Ивакина Профессиональная речь юриста. Учебное пособие Издательство норма москва, 2010 удк 800 86 34(075. 8) Ббк 67. 7я73 И17 Сведения об
 Скачать 0.55 Mb.
|
|
III Конечно, невозможно считать шаблоны человеческой речи всегда, во всех случаях жизни свидетельством ее пустоты. Без них не может обойтись, как мы знаем, даже наиболее сильный, наиболее творче ский ум. Привычные комбинации примелькавшихся оборотов и слов, стертые от многолетнего вращения в мозгу, чрезвычайно нужны в бы товом обиходе для экономии наших умственных сил: не изобретатьКак будто телеграмму от месткома получил, честное слово! Горе бедного отца мне понятно, я ему глубоко сочувствую, тем бо лее что и я получаю такие же письма. Мне, как и всякому автору книг для детей, часто пишут школьники, главным образом маленькие, пер вого класса. Письма добросердечные, но, увы, разрывая конверты, я заранее могу предсказать, что почти в каждом письме непременно встретятся такие недетские фразы: «Желаем вам новых достижений в труде», «желаем вам творческих удач и успехов...» «Новые достижения», «творческие успехи» — горько видеть эти стертые, трафаретные фразы, выведенные под руководством учителей и учительниц трогательно-неумелыми детскими пальцами. Горько соз навать, что в наших школах, если не во всех, то во многих, педагоги уже с первого класса начинают стремиться к тому, чтобы «канцеляри- зировать» речь детей. В Саратове на улице Степана Разина есть школа № 1. В этой школе есть класс 2 «В». Ученики этого класса прислали мне приветливое письмо, в котором меня поразили такие невероятные строки: «Особенно нам полюбились «Айболит», «Мойдодыр». Ваши книги помогают нам вырасти честными и правдивыми детьми». Несчастные дети, которых уже с самого раннего возраста приучают к казенной брехне. Сказать, что «Мойдодыр», единственная тема кото рого — Надо, надо умываться По утрам и вечерам, — сказать о нем, что он учит «правдивости и честности», значит бесчест но отклониться от истины. У «Айболита» тоже другая тематика, не имеющая ни малейшего от ношения к «правдивости». Но дети, учащиеся 1-й Саратовской школы, приучены к тому, что бы к каждой прочитанной книге, даже не вникая в ее содержание, применять один и тот же фальшивый шаблон. В этом канцелярите их, конечно, невозможно винить. Но нет оп равдания тем педагогам, которые приучают их к штампованной лжи. же каждую минуту новые небывалые формулы речевого общения с людьми! Такие трафареты, как «здравствуйте», «прощайте», «добро пожало вать», «милости просим», «спит как убитый» и проч., мы всегда гово рим по инерции, не вдумываясь в их подлинный смысл1, подобно то му как мы говорим «перочинный нож», невзирая на то, что уже более ста лет никто никаких перьев им не чинит. Но есть такие житейские случаи, когда словесные трафареты не мыслимы. Хоронили одного старика, и меня поразило, что каждый из над гробных ораторов начинал свою унылую речь одной и той же заучен ной формулой: Смерть вырвала из наших рядов... И мне подумалось, что тот древний оратор, который впервые про изнес эту живописную фразу над каким-нибудь древним покойником, был несомненно человек даровитый, наделенный воображением по эта. Он ясно представил себе хищницу смерть, которая налетела на тесно сплоченных людей piвырвала из их рядов свою добычу. Но тот двадцатый и сотый оратор, который произносит эту фразу как привычный, ходячий шаблон, не вкладывает в нее ни малейшей эмоции, потому что живое чувство всегда выражается живыми слова ми, хлынувшими прямо из сердца, а не попугайным повторением за ученных формул. «Нет, — подумал я, — они не любили покойного и нисколько не жалеют, что он умер». Из равнодушных уст я слышал смерти весть, И равнодушно ей внимал я. Но вот попрощаться с умершим подвели его ближайшего друга. Он буквально ослеп от слез. Видно было, что горе у него непритворное. Встав у самого края раскрытой могилы, он молча смотрел в нее, по трясенный отчаянием, и наконец, к великому моему изумлению, ска зал: Смерть вырвала из наших рядов... Вот до чего порабощает ослабевших людей мертвая сила шаблона. Даже самое искреннее, свежее, непритворное чувство выражают они стертыми, стандартными фразами. К счастью, это случается редко, так как в огромном большинстве случаев каждый словесный шаблон — и здесь его главная суть — при крывает собой равнодушие. Шаблонами люди чаще всего говорят по инерции, совершенно не переживая тех чувств, о которых они говорят. Отсюда то «забвение этимологии слов», без которого, как указы вает академик Л. А. Булаховский, жизнь языка невозможна (см. его книгу «Введение в языкознание» (Ч. II. М., 1954. С. 21 и след.)).Поэтому в старое время было так много шаблонов именно в бюро кратической речи, созданной специально затем, чтобы прикрывать на плевательское отношение к судьбам людей и вещей. Подлинная жизнь со всеми ее красками, тревогами, запахами, бур лившая вдали от канцелярий, в ней не отражалась никак. Уводя нашу мысль от реальностей жизни, затуманивая ее мутными фразами, этот жаргон был по самому своему существу аморален. Жульнический, бес честный жаргон. Потому что вся его лексика, весь его синтаксический строй представляли собою, так сказать, дымовую завесу, отлично при способленную для сокрытия истины. Как и все, что связано с бюро кратическим образом жизни, он был призван служить беззаконию. Вспомним хотя бы казенную бумагу, название которой воспроизво дится Герценом: «Дело о потере неизвестно куда дома волостного правления и об изгрызении плана оного мышами». Конечно, и сама по себе отвратительна формула этого чиновничье го жаргона: эта «потеря неизвестно куда», это «изгрызение плана», но в тысячу раз отвратительнее то, что крылось за этим жаргоном. Ведь дело шло о чудовищной краже: в городе среди бела дня, на глазах у всех жителей был похищен огромный дом, и, чтобы упрятать следы преступления, чиновники уничтожили те чертежи, на которых был изображен этот дом, и свалили свою вину на ни в чем не повинных мышей. Такие воровские дела сплошь и рядом скрывались за дымовой за весой канцелярского жаргона. Какой удобной ширмой для злостных очковтирателей может слу жить штампованная казенная речь с ее застывшими словесными фор мулами, очень наглядно показано в великолепном гротеске Ильфа и Петрова: «Задание, например, следующее: Подметайте улицы. Вместо того чтобы сейчас же выполнить этот приказ, крепкий па рень поднимает вокруг него бешеную суету. Он выбрасывает лозунг: Пора начать борьбу за подметание улиц. Борьба ведется, но улицы не подметаются. Следующий лозунг уводит дело еще дальше: Включимся в кампанию по организации борьбы за подметание улиц! Время идет, крепкий парень не дремлет, и на неподметенных ули цах вывешиваются новые заповеди: Все на выполнение плана по организации кампании борьбы за подметание!И, наконец, на последнем этапе первоначальная задача совершен но уже исчезает, и остается одно только запальчивое, визгливое лопо танье: Позор срывщикам кампании за борьбу по выполнению плана организации кампании борьбы». Даже великое слово «борьба» в устах этих бюрократических лоды рей стало шаблоном, употребляемым специально затем, чтобы укло ниться от всякой борьбы! Здесь перед нами вскрывается главная зловредность шаблона: он превращает в пустышку каждую, даже самую эмоциональную, самую пылкую фразу. Даже страстные призывы к труду, сделавшись привыч ными штампами, служат, в сущности, безделью и косности. К этому жаргону вполне применимы слова Маяковского: Как нарочно создан он Для чиновничьих делячеств. («Служака») Хотелось ли «крепкому парню», чтобы улицы были очищены от грязи и мусора? Нисколько. Скорее, напротив. Единственное, к чему он стремился, это чтобы его безделье показалось начальству работой, а его равнодушие к делу — энтузиазмом горячего сердца. И, конечно, он достиг своей цели. Ведь — повторяю! — словесные штампы выработаны с древних времен хитроумным сословием чинов ников для той специфической формы обмана, которая и называется втиранием очков. Потому-то мы с таким недоверием относимся к штампованным фразам: их так часто порождает стремление увильнуть от действительных фактов, дать искаженное представление о них. Недаром В. И. Ленин так часто указывал, что за «казенно русским языком» скрывается реакционная ложь. «Ведь выберут же люди этакий казенно-либеральный стиль», — возмущался он постепеновцами из социал-демократов, которые при помощи этого стиля пытались утаить контрреволюционную сущность своих идеалов. «...Мы должны, — писал Ленин, — выставлять свои... социал-демо кратические законопроекты, писанные не канцелярским, а революци онным языком». «Обличая царское самодержавие, — пишет современный исследо ватель, — Ленин никогда не забывал упомянуть о «невероятно тяже лых, неуклюжих канцелярских оборотах речи», излюбленных царски ми министрами и другими высокопоставленными чиновниками». С горькой иронией отзывался Владимир Ильич об этом зловредном стиле: «...великолепный канцелярский стиль с периодами в 36 строк и с «речениями», от которых больно становится за родную русскую речь». Приведя эти строки и сопоставив их с другими его высказывания ми, тот же исследователь приходит к совершенно справедливому вы воду, что для Ленина «канцелярский стиль — это механическое повто рение штампованных, застывших словесных формул, злоупотребление тяжелыми оборотами, это увертки от конкретных и смелых выводов». Советская сатира не раз ополчалась против новых канцелярских шаблонов, которые пускаются в ход специально затем, чтобы придать благовидный характер в высшей степени неблаговидным явлениям. Вспомним опять Маяковского: Учрежденья объяты ленью. Заменили дело канителью длинною. А этот отвечает любому заявленью: Ничего, выравниваем линию. Надо геройство, надо умение, чтоб выплыть из канцелярии вязкой. А этот жмет плечьми в недоумении: Неувязка! Штампованными фразами, как мы только что видели, могут стать самые пылкие, живые, эмоциональные сочетания слов, выражающие благородное чувство, — стоит только этим оборотам войти в обиход равнодушных и черствых людей. Об этом очень верно говорит Лев Кассиль: «Такие тирады, как «в обстановке неслыханного подъема», «с ог ромным энтузиазмом» и другие, часто механически и не к месту по вторяемые, уже стираются в своем звучании, теряют свой глубокий первичный смысл, становятся недопустимо ходовыми: для них уже у стенографисток имеются заготовленные знаки — один на целую фразу...» «Речевые штампы, — говорит современный ученый Д. Э. Розен таль, — выражаются, в частности, в том, что одни обиходные слова вле кут за собой появление других, «парных», слов, «слов-спутников»: если «критика», то «резкая»; если «поддержка», то «горячая»; если «размах», то «широкий»; если «мероприятия», то «практические»; если «задачи», то «коренные» и т. д. Писатель Г. Рыклин в фельетоне «Совещание имен существительных» остроумно высмеял это тяготение к «сло- вам-спутникам». Он привел такие примеры: впечатление непре менно неизгладимое,пуля — меткая, борьба — упорная, волна — мощная, отрезок времени — сравнительно небольшой,речь— взвол нованная, утро —прекрасное, факт— яркий,ряд— целыйи т. д. В результате, как указывает автор, можно создать такой текст: «В одно прекрасное утро,на лужайке недалеко от окраины, которая за сравни тельно небольшой отрезок времени до неузнаваемости преобразилась, ши роко развернулисьпрения и целый рядораторов выступил со взволнован ными речами,где были приведены яркие факты упорной борьбыимен су ществительных против шаблона. Получилась любопытная картина, которая не могла не оставить неизгладимого впечатления.Будем надеять ся, что эта мощная волнапротеста против однообразия прилагательных дойдет до литераторов, и они твердой поступьюпойдут по пути улучше ниясвоего языка». «Подобные выражения, — указывает Д. Э. Розенталь, — не вызыва ют в сознании нужных ассоциаций, теряют вкладываемый в них оце ночный оттенок значения, превращаются в «стертые пятаки». Ученый приводит следующее глубоко верное замечание А. Н. Толстого: «Язык готовых выражений, штампов, каким пользуются нетворческие писа тели, тем плох, что в нем утрачено ощущение движения, жеста, об раза. Фразы такого языка скользят по воображению, не затрагивая сложнейшей клавиатуры нашего мозга». Действие этих шаблонов уже потому зловредно, что за ними неред ко скрываются подспудные мысли и чувства, прямо противопо ложные тем, какие они демонстрируют. IV А есть слова — по ним глаза скользят. Стручки пустые. В них горошин нету. Евгений Винокуров Этот департаментский, стандартный жаргон внедрился и в наши бытовые разговоры, и в переписку друзей, и в школьные учебники, и в критические статьи, и даже, как это ни странно, в диссертации, осо бенно по гуманитарным наукам. Стиль этот расцвел в литературе начиная приблизительно с середины 20-х годов. Большую роль в насаждении и развитии этого стиля сыграл пресловутый культ личности. Похоже, что в настоящее время «канцеля рит» мало-помалу увядает, но все же нам еще долго придется выкорче вывать его из наших газет и журналов, лекций, радиопередач и т. д. Казалось бы, можно ли без радостного сердцебиения и душевного взлета говорить о таких великанах, прославивших нас перед всем чело вечеством, как Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Некрасов, Толстой, Дос тоевский, Чехов? Оказывается, можно, и даже очень легко. Стоит только прибегнуть к тому языку, какой рекомендует уча щимся составитель книжки «Деловые бумаги»: «учитывая вышеизло женное»,«имея в виду нижеследующее». Даже о трагедии в стихах еще недавно писали вот такими словами: «Эта последняяв общем и делом не может не быть квалифицирова на, как...» И о новой поэме: «Эта последняязаслуживает положительной оценки». (Словно писал оценщик ломбарда.) Как не вспомнить гневное замечание Ильфа: «Биография Пушкина была написана языком маленького прораба, пишущего объяснение к смете на постройку кирпичной кладовой во дворе». Словно специально затем, чтобы не было ни малейшей отдушины для каких-нибудь пылких эмоций, чуть ли не каждая строка обволаки валась нудными и вязкими фразами: «нельзя не отметить», «нельзя не признать», «нельзя не указать», «поскольку при наличии вышеуказанной ситуации» и т. д. «Обстановку, в которой протекало детство поэта, нельзя не признать весьма неблагоприятной».- «В этом плане следует признатьэволюцию профиля села Кузьмин ского» (в поэме «Кому на Руси жить хорошо»). Молодая аспирантка, неглупая девушка, захотела выразить в своей диссертации о Чехове ту вполне справедливую мысль, что, хотя в теат рах такой-то эпохи было немало хороших актеров, все же театры оста вались плохими. Мысль незатейливая, общедоступная, ясная. Это-то и испугало ас пирантку. И чтобы придать своей фразе научную видимость, она об лекла ее в такие казенные формы: «Полоса застоя и упадка отнюдь не шла по линии отсутствията лантливых исполнителей». Хотя «полоса» едва ли способна идти по какой бы то ни было «ли нии», а тем более «по линии отсутствия», аспирантка была удостоена ученой степени — может быть, именно за «линию отсутствия». Другая аспирантка приехала из дальнего края в Москву собирать материал о Борисе Житкове, о котором она предполагала писать дис сертацию. Расспрашивала о нем и меня, его старинного друга. Мне почудились в ней тонкость понимания, талантливость, и видно было, что тема захватала ее. Но вот диссертация защищена и одобрена. Читаю — и не верю гла зам: «Необходимо ликвидировать отставание на фронте недопонимания сатиры». «Фронт недопонимания»! Почему милая и несомненно даровитая девушка, едва только вздумала заговорить по-научному, сочла необхо димым превратиться в начпупса? Представьте себе, например, что эта девушка еще на университет ской скамье заинтересовалась поэмой Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» и, раскрыв ученую книгу, прочитала бы в ней вот такие слова: «Творческая обработка образа дворового идет по линии усиления показа трагизма его судьбы...» Тут и вправду можно закричать «караул». Что это за «линия показа» и почему эта непонятная линия ведет за собою пять родительных падежей друг за дружкой: линия (чего?) уси ления (чего?) показа (чего?) трагизма (чего?) судьбы (кого?)? И что это за надоедливый «показ», без которого, кажется, не обхо дится ни один литературоведческий труд? («Показтрагизма», «показ этого крестьянина», «показнародной неприязни», «показситуации» и даже «показэтой супружеской четы».) Нужно быть безнадежно глухим к языку и не слышать того, что ты пишешь, чтобы создать, например, такую чудовищно косноязычную фразу: «Вследза этим пунктом следовалпункт следующегосодержания, впо следствииизъятый». Вообще патологическая глухота к своей речи доходит у этих лите ратурных чинуш до того, что они даже не слышат самых звонких со звучий, вторгающихся в их канцелярскую прозу. Вот несколько типичных примеров, постоянно встречающихся в их учебниках и литературоведческих книгах: «Не увидела светапри жизни поэта...» «Нигилизмпорождает эгоцентризми пессимизм...» «По соображениям цензурной осторожности, а может быть, ли шенный фактической возможности...» Такое же отсутствие слуха сказывается, например, в словесной конструкции, которая все еще считается вполне допустимой: «Нет сомнения,что основное значениеэтого выступления явилось проявлением того же стремления...» Девушка, о которой мы сейчас говорили, в конце концов до того привыкает к этому канцелярскому слогу, что без всякого отвращения относится к таким, например, сочетаниям рифмованных слов: «Работу по предупреждению стилистических ошибок в сочинениях учащихся следует начинать задолго до проведения сочинения, еще в процессе изучения литературного произведения»1. См. статью А. В. Клевцовой «Типы стилистических ошибок» в журнале «Русский язык в школе» (1962, № 3). Автор статьи — педа гог, и никак невозможно понять, почему, обучая школьников пра вильной речи, она в своей собственной речи допускает такие уродства. Эта конструкция уже не кажется ей недопустимо плохой. Вкус у нее до того притупился, что она не испытывает ни малейшего чувства гадливости, читая в другом месте о том, что «Островский проводит ли ниюотрицания и обличения», а Некрасов «идет по линиирасширения портрета за счет внесения сюда...» И в конце концов ей начинает казаться, что это-то и есть настоя щий научный язык! Вот, например, каким слогом пишут методисты, руководящие ра ботой педагогов: «Мы убедились, что знания (чего?) динамики (чего?) образа (кого?) Андрея Болконского (кого?) учащихся (чего?) экспериментального класса оказались...» и т. д. Снова пять родительных падежей в самой дикой, противоестест венной связи! Прочтите эту нескладицу вслух, и вы увидите, что, помимо всего, она вопиюще безграмотна, ибо слово учащихсяпоставлено не там и не в том падеже. Если бы я был учителем и какой-нибудь школьник десятого класса подал мне свое сочинение, написанное таким отвратительным слогом, я был бы вынужден поставить ему единицу. Между тем это пишет не ученик, а профессиональный словесник, и ему все еще неведомо элементарное правило, запрещающее такие длинные цепи родительных: «Дом племянника жены кучера брата доктора». С творительным канцелярского стиля дело обстоит еще хуже. Каза лось бы, как не вспомнить насмешки над этим творительным, которые так часто встречаются у старых писателей: У Писемского: «Влетениеи разбитиестекол вороною...» У Герцена: «Изгрызение плана оногомышами...» У Чехова: «Объявить вдове Вониной, что в неприлеплении еюшестидесятико пеечной марки...» и т. д. (IV, 240). Конечно, творительный здесь уродлив не сам по себе, а только в связи с канцелярскими отглагольными образованиями типа влетение, прилеплениеи т. д. Я не удивился бы, встретив такой оборот в каком-нибудь несклад ном протоколе, но может ли словесник, учитель словесников, говоря о величайшем произведении русского слова, ежеминутно прибегать к этой форме: «Особенности изображения JI. Н. Толстьш человека...» «Полное представление (!) имипортрета». Многие из этих примеров показывают, как сильно активизирова лись формы с окончаниями ениеи ание:обнаружение, влетение, смот рение, мешание, игранне (роли) и проч. Количество этих отглагольных имен уже само по себе служит вер ным свидетельством канцеляризации речи, особенно в тех случаях, ко гда эта форма влечет за собой неуклюжую пару творительных. Впрочем, дело не только в формах «ение», «ание», но и в самих творительных падежах, нагромождение которых приводит иногда к са мым забавным двусмыслицам. Когда, например, С. Ю. Витте в своих ценных воспоминаниях пишет: «Владимир Александрович был сделан своим отцом сена тор о м», требуется большое напряжение ума, чтобы понять, что отец этого пер сонажа отнюдь не сенатор. В умной книге, посвященной детскому языку (языку!), то и дело встречаются такие конструкции: «Овладение ребенком родным языком». «Симптом овладения ребенкомязыковой действительностью». Не всякий управдом рискнет написать приказ: «О недопущении жильцамизагрязнения лестницы кошками». А литераторы без зазрения совести пишут: «Освещение Блокомтемы фараона», «показ Пушкиным»,«изображе ние Толстым». И даже: «Овладение школьниками прочными навыками (!!!)». Как-то даже совестно видеть такое измывательство над живой рус ской речью в журнале, носящем название «Русский язык в школе» и специально посвященном заботам о чистоте родного языка. Ведь даже пятиклассники знают, что скопление творительных неизбежно приво дит к таким бестолковейшим формам: Картина написана маслом художником. Герой награжден орденом правительством. Он назначен министром директором’. Но это нисколько не смущает убогого автора. Он храбро озаглавил свою статейку: «За дальнейший подъем грамотности учащихся» и там, нисколько не заботясь о собственной грамотности, буквально захле бывается милыми ему административными формами речи: «надо отметить», «необходимо признать», «приходится снова ука зывать», «приходится отметить», «особенно надо остановиться», «сле дует особо остановиться», «необходимо указать», «необходимо доба Б. Н. Головин. О культуре русской речи. Вологда, 1956. С. 96. См. также обычные газетные формулы: «злоупотребление тов. Прудки- ным своим служебным положением», и т. п. вить», «необходимо прежде всего отметить», «следует иметь в виду» и т. д. И все это зря, без надобности, ибо каждый, кто берет в руки перо, как бы заключает молчаливое соглашение с читателями, что в своих писаниях он будет «отмечать» только то, что считает необходимым «отметить». Иначе и Пушкину пришлось бы писать: |