мы с истекшим сроком годности. Мы с истекшим сроком годности. Ты чувствовала себя счастливой рядом с ним
 Скачать 363.73 Kb.
|
|
Глава 28 Вернувшись обратно в центр и прокрутив в голове ленту воспоминаний о поездке, ловишь себя на мысли, что ты и не уезжал никуда, а все, что было – это всего-навсего сон. Красивый, длинный сон. Нас встречают, как солдат с фронта: со слезами на глазах, улыбкой до ушей и множеством слов в духе: мы так соскучились, и наконец-то вы вернулись. Не знаю, как остальные, но я даже и не предполагала, что у нас в центре так много людей, которые о нас беспокоились и ждали нашего возвращения с трепетом и надеждой. Прошло всего чуть больше месяца, а кажется, что целых шесть. Я не чувствую разочарования, грусти, тоски, но, глядя снова на этот двор, который я изучила вдоль и поперек, на корпуса с большими окнами, за которыми скрываются серые комнаты постояльцев, у меня складывается странное, гнетущее ощущение, словно я несчастный геймер, который достиг вершины в компьютерной игре, но вдруг по нелепой случайности проиграл и вновь оказался на старте игры. И все здесь уже знакомо, все препятствия пройдены, поэтому не требуется особых усилий, но заново это переживать не хочется. В нашем с Филом блоке появились новенькие. Старушка и молодой паренек. Они выглядывают из комнат вместе со всеми остальными и приветствуют нас. Я оказываюсь в своей комнате. Закрыв дверь, но не двигаясь с места, осматриваюсь, будто я здесь первый раз, хотя ощущение я испытываю знакомое. Делаю глубокий вдох и чувствую внезапное глубокое спокойствие внутри. Оно обволакивает каждую клеточку, каждый орган, каждый миллиметр кожи. Я не знаю, откуда оно появилось, блаженное спокойствие словно влетело в меня с воздухом и теперь медленно распространяется по закоулкам моего тела. Я достигаю кровати, перекидываю свое тело на нее, ложусь и закрываю глаза. Подумать только, мы снова здесь. Мы столько готовились к этой поездке, и теперь она превратилась в одно огромное, яркое воспоминание. За нашими плечами тысячи пройденных километров, десятки изъезженных дорог… Я лежу, разместив ладони на ногах, и думаю о том, насколько привычно мне стало это чувство. Чувство пустоты вместо ног, чувство немых прикосновений. А ведь когда-то эти ноги умели танцевать, чувствовать холод и тепло, боль и щекотку. И в этот момент я понимаю, что вновь начинаю концентрироваться только на своем теле. Если несколько часов назад меня отвлекали от этой мысли новые пейзажи, люди, вкуснейшая еда, то сейчас я вновь осталась наедине со своим телом. Поужинав, мы с Карли, Андреа, Томом, Брисом и Филом отправляемся в кабинет к Роуз. Та нас встречает так восторженно и любезно, словно своих детей. – Ох, мои отважные путешественники, я так рада, что вы вернулись целыми и невредимыми, и с нетерпением жду от вас подробностей о проделанном пути. И тут мы принимаемся рассказывать обо всем, что с нами произошло. Как в Венесуэле исследовали пещеру гуачаро, как в Бразилии визжали от дикого изумления, находясь у гигантских водопадов Игуасу. Говорим о том, как в Португалии, на конце света, встретились с Августом Морганом, отцом Фила, и как успели побывать в роли незамолкаемых болельщиков на мотосоревнованиях. Рассказываем, как в Танзании мы жили сутки в хижине на берегу океана, а в Австралии обрели новых друзей и совершили незапланированную поездку на остров Фрейзер. Ну и, наконец, завершаем нашу историю впечатлениями о великолепной Новой Зеландии и о том, как Карли нашла свою дочь. – Я не знала, что у вас есть дочь. – Это долгая история, Роуз, – устало произносит Карли. – Понимаю, – кивает Роуз. – О! Совсем вылетело из головы! – Роуз бросается к верхнему ящику своего стола, и вскоре в ее руках оказывается газета «The New York Times». – О вашей поездке теперь знает вся Америка. Роуз отдает газету мне. На одной из страниц мы замечаем жирный черный заголовок «Удивительные люди, удивительная история», а под ним фото, где мы дружно улыбаемся, сидя в маленьком кафе, что нас приютило во время бури в Бразилии. – Это же Нил Стронг! – говорю я. – Тот самый безбашенный мужик, который ни на минуту не переставал нас фотографировать. Мы все прильнули к газете, радостно пробегаясь глазами по черно-белым строчкам. Нил пишет о том, как ему повезло, что встретил нас, и как он был удивлен нашей историей. Также в статье упоминается план и цель нашей поездки, и, конечно же, не остался без внимания Джон Хилл. Нашему восторгу нет предела. Мы рассматриваем этот истрепанный лист газеты и вновь принимаемся читать, а затем снова начинаем разглядывать, боясь упустить что-то важное, и наслаждаемся этим моментом внезапной славы. – С ума сойти! Это что, мы по праву теперь можем называться звездами? – воодушевленно говорит Том. – Если бы вы знали, сколько репортеров обрывало мне телефонную трубку, чтобы снять про вас сюжет. – Но мы же ведь не сделали ничего такого выдающегося, – говорит Брис. – Знаешь, Брис, есть люди, которые, потеряв работу, любимого человека или просто дорогой телефон, думают, что их жизнь на этом закончена. А натолкнувшись на вашу историю, они поймут, какие же они безвольные идиоты, как уныло они растрачивают свою жизнь на грусть и апатию, которые приковывают их задницы к дивану. Ваш пример лишний раз доказывает, что никогда, ни при каких условиях нельзя сдаваться. Даже если очень тяжело – нужно идти вперед к своей цели. Все в этом месте осталось неизменным. Глупо, конечно, так рассуждать и испытывать нотки отчаяния, ведь отсутствовали мы тут не так долго. Некоторые места тысячелетиями сохраняют свой первозданный вид и устой, а я тут размечталась, что за месяц наш реабилитационный центр вдруг претерпит кардинальные изменения и к нашему возвращению здесь все станет совершенно другим. Утро – завтрак, час приветствия, зарядка. День – процедуры, разговоры с психотерапевтом. Вечер – ужин, отбой. И так день за днем, в неменяющемся порядке. Когда я только поступила сюда, мне было непонятно, как люди мирятся с таким распорядком дня, как они спокойно и непринужденно следуют графику. А сейчас, пробыв здесь определенное время, я понимаю, что в этом ничего сложного нет. Сначала ты как огромное бревно падаешь в бурную реку и изо всех сил не поддаешься ее течению, а потом река сама тебя направляет в нужную сторону, и ты следуешь по ее пути, беспрепятственно, отчаянно дожидаясь момента, когда тебя, наконец, прибьет к берегу. Однажды утром я просыпаюсь и вижу, как мою кровать окружили Фелис, Фил, Андреа, Том, Брис, Карли и Эдриан. – С днем рождения!!! – хором кричат они. Из моей головы напрочь вылетело то, что сегодня мой день рождения. День моего совершеннолетия! От неожиданности я закрываю обеими руками свое сонное лицо и начинаю громко смеяться. Это же надо, забыть про свой день рождения! Весь день наполнен теплом и множеством поздравлений в мой адрес. Помню, как до аварии я размышляла о том, как проведу день своего восемнадцатилетия. Я вовсю размечталась о том, что уже буду учиться в Йеле и за короткий период осени успею обзавестись друзьями и веселыми знакомыми, с которыми я организую грандиозный праздник с множеством еды и дорогого алкоголя. А в реальности я с кучей надутых, разноцветных шариков, привязанных к моему инвалидному креслу, путешествую по центру от одного врача к другому и в перерывах искренне благодарю старичков и детишек, которые, еле передвигаясь на своих креслах, движутся навстречу мне, чтобы поздравить и осыпать душевными пожеланиями. И я совершенно откровенно признаюсь, что чувствую себя счастливой, купаясь в доброжелательности, чистосердечности этих открытых, прекрасных людей, которые относятся ко мне с теплотой, идущей из самого сердца. Вечером мы собираемся в холле, в одном из наших излюбленных мест. – С днем рождения, моя дорогая, – говорит Карли, вручая мне кулон с нежной жемчужиной в серебряных оковах. – О, Боже. Карли… это прекрасно, – робея говорю я. – Этот кулон я хотела подарить своему самому родному человеку. – Тогда… он не должен принадлежать мне. – Нет, Джина, он теперь твой по праву. У меня кольнуло в сердце и защипало в глазах из-за слез. – Спасибо, – шепчу я, обнимая Карли. – Джина, у нас в Огайо, есть один ритуал, который каждый должен совершить в день своего восемнадцатилетия, – говорит Андреа. – Так, мне уже страшно. – Не бойся, больно не будет… будет мокро. Брис! Я не успеваю сообразить, как около меня оказывается Брис с бутылкой шампанского в руках. Хорошенько взболтнув бутылку он открывает ее, и на меня изливается фонтан душистой пены. Я с ног до головы оказываюсь в шипящем, прохладном шампанском. Я смеюсь. Шампанское в глазах, в носу, в ушах. – Но на этом еще не все, – смеется Андреа, – теперь ты должна сделать восемнадцать глотков прямо из бутылки. Я уже не в силах отказываться, тем более что после того, как в моих руках оказалась бутылка, все хором начали повторять: «Давай, давай, давай!» После первого глотка я чувствую, как постепенно начинает затуманиваться мое сознание, после пятого я начинаю видеть закрытыми глазами звездное небо, после десятого я перестаю различать голоса, они сливаются в единую, однородную массу, после восемнадцатого – мне кажется, что я стою на доске для серфинга, разрезая соленые волны океана. Моя трезвость покинула меня, обещая не скоро вернуться. Вот так проходит день моего восемнадцатилетия: под звон бокалов, тихую музыку, что льется из древнего проигрывателя, и наш беспрерывный смех. Эдриан уверенно катит мое кресло к воротам. Он вытащил меня из столовой, едва я доела свой соевый блинчик. – Куда мы идем? – спрашиваю я, пытаясь угадать ответ. – Ничего не скажу, это сюрприз. За пределами ворот нас ожидает черный фольксваген Эдриана. Через мгновение я оказываюсь на переднем сиденье машины, а кресло помещается в багажник. Мы едем вдоль побережья, вопящее радио сводит меня с ума. Буквально через каждую секунду я мучаю Эдриана очередным вопросом: куда мы едем? Но Эдриан непреклонен, он лишь дарит мне довольную улыбку и качает головой. – Знаешь, я не терплю две вещи в этой жизни. Первая: китайская лапша в Миннеаполисе на Гордон-стрит. Она там отвратительная. Кажется, что ешь вареную резину, а вторая: находиться в ожидании чего-либо. – Осталось совсем чуть-чуть, потерпи немного. Терпение все-таки сложная штука. Оно неизбежно иссякает, как запасы воды в Намибии. Чуть южнее Рехобот-бич, притаился маленький городок Льюис. Он нас встречает неприметной табличкой со словами «Добро пожаловать в Льюис» и ужасными ямищами на дорогах. Я продолжаю теряться в догадках, с какой целью мы сюда приехали. Быть может Эдриан решил устроить пикник в честь минувшего дня моего рождения или же сводить в ресторан в этом затерянном в зарослях папоротника городишке. Вскоре мы останавливаемся у ворот небольшого коттеджа с обшивкой цвета крем-брюле. Меня сразу посещает тревожное чувство, а вопросов появляется еще больше. Эдриан перемещает меня в кресло, и мы начинаем стремительно приближаться к дому. У ворот нас встречает обворожительная пожилая дама с белыми волосами, в которых заметен розовый ободок под цвет помады на ее губах. Тревога внутри меня все разрастается и разрастается, словно злокачественное образование. – О, ну наконец-то, а то я уж вас заждалась в одиночестве, – говорит женщина поразительно нежным тоном. – Здравствуй, мама. МАМА?! Тут у меня перехватило дыхание, во рту мгновенно пересохло, а в глазах поселился страх. Какого. Черта. – Джина, познакомься, это моя мама, Элеонор. Женщина широко улыбается и тянет мне свою руку, а я, дрожа, тяну ей в ответ свою. – З-здравствуйте. – Мне с трудом удается улыбнуться. – Приятно познакомиться. – Взаимно. Давайте быстрее к столу, а то мой фирменный персиковый пай ждет не дождется оказаться в ваших желудках. Элеонор вновь улыбается и заходит в дом. Я резко хватаю Эдриана за руку. – Эдриан, ты знаешь, как это называется? – с недовольным шипением говорю я. – Долгожданное знакомство с родителями? – все с той же довольной улыбкой отвечает мне он. – Нет. Это подстава! Ты мог мне хотя бы намекнуть о цели поездки? Я выгляжу ужасно, и я даже не знаю, что говорить. – Я чувствую, как на моем лбу выступают бусины холодного пота. Эдриан наклоняется ко мне, берет за руку и мягким взглядом смотрит в мои взволнованные глаза. – Послушай меня, ты выглядишь потрясающе, и поверь мне, тебе совсем не нужно стараться, чтобы понравиться, у тебя этот дар в крови. Я очень хочу познакомить тебя с моей мамой. Для меня это важно. Все будет хорошо, обещаю. Его губы прильнули к моей горячей щеке. Я доверчиво гляжу на него, и, кажется, мне становится немного спокойнее, но страх и растерянность до сих пор сковывают мое нутро. Я всегда придерживалась того мнения, что знакомство с родителями – это очень серьезный шаг в отношениях между мужчиной и женщиной. Если ты приводишь в отчий дом человека, держишь его за руку и с безумным волнением ждешь мнения о своем выборе от людей, что подарили тебе жизнь, то, значит, нет никаких сомнений в искренности и серьезности твоих чувств к этому человеку. Значит, ты готов уступить место родителей в своем сердце для своего возлюбленного. Так что сказать, что я взволнована, это ничего не сказать. Мы сидим за столом, друг напротив друга. Элеонор о чем-то спрашивает, смеется, что-то рассказывает. Я чувствую, как за этим добрым взглядом скрывается целый анализаторный механизм, что анализирует каждое мое действие, мою улыбку, мой разговор, мою внешность и даже мой стиль одежды. Меня словно разбирают по кусочкам. Мне кажется, что сейчас все мои достоинства где-то затерялись среди огромной, вязкой кучи недостатков. Я стараюсь держаться уверенно и не замечать нервное дрожание нижнего века. – Ох, Эдриан был славным мальчишкой, но при этом он успел изрядно потрепать мне нервы. Помню, как однажды он решил открыть ветеринарную лечебницу. Ему тогда было десять лет. Представляешь, Джина, он притащил к нам домой кучу паршивых кошек и собак и лечил их, наплевав на мою ужасную аллергию на шерсть, – смеется Элеонор. Я смеюсь, и тут же ловлю себя на мысли: а вдруг я смеюсь слишком громко и ей покажется, что я так сильно стараюсь ей понравиться, что переигрываю. Потом откусываю кусочек пая и вновь думаю о том: а вдруг я как-то неправильно его ем. Если есть слишком медленно, то она подумает, что мне не очень нравится, как она готовит, а если я буду наоборот все быстро уплетать, то Элеонор опять может подумать, что я чересчур хочу ей понравиться, показывая как сильно мне нравится ее пирог. А-А-А-А! Я больше не выдержу. И вот наступил момент, когда от невинных шуток и историй из детства Эдриана разговор постепенно перетекает в мою сторону. Чего я так сильно боялась. – Джина, возможно, я как-то не так выражусь, но… ты ведь совсем недавно в… – она мельком взглянула на мое кресло и вновь подняла глаза на меня, – в таком положении, и я бы хотела узнать… – Я понимаю, как трудно при всей ее тактичности и лаконичности задать именно тот вопрос, что вертится на языке, а именно: «Ты сможешь развиваться дальше, несмотря на свою инвалидность? Не пала ли ты духом? Сможешь ли ты стать достойной кандидатурой для моего сына?» Я понимаю, как ей неловко задевать мои чувства, поэтому я все беру в свои руки. – Кажется, я поняла, о чем вы хотите спросить, миссис Хэйз, – с неожиданным наплывом уверенности говорю я. – Да, я только-только начинаю привыкать к себе, и это, несомненно тяжело, но с каждым днем мне становится легче. Мне хочется браться за новые дела, развиваться. Я закончу свой курс реабилитации и поступлю в Йельский, как и планировала. Если не выйдет с Йелем, то буду пробоваться в другие университеты или же колледжи. Я просто обязана получить образование, обрести знания, которые мне пригодятся для моей будущей профессии. Так что я буду продолжать складывать по кусочкам свою новую жизнь. Я буду стараться. Последняя фраза звучала так, будто я говорю ее своей учительнице, обещая исправить свои неудовлетворительные оценки. Элеонор одобрительно кивает и, сверкнув улыбкой, говорит: – Ты очень сильная девушка, Джина. – Ее слова для меня сейчас как долгожданное ощущение прохладного потока ветра в летний зной. Я облегченно выдыхаю. – Я уверена, что у тебя все получится. Ты обязательно справишься. – Спасибо, Элеонор, – смущенно отвечаю я. – А ты пробовала когда-нибудь ирландский кофе? – Нет, не доводилось. – Сейчас я его тебе приготовлю. И я тебе жутко завидую, потому что в первый раз попробовать такой напиток, это как… первое рукопожатие младенца – незабываемые, совершенно непередаваемые, волшебные ощущения. Эдриан, ты не поможешь мне? Кажется, теперь все идет как надо. Атмосфера постепенно начинает разряжаться. Как только Элеонор перешагнула порог гостиной, Эдриан приближается ко мне, вновь целует в щеку и, обняв за плечи, тихо шепчет: – Ты большая молодец. Вот теперь я тону в океане счастья. Как только Эдриан скрывается за дверным проемом, я снова выдыхаю с облегчением, и вместе с согретым воздухом меня покидают все мои страхи и сомнения. Я улыбаюсь, сомкнув веки, и если честно, до сих пор не могу поверить в то, что сейчас происходит. Я познакомилась с мамой Эдриана. С самым дорогим, самым важным человеком в его жизни. И только теперь я понимаю, что ему было гораздо тяжелее в минувшие минуты знакомства, чем мне. Он не меньше меня волновался, переживал и, наверное, нередко ловил себя на мысли: а вдруг что-то пойдет не так? И как быть, если он окажется прав? Чью сторону принять? Кого ранить? Из кухни доносится аромат свежего кофе. Я решаю последовать за ним, немного прогуляться по дому. Достигнув одной из комнат, что находится вблизи кухни, я слышу голоса Эдриана и Элеонор. – Она такая молодая. Сколько ей, я забыла? – Восемнадцать. – Всего восемнадцать. Совсем ребенок. Тебе через четыре года тридцать, тебе нужно думать о детях, а не встречаться с детьми. – Она не ребенок, мам. Она достаточно взрослый, мудрый человек. – Хорошо, хорошо. Возраст в наше время действительно уже не главное… Ну а ее болезнь? – Джина не больна. – Ладно, ее недуг? Ты с этим справишься? У меня болезненно сжимается сердце. – Мам, я не понимаю, что ты хочешь от меня услышать? – Эдриан, я просто хочу быть уверена в том, что ты осознаешь, на что идешь. Я прекрасно знаю, каково это жить с инвалидом. Вспомни своего отца. Это непросто жить с человеком, который нуждается в тебе больше, чем ты в нем. Поэтому я хочу убедиться в том, что ты справишься и не искалечишь до конца жизнь девушки. Выдержав небольшую паузу, за которую я уже успела посчитать количество тревожных ударов сердца, Эдриан отвечает: – Я люблю ее, мам. Люблю. И ты даже не представляешь насколько сильно. Слезы полились одна за другой, а по телу пробежала приятная дрожь, даруя тепло. – Тогда я искренне счастлива за вас, – говорит Элеонор. – Береги ее. Эдриан и Элеонор возвращаются и обнаруживают меня сидя на том же самом месте, где мы изначально вели разговор. Интересно, по моим пылающим щекам можно догадаться, что я только что проделала марафон от кухни до гостиной, в страхе, что меня заподозрят в наглом подслушивании? Как же мало прошло времени с моей аварии, а я уже успела возненавидеть весь мир и оттолкнуть от себя все проявления жизни, с таким же отвращением, как в метро ты отталкиваешь пьяного бродягу, что уселся рядом с тобой, положив голову на твое плечо. А потом я успела полюбить этот мир, принять его и себя. И до этого дня, наверное, я полагала, что на этом трудности моего бытия закончены, но оказалось, что принять себя – это еще не все, теперь нужно, чтобы тебя приняли другие. И я могу понять Элеонор, которая беспокоится за Эдриана. Каждая мать хочет видеть рядом со своим сыном роскошную женщину, под стать ему. И после того, что я услышала несколько минут назад, я уже не могла спокойно сидеть на месте. Да, ее последней фразой было «Я счастлива за вас», и сказала она это с той же присущей ей чистосердечностью, но, несмотря на это, в ее мягком, нежном тоне проскальзывали нотки сомнения и предостережения. Она сейчас смотрит на меня, что-то вновь рассказывая о своей жизни, а в глазах ее я вижу разочарование. Как же больно осознавать, что я не являюсь той, которую она желала, той которую она бы с радостью приняла. Я обращаю свой взгляд на Эдриана, а он смотрит на меня в ответ с той же любовью и проникновенностью. Я выдыхаю с небывалым облегчением, когда мы, наконец, прощаемся с Элеонор и трогаемся с места, но оказывается, на этом «приключения» не заканчиваются, Эдриан вновь затевает какой-то сюрприз, куда-то везет меня, но я уже не в силах нападать на него с вопросами, поэтому я послушно сижу, раскинувшись в пассажирском кресле, и наблюдаю за дорогой, с трудом сдерживая волнение. Мы едем по дороге, по бокам которой могучей стеной растут деревья с мшистыми стволами, солнце пробивается сквозь острые темные ветки и листья. Близится закат. Эдриан останавливается у дома, затерянного в глухой, непроницаемой чаще. – Что это за место? – испуганно спрашиваю я, оглядываясь вокруг. – Ты не пугайся, это не логово маньяка. Я привез тебя сюда, в это место, потому, что для меня оно очень много значит. Этот дом построил мой отец. Он с рабочими трудился с раннего утра до поздней ночи, чтобы мы с мамой, переехав из Монтреея в Льюис, уже могли спокойно въехать в этот дом и жить, видя окружающую красоту. Мама всегда мечтала о доме вдали от цивилизации, и отец претворил ее мечту в жизнь. Мы здесь жили некоторое время, до его болезни. Нужно было постоянно ездить на обследования, процедуры, а порой приходилось вызывать врача ночью на дом, когда отцу становилось хуже, а сюда добраться очень непросто. Поэтому мы и переехали в тот дом, где живет сейчас мама. В этом доме мы остановились на два дня. И эти два дня были преисполнены любви и нежности. Мы вставали с первыми лучами солнца, бродили по лесу, собирая ягоды, которыми можно было украсить оладьи, что мы с Эдрианом готовили на завтрак. Днем нас ждала прогулка до озера, в ходе которой мы любовались удивительными растениями, что растут в этой молчаливой обители. Вернувшись с прогулки, мы исследовали каждый уголок дома, Эдриан делился своими воспоминаниями из детства, а вечером вновь вдвоем проводили время на кухне, вместе готовя ужин (я научила его готовить бириани с овощами и соусом карри. Это блюдо обожает делать моя мама, а рецепт ей поведала моя бабушка, которая провела несколько недель в Индии, на лечении у местного знахаря, и вернулась одухотворенная и с толстой тетрадкой записанных наспех рецептов местной кухни, среди которых и красовался бириани), а после следовала длинная-длинная ночь… |