Учебники психотерапии Выпуск 1 Серия основана в 2001 году. Н. С. Бурлакова В. И. Олешкевич
 Скачать 4.57 Mb.
|
4. Проблема интерпретации данных проективных методов (на примере анализа рассказов ТАТа и САТа)4.1. Проблема извлечения полезной информации из всего массива данных. Интерпретация в представлениях Г. Меррея.Эта проблема была поставлена рядом исследователей (Меррей Г, Рапапорт Д., Томкинс С. и др.) в связи с большим массивом данных, поставляемых проективным исследованием, и в устах Г.Меррея звучала как проблема извлечения полезной информации из всего массива избыточных, и в этом смысле лишних, данных, относящихся к полученным рассказам. В качестве наиболее надежных критериев, которые служат основанием для выделения важного в протоколах ТАТа и соответственно, для исключения незначимого содержания, Г. Мерреем выделялись следующие: (далее будут приводиться сами критерии с нашими комментариями и размышлениями). 1. Символическое значение — элемент или тематическая структура, которая некоторым образом похожа на элемент или тему, являющуюся обычно очень важной в детстве. Здесь особенно значимым является обращение к знаниям принципов толкования сновидений в психоанализе. Таким образом, как представляется, в этом критерии содержится определенная ориентация на некоторое теоретическое представление о личности. Это может быть позитивным, поскольку облегчает задачу поиска "нужного" материала, но с другой стороны, особенно в случае начинающих исследователей, несет опасность штампированности мышления, прямого вычерпывания значимых для психоаналитической теории тем. Помимо обращения к символическому уровню не менее важным представляется и понимание поверхностных уровней функционирования личности, на что в свое время указывала П. Хайманн (1989), критикуя традиционный психоаналитический взгляд на субъекта. Эта точка зрения отстаивается, начиная с работ А, Фрейд и появления психологии Я, и предполагает отказ от одностороннего изучения бессознательного в пользу его исследования в контексте механизмов Я,, формирующих бессознательные компоненты психики (естественно, что в 'проективных методах речь не идет о том виде бессознательного, которое никогда не было сознательным). При обращении к анализу внутренних диалогов важен, также, весь массив информации, а не только его символический пласт, который мы не .отождествляем исключительно с пихоаналитическим взглядом. С нашей точки зрения важно попытаться понять рассказ субъекта целиком, не накладывая категориальных содержаний, путь даже символического уровня. Важно понять целое исходя из частей, а части, исходя из целого (принцип герменевтики), т.е. понять сознательные и бессознательные пласты самосознания индивида. Сразу отметим, что под самосознанием нами понимается не только сознательное содержание психики, Но всякое психическое содержание (в том числе и бессознательное), которое когда-либо было актом самосознания. Другими словами, в терминах психоанализа, самосознанием является все, что связано так или иначе с Я индивида, то, что включено в это Я, с чем оно борется, то, что оттесняет Я и пр. Такое понимание включает в себя все акты самоидентификаций личности. 2. Повторение темы. Та тема, которая встречается 3 или больше раз в ряде рассказов, имеет безусловное значение для индивида. Конечно же, тут нельзя не согласиться с Г. Меррем и многими другими интерпретаторами рассказов в проективных методах, неоднократно подчеркивающими, что повторяемость тем имеет большое значение для анализа проективной продукции. Но все же важно и в повторяемости найти определенную уникальность, понять феномен повторения в различных ситуациях и таким образом глубже проникнуть в порождающую его конструкцию, которая повторяется, но варьируется в различном материале, говоря словами Н. Бернштейна, "повторяется без повторения". Таким образом, важно не рассудочно формально выделить повторяемое, но уяснить механизм его воспроизведения. Эта линия анализа отчасти соприкасается с предложением, высказанным R. Schafer (1968), применительно к защитным механизмам. R. Schafer считает необходимым отойти от машинообразной метафоры в понимании возобновляющихся защитных механизмов, в связи с чем должна произойти и смена исследовательских позиций — из безопасной и удаленной внешней позиции наблюдателя исследователю предлагают переместиться на внутреннюю точку зрения субъекта. Посредством этого удастся осознать смысл работы самосознания, увидеть внутреннюю (в отличие от внешней) механику его функционирования. 3. Уникальность, определяемая через сравнение рассказов отдельного испытуемого с другими рассказами, т.е. поиск отклонения от обычно актуализируемого испытуемыми на данный стимул содержания. Таким образом, здесь также присутствует указание на прочно укоренившуюся впоследствии в проективной методологии линию анализа, которая описывается структурой оппозиции "среднестатистическая норма — уникальность". Под "уникальностью" обычно понимается некоторое отклонение от "речевых штампов" и "штампированного содержания" вообще. Эта линия анализа была тщательно разработана Д. Рапапортом (1943, 1946), считающим, что сюжеты-клише, которые часто актуализируются разными людьми в ответ на определенную стимульную таблицу, сами но себе диагностически не значимы, значимы лишь "идекаторные содержания" рассказа, т.е. отклонения от стереотипов. Но вместе с тем важно также ставить задачу понимания штампов, поскольку с внутренней точки зрения, штамп может быть очень важным для субъекта (например, у интеллектуально неизощренных людей штампированное содержание явно несет более глубокий смысл, чем просто "штамп"). Кроме того, очень многое в детской речевой продукции представлено в виде штампов, и если мы хотим понять ребенка, то важно видеть смысл различного рода стереотипий с внутренней точки зрения, а также с точки зрения автора, порождающего данный текст. Кроме того, если мы понимаем как значимую только символическую часть рассказа и часть, отклоняющуюся в сторону уникальности, а остальной материал упускаем, считая его незначительным, то на основании этого можно усомниться и в понимании данной выделенной части, поскольку это речь одного человека. И если мы понимаем ее избирательно, то за этим стоит скорее избирательность самого исследователя и, реализуемая им соответствующая установка, но не способность понимания другого субъекта. Таким образом, важна ориентация на понимание целого рассказа (прежде всего формального целого — рассказа, совокупности всех рассказов, целостность высказывания, рассказа в рассказе и т.д., но в последних двух случаях необходимо учитывать, в какое целое входит эта часть). Другое дело, если у исследователя есть определенная чувственная феноменологическая норма — чувство "среднего" рассказа, к примеру, для детей определенного возраста, что естественно вызывает ощущение особости даже штампированных элементов рассказа ребенка (через отдельные слова, интонации, переакцентировку даже внутри одного слова и пр.) и указывает на некоторое направление в его понимании. Но этот подход сугубо практический, и в большей мере психотерапевтический, т.к. используется личный опыт исследователя. Вместе с тем, обычно такому исследователю достаточно сложно рефлектированно осознать момент того, на что он опирается при понимании, каким образом он понимает. Как сказал бы Л.С. Выготский, "опыт свернулся", и теперь требуется отдельная самостоятельная работа, чтобы этот опыт развернуть и сделать осознанным. Еще одной сложностью рефлексии такого опыта является тот факт, что это часто "стихийный опыт" конкретного исследователя, образование которого шло неконтролируемо, и поэтому его осознание представляет значительные трудности. 4. Взаимосвязь, т.е. выделяется элемент или тема, которая, как стало известно, должна быть связанной с элементом или темой уже определенной как значимая. Подводя своеобразный итог, можно сказать, что в предыдущих пунктах, вводятся критерии значимости материала, которые затем распространяются на весь материал, т.е. в сущности, накладываются условия интерпретации другого материала, содержащегося в протоколах. Материал, который вписываемся в эти критерии, интерпретируется как значимое смысловое ядро. Через него необходимо рассматривать и иные содержания, или, по крайней мере, через это ядро ищутся другие значимые элементы по принципу связности материала, значение которого установлено, с иным. Более значимым критерием было бы, как представляется, объяснение всего другого материала через выделенные смысловые ядра, но Г. Меррей такой задачи не ставит, поскольку отстаивает точку зрения, что значение имеет лишь часть проективного материала, но не весь он целиком. 5. Эмоциональная вовлеченность рассказчика, затронутость его интересов или защит, что является индикатором значимости. Этот признак, однако, может указывать на самое различное отношение к спроецированному содержанию, т.е. это скорее лишь указатель в отношении значимости материала, но сам по себе он не говорит о ее структуре, которую необходимо еще реконструировать. Таким образом, выделенные признаки могут явиться ориентирами в поиске: эмоционально-значимых элементов проективной продукции, но они не указывают тот способ реконструкции, который позволит понять проявленное, увидеть характер трансформаций выделенного содержания в проективной продукции, и тем более, они не определяют подход к пониманию целостной личности, личностной организации через проективный материал. Из этого можно сделать вывод, что проективная методология развивалась со значительной ориентацией на общую психодиагностику, где существует четкое определение предмета диагностики и стремление получить совокупность непосредственных частичных ответов об особенностях личности (ее параметрах), которые затем уже подвергаются толкованию и различного рода умозаключениям. Во многом была не реализована возможность непосредственного подхода к анализу текста и понимания посредством этого анализа личности в ее целостном проявлении. Вместе с тем подход, опирающийся на непосредственное погружение в текст, имеет то преимущество, что здесь можно говорить не просто о различных чертах или компонентах личности, но о целостной динамике и структуре функционирования личностной организации. Г. Меррей отмечает также и тот факт, что паттерны поведения и воображения часто контрастны, и смысл рассказа часто может быть установлен спустя определенное время после знакомства с субъектом, когда психолог освоится в потоке сознания своего пациента, и обнаружит, что многое скрывалось в рассказе "между строк". Таким образом, это не столько временное отстояние, сколько погружение рассказа в определенный контекст самосознания индивида (в контекст его коммуникации, поведенческих реалий и т.д.). Как нам представляется, в данном случае Г.Мерреем формулируется проблема условий понимания рассказа, поскольку новые, поступающие в наше распоряжение материалы, дают расширение возможностей для понимания. К примеру, они предоставляют материал прямых высказываний, поведения, сравнение которого с косвенными выражениями в проективных тестах, весьма значимо (Л. Беллак, Д. Рапапорт, Е.Т. Соколова). Но это вместе с тем не означает, что невозможен непосредственный анализ проективной продукции. Как считает Г.Меррей, содержание рассказов можно приписывать трем периодам жизни субъекта: тестовому периоду — указания на тестовую ситуацию целиком; текущему периоду, куда включаются оценки, эмоциональные реакции пациента и ожидания в отношении текущих событий, которые в последнее время наиболее часто и интенсивно воздействуют на субъекта; прошлым периодам, среди которых наиболее важен период детства. Отметим, что само это разделение не является принципиальным. Все же важнее другое — выделение некоторых структур самосознания, которые неподвластны контролю со стороны субъекта. Мы разделяем точку зрения, согласно которой самосознание (куда включается и бессознательное) является структурным образованием, (указание на это содержится и у 3, Фрейда, и у К. Леви-Строса и у Ф; Перлза), и всегда проявляет себя, будь то ситуация прошлого или ситуация реагирования на предоставляемый стимул. Исследователю важно лишь научиться видеть эти неосознаваемые структуры и аналитически реконструировать их, идентифицировать в текстовой продукции. 4.2. Схема анализа проективного рассказа С. Томкинса.С. Томкинс (1947) выделяет следующие категории анализа рассказов ТАТа: 1) Вектор. Данная категория характеризует психологическую направленность поведения, стремлений или чувств персонажей. Категориальная реализация содержания этой характеристики осуществляется через отождествление характера психологической направленности с характером словообразования в плане функционирования языка, по следующей аналогии: как предлог видоизменяет характер направленности слова, указывает на отношение субъекта к объекту и способ такого отношения, по такому же принципу определяется и характер психологической направленности, динамика и структура самосознания субъекта. С. Томкинс выделяет следующие предлоги: "на", "от", "к", "с", "для", "против", "ради", "под", "из-за", "за". 2) Уровень. Характеризует плоскость, в которой разворачивается происходящее в рассказе: уровни желаний, мечтаний, поведения, воспоминания, сны, реально происходящие события и т.п. Как представляется, этой категорией С. Томкинс хочет подчеркнуть, с одной стороны, то, откуда берется материал рассказа и какая реальность психики поставляет этот, материал, а с другой стороны — в зависимости от того, в рамках какой психической структуры главным образом ведется повествование, в соответствии с этим меняется и сама форма рассказа (т.е. это психологическая форма изложения материала). 3) Условия или обстоятельства. Относятся не к целям стремлений, а соответствует психологическим и физическим состояниям, которые человек обнаруживает внутри себя или в окружающем мире, и которым предается значение различной валентности. 4) Квалификаторы. Указывает на временные, пространственные и силовые характеристики предыдущих категорий. Например, квалификатор "удаленности" (степень отдаленности в пространстве и времени) указывает на степень подавления потребности, эксплицированной в рассказе. Анализ по выделенным категориям осуществляется отдельно в рамках четырех основных; сфер отношений, выделенных С. Томкинсом — сферы семейных отношений, сферы любви, секса и супружеских отношений, сферы социальных отношений и сферы профессиональных проблем. В этой связи осуществляется семантическая квалификация, налагаемая на анализ рассказа. Общая, основная тенденция, реализуемая в этой схеме — это замена психологического анализа семантическим и логическим анализом. Безусловно, семантический анализ дает возможность увидеть личностные проявления, но в данном случае отличается все же статичностью. Задача изучения непосредственной динамики, структуры самосознания, как оно является себя в тексте, не ставится. 4.3. Схема анализа проективной продукции Ф. Уайетта. Проблема идентификации в рассказеФ. Уайетт (1947) использует 15 переменных в анализе ТАТа: непосредственно рассказ; восприятие стимульного материала; отступление от типичных ответов; противоречия в рассказе; временные тенденции; уровень интерпретации; характер повествования; качество повествования; центральный образ; остальные персонажи; межличностные отношения; стремления, избегания; пресс; исход; тема. Как видно, в категориях анализа присутствует заимствования из схем Г. Меррея и Д. Рапапорта, но одновременно с этим, Ф. Уайетт предлагает и ряд оригинальных подходов к тексту. Так, иное содержательное наполнение приобретает понятие уровня. Ф. Уайетт выделяет: конкретно-фактический уровень, эндопсихический уровень (описание внутренних переживаний, мыслей и чувств персонажей), символический уровень (воображаемая субъективная реальность), уровень прошлого и мифологии, уровень мнимости (персонажи, притворяющиеся иными, чем они есть на самом деле) и уровень условности (описание альтернативных возможностей и вариантов). Таким образом, выделяются различные модусы порождения текста, его различные жанровые характеристики и при этом предполагается изоморфность выделенных уровней текста некоторым психологическим содержаниям, которые они несут. Например, если субъект фантазирует, то это естественно, более глубокий уровень, чем простое описание и т.д. Это имеет определенное значение как с точки зрения проекции прямых содержаний, так и с точки зрения структурных процессов проецирования самосознания в текст. Но строить более конкретные заключения на основе определения уровня оказывается затруднительным, т.к. не эксплицирован сам способ извлечения информации, соответствующий уровням различной глубины. Не эксплицируется здесь и различие собственно самих содержаний бессознательного, которые могут выражаться или проявляться на многообразных уровнях. Другой подход к анализу, представляющийся интересным, состоит в том, что Ф. Уайетт разделяет основных и дополнительных персонажей в тексте, предполагая, что разные персонажи значимы и отражают разную степень идентификации с ними испытуемого. В этом смысле Ф. Уайетт продолжает линию Д. Рапапорта (1946), допускавшего возможность частичной идентификации испытуемого или идентификации сразу с несколькими персонажами. Таким образом, осуществляется отход от представления Г. Меррея и С. Томкинса в отношении основного героя, который традиционно рассматривался в качестве прямой проекции и идентификационной фигуры рассказчика, а остальные персонажи — как воплощающие окружение автора. Отметим, что, на наш взгляд, понятие идентификации следовало бы расширить, распространив его и на нетождественное персонажам, с семиотической точки зрения. Фактически любое слово, переакцентировки внутри произносимого слова, сюжетное содержание и т.д. может указывать, на скрытую, однозначно не явленную идентификацию. С нашей точки зрения, в основе текстовых конструкций лежат идентификации, не обязательно представленные на уровне речи. И тогда идентификация определяется как некоторая элементарная, базовая позиция самосознания, которая является порождающей структурой речи и поведения. В данном случае мы придерживаемся позиции, наиболее ярко сформулированной М.М. Бахтиным (1979), который выделяет в качестве единицы анализа текста — высказывание, обращение к определенному другому самосознанию и связанное с определенными ожиданиями — реакциями от этого самосознания. Структура этого высказывания опирается на определенные идентификации самосознания, некоторые базовые представления о себе, впрочем, заимствованные обычно извне. И хотя высказывание не тождественно языковому выражению, и может реализовываться посредством других коммуникативных средств (жеста, интонаций и т.п.), но центральным в его понимании предстает то, что оно являет собой некоторое выражение самосознания. Ф. Уайетт описывает отношения персонажей на двух уровнях — формальном и эмоциональном. Можно сказать, что в данном положении содержится существенная мысль, важная для проводимого нами в последующем анализе, о том, что существуют некоторые уровни, структуры идентификаций, а также существует рационализация самой позиции идентификации. Но следует подчеркнуть, что и в рамках одного персонажа существует скрытая коммуникация между идентификациями различного уровня, к примеру, между идентификациями непосредственного слоя сознания и идентификациями рационализированного пласта сознания. Именно внутри такого рода взаимодействия и существует, то, что называется в психологии защитными механизмами. И при анализе этой коммуникации становится возможным изучать саму структуру защиты, ее внутреннюю механику. 4.4. Анализ проективного рассказа по аналогии с анализом сновидений. Правила З. ПиотровскогоВ проективных методах существует также и иная традиция представления осуществления интерпретации в виде определенных принципов или правил, соблюдение которых необходимо или желательно. В этом видится отход от жестокости "категориальных сеток", часто накладываемых в схематизированных моделях анализа проективной продукции. Кроме того, в "правилах" присутствуют некоторые требования к исследователю, их учет либо соблюдение приводимых норм и будет являться критерием истинности интерпретации, а значит ее воспроизводимости. З. Пиотровский, разделяя представление Ф. Уайетта о том, что разные персонажи воплощают в себе различные тенденции личности обследуемого, предлагает распространить на проективный рассказ правила анализа сновидений в психоанализе. Формулировки правил приводятся нами по тексту Д.А. Леонтьева (1998). Действия в рассказах ТАТа меньше подвержены искажениям, чем персонажи; они могут атрибутироваться другим персонажам в случае из неприемлемости. Каждый персонаж ТАТа, как и в сновидениях, воплощает разные тенденции личности обследуемого, который атрибутирует их наиболее подходящим (конвенциональным) персонажам, например, инфантильные желания — ребенку, отношение к смерти — старику. Чем более приемлем мотив для сознания обследуемого, тем больше сходство с ним персонажа, которому приписывается этот мотив. Менее приемлемая мотивация приписывается персонажам другого пола, возраста или даже неодушевленным объектам. Отдельный рассказ не дает возможности извлечь точную интерпретацию. Например. Самоубийство в одном рассказе может отражать лишь желание побыть одному. Чем более разнообразные персонажи в рассказах демонстрируют определенную тенденцию, тем более вероятно, что она присуща личности обследуемого. В связи с последним правилом, и в связи с повторяющимся практически во всех моделях интерпретации требованием не исходить из единичного рассказа, кажется важным обсудить эту проблему специально. В ней содержится ряд вопросов, требующих освещения. Прежде всего, это методологически значимый вопрос о том, можем ли мы нечто сказать об устройстве личности, опираясь только на одну картинку? Исходя из отстаиваемых нами взглядов, рассказ в связи с картинкой представляет собой некоторое целое, достаточно завершенное, чтобы его анализировать самостоятельно и делать по нему заключения о личностной специфике (пример такого анализа будет приводиться нами далее в соответствующем разделе нашей работы). Это возможно при условии достаточно глубокой, "погруженной" работы с текстом, которую мы противопоставляем категориальному анализу, нацеленному на извлечение уже готового, спроецированного представления о личности. Однако это не значит, что заключение делается по одному рассказу, здесь мы только хотим подчеркнуть возможность такого способа работы, что может быть важным в случае неполного объема рассказов по картинкам (особенно у детей) или же в случае, например, когда рассказ составляется по поводу собственного рисунка (например, в методике рисунок семьи, рисунок человека, несуществующего животного и т.д.). Конечно же, чем большим объемом информации мы владеем, тем легче строить анализ. Даже внимательное прослушивание всей совокупности рассказов оставляет чувственный след у проводящего исследование, что отражается в углубленном анализе одного рассказа, и иногда нами избирается именно такая стратегия при анализе материала. Кроме того, у детей могут встретиться такие варианты рассказывания, когда после затрагивания какой-то конфликтной темы при рассказе на одну из картинок она будет разворачиваться в последующих рассказах на другие картинки, и тогда важно анализировать не единичный рассказ, но все последующие рассказы видеть как единый совокупный рассказ. Другим вариантом является крайний случай, когда весь протокол САТа предстает как весьма однородный — меняются лишь названия персонажей, но совершаемые ими действия, сюжет и т.п. остаются теми же самыми, что иногда входит в явное противоречие с визуальным стимулом, репрезентированным в таблице. Конечно же, в таком случае, напротив, избирается один рассказ и тщательно исследуется. В любом случае стратегий исследования материала может быть несколько, и критерием здесь выступает мера и глубина понимания, достигаемая при их реализации. Часто рассказы отражают стереотипные и поверхностные отношения, которые лишь скрывают специфические личностные характеристики. Рассказы могут отражать мысли обследуемого по поводу реальных людей из его окружения, воплощенные в виде поступков тех или иных персонажей. Отметим, что с нашей точки зрения, здесь важно осуществить и обратное движение — от того, что человек думает о других, к тому, что он думает о себе (характер защитной реакции), а через это представление уже реконструируется то, что Я есть. Чем больше разброс и несогласованность мотивов в одном рассказе, тем сильнее нерешительность и тревога обследуемого, его неудовлетворенность собой и фрустрированностъ нерешенными проблемами. Скорее, это не правило, а признак, задача же состоит в том, чтобы по этим ''несогласованностям" восстановить ведущие внутренние конфликты, которые и ''ответственны" за образование тревоги. В этом смысле даже поверхностная несогласованность обычно значительно облегчает восстановление конфликтных внутренних диалогов. Вероятность того, что определенная тема в рассказах ТАТа соответствует реальному поведению обследуемого тем больше, чем чаще эта тема фигурирует в протоколах, чем больше согласованность в отношении этой темы (отсутствие противоречий) и чем сильнее ее эмоциональный аккомпанемент. В данном случае, З. Пиотровский решает проблему предсказания реального поведения. Здесь существует ряд сложностей. Прежде всего, тема нерелевантна поведению. Тема — это некоторый элемент самосознания индивида или проекция этого самосознания. Частота проявления этой темы действительно может говорить о ее значимости для индивида (возможно, даже навязчивой). Эмоциональная вовлеченность свидетельствует о достаточно открытой для самосознания ценности данного содержания. А логическая непротиворечивость указывает на то, что эта тема не вовлечена в рационализированное конфликтное отношение. Но все же необходимо понимать, что тема — это некоторая абстракция самосознания, она никогда прямо не связана с поведением. Тема являет собой специфическую проекцию внутреннего мира личности, а то, что проецируется, часто в поведении, напротив, отвергается (см. в этой связи, к примеру, эксперименты Eriksen C.W., 1968). Далее, тема — некоторая форма абстрактного самовыражения, которое может соотноситься скорее с механизмами защиты, чем с реальным поведением. И, наконец, тема представляет собой некоторый элемент внутренних диалогов, чаще всего один из элементов, т.е. происходит "выпячивание" одной стороны вместе с сокрытием другой. Таким образом, тема проявляется в качестве защитного режима функционирования внутреннего диалога. И в этом смысле никогда нельзя соотнести прямо частоту темы, эмоциональную вовлеченность и другие характеристики, относимые к теме, с реальным поведением индивида. В особенности это касается единичной темы. Одна, даже доминирующая тема, это, так или иначе, абстракция. Поэтому в проективных методах и соответствующих им традиционных схемах интерпретации вопрос о предсказании поведения решается отрицательно. Но все же, если нам удастся через анализ проективной продукции восстановить совокупность наиболее значимых внутренних диалогов и их структуру, которые и управляют поведением, а также связать их со спецификой внешнего диалога, то тогда появляется возможность прогнозировать, по крайней мере, в общих чертах, поведение индивида. И это будет там определенней, чем более ригидными и устойчивыми являются структуры внутренних диалогов. Целесообразно применение при анализе TAТa формальных правил, общих для разных проективных тестов, позволяющих определить конфликтные зовы личности обследуемого (паузы, опускание деталей, изменение стиля и т.п.). Необходимо помнить, что те правила, о которых упоминает З. Пиотровский, исходят из психоаналитических техник и ассоциативного эксперимента И. Юнга. И эти правила являются некоторыми объективными критериями или внешними проявлениями внутренней динамики неосознаваемых процессов. Но с другой стороны, эти правила интерпретации указывают на зону конфликта, место, в котором его нужно искать, но не на сам конфликт, уяснение структуры которого входит в задачи анализа проективной продукции. 4.5. Схема интерпретации Л. БеллакаЛ. Беллак понимает под интерпретацией — процесс поиска общего знаменателя для актуальных и генетически заложенных поведенческих паттернов человека. Важно найти повторяющийся паттерн, а не проводить интерпретацию, исходя из одного рассказа, который может оказаться артефактом. Если попытаться реконструировать, что за тип понимания стоит за данным определением, то можно сказать, что это, прежде всего поиск повторяющихся паттернов в речи, преимущественно тематического толка (т.е. прямой анализ продукции). С диалогической же точки зрения в понимании самосознания прямой тематической интерпретации недостаточно. Задача состоит в том, чтобы реконструировать внутренние диалоги, которые и "производят" данную тему. Важно определить, какая идентификация функционирует, когда появляется то или иное высказывание, какой образ Другого оно предполагает, и, наконец, какова связь этой идентификации с образом Другого, т.е. восстановить сложную структуру функционирования внутренних диалогов. Кроме того, в подходе к анализу рассказов Л. Беллака присутствует недооценка конкретной реальности единичного рассказа, своего рода "недоверие" рассказу и стремление частотными способами подтвердить сквозные линии, выделенные исследователем. Этот вариант интерпретации наиболее подходит к ярким, патологическим случаям, где, действительно, можно увидеть явные ведущие тематические радикалы. Представим этапы интерпретации по Л. Беллаку, сопровождая их собственными комментариями. 1. Выделение лейтмотива рассказа — попытка переформулировать суть рассказа, выделить его тему. При этом, как отмечает Л. Беллак, тем может быть несколько. Основная тема разбивается на несколько уровней: а) уровень описания, под которым понимается элементарное выявление и воспроизведение сути рассказа, переданное в как можно более простых словах. Как видно, интерпретация в основном ограничивается сюжетом, задающим рамку интерпретации; б) интерпретационный уровень, который предполагает переформулировку сути рассказа в общем виде посредством выделения смысла, кроющегося за его содержанием, в форме условного предложения "если кто-то…, то…" (например, "если кто-то позволяет инцестуозные фантаззии (жизнь с матерью), то обе стороны должны умереть" и т.п.). Как мы бы сказали, интерпретационный уровень предполагает представление сюжетного элемента в таком, чтобы выделилась его интенциональная, отражающая глубинные намерения, структура; в) диагностический уровень, где делаются конкретные утверждения о проблемах обследуемого, к примеру, Эдипов конфликт, инцестуозные проблемы и пр. Таким образом, осуществляется перевод описания на уровень возможной патологии; г) символический уровень, где осуществляется переход к интерпретации символов на основе психоаналитических гипотез, к примеру, в одном из примеров, приводимых Л. Беллаком, торпеды могут видеться как отеческие фаллические символы, которые несут в себе опасность и уничтожают и мать и сына за их запретные попытки соединиться. Отметим, что если предположить, что в последовательности уровней содержится углубление анализа, то для символического анализа часто может быть уже недостаточно материала, поскольку уже сделан ряд обобщений. Символический уровень же предполагает определенную конкретность, проникновение в чувственную ткань, наконец, выход за пределы рассудочных категорий языка. В любом случае, здесь символический уровень анализа так же, как и ранее, понимается как определенный уровень умозаключения, как интерпретация, предстающая в качестве наложения теоретической конструкции на материал, так что материал рассказа подводится под определенные психоаналитические понятия. С методической точки зрения это часто может быть проблематичным в силу труднодоказуемости, хотя на внешнем уровне это может походить на имитацию установок позитивизма на генерирование и проверку гипотез. Здесь, как нам представляется, заметен разрыв между наличным материалом и средством интерпретации, взятым из теории, таким образом, интерпретация выступает как некоторое объяснение материала при помощи определенной теоретической схемы. В методологии проективных методов в большей мере используется онтологическая часть психоаналитического мышления, т.е. большей частью различные компоненты теории личности, а менее — его методический аспект, который представляется наиболее важным и в котором неявно предполагается связность психических образований, их взаимозависимость и осмысленность различных компонентов психики друг через друга. Таким образом, говоря герменевтическим языком, можно сказать, что при использовании одной лишь онтологии психоанализа теряется открытость понимания, свободное отношение к материалу, поскольку квалификационные суждения часто предопределяются схемами интерпретации и теоретическими установками исследователя. Противоположный подход к пониманию и интерпретации начал развиваться в герменевтике, когда понимание, а также его углубление, вырастают из погружения в сам материал, который воспринимается как некоторое целостное образование, но принадлежащее сознанию одного автора; д) уровень уточнения, где необходимо получить от испытуемого уточнения и свободные ассоциации к конкретным данным. Отметим, что свободные ассоциации привносятся здесь в качестве "вторичного", уточняющего элемента, однако, сам процесс свободного ассоциирования и его анализ как раз ближе к герменевтическому подходу к пониманию и интерпретации. Далее Л. Беллак выделяет основные категории анализа, в отношении которых исследователь должен получить ясное представление, а именно (приводятся центральные категории): характеристики главного героя, с которым, как предполагается, субъект идентифицирует себя; отношение к вышестоящим персонам; значимые конфликты и характер защит против них; особенности функционирования эго и супер-эго; исход рассказа, дающий представление о доминирующем настроении пациента и силе его эго, паттерн удовлетворения потребностей и т.д. Беллак Л. особо подчеркивает, что в утверждениях исследователя не должно быть ни одного утверждения, которое нельзя подтвердить конкретной ссылкой на материал, хотя при этом детально не уточняет, каким образом это сделать. В этом контексте можно ставить более широкую проблему верификации интерпретации, т.е. проблему способа ее убедительного доказательства. Л. Беллак неявно отсылает здесь к модели позитивизма, предполагающей цепочку: гипотеза — эксперимент — подтверждение или опровержение гипотезы. Но эта модель в данном случае оказывается неприменимой, поскольку Л. Беллак не задается специальной целью фиксировать условия эксперимента и затем использовать их в качестве отправной точки для анализа проективной продукции. Здесь нельзя взять за основу и ассоциативный эксперимент К. Юнга либо свободные ассоциации З. Фрейда, поскольку ситуация носит иной характер. В связи с этим вопрос о верификации остается открытым. Проводя сравнение между детскими рассказами и историями взрослых, Л. Беллак считает, что рассказы детей более откровенны, в них присутствует, как и в сновидениях, очевидная направленность на исполнение желаний. И это, в общем-то, так. Основная трудность состоит в получении проективного рассказа от ребенка, в вовлечении его в рассказывание, ребенок может не хотеть рассказывать или не уметь этого, и тогда сравнивая эту ситуацию с получением рассказа у взрослого, можно сказать, что "взрослый" материал "более благодарен" в смысле шансов на его получение в развернутом виде. Детская же продукция интересна, еще и тем, что она дает возможность для обоснования проективного метода, поскольку многие из его параметров удается проконтролировать более четко (например, знание структуры семьи, позволяющей говорить об относительно прямом характере проекции; интерактивный момент связей экспериментатора и ребенка и т.д.). Как представляется, проективные исследования с детьми дозволяют ответить, на важные в методологическом плане вопросы, касающиеся проективных методов в целом, на которых мы планируем в дальнейшем остановиться особо. 4.6. Схема интерпретации рассказов CAT (-а) С. и Л. БеллакВ сущности, в САТе мотивационные особенности личности ребенка выделяются через поиск повторяющихся тем в протокольной записи ("внутритестовые данные"), через сравнение поведения персонажей в историях и реального поведения ребенка ("внутрииндивидуальные данные"), а также через процедуру сравнения индивидуальных данных испытуемого с данными других детей ("межиндивидуальные различия"). Рассмотрим подход к анализу детского проективного материала, получаемого в САТе, и характер выделяемых Л. и С. Беллак переменных. Первая из выделенных основных переменных — главная тема, под которой подразумевается некоторый общий знаменатель или общая тенденция ряда рассказов. Сама тема является здесь переформулировкой морали рассказа, причем в рассказе таких тем может быть несколько и они иногда переплетаются между собой. Мы обсудили этот этап анализа и понятие темы ранее применительно к ТАТу, отметим, что даже в случае формулирования темы, как это делается С. и Л. Беллак, полезно видеть и наличие противоположной конфликтной противотемы, которая часто явно не дана, является скрытым образованием. Такой взгляд указывает на наличие проблемной точки, а значит, возможной точки развития ребенка. Второй переменной анализа является главный герой рассказа. Как пишут С. и Л. Беллак, "рассказ испытуемого, это, в сущности, рассказ о нем самом". Далее авторы подчеркивают, что, несмотря на то, что в рассказе может быть много действующих лиц, все же возможно говорить о преимущественной идентификации с кем-либо из персонажей. Выделение героя, с которым идентифицируется ребенок, имеет следующие критерии: он имеет сходство с испытуемым по полу и возрасту, события описываются с его точки зрения. Важно обращать внимание на адекватность "поведения героя", т.е. "на его способность справляться с различными проблемами так, как это принято в обществе, к которому он принадлежит". При этом адекватность поведения героя является наилучшим показателем силы "Я". На наш взгляд, утверждение о том, что "рассказ испытуемого — рассказ о себе" требует уточнения, поскольку тут же возникает вопрос: а что такое сам ребенок и каким способом он проявляется в тексте? Можно ли идентифицировать эти формы и способы проявления через текстовый анализ, а каковы объективные ориентиры для соответствующих определений проективного содержания? В рассказе есть проекции различных граней самого себя и способ их представления. Ребенок не является объективированным монолитом, а реальном ребенке всегда существуют различные идентификации, части личности, которые могут актуализироваться и изменяться в рамках даже единичного рассказа. Помимо этого всякий рассказ как целое предполагает более-менее постоянную обрамляющую авторскую позицию, и поэтому даже в том случае, если ребенок рассказывает рассказ о себе, то он строит свое повествование, исходя из определенной точки зрения на происходящее, что часто не менее важно, чем собственно сам рассказ. Действительно можно сказать, что идентификация ребенка присутствует всегда, но он может идентифицироваться по-разному: и в случае отсутствия идентификации, исходя из критериев С. и Л. Беллак, правомерно говорить о противоположной идентификации и т.п. Хотя в рассказах не всегда будет присутствовать интенсивно выраженный герой, но в любом случае идентификация в том или ином виде присутствовать будет обязательно. Известно, что дети часто могут идентифицироваться не с персонажем, сходным с ним по полу и возрасту, а со значимым взрослым. Затем, в развитом рассказе события будут описываться также с точки зрения авторской позиции, обрамляющей главного героя, и не сводимой к позициям каких-либо персонажей. В противном случае само продуцирование рассказа оказывается невозможным. Таким образом, у ребенка присутствует идентификация, как с героями, так и идентификация с позицией автора, и в этой связи мы можем говорить о существовании диалога между ними. Указание авторов САТа на важность "адекватности поведения героя" в качестве критерия силы "Я" также не является бесспорным. Адекватность героя может быть продиктована конформностью ребенка, или же быть реактивной. По всей видимости, адекватность поведения, рассматриваемая авторами, как своего рода способность к подавлению чувств, к действиям "как принято", напротив, скорее указывает на пассивность, сильный прессинг на ребенка, на "слабость Я" в смысле существенных энергетических "вложений", затрачиваемых на эмоциональное подавление. В качестве примера можно привести подчеркнуто послушных детей, тихих и незаметных, что отнюдь не является признаком их душевного благополучия и гармоничности Я. Третья переменная — главные потребности и мотивы героя. Фактически все выделяемые авторами переменные для анализа вытекают из концептуальной схемы Г. Меррея: герой — его потребности — давление среды. С. и Л. Беллак считают, что основной задачей, стоящей перед психологом на данном этапе анализа, является определение того, в какой степени потребности героя имеют отношение к многогранной личности испытуемого, а также выяснение взаимосвязи личностных особенностей ребенка с его поведением, проявляющимся в ситуации обследования. Например, если о ребенке известно, что он пассивен и застенчив, а его рассказы переполнены агрессией, то компенсаторная природа фантазий очевидна. Сами потрбности героя рассказа должны, по мнению авторов САТа, изучаться с учетом всего многообразия мотивов и в рамках широкого понимания проекции и апперцептивного искажения. С. и Л. Беллак предлагает ввести различие на истинные потребности (нa которые может указывать реализм в описаний, большое количество деталей и пр.) и слабоструктурированные потребности героя, в меньшей мере связанные с реальными потребностями испытуемого, и на основе их определения становится возможным реальное прогнозирование поведения. При этом специальной задачей видится разработка диагностических критериев дли обнаружения истинных потребностей, так, если присутствует явный реализм в описании потребностей, то присутствует большая вероятность проявления их в реальном поведении. Как видим, данная проблема имеет прямое значение для прогнозирования поведения, что в разных контекстах неоднократно подчеркивается С. и Л. Беллак. На взгляд С. и Л. Беллак (1973), особое значение в данном контексте будет отводиться изучению эго-функций. Основными из которых являются: диагностика реальности (куда включаются различие между внешними и внутренними стимулами, точность восприятия (включающая ориентацию во времени и в пространстве и интерпретацию внешних событий) и точность диагностики внутренней реальности (осведомленность о внутренних состояниях); кара — готовность к вероятным последствиям направленного определенным образом поведения, предвосхищение неодобрения и несоответствия; чувство реальности мира и Я — переживания знакомства с собственным телом, переживание внешних событий как реальных, уровень развития чувства Я и самоуважения, уровень, отражающий, насколько Я-репрезентация отделена от объект-репрезентации; регуляция и контроль мотивов и импульсов; оценка мыслительных процессов; специфика объектных (или межличностных) отношений — особенности отношения к другим, степень, в которой существующие объектные отношения служат зрелым целям настоящего, уровень восприятия личностью других как самостоятельно существующих, а не как продолжения себя, степень поддержания постоянства отношений; оценка адаптивности и эффективности защит и т.д. В дальнейшем, в качестве значимых отмечаются персонажи, предметы и обстоятельства, включаемые в рассказ, а также, напротив, игнорируемые испытуемым. Далее, С. и Л. Беллак вводят понятие среды и представления об окружающем мире, которая в зависимости от атмосферы рассказа может быть охарактеризована двумя-тремя прилагательными, например — опекающая, враждебная, агрессивная и пр. Помимо этого подчеркивается значимость описания видения ребенком персонажей и его реакций на них (например, симбиотические, аналитические, орально зависимые, амбивалентные реакции в зависимости от стадии развития личности; важны и описательные определения — отношения поддержки, соревнования и т.п.). Особо выясняются основные конфликты ребенка и сопутствующие им защиты (здесь важен возрастной аспект), а также природа основных страхов, среди которых наиболее значимыми являются — страхи, связанные с физической опасностью, возможностью наказания, отсутствием или утратой любви и опасностью быть покинутым. Помимо этого дается оценка адекватности супер-эго (специально оценивается мера его строгости) и общая оценка интегрированности эго, т.е. того, насколько ребенок способен на компромисс между мотивами и требованиями действительности, с одной стороны, и командами супер-эго, с другой. В последнем случае опять-таки уделяется большое внимание адекватности решения проблем героем рассказа. Итак, рассуждения и последующие интерпретации в основном ведутся в рамках с одной стороны оппозиции "реальное поведение — потребности", которые таким образом могут или проявляться или не проявляться, а с другой — с точки зрения искажения реальности, которая может восприниматься либо точно, либо различными способами искажаться. Для нас важен несколько другой полюс отношения к проективному материалу, мы исходим из признания внутреннего мира ребенка как чего-то данного, и делаем акцент на изучении его внутренней динамики, механизмов функционирования Я. Как можно заметить, основные пункты интерпретационной схемы С. и Л. Беллака практически не отличаются от схемы для анализа ТАТа, и в этом смысле представляется недостаточным акцент на своеобразии детской проективной продукции в отличие от взрослой. Кажется совершенно необходимым изучение динамики взаимоотношения восприятия и рассказа, особенно для маленьких детей, где восприятие может играть ведущую функцию. Хотя отдельные вкрапления анализа восприятия присутствуют в приведенной схеме, тем не менее, способ его изучения сводится в основном к оппозиции "соответствие объективному стимулу — несоответствие". Феноменологический анализ восприятия, а также его динамика, остаются вне внимания авторов, что сразу же делает закрытым для исследователя возрастной диапазон от 2,5 до 4 лет, поскольку в этом возрасте именно процесс восприятия и специфической "коммуникации" со стимулом оказывается ведущим, и это значительно контрастирует с относительной бедностью рассказа. Вместе с тем, в схеме С. и Л. Беллака формулируется и, близкая нам, общая интенция в исследовании, отражающая более широкие соответствующие тенденции в психоаналитически ориентированной психологии, а именно: переориентация исследовательского фокуса к изучению Я. Из изложенного материала становится понятным, что в проективной методологии по-прежнему актуальными являются две центральных проблемы — проблема проведения и рефлексии самого метода и проблема понимания и интерпретации получаемых в нем результатов. Первая проблема была обсуждена нами ранее в соответствующих раздел ах. Вторая проблема, на наш взгляд, требует обращения к смежным дисциплинам (семиотике, структурализму, герменевтике), которые важны в плане извлечения опыта видения текста и его понимания. Для начала мы обратимся к культуре анализа текстов в рамках семиотики и структурализма, а далее перейдем к проблеме понимания и его принципов в контексте герменевтики. Не претендуя на полноту охвата этого проблемного поля (это задача отдельных работ), мы будем выделять лишь те положения, которые используются нами, в русле которых строятся размышления. В данной работе также не ставится задача приведения этих направлений к какому-то синтетическому единству. |