Лнкция. Конспект лекции по РУНТ и ДРЛ-2. Учебное пособие Шымкент 2019 удк 821 (091)
 Скачать 364.4 Kb.
|
|
Муромо-рязанская литература План Сочинения Ермолая – Еразма, гуманистический пафос его публицистики 2. «Повесть о Петре и Февронии» Ермолая-Еразма как памятник литературы и общественной мысли XVI в. 3.Мифологическая основа «Повести»: её гуманистические идеи. 4. «Повесть» как притча. Характерные особенности древней русской повести конца XV – начала XVI века ярче всего обнаруживаются в выдающемся произведении муромо-рязанской литературы – «Повесть оПетре и Феронии». Это наиболее интересная повесть по своим идейно-художественным особенностям. В ней в довольно отчетливой форме наблюдаются признаки повести как определенного литературного вида на данном этапе его развития. Автор говорит о прошлом своего Муромского княжества. Но его рассказ своим внутренним смыслом обращен не к прошлому, а к настоящему. Он переносит в прошлое свойственные московским идеологам времени централизованного Русского государства на грани XV – XVI вв. представления о князе, княжеской власти, взаимоотношения князей и бояр и пр. Для автора – это истинные «самодержцы», самое нарушение «волеизъявлений» которых неизбежно порождает общенародные бедствия; они борются с боярами, стремящимися к власти, и побеждают. Оценка прошлого в свете понятий, складывавшихся на новом этапе исторической жизни древней Руси, сама по себе свидетельствует о прогрессивных началах повести, раскрывает ее истинный идейный смысл. Перед автором «Повести», как перед художником, неизбежно встает задача художественного обобщения общественных явлений прошлого, периода феодальной раздробленности Руси и явлений настоящего. Сам автор не был в состоянии самостоятельно создавать такие художественно-обобщенные образы, которые соответствовали бы его идейно-эстетическим требованиям, которые дали бы ему возможность в художественной форме выразить со своих классовых позиций восприятие положительных и отрицательных явлений жизни, дать эстетическую оценку им. В осуществлении этой задачи он искал опоры для себя и нашел ее в устной народной поэзии. В первой части повести автор следует сюжету эпической песни или сказания об огненном летающем змее, но все действующие лица ее претендуют на полную историческую достоверность. Элементы реалистичности пронизывают повествование во всей этой части. В композиции повести ее первая часть вырисовывается одновременно как экспозиция и завязка. Автор здесь знакомит читателя со своим главным героем и, что особенно важно, чертами былинной образности дает ему эстетическую оценку. Петр – это прежде всего героическая личность - змееборец былинного эпоса в исторической обстановке. В основу второй части легла сказка о мудрой деве. Мудрость сказочной девы проверяется не только решением невыполнимых заданий, но и тем, сможет ли она «уврачевати» князя. Врачевание князя кладет начало романтическому содержанию «Повести», ее любовной интриге. Но здесь автор будущего самодержца, князя Петра, оберегает от унижения, не Петр, а один из его отроков встречается с Февронией и оказывается посрамленным ее мудростью. Особенно замечательно претворен в повести сказочный эпизод изгнания «мудрой девы» из дома ее знатного мужа. В сказке «Мудрую деву» всегда изгоняет ее муж, убедившись в том, что она своим умственным превосходством лишает его авторитета среди окружающих. Князь Петр и в этом случае освобожден от такой неблаговидной роли, и весь эпизод дается в ином, в социальном плане. Героиня вынуждена оставить княжеский дом вследствие мятежа бояр. Сперва бояре хотят изгнать только Февронию, но вынуждены согласиться отпустить с нею и Петра. Тут уже причины изгнания принимают другой характер – политический. Нет ничего сказочного и в возвращении героев. Явно, что автор – сторонник князя, противник бояр. Образ Февронии – это поэтический образ крестьянской девушки, простотой и непосредственностью, сказочной «мудростью» побеждающей бояр. Это образ любящей и преданной жены, умно, внешне незаметно, но постоянно благотворно влияющей на управление княжеством. Автор удачно воспользовался тем социальным конфликтом, на котором построена сказака о мудрой деве. Изображая конфликт между княгиней-крестьянкой и боярами, он поднимается до широких обобщений в описании мятежа бояр. Построение всей второй части повести на любовной интриге, осложненное изображением феодальной борьбы, бесспорно, является вершиной новаторства автора. Трактовка любви, как человеческого чувства, без всякой мотивировки ее возникновения вмешательством злой дьявольской воли, любви как личного чувства, осложненного социальным конфликтом – является чуть ли не единственным примером в повествовательной литературе древней Руси. В повести кроме фольклорной традиции есть и традиции русской житийной литературы. Идеальная жизнь и мудрое правление княжеством, с точки зрения автора, заслуживает ореола святости. Он и украшает им своих героев в последние дни их жизни. Это третий аспект, в котором автор повести показывает Петра и Февронию. Но это не было основной задачей его труда, и поэтому здесь он предельно лаконичен. В этой части он окончательно покидает свой фольклорный источник. Автор обнаруживает осведомленность в агиографическом жанре, но все же и на последних страницах повести не подчиняет свое изложение житийной манере письма. Автор на легендарно-историческом материале сумел поставить политические и социальныые вопросы, волновавшие передовых людей конца XV века. Традиции исторической повествовательной литературы XVI века продолжают развиваться в произведениях периода борьбы русского народа с польско-шведской интервенцией и крестьянской войны под руководством Болотникова. Кроме того, литература этого периода отразила рост национального самосознания. Это проявилось в изменении взгляда на исторический процесс: ход истории определяется не божьим изволением, а деятельностью людей. Лекция 28. Демократическая литература XVII века План 1. Влияние событий смутного времени и народных движений конца XVI – начала XVII в. на литературный процесс. 2. Сатирическая повесть «Сказание о куре и лисице». 3. «Повесть о Ерше Ершовиче». 4. «Калязинская челобитная». 5. Русская повесть о Фроле Скобееве. Повести начала XVII века уже говорят о народе, об его участии в борьбе за национальную независимость своей родины, об ответственности «всей земли» за свершившееся. Определяется повышенный интерес к человеческой личности, появляется стремление изобразить внутренние противоречия характера и вскрыть те причины, которыми эти противоречия порождены. Характеры исторических лиц в произведениях начала XVII в. показаны на фоне народных толков о них. Деятельность человека дается в исторической перспективе, и впревые начинает оцениваться в его «социальной функции» (Д.С.Лихачев). Событиями 1604 – 1613 гг. был нанесен сокрушительный удар религиозной идеологии, безраздельному господству церкви во всех сферах жизни: не бог, а человек творит свою судьбу, не божья воля, а деятельность людей определяет исторические судьбы страны. Усиливается роль торгово-ремесленного посадского населения, а это влечет за собой дальнейшую демократизацию литературы. Все это приводит к «обмирщению» культуры и литературы в XVII столетии, т.е. к постепенному освобождению ее от опеки церкви, постепенному вытеснению церковных жанров и появлению новых, чисто светских жанров литературы. Непосредственным откликом на события начала века явилась «Повесть о преставлении князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского». Своими победами над Лжедмитрием II Скопин-Шуйский стяжал славу талантливого полководца. Его внезапная смерть (апрель 1610 года) породила различные толки о том, что якобы из зависти он был отравлен боярами. Повесть начинается риторическим книжным вступлением, в котором делаются генеалогические выкладки, возводящие род Скопина-Шуйского к Александру Невскому и Августу-кесарю. Центральный эпизод – описание пира-крестин у князя Воротынского. Включая ряд бытовых подробностей, автор обстоятельно рассказывает о том, как герой был отравлен женой своего дяди Дмитрия Шуйского, дочерью Малюты Скуратова. Здесь имеются характерные элементы былинной народной поэтики. Вторая часть, посвященная описанию смерти героя и всенародного горя по поводу его кончины, выполнена в традиционной книжной манере. Повесть имеет ярко выраженную антибоярскую направленность, прославляет Скопина-Шуйского как национального героя, защитника своей родины от врагов-супостатов. Выдающимся историческим произведением, ярко отразившим события эпохи является «Сказание» келаря Троице-Сергиевского монастыря Авраамия Палицына, написанная в 1609-1620 годах. В «Сказании» повествуется о событиях «смутного времени» с 1584 по 1618 года. «Сказание» состоит из ряда самостоятельных произведений: Небольшой исторический очерк, обозревающий события от смерти Грозного до воцарения Шуйского, где Палицын видит причины «смуты» в незаконном похищении царского престола Годуновым и в его политике. Подробное описание 16-месячной осады Троице-Сергиевского монастыря войсками Сапеги и Лисовского. Это центральная часть создана Авраамием путем обработки записок участников обороны монастырской крепости. Повествование о разорении Москвы поляками, ее освобождении, избрании на престол Михаила Романова и заключении мира с Польшей. Авраамий старается подчеркнуть заслуги в борьбе с врагами монастыря, он вводит в повествование религиозно-фантастичные картины: чудеса, видения, цель которых доказать, что монастырь находится под покровительством небесных сил. Автор «Сказания» признает решающую роль народа в борьбе с врагами. Он изображает подвиги монастырских слуг, монастырских крестьян и подчеркивает, что монастырь был спасен народом. Большое внимание уделяется изображению поступков, помыслов человека. Автор сделал значительный шаг в деле признания народа активным участником исторических событий. Существенные изменения претерпевает в XVII веке жанр исторической повести, о чем свидетельствует «Повесть об Азовском осадном сидении данских казаков». А.И.Робинсон считает, что автором повести был казачий есаул Федор Порошин, прибывший вместе с казачьим посольством в Москву в 1641 году с целью убедить царя и правительство принять от казаков крепость Азов «под свою руку», которую казаки захватили в 1637 году у турок и отстояли в 1641 году. Федор Порошин, сам участник событий, правдиво и детально описывает подвиг донских казаков. Повесть написана в форме деловой письменности, но жанру деловой письменности он придал необычайно яркое поэтическое звучание за счет широкого и творческого использования казачьего фольклора, а также правдивого и точного описания самих событий. Герой повести – это не выдающаяся историческая личность, а небольшой коллектив, горстка отважных и мужественных смельчаков-казаков, свершивших героический подвиг. Высокое чувство национального самосознания, чувство патриотизма вдохновляло их на подвиг. Казаки любят свою родину и не могут изменить ей. Поэтому с ядовитой иронией отвечают они турецким послам на предложение сдать им крепость без боя и перейти к султану. Ответ их туркам в известной степени предвосхищает знаменитое письмо запорожцев турецкому султану. Автор гиперболически описывает приход вражеских сил под Азов. Поэтически описано прощание казаков. Прославляя казаков автор не может не отдать дань традиции: победа, достигнутая казаками, объясняется результатом чудесного заступничества небесных сил во главе с Иоанном Предтечей. Но религиозная фантастика служит лишь средством возвеличения патриотического подвига защитников Азова. В XVII веке появился новый жанр – бытовая повесть, в которой ставились морально-этические и социальные проблемы. К числу таких повестей следует отнести «Повесть о Горе-Злочастии», «Повесть о Савве Грудцыне», «Повесть о купце», «Повесть о Фроле Скобееве», «Повесть о Карпе Сутулове» и др. Их герои – обыкновенные люди, купеческие и дворянские дети, но они по-разному проявляют себя в условиях патриархального быта. «Повесть о Горе-злочастии» Самым значительным из этих произведений является «Повесть о Горе – Злочастии», которую исследователи предположительно относят ко второй половине XVII века. Она была найдена академиком А.Н.Пыпиным в 1856 г. и опубликована Н.И.Костомаровым в журнале «Современник». Н.Г.Чернышевский, говоря об этой повести, подчеркивал особую ее важность для русской литературы в том, что она «представляется единственным образцом эпического рассказа из частного быта». Повесть теснейшим образом связана с исторической обстановкой второй половины XVII века, когда после поражения крестьянской войны и усиления феодальной эксплуатации положение народных масс стало особенно тяжелым. Тема отчаянного состояния «голых и небогатых» занимала значительное место в литературе и отразилась в «Азбуке о голом и небогатом человеке», «Службе кабаку», «Повести о Шемякином суде» и др. М.О.Скрипиль, рассматривая события повести на широком фоне русской жизни, отмечает в ней сочетание нравственных и социальных проблем. Главной из них он считает проблему отцов и детей. Что касается жанра произведения, то исследователь видит в нем литературную повесть, в которой автор, хорошо знавший фольклор, стремился приблизить книжные элементы к народному стилю. Скрипиль считает, что повесть «поразительно схожа с произведениями народной поэзии». Д.С.Лихачев видит смысл повести в проникновенном раскрытии судьбы падшего человека. Обращают на себя внимание два основных плана повести: морально-этический и социальный. Со всей отчетливостью выступает в повести нравственная философия XVII века. Во вступлении автор развивает мысль об извечности человеческого греха на земле с сотворения мира и грехопадения Адама и Евы. Библейская тема звучит грозным предупреждением молодому поколению. Пессимистически взирает автор на человеческий род, живущий «непокорливо», «в суете и неправде», сожалеет о «человеческом сердце», «несмысленном и неуимчивом». Трагические последствия нарушения заветов старины и стремления к самостоятельности раскрыты в повести на примере жизненной судьбы ее героя – доброго молодца. Он оказался «непокорливым», «отринул смирение» и после многих перипетий нашел спасение в монастыре. Молодец был воспитан в купеческой патриархальной семье. В наставлениях родителей представлены основы патриархальной морали: не ходить в пиры, не бражничать, не красть, не обманывать, не лгать, не иметь зла на отца и мать, не дружить с глупыми, не играть в кости, не прельщаться золотом и серебром, не обижать убогого. Но герой был в то время мал и «несовершен разумом», и он начал жить, «как ему любо», и попал в руки дьявола. Он в один миг утратил доброе имя, завел недобрых друзей, пропил в кабаке деньги, оказался ограблен, разут, раздет, голоден. Природная честность заставила молодца откровенно признаться в своей ошибке. Чужие люди выручают молодца, наставляют его на путь истинный, призывают к смирению. Молодец на какое-то время исправляется, но, находясь на подъеме, снова совершает проступок, который приводит его к новой катастрофе и его настигает Горе-Злочастие. Однако Горе не сразу овладело героем. Когда Горе явилось к нему во сне, он его не послушался, но когда он явился во второй раз в облике архангела Гавриила, молодец оказался у него в плену. На голову юноши посыпались великие беды, которые довели его до отчаяния, нищеты и голода, и он пришел к мысли о самоубийстве. Напуганный Горем молодец хочет покориться воле родителей, но Горе не отступает, преследует его, угрожает молодцу. Но каков выход из положения? Вернуться в родительский дом нельзя – грех слишком велик, остается только одно – монастырь. И именно в стенах монастыря молодец находит свое спасение, он постригся в монахи – такова тяжелая расплата героя за нарушение традиций благочестия и добродетели. В повести ставятся и социальные вопросы. История молодца, попавшего в кабак, вводит нас в обстановку XVII века, когда «царевы кабаки» и массовое пьянство стали большим народным бедствием. Сатирическая литература того времени называла кабак «дому разоритель», «души погубитель». Образ молодца – первый образ босяка в русской литературе, нарисованный с явным сочувствием к его горькой судьбе. Образ Горя имеет в повести глубокое и трагическое содержание. Оно символизирует безысходное горе, бедность, нищету. Следует отметить, что монастырская жизнь перестает быть идеальным прибежищем, бегство молодца в монастырь – вынужденная ситуация, вызванная крайними обстоятельствами. Об этом свидетельствует полное название повести: «Повесть о Горе-Злочастии, как Горе-Злочастие довело молодца в иноческий чин». Интересно отметить, что образ Горя имеется и в народных сказках, но если древнерусская повесть заканчивается победой Горя, то в народной сказке проявляется оптимизм простого народа и мужик побеждает Горе, закапывая его в яму. «Повесть о Ерше Ершовиче» злободневная проблема бедности и богатства вызвала к жизни остро обличительную сатирическую «Повесть о Ерше Ершовиче» или «В мори перед большими рыбами сказание о Ерше о Ершове сыне, о щетине, о ябеднике, о воре, о разбойнике, о лихом человеке, как с ним тягалися рыбы Лещь да Головль, крестьяне Ростовского уезду». Повесть изображает земельную тяжбу из-за Ростовского озера между Ершом и Лещом. Эта тема была типична для XVII века, так как происходил массовый захват земель светскими и духовными феодалами и глубокое разорение народных масс. Повесть – не веселая шутка, а горестная жалоба, напоминающая известный в XVIII веке антикрепостнический «Плач холопов». За прозрачной аллегоричностью повести явственно проступает отчаянное положение крестьян, которых Ерш «перебил и переграбил и из вотчины вон выбил, и озером завладел насильством... и хощет поморить голодною смертию». И они «бьют челом и плачутся» на вора, разбойника , ябедника Ерша и просят: «Смилуйтеся, господа, дайте нам на него суд и управу». Ерш пришел в Ростовское озеро издалека и, выдавая себя за крестьянина, упросил пустить его «на малое время пожить и покормиться». Добрые люди его приняли, а он не вернулся в родные места, остался в Ростовском озере и начал бесчинствовать. Ловкий пройдоха, он выдал дочь за Вандышева (мелкая рыба, снеток) сына, тем самым укрепил свое племя и начал грабить соседних рыб. На суде Ерш обнаружил большую хитрость, ловкость и изобретательность, доказывая свою невиновность. Он грозил Лещу и Головлю, что будет на них «искать бесчестия своего», зачем назвали его «худым человеком». А он, дескать, «не бивал и не грабливал», ничего не знает и не ведает. Ростовское озеро наглый лгун объявил вотчиной своего деда, а Леща и Головля холопами отца. Про себя же сказал, что он – «истаринший человек, детишка боярские, мелких бояр, по прозванию Вандышевы Переславцы». После смерти отца Ерш, якобы не желая брать на душу греха, отпустил холопов на волю. В голодный же год, говорил он, Лещь и Головль сами ушли на Волгу, а его, «бедново отнють продают напрасно». Ерш притворно жаловался, что Лещь и Головль, живя в Ростовском озере, никогда ему свету не давали, так как ходили «поверх воды». Он же, Ерш, как праведник, живет «божиею милостию и отцовымь благословениемь и материною молитвою», не вор, не разбойник, а человек «доброй». В доказательство Ерш ссылался на то, что его знают в Москве «князи и бояре и дети боярские, и головы стрелецкие... и весь мир во многих людех и городех». Ерш хвастался, что едят его в ухе «с перцемь и шафраномь, и с уксусомь, ... а поставляют перед собою чеснок на блюдах, и ... с похмеля оправливаютца». Настоящий же облик Ерша отчетливо прояснился на суде. «Свидетели» - рыбы Лодуга, Сиг и Сельдь показали, что Лещь и Головль – «люди добрые, кормятся своею силою, а озеро изстарины Лещево да Головлево». А Ерш – «лихой человек, обманщик, воришько, а живет по рекам и по озерам на дне, что змея ис-под куста глядит». Выслушав всех, судьи «приговорили Лещу с товарищем правую грамоту дать. И выдали Лещу с товарищи Ерша щетину головою». Но Ерш и тут ускользнул. Повесть кончается тем, что Лещь и Головль отпустили на волю Ерша, взяли «правую грамоту, чтобы от нево впредь беды не было какой, а за воровство Ершево велели по всем бродом рыбным...бить его кнутом нещадно». Справедливый приговор суда в пользу бедных не был типичен в условиях XVII века. Но ведь это была демократическая повесть и в ней выражена, как и в других повестях века, народная мечта о победе добра над злом. Повесть отличается большой правдивостью деталей быта, точностью в изображении рыб и их повадок. «Повесть о Ерше Ершовиче» - одно из замечательных произведений. В аллегорической форме она раскрыла сложный социальный конфликт между крестьянами и землевладельцами, показала бесправное положение «голых и небогатых». Лекция 29. Автобиографическое «Житие» Аввакума План 1. Жизнь и сочинения бунтаря-протопопа. 2.Изображение судьбы человека на широком фоне исторической реальной действительности XVII века. 3. Логика агиографических канонов, психологический анализ чувств и поступков героя. 4.Индивидуальный авторский стиль Древняя русская литература не знала открыто вымышленного героя. Все действующие лица произведений XI – начала XVII в. – исторические или претендующие на историчность. Писатели ищут для своих произведений значительных лиц, значительных событий – при этом не в литературном, а в чисто исторческом смысле. Они стремятся писать о реально существующих лицах, о событиях, имевших место в конкретной исторической и географической обстановке, прибегают к ссылке на свидетельства современников, на материальные следы деятельности своих героев. Если в древнерусских произведениях и встречаются вымышленные лица, то древнерусский писатель стремится уверить своего читателя в том, что эти лица все же были. Вымысел – чудеса, видения, сбывающиеся пророчества – писатель выдает за реальные факты и сам верит в их реальность. В XVII веке историческое имя героя стало явным препятствием в развитии литературы, в ее движении к реалистическому вымыслу. Писатели стремятся избавиться от исторического имени действующего лица, однако преодолеть веками сложившееся убеждение, что в литературном произведении интересно только подлинное, реально происшедшее и исторически значительное, было не так-то легко. Одним из самых значительных переходных явлений было появление безымянности действующих лиц. Героями становятся безымянные люди – люди, которых называют просто «молодец» или «бедный», «богатый», «голый и небогатый человек», «бражник», «крестьянский сын», «девица», «купец некий», «ревнивый муж» и т.д. Безымянность героя уже сама по себе означала, что произошло открытие новых, совсем иных, чем прежде, путей художественного обобщения. Но следует отметить, что безымянность героя облегчала путь вымыслу, путь к созданию типических, вовсе не идеализированных героев. Средством типизации жизненных явлений в этот период служит пародия и форма «открытой лжи» – небылица. Возникновение пародии связано с тем, что в вымысле средневекового читателя пугала ложь: все, что не «исторично», чего не было в действительности, – обман, а обман – от дьявола. Но открыто признанный вымысел – не ложь, тем более, если этот вымысел прикрыт шуткой. Помимо того, пародия давала выход народному недовольству – недовольству не отдельными историческими лицами, а самим социальным укладом. Она позволяла широко обобщать жизненные явления, в чем особенно нуждались представители посада и крестьянства. Небылица, в свою очередь, излагала как обычное то, что как раз было необычным в жизни, и тем самым подчеркивала ненормальность обычного положения вещей. Наряду с пародией и небылицей в литературу XVII века из фольклора проникает животный эпос. Это – откровенно признанный вымысел, о котором читатель как бы заранее предупреждается. В XVII веке с развитием индивидуализма судьба человека оказывается его «личной» судьбой. Судьба человека воспринимается как нечто навеянное со стороны, «приставшее» к человеку, как его второе бытие и часто отделяется от самого человека, персонифицируется. Это персонификация происходит тогда, когда внутренний конфликт в человеке – конфликт между страстью и разумом – достигает наивысшей силы. Судьба отнюдь «не прирождена» человеку. Например, в «Повести о Савве Грудцыне» судьба Саввы предстает в образе Беса, соблазняющего его на разные губительные поступки; в «Повести о Горе – Злочастии» судьба молодца воплощается в образе Горя, неотвязно его преследующего. Для литературы XVII века характерен принцип широкого обобщения жизненных явлений. Широты обобщения авторы достигают тем, что лишают свои произведения и своих героев всех исторических упоминаний, имен и названий. Безымянность действующих лиц находится в связи еще с одной чертой, характерной для демократической литературы XVII века – с элементами своеобразного автобиографизма, в той или иной мере присущего многим произведениям этого времени (Житие Аввакума и Житие Епифания, повести о «Смуте»). Автобиографизм позволяет избавиться от тормозившего развитие художественного обобщения исторического имени действующего лица, ввести в литературу простого, обычного «неисторического» героя. Как отмечает Д.С.Лихачев, слабость этого автобиографизма в том, что явления собственной биографии бывает нелегко обобщить, усмотреть в ней факты, характерные для какой-то определенной среды. Автобиографы пытаются обобщить явления своей жизни, описывая их в житийных трафаретах или снабжая их собственными размышлениями и поучениями, как это делали в своих житиях Аввакум и его «соузник» Епифаний. Для литературы XVII века характерен способ составления произведений от лица многих лиц, где выступает как бы коллективный автор, произведение составлено от лица целой группы людей, описываются злоключения всей этой группы. Появляются также произведения, действующие лица которых выступают уже под вымышленными именами: Фома, Ерема, Сава и др., которые, как указывает В.П.Адрианова-Перетц, как и названия некоторых повестей, например «Сказание о попе Саве и о великой славе», заимствованы из русских пословиц: «Был Сава, была и слава», «От Савы слава», «От Савы хочешь славы» и т.д. Пословичные имена – это прозвища, ими наделяются конкретные живые лица, к которым пословица применима. В развитии художественных методов изображения человека большое значение имело воздействие деловой письменности на художественную литературу. Оно сближало это изображение с фактами действительности, сближало его с окружающим бытом, вносило особую отстраненность в изображении, умеряло авторский субъективизм, столь типичный для средних веков. В древнерусских литературных произведениях предшествующего времени всегда и во всем проявлялась авторская точка зрения, всегда был слышен голос автора, интерпретировавшего события и явления. Мнение автора всегда было на виду, его отношение к изображаемому было всегда отчетливым. Действующие лица произведений были подчинены идеологической схеме автора, они являлись иллюстрацией к его общей мысли. То обстоятельство, что автор подчинял мир своей идеологии, своей схеме, своему нормативному идеалу, вело к утрате героем литературного произведения своей самостоятельности, той самостоятельности, которая удивляла иногда самих писателей-реалистов XIX века, не знавших иногда в процессе создания своего произведения, как поведут себя в дальнейшем их герои. Поэтому голос автора в произведениях XI-XVI вв. не умолкает даже тогда, когда говорят его действующие лица. С развитием чисто литературных жанров в XVII веке, литературное произведение перестает быть монологом автора. Появляются драматические прозведения, типичной особенностю которых становится полная отдаленность изображения от изображающего. В литературе появляются симпатичные читателю авантюристы, ловкие люди (Фрол Скобеев), люди «пропащие» (герой «Повести о Горе – Злочастии»), продавшие душу дьяволу (Савва Грудцын), обиженные судьбой, непризнанные, предавшиеся какой-либо страсти и т.д. Появление всех этих героев стало возможным, так как авторская точка зрения на них перестала проявляться открыто. Это была секуляризация литературы, в процессе которой сближение с деловой письменностью было чрезвычайно существенным моментом, давшим ей необходимую объективность. В литературе XVII века развивается особый стиль изображения человека: стиль резко сниженный, нарочито будничный, утверждавший право всякого человека на общественное сочувствие. Отделение авторской точки зрения от преподносимых в произведении нравоучений, оправдание человека, который с церковной точки зрения был «грешником», означало гибель средневекового нормативного идеала и постепенный выход литературы на новый путь индуктивного художественного обобщения – обобщения, опирающегося на действительность, а не на нормативный идеал. Происходит открытие ценности человеческой личности самой по себе, открытие ценности авторской личности. Так появляется новый тип профессионального писателя, происходит осознание ценности авторского текста, появляется понятие авторской собственности, не допускающее простого заимствования текста у предшественников, проявляется интерес к автобиографиям, к личным запискам. В изобразительном искусстве открытие ценности человеческой личности проявляется весьма разнообразно: появляются парсуны (портреты), развивается линейная перспектива, предусматривающая единую индивидуальную точку зрения на изображение, появляются иллюстрации к произведениям демократической литературы с изображением «среднего» человека, зарождается лубок. Лекция 30. Возникновение стихотворства в XVII веке. Жизнь и творчество Симеона Полоцкого План 1. Развитие силлабического стихотворства во второй половине XVIIв. 2.Просветительский характер деятельности Симеона Полоцкого. 3. Характеристика его стихотворных сборников («Вертоград многоцветный», «Рифмологион»). Историю русской книжной поэзии начинают, как правило, с рубежа XVII столетия. Существует мнение, что в русской феодальной книжности не было специально стихотворных жанров, и если встречались в прозе ритмичность, рифмование или «напевность» – это шло от эпоса. Русских книжных стихотворений как самостоятельного рода не выработалось, по-видимому, до эпохи Московского государства. Но былинный эпос указывает, что древние люди отнюдь не страдали отсутствием «поэтического чувства», и поэтому нередки попытки отыскать ритмическую и даже лирическую организацию в ряде древнерусских текстов, начиная с киевской эпохи. Примерная схема русской словесной культуры периода возникновения и первоначального распространения письменности вырисовывается следующим образом: письменность на первых порах служила преимущественно культовым целям или же государственным и деловым потребностям, а «поэтическое чувство» русского народа удовлетворялось фольклором. Существовали профессионалы-творцы и исполнители подобного рода произведений. Сохранилось немало сведений о скоморохах, которые в письменных источниках и в устной речи именуются «веселыми молодцами», «веселыми гулящими людьми». Известия о скоморохах обыкновенно носят характер обличений, аскетически-христианского неприятия. Даже по отрывочным сведениям, какие донесла до нас русская письменность домонгольского периода, можно судить, что среди скоморошьих профессий были и профессии «говорные», «бахарские», что декламационный стих издавна существовал в русском устно-поэтическом творчестве. Этих стихотворцев называли «смехотворцами», «сквернословцами», «глумотворцами», «кощунниками». Эта бахарская система «глумотворчества» достаточно выразительно представлена в «Молении Даниила Заточника». Письменность киевской эпохи дает нам немало примеров, когда эпические песни так или иначе использовались в литературе. Именно на стыке книжности и устного народного творчества возникали наиболее выдающиеся, истинно художественные произведения древнерусской литературы («Слово о полку Игореве» – плачи; «Повесть о разорении Батыем Рязани» – отголоски песни о Евпатии Коловрате, «Сказание о Мамаевом побоище» – лиро-эпическая песня «О походе новгородцев на помощь Москве»). Одной из самых распространенных книг в древней Руси была «Псалтырь». Псалмы пелись на всех службах и были известны буквально каждому. Поток сравнений и перифраз, стилистическая симметрия и другие виды синонимии, общий экспрессивный строй – все это, конечно, находило отклик у слушателей и читателей. Псалмы поэтичны по самой природе, однако лирическая их характеристика в славянском переводе не ясна. XVI столетие – эпоха, когда в русской культуре возникает сильное «светское» течение и зарождается оригинальная беллетристика. Эти тенденции уже намечены в одном из сборников известного книгописца Кирилло-Белозерского монастыря Ефросима. В составленной им рукописи наряду с «Задонщиной» и «Хожением игумена Даниила» содержится «Слово о хмеле Кирилла философа словеньскаго». Это обличительное произведение, написанное в духе скоморошин, составленное «говорным стихом» с рифмой. В тот же сборник Ефросим включил другое поэтическое произведение – «Плач Адама о рае», начинающееся стихом «Плакал Адам перед раемо седя...», видимо, исполнявшийся напевом былин. Ефросиновский текст – первое звено в цепи многочисленных стихов «покаянных», «умиленных», «прибыльных», как они называются в рукописях XVI века. Тематика стихов «покаянных» определяется в значительной мере тем, что они были связаны с церковной службой (стихи помещались в служебных книгах и распевались на «восемь голосов»). Обычное душеспасительное «глаголание», христианская трактовка смерти – вслед за кончиной последует расплата за грехи, панегирик «прекрасной пустыне», мотивы раскаяния и покаяния – таков круг вопросов, затрагиваемых в этих «полезных», с точки зрения официальной церковной идеологии, песнопениях. Время от времени в потоке этого «душеспасительного глаголания» возникают светские ноты, призыв к защите родины. Постепенно форма стихов «покаянных» теснее сближается с народным эпическим стихом. Не случайно «Повесть о Горе – Злочастии» – шедевр русской поэзии XVII века – связывают и тематически, и формально со стихами «покаянными». Столетие, протекшее от начала Смуты до петровских преобразований, дает в руки исследователей русской поэзии обширнейший материал – настолько огромный и разнообразный, что стихотворство более раннее остается, как правило, в тени. XVII век представляется иногда резким качественным скачком, появление книжной поэзии внезапным, и поэтому попытки истолкования этого явления привели к созданию взаимоисключающих, на первый взгляд, концепций. Одна из них – широко распространенное мнение о механическом перенесении польской и украинской версификаторской практики на русскую почву. Другая – так называемая теория «самопроизвольного» зарождения стиха в прозе. Возникновение письменной поэзии в начале XVII века объясняется тем, что в это время фольклор стал уходить из города, поэтому «поэтическое чувство» горожан искало удовлетворение в книге – как в «высокой», силлабической поэзии, так и в попадавшей по необходимости в письменность народной, в эпосе, сатире, лирической песне, духовном стихе. Усиление роли города – вот причина появления стихотворства в XVII веке. Другой фактор появления стихотворства – стремление усвоить достижения европейской культуры. Итак, в XVII веке, «уйдя» из города, фольклор одновременно и «вернулся» туда в том смысле, что он стал проникать в письменность. Разумеется, фольклорные тексты (былины), воспроизводились неточно. Авторы записей создавали своеобразные переработки, иногда скрещивая различные сюжеты, иногда привнося лишь некоторые книжные черты. Эти черты изменяли поэтику памятника. Существенные изменения происходили и в ритмическом рисунке былины. Эти произведения («Сказание о киевских богатырях», «Повесть о Сухане») лишь условно можно считать стихотворными произведениями. С большим основанием в разряд стихотворных произведений зачисляется знаменитая повесть «О Горе-Злочастии», возникшая где-то в середине столетия и представляющая собой философское повествование о «бесконечной нищете», «ноготе и босоте безмерной» простого человека, несчастья которого персонифицированы в образе Горя. Силлабический стих утверждал себя в русской литературе XVII века постепенно. Сначала, по-видимому, он обслуживал лишь немногие жанры, в частности послания. В первой половине XVII века уже возникали целые сборники посланий, многие из которых становились образцовыми и попадали в письмовники, утрачивая конкретные приметы. В одном из таких сборников, в котором собраны стиховторения справщиков Печатного Двора – чернеца Савватия, Степана Горчака, Михаила Злобина, Михаила Татищева и др. – всего около пятидесяти посланий на разнообразные темы. Это и просьба о покровительстве, и порицания, и отповедь ученику. В первой половине XVII века силлабический стих встречаем не только в посланиях. Так в это время возникают силлабические вирши о гербах (вирши на герб патриарха Никона). Расцвет русской силлабической поэзии падает на последнюю треть XVII века и связан с именами Симеона Полоцкого, Сильвестра Медведева, Кариона Истомина и Андрея Белобоцкого. Самуил Емельянович Петровский – Ситнианович (Симеон – имя, которое он получил, когда постригся в монахи) родился в Полоцке в 1629 году. О днях его молодости нам известно только то, что он учился в Киево-Могилянской коллегии, крупнейшем тогда православном центре высшего гуманитарного и богословского образования. От 1648 года до нас дошел составленный им и собственноручно переписанный конспект теории поэзии, от 1653 года – сборник риторических упражнений на польском и латинском языках. В 1656 году, два года спустя после освобождения Полоцка русскими войсками, он принял монашество в Полоцком Богоявленском монастрые, а затем стал учителем в местной «братской» школе. В этом же году он впервые встретился со своим покровителем – царем Алексеем Михайловичем. В 1661 году принял решение навсегда переселиться в Москву, но решение это осуществил в 1664 году. Симеон Полоцкий еще до своего переезда в Москву в 1664 г., в Киево-Могилянской академии и в Полоцке, своем родном городе, стал известен как недюжинный поэт и ритор. Если его знаменитая декларация «Метры», которую он произносил перед царем Алексеем Михайловичем в 1656 году, почти буквально повторяет силлабическую «Просфониму», изданную во Львове в конце XVI века, то другое его произведение с тем же заглавием, читанное также во время посещения царем Полоцка, – это вполне самостоятельное произведение, яркий панегирик белорусской земле. Обращаясь к царю, поэт восхваляет его как освободителя Белоруссии: Ты нас от нужды избавил, Россию Белу на ноги поставил, Прежде напастей бурею стемненну и оскорбленну. В этих ранних произведениях уже достаточно ярко проявились характерные особенности творческой манеры Симеона Полоцкого. Если «Метры» написаны на белорусском языке, то в «Диалоге» сильна та «церковнославянская мова» – своеобразный сплав живых восточнославянских языков и языка церковных книг, которую Симеон Полоцкий ввел в русскую поэзию. Московский период творчества поэта был самым длительным и плодотворным. Здесь он занял прочное положение при дворе, стал придворным учителем, стихотворцем и «премудрым философом», которому поручалось «состязание» со знаменитым Аввакумом, составление устава проектируемой академии, организация «верхней» типографии, которая до самой его смерти в 1680 году находилась в его ведении. Здесь он создал свой колоссальный по объему и значению сборник «Вертоград многоцветный» (1678), выпустил печатный стихотворный перевод «Псалтыри царя и пророка Давида» (1680), снабженный превосходной гравюрой А.Трухменского по рисунку Симона Ушакова, а затем положенный на музыку композитором В.П.Титовым. Он работал над «Рифмологионом», который должен был включить все его панегерические стихотворения. Значение Симеона Полоцкого не в том, что он «ввел» стихотворство в русскую культуру – силлабические вирши писали и до него, – а в том, что он отошел от представления о них, как о забаве, обслуживающей лишь определенные потребности, что «рифмотворение» представлялось ему главным и, пожалуй, единственным способом создания новой словесной светской культуры. По словам Еремина, сборники Полоцкого «производят впечатление своеобразного музея, на витринах которого расставлены в определенном порядке самые разнообразные вещи, часто редкие и очень древние». У Полоцкого есть и сюжетные произведения, и стихотворные анекдоты, и «приклады» вроде известного рассказа о рабе Андрокле, и поэтические зарисовки («День и нощь» в «Вертограде многоцветном»), и в осбенности описание разных драгоценных камней, экзотических и фантастических птиц и животных. Поэт охотно прибегал к античной тематике. Но античный, раннехристианский и вообще исторический фон нужен поэту лишь как орнамент стихотворения. Полоцкий – это дидактический поэт, который в стихотворном воплощении всякой темы, всякого поэтического образа видел, в первую очередь, возможность «логической», морально-назидательной интерпретации. Поэтому так часты «лирические» отступления в сюжетном потоке – это риторическое восклицание, авторская ремарка, эмоциональная оценка. Симеон Полоцкий предпочитает вести непосредственный разговор с читателем, воздействовать не только поэтическим материалом, но и прямой сентенцией. Эти обращения адресованы либо к читателю вообще, либо к людям, для которых стихотворение, по мнению автора, должно представлять наибольший, чисто практический интерес. О, родители, чадам не вручайте, Всех богатств ваших, Сами обладайте. Поэзия Полоцкого в сущности замкнута в мире «вещей», к которым можно относить не только камни, предметы царского одеяния, но и одушевленных его героев. В отношении к мифологии и истории Полоцкий выступает как типичнейший представитель барокко: он не пользуется мифологией для постижения действительности, напротив – действительность он заключает в исторические и мифологические кулисы. Ренессансная стройность оборачивается у Полоцкого, как и у других поэтов барокко, схематизмом. Его интересуют внешние приметы вещей и явлений. А поскольку стихотворение для него тоже вещь, он увлекается графической его формой, пользуется изощренными акростихами и анаграммами, пишет стихи в форме креста, звезды, круга и т.д. После смерти Симеона Полоцкого (1680г.) роль придворного стихотворца выполнял его ученик Сильвестр Медведев. Медведев не пользовался «славянской мовой» – искусственным языком, введенным в русскую поэзию Полоцким. Словарь Медведева – словарь русский, почти лишенный полонизмов и украинизмов. Пользуясь церковнославянизмами, Медведев иногда создавал стихотворения, по построению и поэтике напоминающие произведения народного творчества. В конце века стихи писали Карион Истомин и Андрей Белобоцкий – обрусевший поляк. |