что же такое социология, в отличие от социальной психологии, от психологии? И это я достаточно поняла. И тогда уже я смогла, занимаясь чем угодно, судьба у меня была довольно своеобразна, потому что я занималась и рок-музыкой, клубами, и городом, и вообще неизвестно чем, — сохранять такой остов социологический, то есть понимание того, что предметом социологии является социальный институт в целом, а поведение, группы, еще какие-то вещи являются уже производными. Вот это понимание было для меня важно и полезно, и вот я с этим работала. — У Парсонса это хорошо прослеживается. Г. Беляева. Да. И, конечно, без Парсонса этого бы просто не было. И вот такая довольно серьезная и систематическая работа шла в кружке Генисаретского. Я-то начинала наукой заниматься в группе Щедро-вицкого, но он не читал по гуманитарным наукам, один только раз привел Эрика Юдина, он прочел хорошую лекцию, но больше не пришел. А после того как я закончила университет, у Олега сложился такой кружок по культуре, по культурологии, я туда и стала ходить. Это тоже было связано с Парсонсом, я помню, что работа строилась и по его статье о социальном и культурном: взаимоотношение социального и культурного. И там мы более или менее систематически разбирали понятия социального института, культурных отношений, культурно-социальных норм. — И как там фигурировал ? Г. Беляева. Прямо — нет, хотя косвенно он, конечно, задавал какие-то существенные, фундаментальные точки, и все наше понимание социологии, понимание культуры, в общем-то, определялось им. А потом все это было просто забыто, как-то совершенно безболезненно, надо сказать. Был период постуниверситетский, как бы продолжение учебы, но он кончился. — Итак, Олег Игоревич, мы подошли к теме «Кружок Генисарет ского». А когда вы сами познакомились с Парсонсом? О. Генисаретский. В самом начале моей академической карьеры я после окончания МИФИ попал в кружок Георгия Петровича Щедро-вицкого и одновременно поступил на работу в Институт технической эстетики. Кружок носил название «Структурно-системный семинар», заседал он в Институте психологии. Это был 64—65-й год. Я очень хорошо помню, что в процессе обсуждения каких-то очередных планов кружка Эрик Григорьевич Юдин, активно участвовавший в разработке темы, как тогда это называлось, массовой деятельности — структур" ной версии нашего социологического интереса, — постоянно акцен- повал эту тему, в отличие от психологов, которые там были, но дея-льностью занимались только индивидуальной... Ну, одним словом, Ярик Григорьевич Юдин предложил мне познакомиться с Парсонсом. Поскольку тогда же в этом семинаре принимал участие и Левада, он выступал там с докладом, я предполагаю, что, может быть, от Левады это исходило или возникло в контексте обсуждения. Но, в общем, и сам Юдин такое знание приобрел, и он его транслировал: предложил мне познакомиться с трудами Парсонса. Я познакомился и сделал доклад. Поскольку я в этом время работал в Институте технической эстетики и занимался проблематикой проектирования, методологией в сфере дизайна, — вот я и начал конструировать эту модель свою, за которую потом меня били. Это было сначала как бы безотносительно к социологическому знанию, но постепенно мы включались во все это. И наконец, поняв, что моя модель к технической эстетике не имеет отношения, я раздумывал, как мне защищаться, и решился это делать у Левады. Я тогда стал перерабатывать свой материал этот модельный, какие-то позволяя себе подвижки, вольное обращение с парсонсовским материалом. То есть я как бы совсем увел в сторону все, что касается личности, — что в его конструкции достаточно существенно, — а сосредоточился только на культуре и социальной системе в соотношении с разного типа деятельностями. Это во-первых. И во-вторых, там была некоторая типология. То есть мне вообще в Парсонсе очень кажется важным в методологическом отношении помимо системного подхода и теории деятельности то, что он такой очень рафинированный типолог, у него всевозможные таблицы, он работал с категориальными противопоставлениями, расчленениями. Все это у него по методу очень было развито. И как-то мне пришлось по сердцу. И поэтому возникли некоторые, так сказать, типологические вольности, импровизации, как угодно их называйте. Я себе позволял конструировать. Это отражается и в тексте диссертации, которую я защищал в 70-м году. Но должен сказать, что как-то большого сочувствия среди теоретизирующего народа тогда я не вызывал своей самодеятельностью. В некотором роде она была преждевременна, может быть, даже непозволительна: тогда достаточно догматично относились к тому, что написано. И вот, в частности, на первом обсуждении диссертации в секторе мне много было выставлено критических замечаний: почему убрали личность? Почему то-то там так, а не так, а надо вот так, — и так далее. То есть я хочу сказать, что сама атмосфера, обстановка не способствовала тогда, в 60-е годы, развитию такой вот абстрактной теоретической мысли. Запросы в этом плане были умеренны. Я просто рассказываю это в личном залоге, потому что лучше помню. Да, можно было это все осмыслить как-то иначе. Я просто хо- ел поДче-ркнуть: не то что запросов, а даже согласия на такую незави- имую теоретическую работу не существовало. Это было энтузиазмом, самодеятельностью. В частности, вот Саша Голов. В результате всего этого разгона он так и не защитился до сих пор. У него работа была в другом плане, совершенно безотносительно к Парсонсу, но просто самостоятельная работа, и тоже теоретическая. Она так и осталась за бортом, как и многое другое. И тогда же еще был у меня по типу Щедровицкого кружок. Когда я уже ушел из Института технической эстетики и работал в Институте международного рабочего движения. Он назывался «Семинар по социальной методологии», то есть уже в этом названии соединились, так сказать, методологическая заинтересованность, идущая от Щедровицкого, и социологический интерес. Ну и там несколько лиц было, включая Галю Беляеву и эпизодически других. Мы продолжали развивать некоторые мотивы, в частности проблематику, связанную с различием социальных институтов и организаций, считая, что социальный институт это как бы презентация социальной системы нескольких культур, что это как бы такое нечто среднее, что одновременно имеет отношение к культуре, и к собственно группам, общностям, и так далее. И некоторое время все это длилось. — Скажите еще раз, в обобщающей форме, вот лично вам Пар- сонс что дал? Сам Парсонс? О. Генисаретский. Помимо толчков, так сказать, и притяжения интеллектуального, мне кажется, на меня прежде всего оказали влияние проделанное им отслоение культуры от социальной системы и работа с функциями культуры по отношению к разным подсистемам. Вот это членение — оно, кажется, больше всего меня привлекало. Опять-таки по тому времени, для 70-х годов, это была очень важная точка зрения: теоретически ясная совершенная автономия культуры от социального, политического, экономического процесса. Именно им она была увидена как подсистема общества. Поэтому здесь для меня был широкий фронт для разработки собственных конструкций, был толчок к разработке культурологической проблематики как чего-то совершенно отдельного от гуманитарных дисциплин — от филологии, от истории и так далее, с одной стороны, и от общественных и общественно-политических наук — с другой. И это было важно для меня главным образом потому, что тоже давало как бы трансцендирован-ность от социальной реальности, то есть возможность увидеть еще одну независимую площадку, дистанцироваться от актуальности, от навязываемой актуальности. — Такая довольно нейтральная плоскость. О. Генисаретский. Да, она нейтральная, но она же дает некий ракурс просмотра того, что происходит там, в социальной реальности, во-первых. Во-вторых, это методология типологического анализа, подхваченная у Вебера, но приведенная уже к методической форме, — эт0 второе, что мне более всего было полезно. В своей диссертации я пытался сделать некий шаг вперед или в сторону — как бы развивать это. Ну и прежде всего, конечно, важна была возможность теоретически, философски, я сказал бы, мыслить в сфере социальной реальности. Потому что до этого момента кроме марксистского интеллектуализма кроме «Капитала » у нас ведь ничего и не было. Самая высокая теория была. О. Генисаретский. Ну, в общем, да. А там какие-то Сорокины и Ковалевские и еще кто-то из русских авторов — они читались скорее как бы просто мя восстановления связи времен. То есть тогда не было видно, во что это может вылиться и в какую теоретическую форму облечься. Скажите, пожалуйста, какое произведение Парсонса на вас прежде всего повлияло? О. Генисаретский. В каких-то локальных темах это «Социальные системы», но в целом скорее книжка «Общества» произвела на меня мировоззренческое впечатление. Да, вот это представление о том, что культурный аспект и социальный — они автономны, самодостаточны... В общем, тема-то не очень новая, — то, что было уже в начале века у Шпенглера, еще у кого-то, но это опять-таки очень теоретически оформлено было внятно. Эти гениальные понятийные модели, четкие, простые, они импонировали мне как человеку, получившему материально-физическое, что ли, образование. Такой тип интеллектуализма. Ведь духу времени соответствует определенный стиль мысли. И вот он очень пришелся ко двору. Это была просто историческая случайность, которая оказалась судьбоносной, как говорится. — А «Структуру социального действия» не читали? О. Генисаретский. Нет. Не тогда. А уже когда весь круг книг появился. Мне нравилась тогда теория деятельности в таком виде, в котором она выражается в моделях Парсонса, — вот именно в моделях. Чем хороша еще эта блочность и вся, так сказать, модель? Она позволяет отдельные блоки заменять другими. То есть, если вот (как нам казалось, по крайней мере, так это или не так — другой вопрос) у нас, допустим, более развитая теория деятельности, то ее можно было вставить сюда. А вот культурология не развита (ну, развита так себе, не очень), с ней — иначе. Идет постоянное строение науки, некое тормошение науки, в котором есть какие-то работающие схемы, блоки. Да. Или вот бихевиористская часть, бихевиористский индивид у Парсонса. Он его основывал действительно на бихевиоризме. Но к этому времени уже экологическая проблематика началась, уже было ясно, что, скажем, не просто нужно брать организм в его контексте, а организм в составе среды, природы. Тут нужно было подтягивать и экологическую часть. Если я занимался, например, проектированием и для себя установил какую-то функциональность культуры в проектировании по части производственной, то есть функциональное соответствие культурной нормы и проекта, то я могу для решения определенных задач ультуру заменять проектной сферой, поскольку проекты могут вы-лнять функцию культурной нормы по отношению к процессуальной стеме. И парсонсовская система, как и все методологически разви- тые системы, действительно это позволяет — она не закрыта. Почему мне и не нравился догматизм других авторов по отношению к тому же Парсонсу. Дело же не в том, чтобы там все переизложить и в полном объеме все исследовать. Как раз преимущество этой методологии в том что она очень операционабельна, блочностна. И этим она меня привлекала. Ну а кроме того, опять-таки был эффект первого знакомства, поскольку начинал я с этого. Потом был такой очень, мне кажется, важный эпизод. Я не знаю сохранились ли у кого стенограммы Тартуского симпозиума 67-го года в Кяэрику. Он был посвящен как раз теоретическим вопросам. Ну и, насколько я понимаю, он был чуть ли не единственной публичной площадкой, где проблематика парсонсовская в первую очередь обсуждалась. Как-то уже все было накатано у них — в семиотической области. И конференции ежегодные. Так вот, в том же месте, в Кяэрику, происходил и этот симпозиум, социологический. Если говорить о значении или об оценках, его следовало бы учесть как фазу в развитии нашей науки. Ну а после 73-го года, когда мне уже окончательно отказали в присуждении степени за нарушение ленинского принципа партийности, что практически закрывало мне все возможности дальнейшей работы, я от всего этого отошел. Нет. До 76-го года я еще работал в архитектурных заведениях разных. Просто там была своя социология — образа жизни: например, городского образа жизни. Но это было уже не то. Я иногда заглядывал в какие-то типологии — просто было интересно. Ну в частности, что касается экзистенциальных ориентации и роли символических систем, поскольку я занимаюсь в основном такого рода сюжетами, как бы способом их впаивания в социально-культурный контекст. — Вот у нас здесь Борис Григорьевич Юдин. Он, по-моему, тоже относится к первому поколению социологов. Когда вы пришли в социологию, Борис Григорьевич? Б. Юдин. В 67-м я закончил технический вуз, потом еще полтора года проработал инженером и лишь в начале 69-го года пришел в социологию. Я стал работать в Институте конкретных социальных исследований, у Левады. Там был сектор теоретической социологии, который находился в стороне от эмпирических исследований, и одним из главных персонажей для этого сектора, где работал и я, был Парсонс. Наконец, после долгого «ареста», вышли (а точнее, были полуподпольно распространены) два томика переводов Парсонса, а перед этим был выпущен реферативный сборник Парсонса и Мертона, экземпляр которого где-то лежит у меня дома. Помимо самого Левады Парсонсом занимались прежде всего Седов и Стрельцов. При этом у Седова интересы были более широкими, а Стрельцов практически сосредоточился только на Парсонсе. Я пришел в социологию из инженеров, и для меня, естественно, все было в новинку, а Парсонс стал в то время одним из модных и изве- тных имен. Я читал статьи наших авторов с критикой, рассматриваю-его теорию как статичную, не способную объяснить проблемы раз-ития. Но для нашего сектора он являлся живым классиком. Еще до ого как нас разогнали, Левада на одном из заседаний нашего сектора противопоставлял позицию Парсонса позиции Маркса, которая состояла, по выражению Парсонса, в том, что Маркс построил модель устройства всего общества на примере социального устройства фабрики. В то время зарождалось такое явление, которое впоследствии получило название «системного движения», — системный подход, общая теория систем, — и поскольку одним из лидеров этого движения был мой брат Эрик Юдин, а с другими его лидерами мы находились в приятельских отношениях, то я тоже стал участником этого движения. Сразу после окончания института я поступил в заочную аспирантуру Института истории естествознания и техники по философской тематике системного направления. В контексте этого предмета была такая тема — сопоставление структурно-функционального подхода в версии Парсонса и Мертона со структурализмом, который ассоциировался с именами Леви-Строса и других. Это все ставило в теории систем проблему сходства и расхождений. Таким образом получилось, что я стал заниматься системной теорией Парсонса в двух областях — в сфере социологии и в рамках «системного движения». В 1968 году, до известных августовских событий, в Сухуми проводилась конференция по количественным методам в социологии, к ней что-то публиковалось, какой-то сборник, в котором были и эти сюжеты. — Что же с самого начала вас привлекло в Парсонсе? Б. Юдин. Попытка системного взгляда на общество. Потом — проблема социального порядка, которую, на мой взгляд, он достаточно резко ставил и которая для меня остается до сих пор проблемой в смысле того, что же первично —■ социальный порядок или социальный хаос? И как можно себе мыслить этот социальный хаос, и что такое социальный порядок? Задается ли он сам собой или возникает как результат? Порядок ли происходит из хаоса или наоборот? — С какими его работами вы имели дело прежде всего? Б. Юдин. «Рабочие тетради », «Теория общества » — там Парсонс, насколько я понял, был одним из инициаторов: он написал предисловие и часть текста. — Парсонс как-то был связан с юдинским семинаром? Б. Юдин. Может быть. Но это прошло мимо меня, так как я несколько лет работал у Левады в Институте социологии. Группа Блау-оерга — Садовского — Юдина возникла незадолго до того, как я поступил в аспирантуру. Что же касается увлечения Парсонсом, то он не был У них, образно говоря, в фокусе. Из них им больше интересовался Игорь лауберг. Это было для них одной из точек для самоопределения. Можно ли сказать, что все-таки Парсонс оказал на вас какое-то влияние? |