Лотман. Лотман Ю.М. Культура и взрыв. Ю. М. Лотман Семиосфера Культура и взрыв Внутри мыслящих миров Статьи Исследования Заметки СанктПетербург Искусствоспб
 Скачать 1.36 Mb.
|
|
1 Фальстаф — трус. Но объективность шекспировского гения заставляет нас слушать не бормотание труса, а безупречное изложение концепции, предвосхищающей концепцию сенсуалистической этики. Обгоняя столетия, Фальстаф излагает сенсуалистические идеи полнее и объективнее, чем это делает шиллеровский Франц Моор. В монологе Фальстафа перед нами не трусость, а смелость — смелость теоретика, не боящегося сделать из исходных посылок крайние выводы. Комический персонаж вырастает здесь до идеолога, а конфликт приобретает характер столкновения идей. Каждая из них, внутри себя, обладает не только психологической, но и логической оправданностью. Позиция, противоположная фальстафовской, реализуется в культуре как апология героизма, находящего свое крайнее проявление в героическом безумии. Арабская надпись на ордене Шамиля из эрмитажной коллекции гласит Кто предвидит последствия, не сотворит великого. В этих словах — законченная философия истории. Она заставляет вспомнить многочисленные апологии героического безумия, вплоть до Безумцев Беранже, вызвавших в переводе В. Курочкина столь громкий отклик в русской народнической среде. 1 Шекспир У Полн. собр. соч. Т. 4. С. 103. Обширная работа Мишеля Вовеля Смерть и Запад. От 1300 г. до наших дней убедительно показывает, что стабильность и ограниченность исходного культурного кода является стимулом его лавинообразных трансформаций, превращающих исходное содержание в формальность. Именно это позволяет отделить идею смерти от первичного ряда значений и превратить ее в один из универсальных языков культуры. Аналогичный процесс протекает ив сфере сексуальной символики. Коренная ошибка фрейдизма состоит в игнорировании того факта, что стать языком можно только ценой утраты непосредственной реальности и переведения ее в чисто формальную — пустую и поэтому готовую для любого содержания — сферу. Сохраняя непосредственную эмоциональную (и всегда индивидуальную) реальность, свою физиологическую основу, секс не может стать универсальным языком. Для этого он должен формализоваться, полностью отделиться, — как это показывает пример признающего свое поражение павиана, — от сексуальности как содержания. Распространение различных вариантов фрейдизма, охватывающее целые пласты массовой культуры XX в, убеждает, что они менее всего опираются на непосредственные импульсы естественной сексуальности. Они — свидетельство того, что явления, сделавшись языком, безнадежно теряют связь с непосредственной внесемиотической реальностью. Эпохи, в которые секс делается объектом обостренного внимания культуры, — время его упадка, а не расцвета. Из области семиотики культуры он вторично возвращается в область физиологии, но уже как третичная метафора культуры. Попытки возвратить в физиологическую практику все те процессы, которые культура производит, в первую очередь, со словом, делают не культуру метафорой секса, как утверждает Фрейд, а секс — метафорой культуры. Для этого от секса требуется лишь одно — перестать быть сексом. Перспективы Итак, взрывы — неизбежный элемент линейного динамического процесса. Уже было сказано, что в бинарных структурах эта динамика отмечена резким своеобразием. В чем же заключается это своеобразие В тернарных общественных структурах самые мощные и глубокие взрывы не охватывают всего сложного богатства социальных пластов. Центральная структура может пережить столь мощный и катастрофический взрыв, что грохот его, безусловно, отзовется на всей толще культуры. И все же в условиях тернарной структуры утверждение современников, аза ними и историков о полном разрушении всего строя старой системы является смесью самообмана См Vovelle МВ столкновении самцов павиана побежденный признает свое поражение с помощью жеста, имитирующего сексуальную позу самки. и тактического лозунга. И речь здесь идет не только о том, что абсолютное уничтожение старого невозможно нив тернарных, нив бинарных структурах, но и о более глубоком процессе тернарные структуры сохраняют определенные ценности предшествующего периода, перемещая их из периферии в центр системы. Напротив того, идеалом бинарных систем является полное уничтожение всего уже существующего как запятнанного неисправимыми пороками. Тернарная система стремится приспособить идеал к реальности, бинарная — осуществить на практике неосуществимый идеал. В бинарных системах взрыв охватывает всю толщу быта. Беспощадность этого эксперимента проявляется не сразу. Первоначально он привлекает наиболее максималистские слои общества поэзией мгновенного построения новой земли и нового неба, своим радикализмом. Цена, которую приходится платить за утопии, обнаруживается лишь наследующем этапе. Характерная черта взрывных моментов в бинарных системах — их переживание себя как уникального, ни с чем несравнимого момента во всей истории человечества. Отмененным объявляется не какой-либо конкретный пласт исторического развития, а само существование истории. В идеале — это апокалиптическое времени больше не будет, а в практической реализации — слова, которыми Салтыков завершает свою Историю одного города История прекратила течение свое» 1 Не менее характерно для бинарных систем стремление заменить юриспруденцию моральными или религиозными принципами. В Капитанской дочке есть место, привлекающее внимание с этой точки зрения Маша Миронова приезжает в столицу, чтобы спасти попавшего в беду Гринева. Между ней и государственно мыслящей Екатериной II происходит примечательный разговор Вы сирота вероятно, вы жалуетесь на несправедливость и обиду Ответ следует неожиданный Никак нет-с. Я приехала просить милости, а неправосудия, Эта тема, которую Пастернак в Докторе Живаго» назвал беспринципностью сердца, волновала Пушкина в тридцатые годы, ион к ней неоднократно возвращался. В «Анджело» герой — суровый моралист, впавший в грех, — осознав свое падение, проявляет по отношению к себе туже бесчеловечную принципиальность, которая руководила им при осуждении преступников: ...Дук тогда Что, Анджело, скажи, Чего достоин ты Без слез и без боязни, С угрюмой твердостью тот отвечает «Казни...» 2 Однако торжествует несправедливость, а милость: Изабела Душой о грешнике, как ангел, пожалела Салтыков-Щедрин М. Е Полн. собр. соч. и писем Вт. М, 1937. Т. 8. С. 423. Благодаря графической структуре, пауза перед последним стихом придает ему характер итогового для всей поэмы высказывания И весь смысл поэмы сжат в заключительное, вынесенное графически в отдельную строку: И Дук его простил (V, Наконец, в этом же ряду призывов к милости звучит итоговый пушкинский стих: И милость к падшим призывал (III, Милость противостоит Закону, который был героем ранней оды «Вольность» 1 В антитезе милости и справедливости русская, основанная на бинарности, идея противостоит латинским правилам, проникнутым духом закона Fiat justitia — per eat mundus и Dura lex, sed Тем более знаменательно устойчивое стремление русской литературы увидеть в законе сухое и бесчеловечное начало в противоположность таким неформальным понятиям, как милость, жертва, любовь. За этим вырисовывалась антитеза государственного права и личной нравственности, политики и святости. С Гоголя, особенно сего Выбранных мест, начинается традиция противопоставления государственного закона и человеческой морали. Хотя гоголевский совет исправлять пьяного мужика наставлениями типа Ах, ты, невымытое рыло — вызвал всеобщее неодобрение, включая и славянофилов, сама идея построения неюридического общества в тех или иных формах провозглашается на всем протяжении второй половины XIX в. Адвокат — неизменно отрицательная фигура и у Толстого, и у Достоевского. Судебная реформа была, бесспорно, наиболее продуманным плодом эпохи преобразований, и между тем она подверглась самым ожесточенным нападкам, как справа, таки слева. Политическому либерализму противопоставлялась утопия. Достоевский устами Сони призывал Раскольникова встать посреди площади на колени и покаяться перед народом. Толстой во Власти тьмы вместе с Акимом — косноязычным, но именно поэтому возглашающим истину, скрытую от книжников и фарисеев, — провозглашает верховенство совести над законом и покаяния над судом Ср. более ранний вариант этой строки: И милосердие воспел (III, 1034) Стих этот связан с предшествующим: Что вслед Радищеву восславил я свободу (III, 1034), — соединяющим оду Вольность и Я памятник себе воздвиг нерукотворный как начало и завершение пути Да свершится правосудие, хотя бы погиб мир, Закон суров, но это закон лат. Ср. ироническую цитату в стихотворении Пушкина Брови царь нахмуря...»: «Вешают за шею, Но жесток закон (II, Сопоставление с латинской поговоркой раскрывает смысл стиха как попытку самооправдания Гоголь Н. В Полн. собр. соч. Т. 8. С. 323. Народ подходит, хочет взять его Никиту. Аким отстраняет рукалш). Постой Вы, ребята, тае, постой, значит. Никита. Акулина, я его ядом отравил. Прости меня Христа ради. <...> Аким. О Господи Грех-то, грех-то. Урядник. Берите его А старосту пошлите да понятых. Надо акт составить. Встань-ка ты, поди сюда. Аким на урядника А ты, значит, тае, светлые пуговицы, тае, значит, погоди. Дай он, тае, скажет, значит. Урядник Акиму Ты, старик, смотри не мешайся. Я должен составить акт. Аким. Экий ты, тае. Погоди, говорю. Об ахте, тае, не толкуй, значит. Тут, тае, божье дело идет. кается человек, значит, а ты, тае, ахту... 1 Бинарная система пресекает эволюцию разрывами (природа вся в разломах, следуя словам, приписанным Мандельштамом Ламарку) 2 . В цивилизациях западного типа, как уже говорилось, взрыв разрывает лишь часть пластов культуры, пусть даже очень значительную, однако историческая связь при этом не прерывается. В бинарных структурах моменты взрыва разрывают цепь непрерывных последовательностей, что неизбежно ведет не только к глубоким кризисам, но и к коренным обновлениям. Так, реформы в России последней трети XIX в. были сорваны одновременным переходом как правительства, таки демократов к методам террора. Желание остановить историю столкнулось со стремлением принудить ее к прыжку. Враждующие стороны сближались лишь водном неприязни к «постепеновцам». При этом высокая мораль тех или иных деятелей враждующих партий оказывалась совсем небезупречной сточки зрения интересов целостной структуры. Целостная структура ориентирована на усредненность и выживание, ее механизм — юстиция. Партийность направлена на истину (всегда — свою истину) — любой ценой. Крайнее воплощение первой — компромисс, второй — война до победного конца и полное уничтожение противника. Поэтому победе должна предшествовать кровавая борьба, возможно — поражение. Зато победа рисуется как последний и решительный бой — установление царства Божия на земле. Явившаяся Савонароле Святая Дева, обещая ему заступничество в исполнении его идей, предупреждала Но как ты и представляешь, это обновление и утешение церкви не может произойти без великой смуты и кровавых столкновений, особенно в Италии. Последняя именно и есть причина всех этих зол, вследствие роскоши, гордости и других бесчисленных и неудобосказуемых грехов ее верховных вождей. Мадонна показала Савонароле зрелище охваченной мятежами и войнами Флоренции и всей Италии. Но затем Мадонна показала Савонароле другой глобус Когда я открыл этот Толстой Л. Н Собр. соч. Т. 11. С. 98—99. 2 Мандельштам О. Э Собр. соч Вт. Т. 4 — дополнительный. е изд. [Вашингтон; Нью-Йорк; Париж, 1967. Т. 1. С. 178. 3 Не отсюда ли идея зримой карты-глобуса Воланда у Булгакова? Двухтомная биография Савонаролы Паскале Виллари, изданная в 1913 гс предисловием А. Л. Волынского, бесспорно, была в поле зрения Булгакова. шаря увидел Флоренцию, всю в лилиях, вившихся по неровностям стен, протягивающихся отовсюду на длинных стеблях. А ангелы, паря над стенами вокруг города, глядели на них. Чудесное утопическое перевоплощение человечества в теории всегда начинается с искупительной жертвы, с пролития крови. На практике оно обречено утонуть в крови. Среди блестящей, завоевавшей мировое признание плеяды русских писателей прошлого века наш взгляд всегда скользит как-то мимо одинокой и загадочной фигуры Крылова. Признанный читателями всех социальных слоев, он совершенно одинок в литературной борьбе своей эпохи. Ему ненужно было идеализировать народ, так как он сам — народ. Он свободен от иллюзий. Его трезвый ум не чужд скепсиса, но главный пафос его — трезвость. Он не верит в чудеса, кто бы ни творил их — царь или народ. Он не украшает мужика, хотя по глубоким основам самосознания он, конечно, демократ. Иногда он подымается почти до пророчества. Вне предназначенном для печати варианте басни Парнас Крылов писал: Как в Греции богам пришли минуты грозны И стал их колебаться трон; Иль, так сказать, простее взявши тон, Как боги выходить из моды стали вон, То начали богам прижимки делать розны Богам худые шутки: Житье теснее каждый год! И наконец им сказан в сутки Совсем из Греции поход. Как ни были они упрямы, Пришлось очистить храмы; Но это не конец давай с богов лупить Все, что они успели накопить. Не дай бог из богов разжаловану быть! Правда, изгнание богов привело к тому, что новый хозяин, которому «отмежевали» Парнас, стал пасти на нем Ослов. Ни старое, ни новое не вызывают у Крылова иллюзий. Пафос Крылова — здравый смысл, освобождение от иллюзий, власти слови лозунгов. Но Крылов силен не только как разрушитель иллюзий никому, может быть, за всю историю русской культуры не удалось столь органично соединить неподдельную народность с самой высокой европейской культурой. Крылов, конечно, не единственный, хотя и самый яркий, представитель этого направления русской культуры, чуждой и славянофильства, и западничества, чуждой самого принципа Кто нес нами — тот против нас — ведущего принципа бинарных систем. В этой связи также следует назвать имена Островского и особенно Чехова. Сказанное имеет непосредственное отношение к событиям, протекающим сейчас на бывшей территории Советского Союза. Сточки зрения исследуемых Виллари П Джироламо Савонарола и его время Вт. СПб., 1913. Т. 2. С. 251—252. 2 Крылов И. А Полн. собр. соч. Т. 3. Снами вопросов, процесс, свидетелями которого мы являемся, можно описать как переключение с бинарной системы на тернарную. Однако нельзя не отметить своеобразия момента сам переход мыслится в традиционных понятиях бинаризма. Фактически разрабатывается два возможных пути. Один — приведший Горбачева к потере власти — заключался в замене реформ декларациями и планами и завел страну в тупик, чреватый самыми мрачными прогнозами. Другой — выражающийся в разнообразных планах вроде «500 дней и других проектов скоростного преображения экономики — выбивает клин клином, взрыв взрывом. Переход от мышления, ориентированного на взрывы, к эволюционному сознанию приобретает сейчас особое значение, поскольку вся предшествующая привычная нам культура тяготела к полярности и максимализму. Однако самоосмысление неадекватно реальности. В сфере реальности взрывы исчезнуть не могут, речь идет лишь о преодолении фатального выбора между застоем и катастрофой. Кроме того, этический максимализм настолько глубоко укоренился в самих основах русской культуры, что об опасности абсолютного утверждения золотой середины вряд ли можно говорить и уж тем более опасаться, что выравнивание противоречий затормозит творческие взрывные процессы. Если движение вперед — а альтернативой ему является лишь катастрофа, границы которой трудно предсказать, — все же преодолеет ту грань, на которой мы находимся, то возникший порядок вряд ли будет простой копией западного. История не знает повторений. Она любит новые, непредсказуемые дороги. Вместо выводов Представление о том, что исходной точкой любой семиотической системы является не отдельный изолированный знак (слово, а отношение минимально двух знаков, заставляет иначе взглянуть на фундаментальные основы семиозиса. Исходной точкой оказывается не единичная модель, а семиотическое пространство. Пространство это заполнено конгломератом элементов, находящихся в самых различных отношениях друг с другом они могут выступать в качестве сталкивающихся смыслов, колеблющихся в пространстве между полной тождественностью и абсолютным несоприкосновением. Эти разноязычные тексты одновременно включают в себя обе возможности, то есть один и тот же текст может быть по отношению к некоему смысловому ряду в состоянии непересечения, а к другому — тождества. Это разнообразие возможных связей между смысловыми элементами создает объемный смысл, который постигается в полной мере только из отношения всех элементов между собой и каждого из них к целому. Кроме того, следует иметь ввиду, что система обладает памятью о своих прошедших состояниях и потенциальным предчувствием будущего. Таким образом, смысловое пространство многообъемно ив синхронном, ив диахронном отношении. Оно обладает размытыми границами и способностью включаться во взрывные процессы. Система, прошедшая через стадию самоописания, подвергается изменениям она приписывает себе четкие границы и значительно более высокую степень унификации. Однако отделить самоописание от предшествующего ему состояния можно только теоретически. На самом деле оба эти уровня непрерывно влияют друг на друга. Так, самоописание культуры делает границу фактом ее самосознания. Момент самосознания придает границам культур определенность, включение же в этот процесс государственно-политических соображений неоднократно придавало ему драматический характер. Это можно сопоставить с размытыми границами языков на карте их реального распространения и четким членением их, например на политической карте. Ранее мы говорили о бинарных и тернарных культурных системах. Протекание их через критическую линию взрыва будет различно. В троичных системах взрывные процессы редко охватывают всю толщу культуры. Как правило, здесь имеет место одновременное сочетание взрыва в одних культурных сферах и постепенного развития — в других. Так, например, крах наполеоновской империи, сопровождавшийся форменным взрывом в области политики, государственной структуры, культуры в самой широкой ее сфере, не затронул собственности на земли, распроданные в годы революции (национальное имущество. Можно было бы также указать на то, как римская структура городской власти упорно прорастала сквозь многочисленные перипетии варварских вторжений ив конечном счете, трансформировавшись до неузнаваемости, сохранила до наших дней непрерывную преемственность. Эта способность культуры, выросшей на основе Римской империи, сохранять в изменениях неизменность, а неизменность делать формой изменения, наложила отпечаток на коренные свойства западной европейской культуры. Даже такие попытки абсолютного переустройства всего жизненного пространства, как религиозно-социальная утопия Кромвеля или взрыв якобинской диктатуры, по сути дела, охватывали лишь весьма ограниченные сферы жизни. Еще Карамзин отметил, что в то время как в Национальном собрании и театре кипят страсти, парижская улица в районе Пале-Ройяля живет веселой и далекой от политики жизнью. Для русской культуры, с ее бинарной структурой, характерна совершенно иная самооценка. Даже там, где эмпирическое исследование обнаруживает многофакторные и постепенные процессы, на уровне самосознания мы сталкиваемся с идеей полного и безусловного уничтожения предшествующего развития и апокалипсического рождения нового. Теоретики марксизма писали, что переход от капитализма к социализму неизбежно будет иметь характер взрыва. Это обосновывалось тем, что все Другие формации зарождались в рамках предшествующих этапов, между тем как социализм начинает совершенно новый период, и зарождение его возможно лишь на развалинах, а не в лоне предшествующей истории. При этом указывалось, что и феодальные, и буржуазные порядки сначала возникли в области экономики, а потом только получили государственно-законодательное оформление. Однако происходила любопытная передержка примеры созревания новой структуры в недрах старой черпались из истории, выросшей на пространстве Римской империи и ее культурных наследников, а теория социализма водной отдельно взятой стране аргументировалась фактами русской истории настоящего века, то есть истории с отчетливо бинарным самоосмыслением. Здесь следует прежде всего отметить, что представление о невозможности зарождения социализма в рамках капитализма, с одной стороны, расходилось с идеями западной социал-демократии, ас другой — отчетливо напоминало представление, периодически повторявшееся в русской истории. Апокалипсические слова о новом небе и новой земле зачаровывали на протяжении истории многие общественно- религиозные течения. Нона Западе это были, как правило, периферийные религиозные движения, периодически выплескивающиеся на поверхность, но никогда не становившиеся на долгое время доминантами великих исторических культур. Русская культура осознает себя в категориях взрыва. Пожалуй, наиболее интересен в этом смысле момент, который мы сейчас переживаем. Теоретически он осознается как победа реального, естественного развития над неудачным историческим экспериментом. Лозунгом этой эпохи как бы призвано стать старое правило физиократов: laissez faire laissez Идея самостоятельности экономического развития в Западной Европе органически связывалась с постепенным развитием во времени, с отказом от «подсгегивания истории. В наших условиях этот же лозунг отягощен идеей государственного вмешательства и мгновенного преодоления пространства истории в самые сжатые сроки — тов дней, тов какое-либо другое но заранее продиктованное истории время. Психологически здесь проявляется та же основа, что ив петровской идее догнать и перегнать Европу (в период между Нарвской битвой и Ништадтским миром) или в более памятные пятилетки в четыре года. Даже постепенное развитие мы хотим осуществить применяя технику взрыва. Это, однако, не есть результат чьего-либо недомыслия, а суровый диктат бинарной исторической структуры. Коренное изменение в отношениях Восточной и Западной Европы происходящее на наших глазах, дает, может быть, возможность перейти на общеевропейскую тернарную систему и отказаться от идеала разрушать старый мир до основанья, а затем на его развалинах строить новый. Пропустить эту возможность было бы исторической катастрофой. Автор выражает благодарность В. И. Гехтман, Т. Д. Кузовкиной, Е. А. Погосян и С. Салупере за помощь в подготовке этой книги. 1 Лозунг, направленный против государственного вмешательства в естественное течение экономических процессов, наиболее точно передается выражением не вмешивайтесь, предоставьте собственному движению Внутри мыслящих миров |