Хорькова-учебник. Учебное пособие для вузов. М. "Издательство приор", 1998. 496 с. Isbn 5799000560 Рецензенты

• Название: Учебное пособие для вузов. М. "Издательство приор", 1998. 496 с. Isbn 5799000560 Рецензенты
• Анкор: Хорькова-учебник.doc
• Дата: 28.12.2017
• Размер: 2.47 Mb.
• Имя файла: Хорькова-учебник.doc
• Тип: Учебное пособие; #13379
• страница: 39 из 47

Мелкое производство и торговля были особенно сильны там, где нужно было обслужить множество мелких потребителей, бы­стро приспосабливаться к конъюнктуре рынка. Выгодным было частное предпринимательство и при сезонных работах. Частная торговля являлась посредником между государственными пред­приятиями и потребителем. Ее преобладание на рынке превра­щало частный сектор в важнейший фактор формирования уровня цен. В результате без учета цен частной торговли оказывалось невозможным регулировать зарплату рабочим, определять цену на готовую продукцию и сырье. Хотя в 1922 г. еще чувствовалась боязнь бывших крупных торговцев начать большое дело, но тем не менее возникавшие оптовые объединения, как правило, нахо­дились в руках опытных коммерсантов.

Отличительной чертой развития частной торговли в первый период НЭПа было сосредоточение ее в городах. В деревне и до революции торговый оборот составлял 10 % от общего. В де­ревне преобладали базарно-ярмарочная торговля, скупка через агентов и неорганизованный товарообмен между самими кре­стьянами. Но даже при таком ограниченном предложении то­варов спрос на них в деревне был еще ниже предложения, так как крайне низкой была покупательская способность крестьян в результате падения товарности сельского хозяйства. За 1922 -23 гг. "деревня купила всего на 400 млн. рублей промышленных товаров, то есть всего по 3 руб. 60 копеек на душу населения в среднем. И это при громадной нужде крестьян в одежде, обу­ви, орудиях, машинах, материалах. Если бы каждый крестьянин купил всего по одной паре обуви для себя и своей семьи, то получалась бы гораздо большая сумма". "Сельское население, составлявшее и ранее основной контингент потребителей ма­нуфактуры, в силу сокращения размеров своего хозяйства должно было почти все доходы свои употребить на питание и лишь ничтожную долю на одежду. Положение ухудшалось еще больше в связи с постигшим значительную часть страны голо­дом. То же следует сказать и о рабочих, которые могли тратить на одежду едва 8 % своего бюджета. Что касается среднего го­родского обывателя, то он почти весь ушел на службу в совет­ские учреждения, на государственное снабжение и как само­стоятельный покупатель мануфактуры почти не играл роли; Таким образом, покупательная способность рынка, несмотря на четырехлетнее мануфактурное голодание, была все же слишком низка для поглощения даже того небольшого, сравнительно с довоенным, количества мануфактуры, которую промышлен­ность могла дать на рынок".

К началу 1923 г. городской спрос был удовлетворен, и встал вопрос о сбыте в деревне. Но крестьяне, как отмечено, не мог­ли покупать. Деревня жгла лучину, а в Баку и Грозном встала проблема хранения не находившего сбыта керосина, и не столько потому, что цена предложения была слишком высока, а потому, что низка была покупательная способность: народу не давали заработать себе на жизнь. Значительная часть посевных площадей страны обрабатывалась примитивными орудиями - cохой, косулей, сабаном, - современный сложный инвентарь ржавел на складах. Даже наиболее ходовой товар, мануфактура оседала на полках магазинов.

Если до войны за плуг крестьянин платил 6 пудов пшеницы, то в 1924 г. - 24 пуда, за сенокосилку - 125 пудов и 544 пуда соответственно. Для сбыта продукции сельского хозяйства по­сле введения государственной монополии на внешнюю торгов­лю отсутствовал внешний рынок, который позволил бы прода­вать за границу продукты, тем самым подняв цену на хлеб и сельхозпродукты на внутреннем рынке. Это было бы выгодно и для рабочих - если бы крестьяне смогли покупать промышлен­ные товары, рабочим могла бы быть повышена заработная плата.

Но заготовительная компания 1922 - 23 гг. характеризовалась неуклонно падающим уровнем заготовительных цен на важней­шие товарные крестьянские продукты, в первую очередь хлеб. Чисто внешне это выглядело как забота об интересах рабочих, но на самом деле нарушало весь экономический процесс.

Обирание деревни для промышленности консервировало высокую себестоимость промышленных товаров и позволяло достигать промышленного уровня рентабельности и восстанов­ления оборотного капитала без всяких усовершенствований и внедрения техники. От этого также в конечном итоге страдали рабочие. Много средств шло на государственный аппарат, кото­рый "управлял" промышленностью, а через нее и торговлей.

Как известно, предложения о рынке и свободных ценах вы­сказывались и внутри лидеров правящей партии. Так, Г. Л. Пя­таков и В. М. Смирнов считали, что вмешательство государст­венного аппарата в регулирование цен при условиях НЭПа не­допустимо. Поскольку цены на сельхозтовары определяет (насколько допускали) свободный рынок, цены на промтовары должны выравниваться тоже по рынку. Другая политика вредна и губительна для промышленности.

Но решено было цены все же "регулировать". Продажная и закупочная цена призваны были служить проводниками клас­совой политики, регулирующими темпы развития различных социальных секторов народного хозяйства. Г. Л. Пятаков в ка­честве противника регулирования цен говорил: "...страна пошла на снижение цен, при условии недостаточного производства, товарного голода, относительного недопроизводства легкой ин­дустрии".

В Постановлении ЦК и ЦКК от 5 декабря 1928 года правиль­но оценивались недостатки взаимоотношений промышленности и торговли, как важнейших составляющих экономики: "Если сбыт встречал за последний год все большие и большие затруднения, то это объясняется в огромной степени чрез­вычайно высокой производственной себестоимостью продуктов, чрезвычайно высокими накладными торговыми расходами в сочетании с недопустимыми методами преувеличенного ис­числения цен за счет потребителя. В основе этих затруднений лежат непропорциональность и несогласованность различных элементов государственного хозяйства между собой и рынком, и нерациональная и недостаточная постановка промышленных и торговых предприятий и их операций, в частности, неумение наших все еще бюрократических торговых и кооперативных организаций проложить себе дорогу к крестьянскому рынку". Но эти трудности рассматривались как временные, а не прису­щие огосударствленной экономике. Главные причины находили в неорганизованности хозяйства, а методами лечения выбира­лись улучшение работы хозяйственных организаций, совершен­ствование контроля, укрепление плановых органов, то есть, в конечном итоге, насилие над экономическим процессом.

"Регулирование" в принципе всегда означает повышение цен, так как у производителя нет конкурентов, и он диктует цены, в то время как сам не заинтересован не только в качестве товара, но и в самом его производстве. При искусственном снижении цен государством положение делается еще хуже -товары исчезают из торговли и их становится невозможно ку­пить ни за какие деньги. В этом обвиняются "частник" и "спекулянт", и государство даже быстрее, чем ему хочется, вы­ражая "интересы масс", вытесняет из торговли частный торго­вый аппарат.

В самый разгар НЭПа один из виднейших лидеров государ­ства В. В. Куйбышев говорил на 12 Московской губпартконференции (16 мая 1924 года), что у Центросоюза до осени 1923 г. "не было никакой решительной линии по борьбе с частным капиталом, отношения Центросоюза с частным капиталом бы­ли очень добросовестными и мирными, между тем как из при­роды кооперативных органов вытекает, что эти отношения должны были быть отношениями лютой борьбы не на жизнь, а на смерть". Проявлением этой борьбы было снижение коопера­тивных цен с ноября 1923 г. по январь 1924 г. на 10 - 30 %, иногда они были ниже, чем у частника, хотя раньше было на­оборот. Причина такого экономического чуда крылась во вне­дрении налоговых льгот кооперативам, выплачивании кредитов из бюджета, которые оплачивал тот же потребитель, но другим путем. Внешне это выглядело как забота государства о народе, а главным врагом становился частник. Когда крестьяне хотели приобретать дешевые кустарные изделия, а не дорогие государ­ственные, этому чинились препятствия, чтобы не допустить эксплуатации народа. На самом же деле деньги, отданные частнику, прошли бы мимо государства.

Между тем предприниматели забирались в глухие уголки сельских районов, где не существовало даже кооперативных магазинов. В 1925 - 26 гг. в 26 % деревень действовали только частные торговцы. Они вели заготовку сырья, сбывали про­мышленную продукцию. Кооперация не хотела заготавливать дешевые сельскохозяйственные продукты, а продавала только дорогие промышленные. Но и такая зависимая от экономической политики кооперация недолго была относительно самостоятельной: следующим шагом было огосударствление кооперации, так как регулировать цены можно только держа все в одних руках.

В торговле в период НЭПа постепенно складывалась проти­воречивая и очень неудобная для потребителя ситуация: доро­гие и некачественные государственные товары были малодос­тупны и мало привлекательны для покупателя; когда же путем экономических махинаций цену на товар снижали ниже ры­ночной - он вообще исчезал из продажи. Тогда частный мага­зин был единственным местом, где можно было купить дефи­цитные или нормированные товары.

Основная масса частных торговцев имела доход от разницы между покупной и продажной ценой за вычетом издержек об­ращения. В капиталистических странах обычно доход устанав­ливался на уровне производителя. В России в середине 20-х годов доход торговцев был выше, чем у производителей. Подав­ление торговли привело к ее господству.

В условиях более свободной торговли на протяжении 1923 - 25 годов соотношение розничных государственных и частного сектора цен было устойчивым. Свободные цены не­намного превышали государственные: сельскохозяйственная продукция - на 5 - 10 % дороже, промышленные товары - на 15 - 20 %. С 1926 - 27 гг. из-за недостатка продукции, а также в качестве платы за страх у торговцев, цены в частной торгов­ле стали расти, в то время как в государственных и коопера­тивных магазинах они оставались такими же или снижались.

Особенно поднимались цены хлеба, и в 1926 - 29 гг. его продавали уже в 2,3 раза дороже, а в Москве - в 3,2 раза. Одно­временно с ростом денежной массы рос спрос на товары. В 1926 году неудовлетворенный спрос на хлопчатобумажные ткани составлял 160 - 200 млн. рублей, на обувь - 700 млн. руб., на шерсть - 40 млн. руб., металлоизделия - 500 млн. руб.

На частном рынке стала преобладать "цена преломления". Суть этого явления в том, что "если спрос на данный вид товаров больше, чем предложения, то, в известных границах, один поку­патель стремится перебить другого и поднимает, таким образом, для всех покупателей цену товара выше его рыночной стоимости, в то время как продавцы, с другой стороны, совместно стараются продать товар по высокой рыночной цене". Господство на рынке "цены предложения" позволяло предпринимателям перераспре­делить в свою пользу доходы населения. Население пере­плачивало предприятиям сверх стоимости этих же товаров в государственной и кооперативной торговле 700 млн. руб. в год. В результате сокращение товарооборота частного сектора не приво­дило к уменьшению доходов предпринимателей. За 1927 - 28 гг. оборот снизился на 23,8 %, а их прибыль возросла на 7,8 %. Но предприниматели не могли этими деньгами распорядиться, вло­жить в производство или потребление; деньги не работали в эко­номике, выключались из оборота.

Распределение ресурсов частного сектора по отраслям про­мышленности и предметам торговли определялось конъюнкту­рой рынка. Предприниматели охотно вкладывали средства туда, где ощущался недостаток сырья, товарный голод (кожевенное, маслобойное, мукомольное производство, торговля мануфакту­рой). Чем острее был дефицит, тем выше прибыль частника. Государство, подавляя частника, создавало ему наибольшие спекулятивные прибыли. С другой стороны, частник, мобильно перебрасывая капиталы и прилагая усилия, мог ликвидировать любой дефицит.

Как только экономические связи между секторами общест­венного хозяйства насильственно разрывались, в народном хо­зяйстве возникали кризисные явления. Так было в 1924 -25 годах, когда был взят курс на реализацию продукции госу­дарственной промышленности только через кооперативы. Удельный вес частных лиц в обороте снизился с 14,7 % до 2,1 %. В результате возникла особая категория лиц (из простых людей), которые выстаивали очереди у московских магазинов и тут же переплавляли товары частным торговцам. Те отправляли его в провинцию, где дефицит был острее, а цены выше. В не­которых случаях товар партиями закупали непосредственно в государственных торгах и кооперативных союзах. Непосредст­венно с фабрик и через оптовую торговлю частный предприни­матель получал 10,7 % всего объема производства, но доля его в снабжении составляла 40 %. Перепродажи привели к ухудше­нию снабжения, росту цен, взяточничеству. Был издан специ­альный приказ со борьбе с корыстными преступлениями по линии ВСНХ, подписанный Ф. Э. Дзержинским. В условиях тотального контроля легальных возможностей для улучшения жизни, обогащения не существовало. Поэтому история накопле­ния в СССР была историей воровства в разных формах и видах. При таких обстоятельствах складывался национальный ры­нок периода НЭПа, который характеризовался значительными разрывами, несогласованностью в уровнях различных видов цен, а также их территориальной и внутривидовой дифферен­циацией. Этому способствовало отсутствие достаточных запасов товаров, ослабление межрайонных связей. Например, гонения на частную торговлю оставляли целые сельские районы без то­варов, так как их обслуживали только частные торговцы. Ле­гальный внутренний рынок состоял из обособленных самостоя­тельных частей, спрос и предложение на нем были разобщены, не было понятия "рыночной цены". На развитие (вернее, на плохое развитие) внутреннего рынка Советского государства значительное воздействие оказало введение монополии внеш­ней торговли. Отсутствие свободного обращения товаров обу­словило уменьшение зависимости внутренних цен от мировых, что снизило значение стандарта мировых цен. Из-за отсутствия единого рынка затруднялось создание достаточных стимулов к развитию производства и повышения его товарности.

В таких условиях спасением было появление регулирующих хозяйственных органов - товарных бирж, на которых за­ключались сделки между государственными предприятиями, кооперативными организациями, частными торговцами и про­мышленниками. Здесь устанавливались единые, рыночные це­ны на продукцию, производился обмен товарами. Биржи в условиях НЭПа более или менее успешно регулировали промышленную и торговую, частично предпринимательскую деятельность, но сами не были, как прежде, свободными пред­принимательскими организациями, а были тесно связаны с государством, хотя в чем-то и независимыми.

Первая нэповская биржа была открыта в 1921 г. в Саратове, затем и Центральная в Москве. Биржевой оборот сначала был слабым: биржи саботировались государственными хозяйствен­ными организациями. В 1923 г. было принято специальное по­становление Совета Труда и Обороны "О товарных биржах". В тот момент действовала практика полного устранения частных лиц и предприятий из сферы биржевого оборота, поэтому обращение ВСНХ объясняло, что частников отстранять не надо. В 1923 - 25 гг. на долю частных предприятий приходилось 14 -16 % от всех покупок и 6 - 9 % продаж, через биржи проходило до 80 % всей оптовой торговли, оборот составлял 3 млн. руб.

Необходимость существования бирж выражалась в быстром расширении биржевой сети: в 1923 г. - 70, в 1924 г. - 100, в 1926 г. - 114 бирж. Биржа внедряла наиболее рациональные навыки и методы торговли, оздоравливала рынок. Взаимоотно­шения бирж с торговыми организациями характеризовались добровольностью и коммерческим интересом. Был восстанов­лен институт биржевых маклеров, занятых посреднической работой с товарами, нуждающимися в рыночном выявлении спроса и предложения, их профессиональная работа смягчала дефицит. Кредитнофинансовая деятельность получила некото­рое развитие. Выдачу ссуд и учет векселей промышленников и торговцев осуществляли 300 (в лучшие времена) обществ вза­имного кредита, капитал которых складывался из взносов их членов; до революции этих обществ было 1177.

Проект Торгового Свода в 1923 г. содержал разработки за­конов о торговых предприятиях, о торговых сделках, об ис­ключительных промышленных правах, о деталях торговли, о несостоятельности, об акционерных обществах с участием госу­дарственного капитала, о товариществах с ограниченной ответ­ственностью. Юридический характер носило и оформление сделки с указанием всех ее условий в виде маклерской запи­си, - маклер обладал правами нотариуса. Это способствовало эффективному действию арбитражных комиссий биржи в за­щиту коммерческих интересов торгующих.

В 1924 г. было выявлено соотношение спроса и предложе­ния на ходовые товары и обеспечено формирование относи­тельно устойчивых цен. Функционирование вспомогательных институтов бирж содействовало не только удешевлению и оздо­ровлению товарооборота, но и создавало систему информации о реальном обращении товаров в масштабе всего националь­ного рынка. Организованный таким образом рынок 20-х гг. был более самостоятелен и независим от государственных цен. Та­кой рынок может создавать свои тенденции в движении цен -повышения и понижения, рост же государственных монополь­ных цен устойчив.

Дальнейшее развитие организованного устойчивого рынка требовало ослабления административного вмешательства в ре­гулирование экономических процессов. В деле организации рынка государственные органы не могут конкурировать с бир­жами и подменять их вследствие чрезмерной сложности и громоздкости, а также несовершенства государственного механиз­ма для конкретной работы на рынке.

Государственное регулирование могло выражаться в право­вой защите коммерческого интереса каждого из торгующих, в планировании и проведении общих мероприятий, способство­вать устранению препятствий на пути здорового товарооборота и установлении правильной рыночной цены. Товары, поступающие в торговую сеть по сниженным, государственным це­нам, минуя биржи, становились объектом спекуляции, а сни­жение "не доходило" до потребителя, оставаясь в каналах товаропроизводящей системы.

Но с 1924 г. постепенно усиливается курс на монопольные цены и госторговлю, хотя угроза со стороны частного капитала отсутствовала (15,5 % биржевого оборота в 1923 г.). Постепен­ное вытеснение скупщика и торговца, посредников в торговле, ставило под сомнение существование самих бирж как органа регулирования цен. В 1927 г. из 70 оставшихся товарных бирж было ликвидировано 56, а вскоре и остальные. В конце 1927 г. было запрещено плановое снабжение частных предприятий и предоставление им ссуд. По мере того, как расширялась сфера действия административных методов регулирования экономи­ки, ликвидировались хозяйственные органы, через которые осуществлялось взаимодействие общественного и частного сек­тора. К 1930 г. закрылись общества взаимного кредита.

В условиях хозяйственных затруднений в конце 1920-х гг. основной задачей являлось не увеличение сбыта и улучшение снабжения, а более или менее равномерное распределение имевшихся запасов. Исчезает экономическая потребность в существовании частной торговли. Основными методами регу­лирования сферы обращения становились порайонные планы заводов и генерального договора между промышленными и торговыми организациями, которые устанавливали - где, в ка­ком количестве и по каким ценам должна реализовываться та или иная продукция. Возникла и укреплялась практика внеры­ночного распределения ряда промышленных товаров, которая постепенно распространилась на все важнейшие предметы потребления.

Предприниматели пытались компенсировать утрату контак­тов с государственным сектором экономики, создав "замкнутый круг" внутри частного хозяйства, который нигде не соприкасал­ся с государственным сектором, что исключало контроль со стороны государства, а значит, увеличивало накопления. Этот путь был подорван коллективизацией деревни и кооперирова­нием кустарей и промышленности, введением в 1930 г. высо­кого налога на торговлю продукцией мелкой промышленности. Был у предприимчивых людей и другой путь: восстановле­ние связей частной промышленности и торговли с обобществ­ленным сектором экономики - коррумпирована сотрудников советских финансовых органов.

В том хозяйственном механизме, который стал складываться к концу 1920-х гг., не было места частной промышленности и торговле. Мелкое предпринимательство не исчезло, так как его сохранение было обусловлено объективными экономическими причинами, но отношения в этом секторе стали деформиро­ваться, что привело к возникновению теневой экономики.

Государственный механизм так и не смог, по этой причине, стать целостным, а значит, неэффективным было управление экономикой - какая-то ее часть жила по другим законам. Вся экономическая жизнь России подпала под власть спекулянтов и бюрократов, хотя еще Ленин говорил: "Главные наши враги -спекулянт и бюрократ". И вся дальнейшая хозяйственная исто­рия - это безуспешная борьба с этими врагами, которые явля­ются следствием, а не причиной. Но борьба со спекуляцией шла упорная. Во время НЭПа "давали" лишь до шести месяцев лишения свободы за наиболее хищнические приемы частной торговли, в конце 1930-х спекулянтов уже карают десятью го­дами концентрационного лагеря без амнистии; в дальнейшем борьба с мелкой спекуляцией шла непрерывно, пытались за­крыть малейшие лазейки для ее новых и новых видов. Но так никогда это зло и не было побеждено.

Характерное для периода НЭПа в стране описание торговли в г. Ижевске оставлено очевидцем тех времен.

В начале 1920-х купить на рынке можно было практически все: монпансье, пирожные, шелковые чулки, мраморный умы­вальник, апельсины, французские булки, овес, гречку, воблу, которой тогда считалась "сорной " рыбой. На прилавках - ово­щи, мед, сметана. Китайцы-коробейники с черными косичками торгуют воздушными шарами, сладостями, опиумом (изпод полы), показывают за деньги фокусы. Один из них - Ван-Ли (русские звали его Василием Ивановичем) - торговал собствен­ным пивом в своем же ларьке на Моклецовском переулке. Ван-Ли стал одним из самых последних (1936 г.) "нетрудовых эле­ментов" Ижевска.

На Сенной площади - лавки, ларьки, мастерские: мебельно-матрацная мастерская, артель "Слепой труженик", артель без­работных по производству фруктовых вод и мороженого, гробовая мастерская "Траур". Игрушечный магазин "Кизили" выра­батывает из папье-маше и гипса разрисованные масляной крас­кой статуэтки, игрушки. Артель "Молодежь" продает пряники "в неограниченном количестве и разных сортов", а торговая компания братьев Ахуна, Муллаяна и Мухамедхана Мукминовых - обувь.

Развелись карманники, они шныряют в узких проходах ме­лочных рядов, где продают белый хлеб, нитки, иголки. Дере­венские - основные жертвы жуликов. Обыгрывают в "орлянку" подвыпивших граждан. По городу ходят фальшивые деньги. В июне 1922 г. обнаружили две фальшивки - грубо нарисованные облигации пятимиллионного достоинства.

Кроме Сенной, мелкая торговля идет вовсю и в других частях города. Торгуют горячими пирожками и дымящейся кар­тошкой у Масловых, Угольных, Казанских ворот, на Долгом мосту. Многочисленные магазины сосредоточены в центре. Вы­вески говорят о характере торговых предприятий: "Л. Бер. Мас­терская дамских шляп", "Музыкальная мастерская "Лира", "Фруктовые воды Богомолова", "Шляпы мастерской Шульгоф", "Артель евангелистов им. Льва Толстого", "Колбасная мастерская "Равенство", "Красная трикотажница", "Бакалей­ные, фруктовые и кондитерские товары X. Танеева и К°", "Мастерская часов Вейхман".

Споро работал "Рыбторг Гатиатуллина, Домрачева и К°". В 1927 г. их оборот составлял 2 млн. руб. Икра, балык, севрюга закупались нэпманами на Волге. В конце 20-х гг. Гатиатуллин вынужден был сдать "дело" государству и уйти в пильщики дров на фабрику-кухню № 1.

Приезжающие в Ижевск в отпуск или командировку из других городов обязательно увозили с собой ижевскую колбасу, потому что по качеству и богатству ассортимента она превосхо­дила колбасу многих других городов страны. Летом по улицам города ездили конные белые тележки на колесах с надписью "Мороженое". Здесь же продавали ситро, квас, пиво, морс...

Мелкое предпринимательство и торговля напоминают кар­тину торговли городов и рынков периода Киевской и Новго­родской Руси. Но даже эти примитивные формы свободной хозяйственной деятельности отрадны, по сравнению с пустыми полками и неистребимыми очередями периода государственной торговли. Невозможен был бы и голод 1930-х, и продовольст­венные и товарные трудности позднейших времен.

Предпринимательство в промышленном и сельскохозяйст­венном производстве в благоприятный период НЭПа было еще более условным и затруднительным, чем в торговле. В деревне до создания колхозов главной производительной силой оставалось значительно поредевшее кулачество. При рутинном характере сельскохозяйственного производства, а главное, при незаинте­ресованности в увеличении продукции бедняки и середняки могли кормить город и государство только своим трудом и при постоянных экспроприациях излишков. Принципиальной заин­тересованности в расширении производства и производстве большего количества продуктов не дал и нэповский продналог. Богатеть и вкладывать средства в землю и орудия труда, улучшать условия своей жизни - это значит превращаться в кулака, эксплуататора, со всеми вытекающими последствиями. Деревня сама часто голодала при существенной аграрной пере­населенности.

Кулачество было частично экспроприировано в ходе Ок­тябрьской революции и Гражданской войны. Совершенно вер­но, что мелкотоварное производство рождает мелкую буржуа­зию, так как человек, имеющий собственность или "дело", не может не стремиться расширить его, улучшить свое благосос­тояние, а, значит, богатеть и превращаться в эксплуататора.

В дореволюционный период кулачество составляло 15 % крестьян, имело 37 % земель, 1/2 лошадей, 1/2 средства произ­водства и посевов. Оно нанимало 1 млн. батраков и поденщи­ков, давая работу и средства к существованию крестьянам, не имеющим возможности вести собственное хозяйство. В ходе продразверстки количество кулаков сократилось в 3 - 4 раза.

К середине 1920-х гг. предпринимательские кулацкие хозяй­ства наращивали свою мощь, несмотря на систему мер их огра­ничения. Они сдавали в аренду инвентарь и скот, без этого не­имущие хозяйства не могли бы вести свое производство вообще; сами арендовали землю у тех, кто по каким-то причинам не мог ее обрабатывать. Количество зажиточных крестьян стало понемножку увеличиваться, и это было отрадно. В 1924 - 25 гг. кулаки составляли 4 млн. 804 тыс. чел., или 3,3 % крестьянского населения, в 1926 г. - 5 млн. 355 тыс. чел., или 3,7 %, в 1926 - 27 гг. - 5 млн. 859 тыс., или 3,9 %. Распре­деление кулаков по территории страны было неравномерным - меньше пострадали богатые крестьяне в Сибири и на Украине.

Массовые статистические источники показывают абсолют­ное преобладание кулацкой группы в промыслах предпринима­тельского типа. Предпринимательство выражалось во владении заведениями, связанными с промышленным производством, имеющими значительное оборудование; в работе на заказ, с привлечением наемной рабочей силы на базе использования избыточных средств производства в хозяйстве. Эти предприятия были заведениями по первичной обработке сельскохозяйственной продукции - мельницы, крупорушки, маслобойни и т. д. В Центральном промышленном районе 3/4 кулацких хозяйств имели предпринимательские неземледельческие занятия.

Кулаки давали людям работу и дополнительный заработок (речь могла идти только о справедливости оплаты), создавали производство товаров на продажу, а, значит, снижали цены, обеспечивали и себя. Именно путь свободного производства про­дукции - единственный путь к появлению товаров и к снижению цен, а не призывы к сознательности не повышать цены.

Между зажиточными и другими крестьянами создавались объединения - супряги, по найму-сдаче инвентаря, совместно­му пользованию средствами производства. Из этой формы ор­ганизации, основанной на взаимовыгодном договоре независи­мых сторон, могли бы вырасти различные формы кооперации.

В середине 1920-х гг. учтенные доходы предприниматель­ской группы превышали доходы бедняков в 4 - 5 раз, а серед­няков в 2 - 2,5 раз; эта разница не являлась баснословной. По­ловина кулаков давала деньги в долг.

Вытесняемое из торговли кулачество направляло большую часть своих средств в сельскохозяйственное производство с применением рабочей силы. Так как земля была поделена меж­ду крестьянами поровну, кулаки сдавали внаем лишний инвен­тарь, скот, арендовали недостающую землю. Кулак приспосаб­ливался к новому строю, был к нему лоялен в большинстве своем, но это не свидетельствовало о его особой "хитрости" или "перемене политических средств борьбы", а только о жела­нии жить лучше. Кулаки, как и все люди, стали браться за ору­жие, когда их хотели переучивать жить и хотели научить не работать.

Сельская буржуазия находила поддержку в лице теперь уже известных аграрных теоретиков. К концу 1920-х гг. сложилась система взглядов на развитие экономики деревни: от крупно­предпринимательских до поддержки зажиточных середняков, нашедшая выражение в "теории производительных сил" Конд­ратьева, концепции "семейно-трудовой кооперации" Чаянова, в бухаринской идее "мирного врастания кулака в социализм".

Но общественное развитие пошло другим путем. В ходе хлебозаготовительной кампании 1928 - 29 гг. у кулаков было изъято 150 млн. пудов хлеба. Деревенская буржуазия агитировала сельское население создавать "крестьянские союзы" против активистов партийного и советского аппарата.

Поставленные в невыносимые условия, когда приобретен­ное своим трудом отнимали - и только поэтому! - кулаки бун­товали. В 1929 г. было убито 10 тыс. активистов социали­стического строительства, которым дали в руки оружие и внушили, что по классовому признаку они могут отнимать чужое. В 1929 г. было 1300 кулацких или организованных кула­ками выступлений. Были среди кулаков и кровопийцы, и те, кто использовал бедственное положение людей, то есть то, что Ленин определил как "азиатское надругательство", но, судя по всему, и беднота была не лучше, соглашаясь участвовать в жес­токих, неразумных экспроприациях.

С этого времени изживание кулака ("чтобы не было бога­тых") пошло полным ходом. В 1927 г. 3,6 % крестьян-кулаков лишили избирательных прав ("лишенцы"), в 1929 г. - 4,1 %. Были лишены права голоса в кооперации лица, "применяющие наемный труд с целью извлечения прибыли, а также живущие на нетрудовые доходы".

Постепенно усиливался налоговый нажим. Установка была дана еще в 1919 г.: "с бедных крестьян - ничего, с середняка умеренно, с богатого - много". В 1926 г. сельскохозяйственный налог в общей сумме всех платежей с бедняцко-середняцкой группы составлял 4,9 %, с предпринимательской группы -39,4 %; то есть кулаки поддерживали государство, которое про­тив них боролось. В 1929 г. кулаки заплатили 30 - 45 % налогов (индивидуальное обложение), в то время как 36,8 % маломощ­ных хозяйств было освобождено от налогов.

Аренда земли, чтобы не допустить эксплуатации, разреша­лась в строгих рамках, запрещалась субаренда (сдача третьему лицу). От кулаков крестьяне постепенно переходили в под­чинение государству, как после отмены крепостного права - от помещиков в государственную собственность, или еще раньше , в результате Опричнины и других мероприятий - от бояр во владение государства.

В период НЭПа предпринимательство допускалось в мелком и среднем производстве. Мелкое и в значительной степени среднее производство может нормально и плодотворно сущест­вовать и развиваться только в условиях саморегулирующейся экономики. Попытки регулировать мелкое производство, а именно им было представлено производящее предприниматель­ство в годы НЭПа, означали его разрушение. Все преимущество мелкого производства и состоит в том, что оно быстро перенала­живается, перебрасывает капиталы, реагирует на конъюнктуру.

В начале НЭПа как будто складывались для него благопо­лучные условия. В аренду кооперативам, артелям, товарищест­вам и частным лицам разрешалось сдавать государственные предприятия. Частная собственность не только допускалась, но и поддерживалась на предприятиях мелкой и средней промыш­ленности, однако подчеркивалась необходимость контроля и регулирования со стороны государственных органов. Это оз­начало увеличение контролирующих чиновников, на содержа­ние которых и тратились налоги с этих предприятий. Государ­ство, имеющее большой контрольный аппарат, больше проиг­рывало, чем выигрывало, так как содержание чиновников было дороже, чем выгода от контроля.

Создание частных предприятий не должно было противо­речить социалистическому выбору; должно было приобрести цивилизованный, регулируемый характер, получить социальную направленность. На деле это означало произвольный контроль со стороны государства и никаких гарантий в будущем.

Если бы производственные коммерческие принципы развива­лись последовательно, то получилось бы обычное капитали­стическое развитие, и социализм был бы ни при чем, а это до­пустить было невозможно. Мелкая промышленность включалась в народохозяйственный оборот через систему сбыта и снабжения, а это означало полную зависимость от этой системы.

Гражданским Кодексом периода НЭПа предусматривалось право открывать промышленные предприятия с соблюдением всех постановлений, регулирующих промышленную деятель­ность, право собственности на строения и движимое имущест­во, на промышленные предприятия. Частные предприниматели были обязаны предоставлять в государственные органы сведе­ния о своей хозяйственной работе, изменениях в составе пред­приятий и другие сведения. Была устранена коммерческая тай­на, что делало невозможной конкуренцию.

В 1923 г. хозяев вместе с наемными работниками было 37,8 тыс. чел., в дальнейшем - 65 тыс. чел. Всего рабочих и служащих, занятых в частной сфере, было 420 тыс. чел., а об­щая численность рабочих и служащих - 8 млн. 160 тыс. чел.

Были допущены частные предприятия с числом рабочих до 20 человек. В целом в промышленности частный сектор состав­лял 4 % в первые годы НЭПа, а потом снижался. Большее значение приобрел частнокапиталистический сектор в мелкой промышленности, где получили распространение нелегальные формы капиталистических предприятий. Но и в этом случае удельный вес капиталистических производств не превышал 12%.

Из этих цифр видно, что частный сектор не мог подорвать существующий государственный строй. Но у частного, ком­мерческого производства были свои сильные стороны. Мелкое производство, расширяясь, стремилось к среднему и крупному, что является естественным для активно расширяющегося про­изводства. Частники сосредотачивали денежные и материаль­ные ресурсы и получали тем самым возможность воздейство­вать на экономику. Бесспорными были факты влияния частного сектора, как более экономически сильного, на цены, заготовки сырья, сбыт продукции. Особенно проигрывала госу­дарственная промышленность в условиях инфляции, которая продолжалась до 1924 г., при наличии нескольких параллель­ных валют, находящихся в обращении. Только рынок мог ре­ально определить их действительную стоимость, а не непово­ротливый государственный хозяйственный аппарат.

Новые предприятия не были связаны с дореволюционными, а их создатели были выходцами из мелкобуржуазных слоев. В Петрограде в 1922 г. среди владельцев частных предприятий бывших торговцев было 26,2 %, домохозяек - 28,4 %, ремеслен­ников - 13,4 %, служащих - 5,7 %; 3/4 из них были новыми в предпринимательстве людьми. Накопления они получили в результате торговли и промыслов в период Гражданской войны, некоторые сохранили дореволюционные накопления. Произ­водственная буржуазия могла существовать только при условии кредитования ее государственными банками, снабжения сырь­ем, материалами с государственных предприятий. Отсюда боль­шой риск частных вложений в промышленное производство.

Между тем создание частных предприятий помогло бы госу­дарству разрешить проблему безработицы. В начале 1920-х гг. в Европейской России было 0,5 млн. безработных. Безработица усиливалась в связи с закрытием мелких и средних предпри­ятий, средств на поддержание которых у государства не было, а также в связи с концентрацией промышленности, сокращени­ем штатов учреждений.

Слабо оснащенные техникой, мелкие частные предприятия имели более высокую производительность труда. В Москве,

например, в частных мелких заведениях выработка на рабочего составляла 5,3 тыс. руб. в год, а в целом по промышленности -3,3 тыс. руб. По-видимому, это достигалось не за счет сверх­эксплуатации, так как в первой половине 1922г. из ПО за­бастовок, захвативших исключительно государственные пред­приятия, только одна была на частном предприятии - на коже­венном заводе в Ярославле.

В момент наивысшего развития НЭПа и появления его ре­зультатов, в 1925 - 26 гг., в частном секторе имелись владельцы очень крупных состояний, но их было мало. В Москве и в Ле­нинграде в эти годы было 855 человек, имевших годовой доход свыше 20 тыс. рублей. Основная же масса мелких производите­лей имела доход, сравнимый с зарплатой рабочего фабрично-заводской промышленности, и работала в некооперированном самостоятельном производстве - у кустарей и ремесленников; при этом рабочий день продолжался 10 - 12 часов, а в некото­рых промыслах 14 - 16 час. Постепенно положение кустарей и ремесленников становилось хуже.

Квартирный налог, введенный в конце 1924 г., увеличивал обложение нэпманов на 10,5 %. Квартплата и квартирный на­лог достигали 50 % всех остальных государственных и местных налогов и сборов. По заключению специалистов Наркомфина, налоговая система, сложившаяся к 1925 г., в целом почти не оставляла места для частного накопления. Налоги брались в зависимости от прибыли - нэпманы теряли стимул в расшире­нии дела. В 1926 г., когда частная торговля и промышленность достигли наибольшего подъема, они стали вытесняться. Пре­кратилось кредитование частных предприятий, повысилась арендная плата за помещения, возросли для частников тарифы за провоз грузов на автотранспорте.

Использование частного капитала в государственных целях при таком утилитарном подходе не оправдывало себя, частный капитал скрывался, избегал государственного контроля. Госу­дарственные органы, при широком участии общественности, проводили конфискацию имущества злостных неплательщиков налогов. К 1931 г. частное предпринимательство практически прекратило свое существование в законных формах.

Удачной и перспективной формой сочетания общественного и личного интереса, чуть ли не изобретением НЭПа считается кооперация, но она существовала в России давно. Со страниц журнала "Современник", основанного А. С. Пушкиным, впер­вые прозвучали призывы к гражданам России объединиться в кооперативные союзы. С тех пор кооперативное движение активно и плодотворно развивалось, и в начале века каждый тре­тий россиянин состоял членом кооператива; издавалось 117 газет и журналов потребкооперации. В период НЭПа в кооперативном движении не было главного - свободы и добро­вольности членов кооперативов. Коллективные формы деятель­ности возможны там, где существуют свободные субъекты объ­единения, где предшествующим ходом развития созданы для них все нужные элементы, где они вырастают из бесконечных наслоений предшествующих исторических формаций.

Промышленная и потребительская кооперация была под непосредственным контролем государства, сдавала ему всю продукцию, получала кредиты. Работать в таких кооперативах было можно, улучшать благосостояние, а богатеть нельзя. Но и на такие кооперативы начинаются гонения после речи Сталина в декабре 1929 г. Наступает пора полностью государственных колхозов.

В период НЭПа были попытки сотрудничества с капитали­стическими странами, после революции возлагались большие надежды на технологическое сотрудничество с США. При кон­фискации иностранной собственности на территории бывшей Российской империи в 1918 г. было сделано исключение для собственности американских компаний "Зингер", "Вестингауз" и некоторых других. Позднее Совнарком вел переговоры с крупными американскими промышленниками - о разработке нефти на Сахалине, горнорудных концессиях на Урале. Извест­но плодотворное сотрудничество Советской России с Армандом Хаммером. Менее известен исторический факт передачи Лени­ным через М. Литвинова предложения правительству США о предоставлении ему в аренду военно-морской базы на Камчатке в обмен на техническое сотрудничество. Но в целом идеоло­гические и экономические причины не позволили России в пе­риод НЭПа сотрудничать с капиталистическими странами.

Существует точка зрения, что при определенных обстоятель­ствах результаты НЭПа могли бы быть другими. И на то, что эта точка зрения не была лишена оснований, указывает опыт развития Дальневосточной Республики (ДВР) в 1920-е гг., за­кончившей свое существование 15 ноября 1922 г.

Это было "буферное государство" между Россией и Япо­нией, где у Красной Армии уже не было сил противостоять интервенции. В республике сохранилась частная собственность, допускались к участию в политической жизни эсеры, меньше­вики и представители буржуазных партий. В Конституции ДВР были закреплены свободы слова, печати, собраний, а также стачек - эта свобода "не подлежит никаким ограничениям со стороны государства" (ст. 19). Для малых народов была дана свобода самоуправления. Депутатов Учредительного собрания выбирали тайным голосованием. Большевики во время выборов получили 92 из 382 мандатов.

Положение в ДВР к началу восстановительного периода в 1920 г. было тяжелым: по сравнению с 1913 г. вдвое сократи­лись посевные площади, на четверть уменьшилось поголовье скота, наполовину - валовое промышленное производство. Была практически выведена из строя железная дорога, связываю­щая республику с европейской частью страны. Развал на Транссибе стал благом для ДВР, так как, хотя с "буржуазной демократией" все же было покончено, в хозяйственной жизни порядки почти не изменились. Из Москвы Дальнему Востоку диктовалась только самая общая задача. Средства выделялись всему региону, вложенные в экономику деньги не требовали согласования в Совнаркоме. Для Дальнего Востока НЭП стал не началом новой политики, а продолжением экономической политики ДВР,

К 1924 г. в аренду было сдано 402 золотых прииска. Образо­вались смешанные акционерные общества, в которых государ­ственные учреждения делили паи с предпринимателями. К 1927 г. удельный вес частного сектора в промышленности края составил 26 % - в пять с половиной раз выше, чем в сред­нем по стране.

Было заключено около тридцати крупных договоров с аме­риканскими, японскими и английскими компаниями. Напри­мер, по соглашению 1925 г. с Японией предусматривалось ис­пользование иностранного капитала и оборудования для добычи энергоносителей на Северном Сахалине. Кроме того, плата составляла 15 % валовой добычи на нефтяных месторож­дениях и до 18 % - на угольных. В течение всего восстанови­тельного периода внешняя торговля имела положительный ба­ланс. К 1927 г. экспорт в 1,5 раза превысил довоенный уровень. Доля импорта в потреблении достигла 30 % (по стране в це­лом - 5,6 %).

К 1928 г. валовая продукция промышленности превзошла довоенный уровень в 3,2 раза, хотя помощь центра достигала всего 0,76 % от всех капиталовложений в стране. Молодое госу­дарство давало Дальнему Востоку свободу хозяйствования, рас­поряжения ресурсами, продукцией, рабочими руками.

В первой пятилетке край получил не 0,76 %, а 5 % общих капиталовложений, но за это пришлось расплачиваться свободой. Темпы развития замедлились. Дальисполком теперь распо­ряжался только средствами на сельское хозяйство и соцкультбыт. Все остальное финансирование шло через союзные наркоматы. Наступление на частника кончилось полной победой "в короткие исторические сроки".

Защита принципа свободного предпринимательства не оз­начает, что можно приветствовать все сопутствующие ему об­стоятельства. Само капиталистическое общество озабочено проблемами своего развития. Западному обществу потребова­лось не менее трех столетий сложнейшей трансформации, чтобы дойти до нынешнего высшего качества от состояния ди­кого капитализма, о котором писали его критики и противни­ки. В 1930-е гг. казалось, что эта система зашла в тупик.

Вот характерные высказывания относительно проблем капи­тализма: "Если экономистам не удастся открыть способ заста­вить систему свободного предпринимательства давать удовле­творительные для народных масс результаты, то безусловно усилится тенденция отхода от свободного предпринимательства к какой-либо форме социалистического государства" (Э. Голь­денвейзер, США). "Это правда, что коммунисты могут быть разбиты на поле брани, но это не означает конечной победы свободного предпринимательства и демократии. Конечная по­беда будет достигнута на экономическом фронте тогда, когда свободное предпринимательство и капитализм сумеют доказать рабочим, что они могут обеспечить им большую степень эко­номической безопасности, более высокий уровень жизни и большую свободу, чем другие системы" (П. Кассельман. Канада). В результате рабочих и социальных движений, не в послед­нюю очередь под влиянием русских революций, в результате общего развития цивилизации в развитых странах удалось ре­шить проблему занятости, повышения социальной защищенно­сти, при росте уровня жизни и экономической эффективности. В России, в условиях догоняющего развития, казалось, что этих сложностей можно избежать, используя в качестве рычага государственную власть, достичь того, к чему капитализм шел долго и мучительно. Но изобилие нельзя завезти, как бусы па­пуасам, его надо терпеливо строить самим. Пытаясь избежать самых острых противоречий и ошибок, нельзя отказываться от тех форм жизни, которые естественны человеческой природе.

Частная собственность, свобода деятельности и предприни­мательства, накопление средств к жизни и самостоятельное пользование ими - это атрибуты биосоциальной природы человека. Эти компоненты жизни людей действительно порождают неравенство, неравномерность распределения богатств и связаны не только с лучшими качествами людей, в чем их справедливо уличали сторонники социалистических и других идей. Стремление обеспечить защищенность людей от неспра­ведливостей общества свободного предпринимательства способ­ствовало появлению и широкому распространению марксизма и идей социального равенства и справедливости.

Однако опыт истории, особенно второй половины XX века, наглядно показал: обеспечить социальную защиту от эконо­мической эксплуатации человека человеком проще, чем создать эффективное и справедливое общество на базе так называемой обобществленной собственности. К человеческой природе легче приспособиться и использовать ее для развития, чем переделы­вать, совершенствовать (особенно насильно) самого человека. Можно перевоспитать, запугать одного человека, группу людей, перевоспитать общество невозможно - с каждым новым поко­лением пришлось бы начинать работу сначала. В этом смысле опыт НЭПа давал России шанс, так и не использованный, сочетать мудрость государственного регулирования и эгоизм вечной человеческой природы.