Вопросы по отечественной литературе
 Скачать 3.67 Mb.
|
|
Накануне и вскоре после революции Буревестник напишет две характерные для него статьи, о евреях и о русских. Из статьи «О евреях»: «Меня изумляет духовная стойкость еврейского народа, его мужественный идеализм, необратимая вера в победу добра над злом, в возможность счастья на земле». Или: «Я уверен, что мораль иудаизма помогла бы нам побороть этого беса (пассивного анархизма. - Авт.), если мы хотим побороть его». Зато в эссе 1922 года «О русском крестьянстве» другие взгляд, тон, лексика. «Тяжелый русский народ, лениво, нерадиво и бесталанно лежащий на своей земле» - вот приговор пролетарского классика нашим предкам, нашему национальному характеру. В той гнусной и до предела русофобской статье русское крестьянство, одухотворенное Православием, создавшее «на своей земле» самобытную культуру, взрастившее и Ломоносова, и Есенина, бывшее на протяжении девяти веков кормильцем и защитником Отечества, безропотно, но, как правило, вполне сознательно несшее бремя государственных обязанностей во имя строительства - для себя и своего потомства - крепкой державы под скипетром царя, рисуется склонным к изощренной жестокости и садизму. Русский, по Горькому, - дикарь, равнодушный к чужому страданию, хитрый ханжа с показной религиозностью. Отталкивающий национальный тип. Не то, что европейцы и уж тем более евреи. В красном терроре, развязанным интернациональным сбродом и залившим Россию кровью, Горький винит исключительно имманентную жестокость русского человека. Цитата: «Я очертил среду, в которой разыгрывается трагедия русской революции. Это - среда полудиких людей. Жестокость форм революции я объясняю исключительной жестокостью русского народа. Когда в «зверствах» обвиняют вождей революции... я рассматриваю эти обвинения как ложь и клевету». «Черти драповые...» Солженицын описывает, как во время приснопамятной поездки в 1929 году на Соловки к гуманисту прорвался заключенный подросток, рискнувший рассказать правду о концлагере смерти - о «жердочках», «комариках», расстрелах. Горький выслушал, но и пальцем не пошевелил. Зато, как пишет исследователь Альберт Максимов со ссылкой на воспоминания бывшего зека, соловецких чекистов сильно хвалил: «Хорошо-то как! Молодцы, замечательное дело творите! Опишу, опишу!»... А мальчика-жалобщика после отъезда Максимыча расстреляли. Сомневаюсь, что это легенда. Через два года после окончательного возвращения с Капри в СССР Горький, уже в роли «наркома» совлитературы, организовал поездку 120 советских писателей на Беломорстрой. Строило канал ОГПУ с применением рабского труда заключенных, в основном политических, - кулаков, спецов-«вредителей». Говорили, что стройка была сплошь усеяна их костями. Незадолго до этого руководителей ГУЛАГа за ударный труд наградили - Ягоду, Бермана, Когана, Рапопорта, Фирина, Френкеля. И вновь Горький говорил о них с восторгом, едва сдерживая слезы умиления: «Черти драповые, вы сами не знаете, что сделали...». Его симпатии были однобоки, как и жалость. На родину Буревестник вернулся в разгар насильственной коллективизации. Разворачивалась одна из величайших трагедий - перелома народного хребта. Сотни тысяч семей ссылались на севера, на верную погибель. Нарастал очередной вал репрессий. А что же великий гуманист? В статьях начала тридцатых Горький злобно нападает на Православие, русское зарубежье, одобряет политические процессы, коря ОГПУ за медлительность в расстрелах по отношению к подсудимым по делу Промпартии. «Если враг не сдается, его уничтожают», - таков лозунг писателя, приговор всем несогласным или просто безмолвным жертвам бесчеловечного режима. Статью под воинствующим заголовком напечатали «Правда» и «Известия», и она стала индульгенцией тем, кто раскулачивал, ссылал, сажал, расстреливал. О главных жертвах, русских крестьянах, Алексей Максимович писал: «Вымрут полудикие, глупые, тяжелые люди русских сел и деревень...». Чем не идейное обоснование геноцида? Горький и пароход современности В начале 1990-х, на гребне перестройки, профиль крупнейшего из советских классиков вдруг исчез с обложки журнала «Наш современник». Не стало его и рядом с «шапкой» «Литературной газеты». Но, видимо, велика мощь тех, кто возносил автора «Песни о Соколе», лепил его «всемирную славу», воздавая по заслугам. Будь по-другому, постигло бы Горького-художника слова участь какого-нибудь Решетникова или Помяловского, а Горького-общественника - посмертная репутация профессионального русофоба, неистового революционного агитатора, певца ГУЛАГА. Оправившись от временно замешательства, те влиятельные силы перехватили инициативу, сочиняя новые и новые панегирики «великому писателю». Кто стоит за новыми апологетами Басинским, Быковым, Калюжной - имя им легион, понять несложно с учетом того, кому Буревестник служил верой и правдой всю жизнь. Загадкой, правда, остается факт возвращения профиля «классика» на фасад «Литературной газеты». Гадая над мотивом, подтолкнувшим к такому сомнительному, на мой взгляд, шагу весьма уважаемого мной главного редактора «ЛГ» Юрия Полякова, могу объяснить это лишь некими парадоксами фракционной борьбы, характерной для писательской среды. Как бы то ни было, культ Горького живет и процветает вопреки объективным фактам и мнению российского читателя, в массе своей от Буревестника отвернувшегося. Впрочем, таких аномалий в нашей жизни много. До духовного исцеления России еще далеко.
«Маяковским разрешается элементарная и великая проблема поэзии для всех, а не для избранных», – говорит О.Э. Мандельштам о творчестве В.В. Маяковского. Маяковский известен нам как новатор и просто великолепный поэт. Своему делу он всегда отдавался полностью, стремился делать все, что в его силах и даже больше для народа: это желание нашло отражение в его поэзии. В 1912 г. юный Маяковский вместе со своими единомышленниками футуристами выпускает альманах и манифест «Пощечина общественному вкусу», тем самым сделав себе репутацию крайне неоднозначного и скандального поэта. Тогда публика еще не была к такому яркому проявлению личности. Между тем, за всем этой экстравагантностью и антиэстетизмом скрывалась пылкая душа поэта, душа человека с ясным взглядом на мир, с высокой миссией. «Светить всегда!/светить везде, до дней последних донца…», – озвучивает лозунг поэта Маяковский в стихотворении «Необычайное приключение…». Маяковский как организатор литературной группы «ЛЕФ» (Левый фронт) выдвинул три основных принципа поэзии: принцип социального заказа, принцип литературы факта и принцип искусства-жизнестроения. Так, основой для «Необычайного приключения» послужило абсолютно реальное событие – встреча поэта с солнцем у себя на даче. Но гениальность и новаторство Маяковского проявилось именно в том, что обычный факт он преподносит еще и с фантастическим подтекстом: поэт начинает разговор с солнцем, что еще больше сближает их. «Ты да я,/нас, товарищ, двое!», – говорит солнце. Истинное назначение поэта Маяковский видит в полной отдаче, непрекращающейся работе, которая будет нести людям свет: и даже когда на небе не будет солнца – светила, дарующего людям радость и покой, самого теплого человеческого спутника – путь людской будут озарять стихи. Образ поэзии-света также нашел отклик в стихотворении «Послушайте!». Здесь автор представил свой взгляд на назначение поэзии. Поэзия – эта та великая сила, которая никогда не угаснет, та великая надежда, которая никогда не потухнет, как и звезды будут каждую ночь выходить на небо – и так до бесконечности. Быть может, для кого-то поэзия – это не просто «плевочки», быть может, остались еще люди, которые способны разглядеть в ней «жемчужину»? Ведь без света не может быть будущего, а именно слово может озарять умы и привести все общество в мир идеального будущего. Грядущие люди! Кто вы? Вот – я, весь боль и ушиб. Вам завещаю я сад фруктовый моей великой души! В этих строчках перед нами предстает поэт-жертвенник. Поэта терзает то, что его не понимают, что его творчество никому, по сути, не нужно, что поэт весь «боль и ушиб». Но он не теряет веры в светлое будущее, веры в грядущее поколение, которому он завещает «фруктовый сад» его великой души. Только самое лучшее он оставит последующему поколению – свои стихи. Сверхзадача поэзии по Маяковскому – это служение людям. Поэт верил, что слово – это то, что может навести человека на правильный путь. Для себя Маяковский давно определил, во имя чего он пишет, и он жертвует собой ради служения людям, ради того, чтобы хоть чуть-чуть приблизить идеальное.
Жизнь – это река, и мы плывем по ее течению и, если нас не обманывают глаза, все течет, все меняется: возводятся и разрушаются цивилизации, одни вечные ценности приходят на смену другим, тоже вечным. Жизнь приучает нас к непрестанному движению во всех аспектах нашего развития: в политике, искусстве, литературе и т.д. Начало XX века характеризуется необычайно яркими и стремительно сменяющими друг друга событиями, в первую очередь на политической арене: революция, установление и укрепление власти партии большевиков, образование СССР - все это наложило заметный отпечаток на дальнейшее развитие литературы и искусства. Партия большевиков, стремясь упрочить свое положение за счет насаждения единой идеологии, централизовала управление образованием, наукой, искусством и культурой. Уже сразу после революции 1917 года по всей стране появилось множество различных литературных групп. Многие из них возникали и исчезали, даже не успевая оставить после себя какой-либо заметный след. Только в одной Москве в 1920 г. существовало более 30 литературных групп и объединений. Нередко входившие в эти группы лица были далеки от искусства. Так, например, была группа "Ничевоки", провозглашавшая: Наша цель – истончение поэтпроизведения во имя ничего». Каковы были причины возникновения столь многочисленных и разнохарактерных литературных групп? Обычно на первый план выдвигаются материально-бытовые: "Вместе было легче выжить в тяжелых обстоятельствах русской жизни тех лет, преодолеть разруху, голод, наладить условия для нормальной работы и профессионального общения людей, причастных к литературе и искусству". Надо также отметить, что в годы революции и гражданской войны активизировались "устные" формы литературной жизни. В историю литературы вошли кафе "Стойло Пегаса", "Кафе поэтов", "Привал комедиантов", "Красный петух", "Десятая муза" и др. В обилии группировок сказывались и разные художественные пристрастия, и идейное размежевание. Хотя руководство правящей партии с самого начала пыталось подчинить себе всю идеологическую жизнь страны, но в 20-е годы еще не была выработана и отработана "методика" такого подчинения. Естественно, что такое "попустительство" со стороны партии в сфере искусства не могло не сказаться на его содержании и направлениях. Так, А.К. Воронский на совещании в ЦК РКП(б) в мае 1924 года говорил: "У нас создалось такое положение, что, вместо мощного потока писателей-коммунистов или рабочих-писателей, мы имеем ряд отдельных литературных кружков". Такие кружки, по мнению критика, "вносили... свое, иногда очень значительное, в современное искусство", но они все же не охватывают всего литературного потока, и часто в них преобладает "кружковой дух". Об этом же говорил и Л. Троцкий: "Автоматически кружковым, семинарским путем (искусство) не вырабатывается, а создается сложными взаимоотношениями, в первую голову - с различными группировками попутчиков. Из этого выскочить нельзя". "Кружковой дух" действительно отравлял литературную атмосферу 20-х годов, способствуя разрастанию окололитературных склок необъективным оценкам творчества писателей-современников. Группа самого Воронского дискредитировала творчество Маяковского и героико-романтическое стилевое течение в советской литературе. Ее противники – идеологи пролетарского искусства высокомерно отзывались о творчестве М.Горького, В.Маяковского, С.Есенина; футуристы отвергали "Жизнь Клима Самгина" М. Горького, "Разгром" Фадеева и т.д. Постоянная литературная борьба за отстаивание своих узкогрупповых интересов вносила в литературную атмосферу нервозность, нетерпимость, кастовость. Большинство современных критиков считают наличие множества литературных организаций естественным выражением на литературном уровне самых различных общественных представлений, взглядов, идей", видят в них эстетическую полифонию, плюрализм творческих методов. В наши дни, когда открываются ранее засекреченные архивы, появляется много новых данных о самых разных литературных объединениях 20-х г.г., публикуются их документы. Таковы, например, опубликованные В. Муромским устав, инструкции, переписка СДХЛ (Союз деятелей художественной литературы). Союз был образован в марте 1918 года в Петрограде. В него входили М.Горький, А.Блок, Н.Гумилев, А.Куприн, Е.Замятин, К.Чуковский и др. Стремление помочь своим членам материально было определяющим, но не единственным стимулом возникновения СДХЛ. Объединение ставило перед собой задачи защиты деятелей художественной литературы, помощи начинающим художникам слова из демократической молодежи и даже "партийного руководства". Все шло к тому, что СДХЛ станет неким литературным центром, объединяющим большую и лучшую часть русских писателей и представляющим их профессиональные интересы, причем не только в Петрограде, но и в других регионах страны: "действие Союза распространяется на всю территорию государства",- подчеркивалось в Уставе. Однако уже к маю 1919 года объединение перестало существовать. Распад был предопределен двумя крупными инцидентами внутри СДХЛ, после чего группа писателей во главе с М.Горьким вышла из Союза. Необходимо отметить старейшее Общество любителей русской словесности (1811-1930), среди председателей и членов которого были почти все известные русские писатели. В ХХ веке с ним связаны имена Л.Толстого, В.Соловьева, В.Короленко, В.Вересаева, М.Горького, К.Бальмонта, Д.Мережковского, В.Брюсова, А.Белого, М.Волошина, Б.Зайцева, А.Куприна, Н.Бердяева. В 1930 г. это уникальное и активно пропагандирующее литературную классику общество разделило участь всех остальных объединений и групп. Появилось немало новых материалов и к истории давно известных и, казалось бы, хорошо изученных групп и объединений. Три года спустя после окончания вооруженной гражданской войны, в условиях огромных материальных лишений, пролетарская литература Советского Союза сложилась в единое организованное целое. Первая Всесоюзная конференция пролетарских писателей (16 марта 1923 г.) объединила все литературные силы на единой идеологической основе, вокруг единой мощной организации. «Основным критерием для оценки литературного течения или литературного явления может служить только их общественное значение. Общественно полезной является в наше время только такая литература, которая организует психику и сознание читателей, и в первую очередь читателей пролетарских, в сторону конечных задач пролетариата как творца коммунистического общества, то есть литература пролетарская. Всякая иная литература, иначе воздействующая на читателя, в той или иной мере содействует возрождению буржуазной и мелкобуржуазной идеологии». Пролетарская литература Советского Союза стояла под знаком дальнейшего роста. Она опиралась на массовое движение пролетариата и передовых элементов крестьянства, прежде всего крестьянской молодежи. Значительный успех пролетарской литературы был возможен только на основе быстрого политического и экономического роста трудящихся масс Советского Союза. Пролетарская литература ставила перед собой только одну цель: служить делу мировой пролетарской победы, бороться беспощадно со всеми врагами и за сравнительно короткое время стала значительным общественным явлением. Эта литература создалась из слияния отдельных пролетарских групп с массовым культурным движением пролетариата, принявшим, прежде всего, форму рабкорства. Отрицать наличность пролетарской литературы далее становится затруднительным. Ее противники вынуждены отступить от первоначальной позиции голого отрицания и применять новую тактику во имя все тех же старых целей борьбы с пролетарской литературой. Сущность новой тактики заключается в том, что пролетарская литература «признается», но при этом провозглашается, что она должна быть крылом «литературы вообще», т. е. буржуазной литературы. Настала такая полоса культурного развития пролетариата, когда одного «признания» пролетарской литературы уже недостаточно, когда обязательно признание принципа гегемонии этой литературы, принципа упорной систематической борьбы этой литературы за победу, за поглощение всех видов и оттенков буржуазной и мелкобуржуазной литературы. О пролеткультовцах и пролетарской культуре вообще говорили, обсуждали. Никто не оставался равнодушным: либо не принимали, либо яро поддерживали. Идеологи пролетарской литературы (Пролеткульт, РАПП), а также ЛЕФ много сделали для внедрения в сознание художников новых канонов искусства. В известном смысле они были левее правящей партии. Требование политизировать литературу, исходившее из их уст, с течением времени приобретало все более императивный характер. Такой взгляд на мир выразил Е. Замятин в антиутопии "Мы". Пролеткультовцы были сторонниками классовой чистоты в литературе и культуре в целом. И хотя школа вульгарного социологизма была разгромлена, но "идея классовости литературы была поставлена под знаменем народности". Поэзия пролеткультовских поэтов – это выражение эпохи в классовых традициях, в их поэзии отразилось та ситуация, когда: "человек, в котором выхолощено человеческое, уподобляется сломанному ножу". Характерна для пролеткультовских поэтов машинная эстетика: "люди-гвозди, люди-ножи". Они воспевают завод, революцию и даже жестокость во имя революции. Стал обыденным лозунг: "Кто не с нами – тот против нас". Пролеткультовская поэзия и литература действовала безошибочно в цель. Апологеты Пролеткульта оберегали "чистого" пролетарского писателя от "чужеродных" для него влияний интеллигенции и крестьянства, как буржуазных идеологов. Этой исключительностью был продиктован и нигилизм по отношению к русской и мировой литературе. Вместе с классикой, утверждавшей идеалы свободы и красоты, Пролеткульт отвергал гуманизм, духовно богатую личность, народную нравственность. На место этих ценностей он ставил коллективизм, машинизм, принцип полезности. |