литература зачет. Великие книги мировой культуры. Весенний семестр. Зачёт. Вопросы для подгрупп 4, 5, 6 (семинарские группы И. А. Морозова) Билет Голландия xvii века ядро литературного канона или его периферия
 Скачать 76.58 Kb.
|
|
Первый, поверхностный и более ярко выраженный, направлен на деконструкцию мифа о советской космонавтике и о самоотверженном подвиге советского человека. Для отражения этой идеи автор использует формальные приемы соц-арта и концептуализма. Второй, глубинный, идейный уровень посвящен реальным философским проблемам. Одни из них, например, идея буддистского мировосприятия, идея сомнения в существовании реальности, изложены более основательно, другие – о свободе человека, о том, что самое лучшее в жизни видишь как бы краем глаза и т. д. – только затронуты, и решение их остается под большим вопросом. Итак, мы видим, что В. Пелевин в своем произведении придерживается принципов, характерных для литературы постмодернизма. б) Поэтика постмодернизма (деконструкция жанра, взрыв советской языковой нормативноси, пустые означающие и т.д.) в «советском «Декамероне»» В. Сорокина «Норма» «Норма была старой, с почерневшими, потрескавшимися краями». Владимир Сорокин, «Норма» Как объясняет сам Владимир Сорокин, эту книгу даже нельзя назвать романом, в 80-е ее называли просто «Нормой». Она состоит из семи частей, написанных в жанрах от небольших зарисовок, сделанных почти в стилистике социалистического реализма, до эпистолярного (знаменитых «Писем Мартину Алексеевичу») или описания производственного совещания. Славу Сорокину еще в самиздате принес роман «Норма». Первая часть пародирует бытовые и производственные соцреалистические романы: повседневные сцены и диалоги включают массу физиологических деталей и табуированных слов. «Норма» — это порция фекалий, которую в этом мире все обязаны съедать ежедневно: норма — это то, к чему все приспосабливаются, хотя никто не ответит на вопрос, зачем. На этом уровне роман был бы достаточно простой сатирой — но дальше начинается литературная игра, виртуозность которой и стала основной стиля Сорокина. Одна глава представляет собой ряд слов с одним и тем же определением «нормальный» — так можно описать всю жизнь: «нормальные роды», «нормальное ПТУ», «нормальное пиво», «нормальная смерть» — там же и «нормальный Чехов», и «нормальная свобода». В седьмой главе советские песни и стихи превращаются в абсурдистские рассказы, в третьей части персонаж находит письмо Тютчева и т. д. — в «Норме» собраны едва ли не все варианты постмодернистских упражнений. Вячеслав Курицын в книге «Русский литературный постмодернизм» пишет, что главная стратегия Сорокина — «асимволизация». Читатель готовится интерпретировать, «расшифровывать», устанавливать значения знаков — а это оказывается невозможным. Так, сюжет романа «Сердца четырех» — «последовательность очень внятных событий с совершенно невнятными мотивами», в «Норме» слова теряют переносные значения («золотые руки» идут на переплавку, девушка в ответ на просьбу подарить поцелуй отсыпает поцелуи в мешочек). 📖 Сорокин абсолютно последователен в реализации идеи «смерти автора». Его проза представляет собой только стилизации, пародии, пастиши: они выполнены с исключительным мастерством. Можно написать Чехова, Бунина, Тютчева, можно повторить соцреалистические штампы — но невозможен авторский голос в традиционном смысле. В истории российской литературы немного книг, в которых было бы продемонстрировано столь же кардинальное неприятие советской действительности, как в «Норме». Давящее на человека от детского сада (пропитанного, по выражению Сорокина, «сочетанием сюсюкания и насилия») до гробовой доски требование быть таким же, как все, нормальным, делать то, что от тебя хочет общество, метафорически превращается в романе в сцены организованного государством централизованного поедания фекалий, а блестяще стилизованные под официозную прозу или речь советских обывателей эпизоды заканчиваются гротескным насилием или сумасшествием. «Норма» состоит из восьми разнородных частей, объединённых общей сюжетной рамкой: мальчик в школьной форме читает на Лубянке папку с рукописью «Норма», которую только что изъяли у диссидента вместе с другим запрещённым самиздатом. Самая известная часть, с которой ассоциируется вся книга, — первая: три десятка сценок, описывающих, как советские граждане съедают пакетик детских фекалий — ежедневную «норму». Вместе все части книги складываются в концептуальную мозаику о страхе и ненависти советского застоя и о насилии коллективного языка над индивидуальностью. Объединяющая идея «Нормы» — языковая нормативность советской жизни, которую Сорокин пытается взломать и показать, что на самом деле за норму в позднесоветском обществе приняты ненормальное существование и отношения между людьми, что и отражает их речь. Чтение «Нормы» — это путешествие по миру официальной и обыденной советской речи, которая постепенно обессмысливается, выворачивается автором наизнанку: привычные выражения и формулировки демонстрируют свою абсурдность, как только превращаются буквально в то, что описывают. Связь между словами, речевыми формулами и тем, на что они якобы указывают (то есть означающим и означаемым) , постепенно разрушается. Один из основных приёмов, которые использует Сорокин, — материализация метафор, или карнализация, как в данном случае предлагает называть этот приём Марк Липовецкий, то есть переведение языковой метафоры на язык плоти. Когда мне говорят — как можно так издеваться над людьми, я отвечаю: «Это не люди, это только буквы на бумаге» ВЛАДИМИР СОРОКИН Самая наглядная в этом смысле часть книги — седьмая, где известные (и не очень) советские стихи и песни разворачиваются в маленькие рассказы. Прямые цитаты из исходных текстов окружаются репликами персонажей и за счёт буквального воплощения метафор, то есть лишения их второго значения, предстают абсурдными и даже фантастическими образами. Пример: Стихи советского поэта и писателя Вадима Кожевникова путём добавления трёх предложений и персонажа-корреспондента, а ещё замены одного местоимения (всё это выделено) превращаются в рассказ «Руки моряков»: «Уходят в поход ребята, простые рабочие парни. От чёрных морских бушлатов солёной водою пахнет. — Готовность один! И снова парни к орудиям встали. — Тревога! Одно лишь слово, и руки слились со сталью. А ведь совсем недавно руки их пахли хлебом... — А море? — спросил корреспондент «Красной Звезды» широкоплечего матроса. — Да в нём подавно никто из нас прежде не был, — застенчиво улыбнулся матрос. — Никто не носил бушлата, товарищ корреспондент, но знают эти ребята, что надо, очень надо ракеты держать и снаряды. Корреспондент склонился над блокнотом. Матрос не торопясь поднял руку вместе с приросшим к ней снарядом и почесал висок поблёскивающей на солнце боеголовкой». |