Карл Бюлер Теория языка. Теория языка вчера и сегодня Глава I. Принципы науки о языке
 Скачать 2.61 Mb.
|
§ 11. Контекст и факторы поля в отдельностиСинтаксис извне (от Миклошича до Ваккернагеля) Вовсе не случайно, что языковое указательное поле мы отчетливее всего обнаруживаем в речевом действии, а поле символов — в обособившемся языковом произведении. Ведь вытянутым указательным пальцем можно ткнуть лишь в то, что доступно для чувственного восприятия. И прямой указательный палец только тогда может стать пригодным для общения средством, когда получатель его может видеть и может, следовательно, действовать в соответствии с сигналом. Дейксис к воображаемому реализуется только в том случае, если гора приходит к Магомету или Магомет идет к горе, иначе говоря, если получатель может раскрыть свое «внутреннее» око и действовать соответственно указаниям. Дейксис — это поведение в сфере речевых действий kat» exochen, и он остается таковым, если оказывается на службе поэзии; читателю при этом следует понимать «поэзию» широко, так, как Аристотель и как современная детская психология. Освобождение языковых произведений от первоначальных указательных опор — это тема нашей теории предложения. Пусть читатель сочтет ее изложенной и поищет ответа на вопрос: что затем? Освобожденные высказывания в том смысле, какой нас здесь интересует, являются (согласно доказательству, которое будет приведено ниже) в разной степени самостоятельными предложениями. Отвлечемся теперь от переходных явлений и поищем контекстуальные факторы в самостоятельных предложениях. Обратимся, например, к изолированным высказываниям, которые можно обнаружить на камнях или фиксированными черным по белому в письменных произведениях. Знатоки «мертвых» языков никогда не читали и не слышали своих текстов в какой-либо иной форме. В меньшей мере симфизическое и в значительно большей степени синсемантическое окружение таких языковых знаков служили для исследователей «мертвых» языков поводом для все новых вопросов и ответов об их предмете. Ведь синсемантические факторы окружения тоже полностью законсервированы в сохранившемся материале. Задача состоит теперь в том, чтобы их систематически и без остатка учесть, в связи с чем сама собой отпадает ссылка на то, что возможности исследовать мертвые языки ограничены. В своей книге «Сравнительная грамматика славянских языков»1 Франц Ксавер Миклошич предложил до очаровательности простую формулу: синтаксис — это учение о классах и формах слов. Со своей стороны мы в дополнение выскажем некоторые критические замечания, но в большей степени намерены солидаризироваться с Миклошичем. Мы используем его основной тезис как исходный, но не для того, чтобы остановиться на нем, а для того, чтобы продвигаться вперед и вширь. Специалистам, в особенности после появления книги Йона Риса2, стало ясно, что за один присест и на одном дыхании синтаксиса не построить. Во-первых, для этого возможны два основных пути, которые Рис корректно охарактеризовал как путь извне (согласно Миклошичу) и как путь изнутри (но точнее, чем это сделал Беккер); Во-вторых, возможны и даже желательны и другие пути. Почему же? Синтаксис как часть грамматики всегда подводился и будет подводиться под более широкое название учение о структурах: однако представим себе на примере четырехпольной схемы все богатство внутренних связей теории языковых структур по сравнению с тем, что может и должно говориться о языке в других книгах. Отчего, скажем, не написать синтаксис древнефранцузского и современного французского, скрупулезно придерживаясь документов, и не разработать его на основе конкретных отрезков текста? Синтаксис такого рода по необходимости должен быть сращен с интерпретациями, должен сообщать о внутренних и внешних ситуациях, он должен, как подчеркивает Эттмайер, иметь «психологически» (то есть с позиций психологии переживания) фундированный характер. Кто-нибудь, занявшись синтаксическими проблемами, может заинтересоваться поисками творца, обратить основное внимание на созидательно-формирующие силы. Отвечать на вопросы стилистики ему в значительной мере поможет учение Гуссерля об актах и в тех случаях, когда он занимается грамматикой. И в том и в другом случаях это диктуемая материалом интерпретация: это значит освещать синтаксис либо с позиций выполняющего речевые действия на разговорном языке, либо с позиций творца изысканных языковых произведений; и то и другое требует всестороннего учета структуры языка. Без анализа в духе Миклошича не обойтись; в качестве исходного для построения синтаксиса этот анализ позднее был широко использован Дельбрюком, а еще позднее Ваккернагелем. Теории предложения и словосочетания, которые Рис считал обязательным дополнением, по вполне обоснованным соображениям отодвигались на второй план; однако о них не следовало бы забывать и оставлять их ненаписанными. Будучи языковедами-теоретиками, мы как бы с высоты птичьего полета стремимся обнаружить упорядоченность факторов синсемантического окружения языковых знаков и знаем, что, действуя в соответствии с требованиями предмета, мы вначале вступим на стезю Миклошича и должны двигаться по пути «извне внутрь». Вывод таков, что инвентарь Миклошича необходимо расширить. Г.Пауль, Й.Рис и др. вполне корректно признавали класс музыкальных модуляций и позиционный фактор; вернемся еще раз назад и в самом начале подчеркнем необходимость фактора материальных опор (Stoffhilfen). Кто правильно видит этот фактор и не опасается признать его истинный вес в сообществе прочих контекстуальных факторов, тот приходит к совсем иному суждению о сущности языка. В дальнейшем, отчасти ради краткости, материальные опоры и классы слов будут называться и обсуждаться одновременно. 1. Материальные опоры и классы слов Филологам часто приходится восстанавливать поврежденные и испорченные тексты. Иногда они решают свою задачу так, что представители последующих поколений находят предложенные ими прочтения похожими на яйцо Колумба. Поддающиеся контролю прочтения такого рода провоцировала в психологическом эксперименте, в частности, Ш.Бюлер, предлагавшая подопытным лицам, обладавшим кое-каким литературным опытом (студентам), искусственно, но с учетом системы языка поврежденные тексты. Это были неизвестные им ясные по содержанию высказывания (сентенции), длинные тексты, содержащие до десяти-пятнадцати словесных знаков. Но эти тексты были совершенно лишены формы и представляли собой наборы слов в бессмысленной последовательности. Тексты предлагались, чтобы проверить, возможна ли их реставрация. Я привожу ниже лишь четыре примера из 62 содержащихся в этом списке. 1° Bibliothek «библиотека» — Bände «тома» — Fächer «полки» — Gehirn «мозг» — Gedanken «мысли» — 100 000 — Generationen «поколения» — riesig «огромн (ый)» — ähnlich «похож (ий)» — verschwunden «исчез (ли), исчезнувш (ий)» — aufreihen «ставить рядом'; 2° Edelstein «драгоценный камень» — Fassung «оправа» — Preis «цена» — Wert «ценность» — erhöhen «повышать» — nicht «не»; ^ 3 Häuser «дома» — Jahrmarkt «ярмарка» — Stadt «город» — alt «старый» — klein «небольшой» — herumhocken «здесь: стоять без дела'; 4° Ozean «океан» — Schiffe «корабли» — Nacht «ночь» — Dunkelheit «темнота» — Leben «жизнь» — Menschen «люди» — Schweigen «молчание» — Stimme «голос» — Signal «сигнал» — Ruf «зов» — Blick «взгляд» — einander «Друг друга» — entfernt «далек (ий)» — sprechen «говорить» — vorüberziehen «здесь: проплывать мимо» — begegnen «встречать» — dann «тогда» — wieder «опять', Восстановить правильный смысл удавалось во многих случаях, и при этом выявлялись приемы упорядочения речевого мышления, которые явно порождены живой практикой оперирования языковыми знаками. Примерно в такой же мере, как осколки посуды и другие meinbra disjecta1 побуждают к попыткам восстановить целое и нередко позволяют успешно добиться этого, так и у наших испытуемых обнаружилось стремление восстановить языковые конструкции. И порой неожиданно быстро текст правильно восстанавливали в его основных чертах. Неискаженные тексты выглядели следующим образом: 1° Wie in den Fächern einer riesigen Bibliothek in 100000 Bänden die Gedanken verschwundener Generationen aufgereiht sind, ähnlich in unserem Gehirn (Strindberg) 'Как на полках гигантской библиотеки в 100 000 томов мысли исчезнувших поколений расположены рядами, так они располагаются и в нашем мозгу «(Сгриндберг). 2° Die Fassung des Edelsteins erhöht zwar seinen Preis, aber nicht seinen Wert 'Оправа драгоценного камня повышает его цену, но не его ценность'. 3° Wie auf einem Jahrmarkt hocken die alten Häuser der kleinen Stadt herum (Rilke) 'Будто на ярмарке, праздно стоят старые дома небольшого города» (Рильке). 4° Ships that pass in the night, and speak each other in passing Only a signal shown, and a distant voice in the darkness. So, on the ocean of life we pass and speak one another. Only a look and a voice, then darkness again and a silence. (Longfellow) «Корабли, идущие в ночи, проплывая, разговаривают друг с другом. Лишь сигнал, лишь далекий голос в темноте. Так и мы в океане жизни проходим и разговариваем друг с другом. Только взгляд и голос, и снова темнота и тишина'. (Лонгфелло) В нашу задачу не входит описание правильных, обходных и ложных путей, которыми испытуемые пришли к более или менее осмысленной реконструкции. Интересующиеся могут это узнать из двух работ Ш.Бюлер1. Мы поступим более просто и констатируем, что в примерах полностью отсутствовала морфология и поддержка со стороны порядка слов, у существительных почти полностью отсутствовали показатели падежа, а у глагола — личные окончания, отсутствовало также большинство предлогов и союзов (Partikeln). Но зато можно было опознать грамматический класс, к которому принадлежат языковые символы, действовал и еще один фактор, который я назвал «материалом». Если где-либо появляется слово «редис», то читатель сразу же мысленно переносится за обеденный стол или в огород, то есть следовательно, в совсем иную «сферу» (в цитируемой работе определение этого понятия дано с позиций психологии мышления), чем при появлении слова «океан». Любой характерный текст, деформированный и превращенный в набор слов, все-таки еще сохраняет аромат своей сферы. И не нужно быть особенно тонко чувствующим человеком, чтобы ощутить в нем опору для фантазии и получить в руки нить Ариадны. За одним следует другое; когда найден хотя бы один пункт кристаллизации, вокруг которого группируется все остальное (закон централизации «Gesetz der Zentralisation»), или когда сам материал подсказывает более богатую схему отношений (пара антонимов, компаративный ряд, четырехчленная схема вроде a : b = с : d) и она возникает в голове ищущего, то это означает, что процесс реконструкции идет, как правило, полным ходом. Что с лингвистической точки зрения отсюда следует? Что касается феномена материальных опор упорядочивания, то из него следует не больше и не меньше того, что он входит в число повседневных привычек обычного пользования языковыми знаками и что коммуникант как говорящий или слушающий должен обращать все свое внимание, всю свою внутреннюю созидающую или реконструирующую активность на то, символами чего являются языковые знаки. В этом случае думают о вещах, о которых говорится, и конструктивная и реконструктивная внутренняя деятельность в значительной мере направляется самим предметом, который уже известен или который задается и создается текстом. Естественный человеческий язык этому методу не мешает, напротив, даже требует его и на него ориентирован; обычное говорение рассчитано на это, оставляет повсюду простор для маневрирования. Наш повседневный репрезентирующий язык (и часто в большей степени поэтический язык, но также язык научного изложения) отнюдь не стремится добиться в отдельном предложении максимально достижимой логической однозначности и полноты. Охват всего предмета и полнота его языковой репрезентации в значительно меньшей степени, чем это себе обычно представляют, являются тем идеалом, к которому надо стремиться. Средствами естественного языка идеал не достигается и тогда, когда ему это навязывают с помощью отточенных логических доказательств. Теоретик языка констатирует феномен материального управления речевым мышлением и оставляет за собой право вступить в дискуссию по этому поводу с Гуссерлем, так же как по поводу его идеи чистой грамматики. Об этом здесь как раз следовало упомянуть, поскольку это отчетливее направляет внимание теоретика языковой репрезентации на что-либо другое, на принципиальную открытость языковых формулировок относительно предметов и положений вещей. Материальное управления речевым мышлением — это феномен, который вместе с некоторыми другими фактами позволяет доказать важный тезис, что указание, осуществляемое указательным пальцем, не только характеризует функцию указательных слов, но также может быть обнаружено в сфере функционирования знаменательных слов и что оно относится к структурным единицам языка. Хорошо дозированная эмиссия языковых знаков и в том случае, когда они служат сухому изображению в замкнутом контексте, более или менее сходна с теми опорными сигналами, которые всадник подает лошади, да и вообще умелый управляющий — управляемому им существу. Как только начинает функционировать мышление слушателя, человеческая речь, совершенная с точки зрения техники языка, как бы отпускает поводья и очень экономно вводит новые импульсы. Наличие здесь оттенков — трюизм; мы утверждаем, что конструирующее собственное мышление получателя не поддается элиминации и абсолютно безвредно; наоборот, во многих случаях использования языка оно в высшей степени необходимо. Во всяком случае, в теории языка это надо расценивать как полновесный фактор, с которым необходимо считаться. До настоящего времени это лучше других видел Вегенер; однако его весьма афористичные примеры нуждаются в систематическом дополнении, Обратимся теперь к классам слов. Я не знаю, насколько долгой была их жизнь в человеческом языке и какие из них были первыми; не знаю я и того, какие из них необходимы и универсальны. Но если они существуют в таком же виде, как в немецком языке, и могут быть учтены — как без помощи показателей класса, так и с таковыми (как немецкие инфинитивы), — то они содержат фундаментальные инструкции для построения текста. Так обстоит дело не только при решении ребусов или в случае неорганизованной группы слов, но и в случае безыскусно использованных и недеформированных контекстуальных факторов иного рода. В каждом языке существуют избирательные сродственные связи: наречие стремится к своему глаголу, то же наблюдается и у других частей речи. Это можно сформулировать и по-иному, а именно что слова определенного класса открывают вокруг себя одно или несколько вакантных мест (Leerstellen), которые должны быть заполнены словами определенных других классов. Мы имеем в виду важный, известный еще схоластам факт коннотации (connotatio). Наряду с материальными опорами это — еще одно важное и общее средство контекста. Как я полагаю, можно было бы представить себе такой человеческий язык, который обходился бы в основном материальными опорами и достаточным количеством хорошо охарактеризованных, надлежащим образом подобранных классов слов. Столь же хорошо можно себе представить, что иные контекстуальные факторы (например, порядок следования) сделают полностью избыточными внешние показатели принадлежности к классу слов; в данном случае я думаю о ситуации в китайском языке и о тех утратах, которые понес английский язык на протяжении своей истории. Среди неязыковых репрезентативных средств, которые мы намерены привлекать для сравнения, простотой своей системы классов выделяется нотная запись музыкантов. В ней представлены два основных класса символов — знаки нот и знаки пауз, которые объединяются в контексты. В искусственном языке логики намного больше классов символов. То же самое относится и к известным нам естественным языкам. Однако до сих пор еще никому не удавалось убедительным образом упорядочить в обобщенном виде классы слов применительно ко всем языкам. 2. Перечень контекстуальных факторов (по Паулю). Новое разбиение на три класса, его полнота Известен составленный Паулем перечень контекстуальных факторов, в котором классы слов вообще не упоминаются, в то время как в данном Миклошичем классически простом определении понятия синтаксиса они уже присутствуют эксплицитно: «Синтаксис — это учение о значении классов слов и форм слов». Очерчивающее сферу синтаксиса положение о материальных опорах Пауль не называет, но оно в негативной форме содержится во второй части приводимой нами ниже цитаты. Между тем. как мы неоднократно будем убеждаться, очень важно формулировать это положение позитивно и точно; мы говорим: er hat Schnupfen «у него насморк» -er hat ein Haus «у него есть дом» — er hat Unglück «он имеет несчастье» — и при этом трижды варьируем характер репрезентативного положения вещей. У друга, о котором мы говорим, насморк имеется не так, как у него имеется дом, и опять-таки не так, как он имеет жену или несчастье. Но во всех случаях спецификация осуществляется с помощью материальных опор. В словах Backstein «кирпич» — Backofen «духовка» — Backholz «дрова» трижды варьируется отношение между соединенными компонентами; спецификация осуществляется на основе знания действительности (= материальных опор), Дело не в том, чтобы лишь признать, что такое направляемое материалом домысливание переключает средства языковой репрезентации из одной области в другую. Это так, но с самого начала должно быть оставлено место — наряду со многим другим — и для воздействия таких якобы «чуждых языку» факторов. Содержание нашего тезиса о наличии в каждом контексте материальных опор отнюдь не направлено против самого языка и не оттесняет его на второй план, оно ориентировано на то, чтобы сохранить определенную дистанцию и оставить простор для такого рода спецификаций. Вторая часть списка у Миклошича недостаточно полна; вероятно, отчасти потому, что он видел перед собой славянские языки, а не, скажем, современный французский или современный английский язык. Ведь это не формы слов придают разное «значение» двум следующим английским предложениям: Gentlemen prefer blonds «Джентльмены предпочитают блондинок» и Blonds prefer gentlemen «Блондинки предпочитают джентльменов». В этом отношении перечень Пауля несравнимо дальновиднее; этот перечень, если предварительно прояснить вопрос о материальных опорах и классах слов, очевидно, полностью исчерпывающий. Ведь количество синтаксических средств в системах такого типа, как язык, нельзя произвольно увеличивать; они исчислимы соответственно классам; они представляют собой замкнутую систему, размеры которой могут быть указаны. Пауль перечисляет семь групп; мы сведем их к трем естественным классам, не прибавляя ничего существенно нового, но и не упуская ничего из названного Паулем. §86 его книги «Принципы истории языка» звучит очень просто и непритязательно: «Для выражения связи представлений в языке существуют следующие средства: 1) простое соположение слов, соответствующих определенным представлениям; 2) порядок слов; 3) различия в силе произношения отдельных слов, сильное или более слабое ударение (ср. нем. Karl kommt nicht «Карл не придет» — Karl kommt nicht «Карл не придет»; 4) модуляция высоты тона (ср. Карл придет — утвердительное предложение и Карл придет? — вопросительное); 5) темп речи, обычно тесно связанный с силой произношения и с высотой тона; 6) служебные слова, то есть предлоги, союзы, вспомогательные глаголы; 7) флективное изменение слов, где можно выделить два случая: а) когда сами формы флексии обозначают характер связи — между словами (лат. patri librum dat «он дает отцу книгу'); когда соотнесенность форм (согласование) указывает на принадлежность слов друг к другу (лат. anima candida «честная душа') , Само собой разумеется, что из названных средств выражения связи представлений два последних могли сложиться лишь постепенно, в ходе длительного исторического развития, тогда как первые пять уже с самого начала находились в распоряжении говорящего. Однако 2-й, 3-й, 4-й и 5-й способы тоже не всегда непосредственно зависят от естественного протекания представлений и ощущений и определяются не только им; они могут совершенствоваться и сами по себе, в силу преемственности. В зависимости от количества одновременно примененных средств и от их четкости характер связи, которую следует установить между представлениями, может быть обозначен с большей или меньшей степенью точности. Со способом установления связи между представлениями дело обстоит точно так же, как и с отдельным представлением: и в том, и в другом случаях языковое выражение вовсе не обязательно должно быть адекватным тому психическому состоянию, в котором находится говорящий и которое он хочет вызвать в психике слушающего. Это языковое выражение может быть гораздо менее четким и определенным» (русск. пере в., с. 145-146). Мы считаем, что первое из названных Паулем средств, фактор соположения, объяснен и четко вычленен уже тем, что было сказано непосредственно за описанием эксперимента Ш.Бюлер. В связи с синтаксической функцией порядка следования языковых элементов в разных языках на примере композитов рассмотрим вслед за смелой теорией В.Шмидта некоторые относящиеся сюда вопросы. Остаются еще музыкальные и фонематические модуляции. В подтверждение того факта, что обе группы Пауля тесно связаны друг с другом, достаточно лишь сослаться на историю языка; вместе с тем «усилие, высота тона, темп, паузы» создают такие образования, которые хотя и иначе, но сопоставимым образом встречаются и в музыке. Поэтому мы и называем их музыкальными модуляциями. Их принадлежность к числу контекстуальных факторов можно считать доказанной, если хотя бы всего в нескольких языках, как, например, в немецком, фразовое ударение или фразовая мелодика предопределяет, как надо воспринимать ту или иную структуру — как констатацию, вопрос, приказ и т.д. В детском языке в процессе его развития музыкальные модуляции появляются необычайно рано; вполне возможно, что они столь же рано и повсеместно распространены в «сообществах и семьях языков мира», только я этого не знаю. В. Шмидт рассматривает пре- и постпозицию на одном очень характерном примере — а именно в атрибутивном словосочетании — и с учетом всех известных человеческих языков формулирует правило, что существует последовательная корреляция, с одной стороны, между препозицией определяющего элемента, как, например, в Hausschlüssel «ключ от дома», и суффиксальными образованиями, и, с другой — между постпозицией и префиксальными образованиями. Это очень интересная (и по своему существу возможная) корреляция, которая заслуживала бы большого внимания и в том случае, если бы она не была всеобъемлющей и не присутствовала во всех языках. Пока оставим в покое корреляцию между различными связующими средствами и докажем тезис, что, кроме перечисленных средств нет и не может быть никаких иных. При словах «фонематические модуляции» думают не только о самостоятельных формальных средствах (предлогах, послелогах и т.п.) и о таких формальных средствах, какими часто бывают суффиксы и префиксы, но также, конечно, и о добавленных или опущенных фонемах как таковых, которые не увеличивают и не уменьшают количество слогов; думают и о таких явлениях, как умлаут и аблаут в немецком языке, или о значительно более последовательном сингармонизме гласных в семитских языках. В этом случае ничто не опускается и ничто не прибавляется, однако фонематическая модуляция осуществляется; куда-то необходимо поместить и так называемые инфиксы. Таким образом, мы подошли к концу, упомянув очень важную мысль, высказываемую теми, кто не ожидает найти ничего удивительно нового во вновь обнаруженных языках. Если бы слово было предоставлено только фонетисту, то нельзя было бы ни узнать, ни заранее предвидеть, сколько и какие именно модуляции конкретного звукового потока необходимо было бы оценить говорящему человеку с целью манифестировать синтаксические функции. Но ситуация сразу же изменится, если вслед за фонетистом слово возьмет фонолог, поскольку, утверждая, что каждый язык использует для различения определенных отрезков звукового потока лишь строго охарактеризованную систему звуковых примет (Lautmale), он сразу же исключит большую часть мыслимых и практически осуществимых и даже встречающихся модуляций. Это не означает, что они будто бы иррелевантны там, где они выступают, это означает лишь то, что они иррелевантны для репрезентативной функции языка. Вибрации голоса говорящего, например, и модуляции тембра крайне важны в патогномическом отношении; но они, насколько мне известно, не имеют грамматической релевантности ни в одном человеческом языке. В самом деле, придуманный нами фонолог должен быть очень осмотрительным, наблюдательным, готовым воспринимать намеки справа и слева. Я представляю себе, что справа от него стоит грамматист, а слева — психолог, поскольку так оно и должно быть. Ведь не фонология, а грамматика, точнее, учение о слове, характеризует определенные отрезки речи как слова или как части слов. И это входит в число предпосылок нашего перечня. А современный психолог настоятельно укажет на то, что к звуковой характеристике этих образований, помимо звуковых признаков — фонем, — относятся также определенные гештальтные свойства. Аналогично тому, как в предложении существуют крупноформатные явления, подобные так называемой фразовой мелодике, фразовому ритму и темпоральным гештальтам, и в слове представлены такие же, но только малоформатные гештальты. Существует словесный акцент и словесная мелодика; о них, естественно, не следует забывать, и они не забыты в нашем перечне. Они относятся к музыкальным модуляциям, которые могут быть релевантны либо непосредственно синтаксически (например, как так называемая фразовая мелодика), либо окольным путем через ту модуляцию, которая осуществляется в звучании отдельного слова; übersetzen «переводить (с одного языка на другой)» и übersetzen «перевозить» в немецком языке — разные слова, хотя, разумеется, в обоих случаях это глаголы. Однако такого рода модуляции точно так же, как умлаут и аблаут, могут видоизменять и принадлежность к классу слов или служить непосредственно связующим средством; вспомним, например, о законе ударения в немецких композитах. Или скажем еще раз то же самое, но иными словами: каждое слово имеет свой мелодический облик, который не определяется целиком и полностью экспрессией но отчасти передает и его символическую значимость, а также его синтаксическую валентность. Если принять перечисленные нами общие условия придания гештальтов звуковому потоку человеческой речи, то станет ясно, что наш перечень полон и завершен. Точнее говоря, не удастся обнаружить никаких сфер варьирования, которые следовало бы присовокупить как релевантные или, наоборот, исключить как иррелевантные. Однако, как мне кажется, важнее, чем доказывать его полноту, было бы попытаться на основе фактического материала, накопленного при общем сопоставлении языков, Во-первых, разработать для всех языковых семей типологию различным образом скомбинированного употребления перечисленных конститутивных полевых знаков и, Во-вторых, повсюду систематически указать функции этих средств, поскольку функции одного и того же средства могут очень сильно отличаться от языка к языку. 3. Апология синтаксиса извне Когда во второй половине XIX столетия и в синтаксисе предпочтение было отдано чувственно воспринимаемому моменту, то было это велением индуктивного метода исследования. Например: определи вначале способы проявления падежей имени существительного, прежде чем говорить об их семантических функциях. Но, по-видимому, в еще большей степени дело было в некоторой неуверенности, если не сказать беспомощности, перед второй частью задачи. Тогда вследствие этого стали, как известно, отдавать предпочтение пути «извне внутрь» и делают это до сих пор. Йон Рис в своей важной книге «Что такое синтаксис?» описал ситуацию в доступной форме. Путь извне, который мы здесь выбрали, можно защитить от сомнений, высказанных Рисом. Почему бы последователю Миклошича не расширить соответственно материалу перечень явных синтаксических моментов за пределы классов и форм слов? Поле символов, если оно предназначено для того, чтобы в акте языкового общения стать языковым посланием отправителя получателю — чему оно и обязано служить, — должно стать доступным для чувственного восприятия. Поэтому для синтаксиса путь Миклошича (путь извне, в понимании Риса) может и должен быть доступным. Все возражения и сложности, которые возникали у Риса, я обдумал шаг за шагом и попытался в той мере, в какой это доступно непрофессионалу, их проверить, основываясь на наиболее ясном и в теоретическом отношении наиболее интересном описании синтаксиса — на книге Ваккернагеля1. В схеме Риса эту книгу можно было бы поставить рядом с работами Миклошича — Шерера — Эрдманна; во всяком случае, Ваккернагель предлагает не законченную синтаксическую теорию, а нечто родственное той программе, которая в XIX в. более или менее последовательно проводилась теми, кто отдавал предпочтение пути «извне внутрь». Ваккернагель обсуждает в целом довольно бессистемно отобранные классы и формы слов, но делает это в духе Миклошича. Замечу попутно, что делает он это мастерски. Кое-что из того, что первые греческие грамматисты, еще не обремененные книжной премудростью, с удивлением обнаруживали в языке и фиксировали затем как только что познанное в формирующейся терминологии, наряду со сведениями, полученными недавно сравнительным языкознанием, производит на читающего книгу Ваккернагеля сильное впечатление. Теоретик подвергается соблазну именно в мастерской этого эксперта включиться в дискуссию по известному рецепту Сократа — задав вопрос: «Так что же такое синтаксис?» Лекции Ваккернагеля представляют собой солидную часть подлинного синтаксиса. При этом не играет никакой роли, что они эклектичны. Кто-нибудь другой (подобный Дельбрюку) смог бы двигаться по этому пути более систематично. И все же Рис прав, утверждая, что необходим и второй путь — путь изнутри вовне, Компаративисты следуют по отдельным участкам этого пути; каждый знает и может указать, как в отдельных ветвях и в отдельных языках большой индоевропейской семьи языков образуется форма, называемая по ее функции генитивом, или как спрягается глагол. Само собой разумеющейся и часто не обсуждаемой предпосылкой для этого является то обстоятельство, что в сфере сопоставления глаголы рассматриваются как один класс, а среди «форм» имени существительного найдутся одна или несколько таких, которые по их функции или по совокупности функций можно было бы назвать генитивом. Могу ли я столь же беспристрастно задать вопрос всем человеческим языкам о том, как в них образуется аккузатив, так называемый падеж объекта? В данном пункте ситуация становится напряженной для лингвистики. Нам необходимо подойти несколько шире, чтобы дойти до критической точки в случае данного примера. Я попытаюсь пояснить на примере падежной системы индоевропейских языков, что необходимо, но не делается для того, чтобы при построении общего синтаксиса «путь изнутри» пройти не отдельными отрезками, а полностью. |