Сочинение. 2. Т.Полякова - Вкус ледяного поцелуя. Ты как спросил он с душевной мукой
 Скачать 402.4 Kb.
|
|
– Кто “она”? – Ленка с подругами. И парнем этим. Вчетвером. – Что конкретно было в дневнике? – Да не дневник это вовсе. Так, записывала иногда всякую всячину. Испугалась она очень, а поделиться не с кем. Разве ж таким поделишься? Я Ленку двенадцать лет знаю, как раз и познакомились в тот день, когда девчушку эту хоронили. Как она ревела, взахлеб. Я-то думал, от жалости, оказалось, от страха. Весь город в шоке был – такое сотворить. А мы на танцах встретились. Я ее провожать пошел, конечно, заговорили об убийстве этом, тогда только о нем и разговоров было. А она съежилась вся, как мне, говорит, девочку жалко, бедная она бедная, и сама вся трясется. Я в нее и влюбился, потому что добрая. Если человек чужую беду, как свою, чувствует, такой человек… не продаст, правда? – Не знаю, – неожиданно ответил Лукьянов. – Чего ты не знаешь? – разозлилась я. – На вопрос ответил. Он спросил, я ответил. По мне, так любой продаст, если выгоду усмотрит. – Это все ваши ментовские штуки, – нахмурился Сергей. – Привыкли с отребьем возиться. А по мне… В общем, я ее любил, и я ей верил. А она меня обманывала, наверняка еще и смеялась, что такой дурак. – Может, не смеялась. Может, боялась, что узнаешь да из дома погонишь. – Это вряд ли. Хотя боялась она здорово. Не меня, конечно, а того, что история та наружу выйдет. Подруга ей письмо прислала. Письма не видел, только конверт. Обратный адрес запомнил и фамилию. Удивился, что из Красноярска письмо. Далековато… Откуда у Ленки там подруга? Спросил про письмо, а она разозлилась ни с того ни с сего. Чего пристал, не твое, мол, дело, школьная подруга. Не мое, так не мое. А когда по телику об убийстве сказали, ну и фамилию тоже, я и вспомнил. Как твою подругу, говорю, зовут? Она телик выключила и белая стала, как полотно. Молчи, говорит, молчи об этом письме. Тут я испугался. Чувствовал, что-то страшное… расспрашивать стал. Она только злилась. Дерганая, нервная. А потом… потом, когда убили Ленку и я записную книжку нашел, понял… – Что конкретно было в записной книжке? – вновь спросила я. – Конкретно? Да всякие мысли… Испугалась она очень. – Чего испугалась? – Того, что узнают. Ведь эта Вероника сюда ехала… Понятно, что… – Что – понятно? Лена боялась, что та будет ее шантажировать? – Нет, – подумав, ответил он. – Там такого не было. – А что было? – Теперь и Лукьянов лишился терпения. – Ну, что та история… не помню, как она написала… “Я думала, что все забыто, и вот…” В таком духе, и еще про девочку эту, что она ей снится, и каждый раз они ее опять убивают… Не помню я, – сказал он, с мукой глядя мне в глаза. – Не стоило тебе сжигать записную книжку, – вздохнула я. – Знаю. Сгоряча, в сердцах, как говорится… – Он покачал головой, а я испугалась, что заплачет, мужские слезы для меня труднопереносимы. – Ладно, – махнула я рукой, – сделанного не воротишь. Иди допивай, если добрые люди тебя уже не опередили. Лукьянов отлепился от дерева, и мы направились к машине. – Эй! – крикнул Иванов. – Что делать-то? В милицию идти? Я только рукой махнула. – Что ж, – садясь за руль, сказал Лукьянов. – По-моему, картина ясна. Даже если мужу-рогоносцу привиделось и он прочел то, чего и не было, дела это не меняет. Если ему привиделось, могло пригрезиться еще кому-то. – Угораздило же его сжечь записную книжку, – проворчала я. – Я бы на его месте тоже сжег. – Тот факт, что Лукьянов был способен представить себя на его месте, приятно удивил меня. – Прочитав дневник, он решил то же, что и мы сейчас: кто-то убивает участников того давнего преступления, а значит, следствие заинтересуется записной книжкой убиенной. А там описание ее измен. Кому ж такое приятно? – Поедем к матери девочки, – кивнула я. Но с этим нам пришлось повременить. Позвонил Вешняков, мы договорились встретиться у меня дома и поехали туда. Сашка категорически отказывался уходить с улицы, пришлось немного погулять с ним, Лукьянов составил нам компанию. Шел рядом, молчал, хмурил брови, а мне хотелось взять его за руку. Должно быть, со стороны мы смотримся довольно забавно, то есть для нас забавно, для нормальных граждан как раз обыкновенно. Молодой мужчина и молодая женщина на вечерней прогулке с собакой. Еще бы коляску с вопящим карапузом… Эк меня занесло. Лукьянов прав, что от него может родиться? Пожалуй, родной отец заикаться начнет. Да и не будет отца… Тихое семейное счастье нужно Лукьянову так же, как мне прошлогодний снег. Может, и хорошо. Может, и нет в этом счастье ничего стоящего. Куда как лучше одной, сама по себе… – О чем ты думаешь? – вдруг спросил меня Лукьянов, я от неожиданности вздрогнула. – А-а… так… – Прикидываешь, кто мог это сделать? – Нет, не прикидываю. – Чего ты разозлилась? – удивился он, – Помешал твоим размышлениям? – Они гроша ломаного не стоили. – И все же… мне интересно. – По-твоему, я могу думать только об убийствах? – начала свирепеть я. – О чем же еще? Ты ж как доберман, если взяла след, так… – Господи, что за поэтическое сравнение, – теперь у меня и злиться сил не было. – Я мечтала. Шла и мечтала. И мне плевать на эти убийства. – Ага, – кивнул Лукьянов презрительно, – ты мечтала выйти за меня замуж. – Ну, мечтала. – Потрясающе. А наш первенец в твоих мечтах присутствовал? Собачка бежит, я коляску толкаю, ты держишь меня за руку. Да? – Он скалил зубы, а я замерла, разглядывая что-то под ногами. – Да, – сказала я наконец тихо. – Что? – наклонился он ко мне. – Не слышу. – Да, – рявкнула я. – Очень смешно? В самом деле смешно, – вынуждена была я согласиться. – Лучше я про убийства буду думать. Не мешай. – Сашка злобно тявкнул, подскочив к Лукьянову. – А ты молчи, – напустилась я на него и зашагала к дому. Еще издали я увидела “Жигули” Вешнякова и вздохнула с облегчением. – С Сашкой гуляешь? – спросил он, кивнув. – Ага. Обоих проветриваю. Пошли. Какие новости? – Интересующего тебя майора, который был у учительницы, в нашем городе нет. К старушке ездили и даже фотографии показывали всех, у кого фамилия созвучная. – Да ну? Оперативно. – Оперативно, только без толку. Либо майор не из нашего города, либо вовсе не майор. – И не капитан. И не прочее, прочее, прочее. Мы прошли на кухню, Лукьянов по-хозяйски включил чайник, положил корм собаке, достал из холодильника кое-какую снедь, Артем наблюдал за этим с заметным неудовольствием. – Дело практически ясное, – кашлянув, заговорил он, устраиваясь поудобнее. – Только от этого не легче. Двенадцать лет назад совершено зверское убийство. Кто-то ждал двенадцать лет, чтобы разделаться с убийцами. – Хотя мог бы и не ждать, – вздохнула я. – И, по крайней мере, двоих убрать сразу. Потом убить Серафимович по выходу из тюрьмы, а через два года и Краснова. Кстати, в этом случае связать все четыре убийства воедино было бы сложнее, значит, и меньше риска быть пойманным. – Может, ему плевать на риск? Может, ему, наоборот, хочется, чтобы все узнали. Ну, не узнали, так поняли. – А еще ему хочется сесть в тюрьму, – съязвила я. – Еще вопрос, сможем ли мы его отправить в тюрьму. Тут ведь доказательства нужны. А у нас пока что? Одни догадки. И даже подозреваемого нет. Отец девочки умер пять лет назад, мать – инвалид. Близкой родни нет, кого подозревать прикажешь? Какого-нибудь мальчишку, что был в нее влюблен и ждал двенадцать лет, чтобы отомстить? Так, судя по показаниям, и мальчишки не было. Девочка была тихоня и по малолетству дружком обзавестись не успела. Конечно, может, тайный воздыхатель… но это вовсе никуда не годится. Это уже мексиканский сериал. – Вы лучше о менте подумайте, – разливая чай, сказал Лукьянов. – О том самом майоре, которого не существует в природе. Кто-то очень оперативно и грамотно провел следствие раньше нас. Это стоит денег. – Ты хочешь сказать… – нахмурился Артем. – Я хочу сказать, тот, кто все это затеял, имеет приличные бабки, следовательно, засадить его за решетку будет ох как нелегко. Убийцы – наемники, заказчик – в сторонке, а мы в дураках. – Обрадовал, – крякнул Артем. – Чем богаты… – Слушайте, – вмешалась я. – Давайте для начала все же найдем этого типа. Навестим мать девочки… – Она в санатории. Это в тридцати километрах от города. Вот адрес. – Артем положил на стол листок бумаги. – С ней лучше встретиться тебе. – У этой бабы есть деньги? – спросил Лукьянов. – Она в детском саду работала. Сейчас на инвалидности. Муж умер. Так что, сам понимаешь, денег пруд пруди. – То есть ее можно смело вычеркнуть из списков? – Ехать все равно надо, – вздохнула я. – Вдруг узнаем что-нибудь… – Серафимович здесь не случайно появилась, – почесав бровь, заметил Лукьянов, – и, очень может быть, она уже знала, что некто начинает охоту. Возможно, она получила анонимку с угрозами или что-то в этом роде. Сначала письмо Ивановой послала, чтобы предупредить ее, а потом и сама сюда приехала. – Анонимка? – усмехнулась я. – По-твоему, убийца тяготеет к театральным эффектам? – А по-твоему? Женщин зарезали в одном универмаге. Четыре убийства в течение десяти дней. Настоящее шоу. Разве нет? – Он псих, – подумав, изрекла я. – Или человек, который не мог простить, – усмехнулся Лукьянов. – Двенадцать лет – большой срок. – Есть раны, которые не заживают, – вздохнул Артем. – Слушайте, он псих. Раны – это, конечно, серьезно, да и то, что они сделали с девочкой… Но он псих. Оставьте этот дурацкий тон. Он – убийца и чертов сукин сын, его место за решеткой, как бы ни кровоточило его сердце. Я все понятно растолковала? – Чего это ты так разошлась? – удивился Артем. – Будет кого посадить, посадим как миленького. Я вымыла посуду и вышла на балкон. Лукьянов сидел в гостиной перед телевизором. Мне не хотелось появляться там. Было бы совсем неплохо, уберись он в гостиницу. В конце концов, для него заказан номер, деньги потрачены… Он возник около меня совершенно неожиданно, я вздрогнула, когда почувствовала его рядом. – Иногда надо дать мозгам отдых, – сказал он весело, облокачиваясь на перила. – Убийца от нас никуда не уйдет. – Надеюсь, – ответила я. – Ты не хочешь, чтобы он попался? – Вопрос насторожил меня. Я повернулась к Лукьянову, вопросительно взглянула на него. – Ты ему сочувствуешь. Оттого и нервничаешь. – Свою точку зрения я высказала. – Это официальная точка зрения. А что думаешь ты? Я поразмышляла немного и ответила правду: – Не мне его судить. Или ее. – Знаешь что? Наплюй на все эти мысли и просто выполняй свою работу. – Иди ты в задницу с умными советами. – Злишься? Я сам на себя злюсь. – Серьезно? – не поверила я. – Ага. Там, в парке, я тоже мечтал об этом. – О чем? – решив, что чего-то не поняла, спросила я. – О том же, что и ты. Смешно, правда? Смешно ему не было. Мы стояли рядом, и в свете, что падал из окна кухни, я видела его лицо, странное, без обычного выражения презрительного равнодушия ко всему на свете. И взгляд у него был совсем другим. “Ему тоже бывает больно”, – вдруг подумала я и заревела ни с того ни с сего. Протянула руку к его лицу, а он закрыл глаза и сжал мое запястье. Я гладила его щеки, лоб, а он целовал мои пальцы. …Я взглянула на часы – половина четвертого, за окном темень, звезд не видно. Наверное, будет дождь. Лукьянов лежал на спине, дышал ровно, но я знала, что не спит. – Ты меня любишь? – спросила я. Он повернулся на бок, демонстрируя мне спину. – Обожаю, когда ты строишь из себя дуру. – Саша, соври, чего тебе стоит? Он приподнялся на локте, посмотрел на меня, а я зажмурилась под его взглядом. – Я люблю тебя. Я на тебе женюсь. Я сделаю тебе ребенка, а если захочешь – двух или трех. Захочешь? – Захочу. – Отлично. А теперь я могу поспать? – Конечно. Спасибо тебе. – Не стоит благодарности. Ты всегда просишь о такой ерунде, так что не стесняйся. Утром точно пошел дождь. Лукьянов брился в ванной, дверь он оставил открытой. Я немного понаблюдала за ним, потом поднялась, бормоча под нос: – Все прекрасно в этом лучшем из миров. – Проснулась? – крикнул он. – Еще не знаю. – Кофе готов. С Сашкой я погулял. – Ты само совершенство. Я тебя обожаю. Я побрела на кухню, выпила кофе, который уже успел остыть. – Как кофе? – спросил Лукьянов, появляясь на кухне. – Угодил? – Давлюсь, но пью, раз приготовлено твоими руками. – Твое настроение с утра мне нравится больше. – А мне меньше. Я вообще утро не люблю. Ничего хорошего в нем нет. Вставай, иди куда-то. То ли дело вечером, лег и уснул. – Срочно выходи замуж за своего Колю. Твои мысли до добра не доведут. Чем дальше, тем глупее. – Я не хочу за Колю, – огрызнулась я, – я за тебя хочу. Коля хороший человек, а тебе можно и помучиться. – Премного благодарен. Интересно, а что ты на самом деле чувствуешь? – Меня переполняет восторг с элементами слепого обожания. – Слава богу, я боялся, вдруг что-нибудь серьезное. – Нет, что ты. – Слушай, будь счастливой назло мне. Роди детей, живи долго и вспоминай обо мне с веселой усмешкой. – Подожди, запишу по пунктам. – Что ты за человек, – сокрушенно покачал он головой и убрался с кухни. Ко мне тут же подошел Сашка. Влажные глаза его смотрели на меня с недовольством. – Вот только скажи, что я дура, и получишь по носу, – предупредила я. Санаторий располагался в живописном месте. Мы свернули с шоссе и по узкой дорожке углубились в лес. Высокие сосны, слева березовая роща, сейчас в золотом уборе до того красива, что дух захватывало. Мы подъехали к металлическим воротам, рядом виднелась деревянная будка. Лукьянов посигналил, но на наш призыв никто не откликнулся. – Посиди, – сказал он, вышел, сделав несколько шагов, толкнул калитку слева от ворот. Она со скрипом открылась, Лукьянов прошел на территорию, заглянул в будку и сообщил: – Никого. На воротах замок. Отгони машину в сторонку, дальше пойдем пешком. Я так и сделала. Лукьянов дождался, когда я пройду в калитку, и зашагал рядом. Впереди виднелось старинное здание, похоже, недавно отреставрированное. – Неплохое местечко, – заметил Саша. – Бывшая усадьба. Шереметьевых, кажется. – Отдых в таком месте стоит денег. Или я не прав? Я пожала плечами, прикидывая, сколько может стоить путевка сюда. Выходило, для инвалида дороговато, если, конечно, ее не отправили сюда бесплатно. Может, и такое бывает. Мы поднялись по широким мраморным ступеням и оказались перед наполовину застекленной дверью. Она была заперта. Лукьянов постучал, стекло противно звякнуло, в недрах дома наметилось движение, и вскоре мы смогли лицезреть строгую даму в белом халате и накрахмаленном чепце, который придавал ей сходство с монахиней. – Слушаю вас, – сказала она сурово. Я предъявила удостоверение и объяснила цель нашего визита. Суровости в голосе дамы прибавилось. – Вы, надеюсь, понимаете, что у нас живут люди, нуждающиеся в покое… – А у нас четыре трупа, – обрадовал ее Лукьянов, широко улыбаясь. Дама с сомнением покосилась на него и вздохнула: – Хорошо. Идемте, я вас провожу. Идти пришлось долго, один коридор сменял другой. Я подумала и шепнула Лукьянову: – Они были чокнутые. – Кто? – Те, для кого этот дом строился. Мне в своих трехстах метрах тошно “по самое не могу”, а здесь… – Тебе тошно, потому что ты сама чокнутая. Говорю, выйди замуж, заведи детей, штук пять, и в квартире тесно станет, а если еще к вам переедут родственники мужа, вообще хоть караул кричи. – Какую-то безрадостную картину ты нарисовал, – скривилась я. – Пожалуй, я подожду выходить замуж. – Как знаешь. Дама, что шла впереди, повернулась, приложила палец к губам, призывая нас к тишине, и сама перешла на шепот: – Маргарита Назаровна чувствует себя неважно. К вам у меня убедительная просьба, сократить визит до минимума. – А что у нее со здоровьем? – тоже шепотом спросила я. Вышло не очень толково, но дама поняла, минуты две она говорила, а я хлопала глазами, потому что ни словечка из этой медицинской тарабарщины понять не могла. – А попроще? – спросил Лукьянов, заметно скривившись. – Человек – инвалид. Самостоятельно передвигается до туалета и обратно. Сама принимает пищу или поправляет подушку, а вот чулки, к примеру, без посторонней помощи не наденет. Теперь ясно? – Да. Спасибо. – У нее второй день давление под сто семьдесят, потому я и прошу – покороче. Дама постучала в дверь, ей ответили, она заглянула, что-то быстро сказала и повернулась к нам. – Заходите. Мы вошли и обнаружили в комнате двух женщин. Одна лежала на кровати возле окна, другая сидела в кресле. На тумбочке цветы, коробка конфет и апельсины. – Здравствуйте, – сказала я. Обе женщины поздоровались, а Лукьянов кивнул. Та, что лежала на кровати, была очень красивой. То есть она когда-то была очень красивой, теперь уголки ее губ были опущены, глаза смотрели затравленно, а лицо очень бледное, с сероватым оттенком, который прямо указывал на какую-то хроническую болезнь. Я с удивлением отметила, что женщина совсем не старая, лет сорока пяти, не больше. Почему-то я ожидала, что она должна быть намного старше. Та, что сидела в кресле, скорее всего, была ее сестрой, что-то похожее было в их облике, хотя сестру красавицей не назовешь. Она старше лет на десять, спокойный взгляд, ни недовольства, ни любопытства. Первым заговорил Лукьянов. Он коротко объяснил цель нашего визита: совершено преступление, кое-что указывает на связь этого преступления с убийством вашей дочери, мы понимаем и все такое прочее, но вынуждены обратиться к вам. – Конечно, – кивнула Маргарита Назаровна, внешне никак не выдав своего волнения. – Присаживайтесь. Мы устроились на стульях, женщина постарше улыбнулась и молча покинула комнату. – Это ваша сестра? – спросила я. – Нет, тетка. Из всей родни только мы и остались. Она одинокая, я тоже, вот и… не знаю, что бы я без нее делала. Что же, задавайте ваши вопросы. |