Западноевропейского средневековья

• Название: Западноевропейского средневековья
• Дата: 22.10.2022
• Размер: 4.48 Mb.
• Имя файла: riabova_tb_women_in_medieaval_times.pdf
• Тип: Исследование; #748850
• страница: 7 из 12

Глава VI
ЖЕНЩИНА И СЕМЬЯ
§ 1. Средневековый брак
В предыдущих главах говорилось об особенностях жизни женщин разных сословий, занимавшихся различной деятельностью. Но все же у всех женщин было и общее — в первую очередь то, что предназначением каждой женщины считалась приватная сфера (в меньшей степени — в раннее средневековье, в большей — в высокое).
Поэтому она не могла не придавать особого значения своей жизни в семье, своему дому. Семейная жизнь во все времена занимала исключительное место в женской судьбе, и средневековье не являлось исключением. В этой главе нам предстоит остановиться на таких проблемах, как заключение и расторжение брака, взаимоотношения супругов в семье, функции женщины в домашнем хозяйстве, роль матери в воспитании детей, регулирование сексуальной сферы жизни женщины.
Отношение к браку в средневековой Европе можно определить как достаточно противоречивое. Эта амбивалентность была унаследована от христианской доктрины: с одной стороны, тексты Священного Писания часто трактовались в том плане, что лишь целомудрие является подготовкой к спасению; брак же — повторение первородного греха. С другой стороны, уже в патристике и раннехристианской литературе в целом дается иная интерпретация Библии.
Августин, Иероним, Тертуллиан пишут о том, что, хотя состояние девственности, целомудрия и наилучшее для женщины, все же вступление в брак не является грехом, поскольку преследует благую цель воспроизведения

Женщина и семья
109 человеческого рода и помогает человеку избежать греха похоти.
Взгляды на семью как на нерасторжимое духовное единство мужчины и женщины, на брак как таинство утвердились в сознании средневекового общества далеко не сразу. Вплоть до XI—XII вв. в Европе была широко распространена полигамия. У франкского короля Лотаря было семь жен, причем некоторые из них — одновременно.
Кнут Великий из англо-датской династии, будучи уже женатым, желая укрепить свои права на престол и нейтрализовать противников, женился на вдове английского короля Эмме. Был популярен и институт конкубината, при котором в семье, наряду с женой и детьми, жили и сожительницы мужа — конкубины. Наиболее часто конкубин содержали мужчины из высших слоев общества, а также клирики, которым в брак вступать запрещалось. Об укорененности этого явления в средневековом обществе свидетельствует и то, что конкубина и ее дети были отнюдь не бесправны: так, они могли унаследовать до четверти всего наследства (Brundage, 1987, p. 102); бастарды, незаконнорожденные дети, имели и гражданские права, их не ущемляла церковь.
Небогатые девушки, не будучи в состоянии собрать необходимое для брака приданое, нередко шли в конкубины по собственному желанию (Brundage, 1987, p. 446), а родители нередко даже склоняли дочерей к этому.
Церковь боролась против такого принуждения; постановление Римского синода от 863 года гласило, что женщина должна быть свободной в своем решении стать конкубиной (Brundage, 1987, p. 145). Еще одним проявлением борьбы церкви с конкубинатом было разрешение жене вернуться в родительский дом, если ее муж содержит конкубину (Shaher, p. 82). Но если с полигамией к XII веку церкви удалось полностью справиться, то конкубинат оставался реальностью еще очень долго после того, как моногамный брак был провозглашен таинством и единственно законной формой

Глава VI
110 сожительства. Поэтому церковь официально запретила конкубинат для священнослужителей лишь в 1215 году, а для светских лиц — в 1514 году.
К XII веку утверждается взгляд на брак как на таинство; основные принципы, на которых теперь строилось брачное законодательство, — моногамный, нерасторжимый союз, заключаемый по свободному согласию супругов (Brundage,
1987, p. 183). В широко известном споре теологов Петра
Ломбардского и Грациана о том, что делает брак действительным —согласие на брак или оформляющий это согласие сексуальный союз двух людей, первому придавали особое значение в обеих концепциях; при этом согласие родителей, сеньора и церкви было желательным, но не обязательным.
Препятствием для вступления в брак являлось родство, кровное или духовное. Нормы, запрещающие браки родственников, появились достаточно рано; уже в 506 году любая степень родства провозглашалась помехой для брака.
В конце VI века папа Григорий VII уточнил, что этот запрет ограничивается седьмой степенью родства. В брак запрещалось также вступать родственникам по покойным супругам и лицам, находящимся в духовном родстве
(браки с крестными). В результате соблюдения правил родства найти супругу монарху было не так уж легко; это затруднение, кстати, было одной из причин женитьбы французского короля Генриха I в 1051 году на Анне
Ярославне из далекого Киева. Но, судя по тому, что церковные соборы вновь и вновь обращались к этой проблеме, запреты соблюдались не всегда. Лотарь, например, был женат на двух сестрах. Однако и в более позднее время знать была вынуждена женить своих детей на родственниках из-за весьма ограниченного выбора брачных партнеров; церковь, считаясь с такими реалиями, на
Латеранском соборе (1215 г.) признала четвертую степень родства допустимой при заключении брака.
Те, кто имел какие-либо препятствия для церковного брака, нередко вступали в тайные браки, особый расцвет

Женщина и семья
111 которых приходится на XIII—XIV века. Такие браки церковь, как правило, узаконивала после нескольких лет супружества — обычно когда у четы уже появлялись дети.
Борьба с такими союзами шла с переменным успехом; лишь в 1563 году на Тридентском соборе было установлено, что брак должен заключаться только в церкви и при наличии двух-трех свидетелей.
Особенно распространенными тайные браки были среди крестьянства, которое долго адаптировалось к церковному закону (Shaher, p. 83—84).
* * *
Долгую эволюцию претерпело и отношение средневекового общества к разводу. В раннее средневековье статьи церковного и светского законодательства о разводе значительно различались.
Церковь уже в 407 году, на Карфагенском соборе, провозгласила нерасторжимость брака; развод допускался в редчайших случаях: например, если христианка была замужем за иудеем, язычником или еретиком (МcNamara,
Wemple, 1976, p. 97). И хотя спустя полвека, в 453 году запрет на повторный брак был ограничен, все же борьба за нерасторжимость брака оставалась в числе приоритетов политики церкви. Позицию церкви отразил чуть раньше
Иероним, утверждавший, что жена может оставить своего мужа, но он тем не менее останется ее супругом столь же долго, сколько он живет, и она не сможет выйти замуж снова (Murstein, p. 103). Тот же Лотарь долгих восемь лет пытался добиться у церкви развода, поочередно выдвигая такие причины, как инцест, отсутствие своего согласия при заключении этого брака, бесплодие жены, ее желание уйти в монастырь, — и тем не менее церковь его не развела.
Вместе с тем церковь могла по ряду оснований брак аннулировать, то есть признать его юридически недействительным: если открывался факт кровного или духовного родства супругов, если муж или жена уже состояли в браке прежде, если муж являлся импотентом
(Gies, 1976, p. 245). До XII века женщина, смерть супруга

Глава VI
112 которой была установлена (например, в случае гибели мужа на войне, в крестовом походе и т.д.), также могла выйти замуж повторно. Она имела право сочетаться браком и в том случае, если ее муж находился в плену и не было надежды на его возвращение (однако если пленник все- таки возвращался, то жена, состоявшая в повторном браке, была обязана вернуться к первому мужу) (Brundage, 1987, p. 201). С этого же времени утверждается правило, согласно которому вступать в повторный брак можно было лишь в случае признания первого брака недействительным по причине родства супругов (Brundage, 1987, p. 203).
Что же касается светского законодательства, то в нем существовало разрешение и на развод, и на повторный брак; запреты же церкви в этот период были неэффективны. Так,
Иероним упоминал случай, когда женщину хоронил ее двадцать второй муж, а один мужчина последовательно вступал в брачный союз двадцать раз (Brundage, 1987, p. 94).
В светском законодательстве список оснований для развода был шире, хотя условия развода неоднократно менялись. По законодательству императора Константина
(IV век) муж имел право развестись в случае прелюбодеяния жены, занятия ею проституцией или чародейством; жена же — если муж совершил убийство, осквернил могилу или прибегал к колдовству. Жена не имела права требовать развода на том основании, что муж ей изменял, пил или играл в карты (Brundage, 1987, p. 95). Впоследствии в законодательство было добавлено, что женщина, которая добилась развода, вправе опять выйти замуж только спустя пять лет и не может сделать этого вообще, если оставила своего мужа за не столь уж серьезные прегрешения. Муж, в отличие от жены, мог вступать в повторный брак сразу, если он развелся с женой на основании совершенных ею серьезных прегрешений, и спустя два года, если таковых для развода не было (МcNamara, Wemple, 1976, p. 98).

Женщина и семья
113
Придерживаясь в целом политики запрещения разводов, церковь допускала вместо них некий паллиативный вариант — разделение мужа и жены. Иногда это разделение состояло просто в раздельном проживании, иногда оно включало и раздел собственности, причем разделенные пары не имели права потом соединяться вновь. Основаниями для такого разделения могли служить обнаружение после заключения брака факта родства, пьянство жены, жестокость мужа, проматывание мужем совместной собственности. Разделение считалось возможным, если один из супругов заболел проказой или стал еретиком.
Иногда оно допускалось в случае импотенции мужа, бесплодия жены или отказа одного из супругов от сексуальных отношений (идея о важности сексуальных отношений между супругами утверждается в VIII—IX веках) (Brundage, 1987, p. 144). Разделения добиться было также нелегко. Известен случай, когда женщина просила разделения по причине жестокости мужа — последний в присутствии свидетелей напал на нее с ножом, ранил в руку и сломал ребро. На суде муж заявил, что хотел лишь наставить свою жену, но не до смерти или увечья, — и суд не разрешил разделения, лишь потребовав от мужа гарантировать, что впредь он будет вести себя пристойнее.
Характерно, что церковь обычно не настаивала на разделении в случае супружеской неверности: мистический духовный союз не мог быть расторгнут этим обстоятельством (Gies, 1987, p. 98).
* * *
Процесс заключения брака состоял из трех этапов: договора семей, обручения и непосредственно бракосочетания (Shaher, p. 81).
Принцип необходимости согласия на брак жениха и невесты не отменял того обстоятельства, что большинство заключаемых союзов во всех слоях общества определялось расчетом — материальным или политическим. Правящие фамилии пытались за счет браков своих детей решить проблемы владений — вместе

Глава VI
114 с невестой приобретались вожделенные территории или необходимый мирный договор. Элеонора Аквитанская, как уже упоминалось, принесла своим мужьям — сначала королю Франции Людовику VII, а затем королю Англии
Генриху II — в приданое Аквитанию. Во время Столетней войны (1337—1453) английская и французская правящие фамилии заключали немало браков в попытке достичь мира.
Браки по материальному расчету были обычной практикой в среде рыцарства и городской верхушки. Они устраивались родителями, опекуном, в отдельных случаях и сеньором, который мог женить своего вассала на подходящей невесте с фьефом. В Лондоне существовал целый трибунал, который устраивал браки сирот.
Женщина могла принести не только значительное приданое в виде земли или ценностей, но и определенные гражданские права, которые передавались мужу, а затем и наследовались. При заключении брака невеста все же чаще спускалась по социальной лестнице немного вниз, поскольку не всегда было возможно выдать дочь замуж внутри своего социального слоя, например, по причине отсутствия достойного приданого или из-за боязни нарушить при бракосочетании дозволенную степень родства. По образному выражению Э. Пауэр, браком сочетались не люди, а маноры и фьефы (Power, p. 24).
Женщина из знатной семьи, постоянно попрекающая своего богатого, но худородного мужа, — распространенный топос средневековой литературы. Известны сетования итальянского гуманиста XIV века Джованни Конверсини да
Равенна на свою жену; будучи выходцем из среды горожан, он женился на женщине много старше и знатнее, которая постоянно попрекала его низким происхождением
(Сonversini, p. 82).
Родители устраивали брак также в среде бедных горожан и крестьян; для последних немаловажным фактором являлось вмешательство сеньора. В целом же заключение браков в этой среде было намного свободнее. В замкнутой в себе средневековой деревне трудно было соблюдать

Женщина и семья
115 дозволенную церковным законодательством степень родства, и это правило нарушалось. Если заключенный брак оказывался неудачным, человек искал другого партнера, вступал в повторный брак или вообще жил супружеской жизнью вне брака, вопреки строгим запретам церкви.
* * *
Брачный возраст, официально установленный церковью, составлял 12 лет для девочек и 14 лет для мальчиков.
Реальный возраст вступления в брак значительно колебался в зависимости от социального слоя и региона.
В среде знати обручали детей и даже младенцев.
Случалось, что и замуж выдавали раньше установленного брачного возраста, например, когда брак диктовался серьезной политической или экономической необходимостью. Хотя формально столь ранние браки были запрещены, церковь под давлением знати иногда их допускала. Бывало, что девочка становилась вдовой и выходила замуж вторично еще до наступления брачного возраста. Известен случай, когда наследница была выдана замуж в четырехлетнем возрасте за знатного господина; когда тот два года спустя умер, ее немедленно выдали замуж за другого; когда же умер и другой, в возрасте одиннадцати лет она вышла замуж в третий раз (Lucas, p. 89). Сохранились свидетельства о том, как в конце XIII века английский лорд был женат в восьмилетнем возрасте и еще до наступления четырнадцатилетия стал отцом. Однако все же детские браки были скорее исключением, чем правилом.
По английским документам XIII—XV веков, средний возраст вступления в брак в среде аристократии равнялся
22-24 годам для мужчин и 17 — для женщин (Shaher, p. 135—136). К. Клапиш-Зубер, исследовавшая вопрос о брачном возрасте на материале итальянской, французской, фламандской знати, полагает, что в период до XIV века родители выдавали девочек замуж раньше, в 12 - 15 лет.
Они начинали половую жизнь еще до того, как могли стать мамами; доказательством этому служит тот факт, что по

Глава VI
116 статистике (например, флорентийской) от замужества до первых родов проходило значительное время; после же первых родов новые беременности и роды шли одни за другими (Klapisch-Zuber, 1993, p. 336).
Брачный возраст остальных социальных слоев отличался ненамного. Так, в XIII—XV вв. во Флоренции, Тулузе,
Париже,
Лондоне для женщины он составлял приблизительно 17 - 18 лет, для мужчины — 28 - 30 лет
(Klapisch-Zuber, 1993, p. 335; Herlihy, 1985, p. 104; Shaher, p. 180); в XIII—XIV вв., в округе Пизы для юношей он был немного ниже, 26 - 27 лет. После Черной смерти, эпидемии чумы 1339 года, унесшей жизни многих и многих людей, брачный возраст снизился, особенно в среде крестьянства
(Shaher, p. 249)
До трети крестьянок, особенно из беднейших слоев, вступление в брак откладывали на более позднее время (25 -
27 лет), когда женщина могла сама заработать на приданое, что было не таким уж редким явлением.
Закономерность, отмеченная К. Клапиш-Зубер и для знати, и для горожан, — значительная возрастная разница в браке супругов; она отражена в популярной теме фаблио
— престарелый муж и юная жена. Эта тенденция в заключении браков во многом объясняется большой смертностью женщин при родах; мужчины, вступавшие в брак второй раз, предпочитали брать юных невест. Девочки оказывались полностью под властью мужа, однако впоследствии, когда муж дряхлел, женщина, особенно в городской и крестьянской среде, становилась все более самостоятельной и влиятельной. Для периода раннего средневековья характерен устойчивый дефицит невест на "брачном рынке" (Herlihy, 1985, p. 67; 1975, p. 5—6).
Девочек, правда, рождалось больше, чем мальчиков, но ситуация менялась в силу более высокой смертности женщин из-за тяжелого сельскохозяйственного труда и частых родов. (Во время родов умирала приблизительно одна из шести-семи женщин, к тому же частые роды ослабляли здоровье: в одном итальянском источнике фиксируется

Женщина и семья
117 смерть от слабости женщины, родившей за 23 года 15 детей; Klapisch-Zuber, 1993, p. 340.) В дальнейшем, однако, с ростом городов, в которых труд женщины был не столь тяжел, как в деревне, соотношение мужского и женского населения постепенно изменяется. В ряде регионов, правда, продолжает сохраняться дефицит женщин. К. Клапиш-Зубер показала это на итальянском материале XIV века: на 100 взрослых женщин во Флоренции по кадастру приходилось
116 мужчин, в Пистойе — 111, Пизе и Ареццо — 110
(Кlapisch-Zuber, 1974, p. 273). Однако в большинстве регионов средневековой Европы с XI века наблюдается тенденция преобладания женского населения. Так, в 1383 году во Франкфурте на 1000 мужчин приходилось 1207 женщин, в 1454 году в Базеле — 1246 женщин (Power, p. 55); на севере Альп в конце XV века на 100 мужчин приходилось 109 - 120 женщин (Herlihy, 1975, p. 12;
Labarge, p. 22); причем дисбаланс увеличивался в старших возрастных группах из-за различия в уровне смертности мужчин и женщин.
В XIV—XV веках, как показывает исследование
Д.Херлихи, средняя продолжительность жизни мужчины составляла 24 года, женщины — 32,9 года; лишь 18 % мужчин доживали до 54 лет и 50 % женщин — до 49 лет. Не удивительно, что вдовы в структуре населения составляли приблизительно треть. Высокую смертность среди знатных сеньоров подтверждают и такие цифры: в 1350—
1500 гг. 20 % английских пэров умерли насильственной смертью; из них четверть не достигли возраста 40 лет
(Shaher, p. 129). Такой дисбаланс усугублялся еще и тем, что монашеский путь избирало гораздо больше мужчин, чем женщин. В результате замуж могли выйти не все.

Глава VI
118
§ 2. Женщина в семье. Материнство
Не менее важными, чем брачные связи, для человека средневековья были связи кровнородственные.
В раннее средневековье доминирующим типом семьи была большая семья, которая включала в себя, наряду с супругами, их родственников — часто несколько поколений.
Малая супружеская семья как самостоятельная ячейка, существующая уже в этот период, начинает укрепляться с
XIII века. Однако и в это, и в последующие столетия средневековье недостаточно четко отделяло малую семью от большой, от домашней общины. Не случайно при перечислении членов семьи упоминаются не только муж, жена, дети, но и домочадцы — родственники, проживающие в доме, включая незаконных детей, слуги, приживальцы.
На XII—XIII века приходится расцвет линьяжа — родственного коллектива на основе кровнородственных связей и брачных союзов, совместного владения собственностью. Линьяж отличали такие черты, как нераздельность земельного надела и семейное самосознание
(Ястребицкая, 1994, с. 286).
Социальная организация дома носила иерархический характер; во главе иерархии стоял отец, которому подчинялись все остальные. Ступенью ниже находились жена и официально признанные дети; затем все проживающие в доме родственники — по крови или по браку; и наконец слуги (Laslett, p. 26).
Безусловное подчинение в браке — одно из требований к женщине. Нарушение установленного порядка осуждалось. Так, во многих регионах Европы в деревнях существовал обычай оседлания осла — мужа, над которым господствует жена, заставляли проехать на осле задом наперед по деревне на виду у всех. В случае неповиновения жены допускалось физическое наказание и принуждение силой. Но реальной властью в доме обладала и жена. Качества хозяйки занимали одно из важнейших мест в структуре женского идеала. Им посвящено значительное количество дидактических трактатов об

Женщина и семья
119 управлении домом. Такие трактаты имеют в Европе давнюю традицию, начало которой восходит к "Домострою" Ксенофонта. К числу подобных произведений относятся французский "Парижский хозяин" (1405), итальянские "О семье" Леона Баттисты
Альберти, "Об управлении семьей" Аньоло Пандольфини
(XV в.), в какой-то мере и "О женитьбе" Франческо
Барбаро (1415—1416).
Адресат их — достаточно состоятельные горожане и представители знати — те, кто владел большим хозяйством. Впрочем, домашние обязанности крестьянки и небогатой горожанки отличались лишь тем, что, помимо управления хозяйством и воспитания детей, на них лежали все тяготы домашней работы, а часто еще и труд в поле или в ремесленном производстве.
Каковы были конкретные функции хозяйки в доме? Она была своего рода главным технологом домашнего производства. Даже если хозяйка не работала сама, а лишь присматривала за работницами, слугами, она все равно должна была "знать, как все делать в доме", — говорится в многочисленных трактатах о семье, адресованных горожанам и не только им (Alberti, p. 343—345, 370—373;
Pandolfini, p. 122; Bisticci, 1893b, p. 121, 289).
Женщина — хозяйка дома отвечала за расходы хозяйства, следила за закупкой, хранением и использованием продовольственных запасов и скарба, хотя в целом ведение финансовых дел должно было контролироваться мужем.
Самостоятельность и компетентность женщин в финансовых вопросах доказывают сохранившиеся амбарные книги. Известнейшими из такого рода источников являются записи Маргариты Пастон и знатной дамы Алисы де Брайен
(Англия, XV век), где отмечаются каждодневные расходы хозяйства. Например, Алиса де Брайен подробно расписывает по дням, сколько шиллингов и пенсов тратится на различные нужды — на завтрак, обед, ужин (сколько из них на вино, эль, сколько черных и белых караваев,

Глава VI
120 соленой рыбы требуется в день на всех обитателей). Она добросовестно записывает: затраты на 100 копченых селедок составляют 18 пенсов, на 100 устриц — 2 пенса, на корм для лошади купца — полпенса, за 33 кречета и 9 камбал
— 14 пенсов и т.д. (Women’s Lives, p. 166—170).
Хозяйка была также своего рода информационным центром семьи. К ней стекались сведения о функционировании домашней экономики, о поведении слуг. Дидактические трактаты об управлении семьей рекомендуют женщине каждый день рассказывать мужу о том, что происходит в доме, и советоваться с ним по принципиальным вопросам, причем окончательное решение важнейших вопросов должно быть за главой семьи
(Women’s Lives, p. 332).
Доказательством самостоятельности женщины в управлении хозяйством служит и факт, что женщина заменяла мужа во время его многочисленных отлучек из дома, которые могли длиться достаточно долгое время
(например, когда муж был на войне, в походе, на охоте, в плену). Такие случаи отмечаются в источниках очень часто.
Управление женщины в период отсутствия мужа — факт, не подвергающийся сомнению в трактатах о семье.
Эффективность же такого управления невозможно представить, если допустить, что женщина была лишена права самостоятельно принимать решения и в те периоды, когда муж находился в поместье.
Предотвращая ущерб, который мог быть нанесен домашнему имуществу, хозяйка контролировала поведение слуг. Это к тому же диктовалось заботой о нравственности хозяйских дочерей. Наставление хозяйке удалять нерадивых, "вороватых", "блудливых", пьянствующих слуг, чтобы они не успели плохо повлиять на дочерей хозяина, можно встретить во многих дидактических трактатах
(Alberti, p. 50; Barbaro, p. 111, 113). Автор "Парижского хозяина" требует от жены хорошо присматривать за слугами, но в то же время просит ухаживать за ними с любовью в случае их болезни (Women’s Lives, p. 323, 329). Это очень

Женщина и семья
121 показательно для средневековых представлений о еще одной функции женщины в доме — быть эмоциональным центром семьи. Она заботилась о муже, детях, слугах, обеспечивала мир и согласие во всей семье (Barbaro, p. 116).
* * *
Важнейшее место в жизни женщины занимало материнство. Уровень рождаемости и степень участия матери в воспитании детей у различных слоев существенно отличались.
У аристократок и богатых горожанок детей рождалось больше, и среди них больше выживало (Klapisch-Zuber,
1974, p. 274). Можно назвать ряд причин высокой рождаемости в этих слоях. Во-первых, девушек из богатых и знатных семей выдавали замуж в более раннем возрасте и потому их репродуктивный период длился дольше. Во- вторых, они почти не кормили детей грудью, а отдавали их кормилицам и тем самым увеличивали возможность наступления новой беременности. Женщины же из бедных семей не только вскармливали своих детей, но часто после этого становились кормилицами отпрысков знатных фамилий.
Впрочем, большее количество детей у аристократии и богатых горожан, зафиксированное в источниках, может быть объяснено также тем, что эти слои значительно чаще регистрировали их (Klapisch-Zuber, 1993, p. 339; Shaher, p. 63).
На севере Франции в среде знати в XII веке в среднем выживало от 5 до 7 детей, в Лозанне — 6 - 7, в Англии —
4 - 6 (Shaher, p. 139). Но это лишь выжившие дети, рождений же было больше. Скажем, королева Бланка
Кастильская перенесла десять беременностей с интервалом приблизительно в два года (Labarge, p. 23—24).
Данные К. Клапиш-Зубер, исследовавшей ситуацию во
Флоренции XV века, показывают, что у горожанок была аналогичная картина. В среднем флорентийка, которая вышла замуж в 17 лет и не потеряла мужа, рожала 10 раз; интервал между родами составлял 20 месяцев. Вследствие

Глава VI
122 разницы в возрасте мужа и жены и большой мужской смертности в средней флорентийской семье рождалось около 7 детей. Хотя были семьи и бездетные, и многодетные (Klapisch-Zuber, 1993, p. 337). Достаточно характерными являются такие примеры: в 1461 году одна 29-летняя тосканская бюргерша осталась вдовой с 12 детьми, которых она произвела на свет за 13 лет брака; другая итальянская горожанка за 22 года родила 17 детей
(Shaher, p. 180). В семье бедного сиенского красильщика тканей, оставшейся в истории потому, что в ней появилась на свет знаменитая святая Екатерина Сиенская, было двадцать пять детей.
Эта фантастическая рождаемость соседствует с не менее высокой детской смертностью. Данные по другому итальянскому городу, Пистойе, свидетельствуют о том, что в нем в 1427 году среднее число детей в зажиточной городской семье равнялось 2,26, бедной — лишь 0,86. В сельской округе Пистойи картина похожа: в богатой сельской семье — 3,21, а в бедной — 1,47 ребенка
(Shaher, p. 180). Такая разница получилась за счет большой детской смертности в результате болезней, эпидемий, а иногда и просто недосмотра. В плохие, неблагополучные годы погибало до половины детей. По данным Р. Трекслера, в середине XV века в благополучные годы (1445—1447) детская смертность составляла 26,6 %, а в неблагополучные
(1447—1451) — до 50,7 % (см.: Herlihy, 1976, p. 147), причем в структуре ее преобладала смертность детей самого младшего возраста. Д. Херлихи считает, что 64 % всей детской смертности приходилось на детей до года,
17,7 % — от 1 до 4 лет, 10 % — от 5 до 9 лет, 8,3 % — от 10 до 14 лет (Shaher, p. 181).
Ф. Ариес, Д. Херлихи и некоторые другие медиевисты, изучавшие проблему детства в средневековой истории, полагали, что среди причин детской смертности были и факторы психологического порядка: понимание детства как особого периода в развитии человека отсутствовало; ребенок воспринимался как маленький взрослый; нельзя говорить об

Женщина и семья
123 особой любви к детям вплоть до XV века. Эти исследователи обосновывали свою точку зрения тем, например, что младенцы на иконах изображены, как взрослые; что детские надгробия отсутствуют; что в педагогических трактатах не прослеживается понимание возрастных особенностей детей. Среди причин и проявлений этого — то обстоятельство, что большинство детей вскармливалось не матерью, а кормилицами, которые к тому же часто жили отдельно от семьи ребенка, в деревне. Пока ребенок находился у кормилицы (в среднем 1,5 - 2 года, но это могло продолжаться и дольше), мать почти не вспоминала о нем (Shaher, p. 182—185). Лишь потом начинался период привыкания и заботы о ребенке.
Кстати, поскольку крестьянки отдавали детей кормилицам значительно реже, чем представительницы высших слоев общества, то не удивительно, что детская смертность различалась по сословиям: хотя у знати были лучшие условия для заботы о детях, то, что она лишала ребенка своего внимания, во многом объясняет более высокую детскую смертность в этой среде.
Тем не менее вопрос об "отсутствии детства" в средневековье является по-прежнему дискуссионным.
Многие данные, собранные исследователями, свиде- тельствуют о теплом чувстве родителей к детям, о родительской любви: в источниках упоминается об отцах, играющих с сыновьями в мяч, о матерях, любящих делать прически своим дочерям; сохранились письма родителей, безутешных в своем горе после безвременной потери детей.
C XIV века в общественном сознании укрепляется идея ответственности матерей за детей. Это выражается и в особых запретах церкви матерям и кормилицам, и в широко распространявшейся пропаганде пользы и необходимости для детей грудного вскармливания.
Так, в итальянской педагогической мысли XV века выстраивается целая система доказательств в пользу того, чтобы матери сами вскармливали своих младенцев.
Ф. Барбаро подчеркивает необходимость следовать природе,

Глава VI
124 которая наделила мать особым долгом по отношению к ребенку. Этот долг предполагает обязательное кормление детей грудью. Со "специальной тщательностью" природа устроила организм женщины таким образом, чтобы та могла кормить ребенка молоком. Функции грудного вскармливания уже выходят за рамки чисто биологического процесса приема пищи. Молоко матери лучше всего формирует не только тело, но и душу
(Barbaro, p. 128), а потому кормящая мать одновременно воспитывает ребенка. Но не только долг движет матерью — родители по природе питают горячую любовь к детям.
Вскармливая ребенка грудью, женщина общается с ним, закрепляя возникающие отношения доброжелательства и любви. "Женщина дает грудь таким способом, что может легко в одно и то же время кормить, обнимать и целовать маленького и, как говорится, принимать его всем сердцем" (Barbaro, p. 126). Другой итальянский гуманист,
Л.Б. Альберти, обращаясь к горожанкам, также настаивает на необходимости грудного вскармливания: во-первых, оно способствует тому, чтобы дети росли крепкими и здоровыми — а это, по мнению Альберти, одна из главных функций женщины; во-вторых, матери лучше кормить самой, поскольку с молоком передаются моральные качества, а кормилица может оказаться порочной (Alberti, p. 53, 55). За страстным призывом к матерям самим кормить своих детей стоит забота о нравственном и физическом здоровье детей, о взаимной любви матери и ребенка (Ревякина, 1993, с. 88).
Какую роль играли матери в дальнейшем воспитании детей? Детство было кратким периодом; в семилетнем возрасте дети крестьян начинали трудиться вместе с родителями, а дети горожан шли обучаться ремеслу
Сыновья знатных родителей в отрочестве часто отсылались на воспитание в дом к своему сюзерену, а девочки рано выдавались замуж. Лишь пока дети находились дома, мать играла в их воспитании важную роль. Она, как правило, несла полную ответственность за воспитание девочек: учила

Женщина и семья
125 их управлению домом и трудовым навыкам. Воспитанием же мальчиков после семилетнего возраста занимались отцы. Вместе с тем необходимо отметить, что в ряде педагогических работ содержатся наставления матерям учить сыновей грамоте, отвечать за их нравственное воспитание
(Barbaro, p. 132).
* * *
И еще одна важная проблема, связанная с материнством: осознавались ли в средневековье гендерные различия в воспитании? Философский аспект различия отцовской и материнской любви проанализирован
Э. Фроммом в известной работе "Искусство любить". По его мнению, «материнская любовь безусловна по самой своей природе. Мать любит своего новорожденного младенца потому, что это ее дитя, а не потому, что ребенок выполняет какие-то ее условия или оправдывает какие-то ее надежды... "Меня любят потому, что я есть..." Любовь отца
— это любовь на определенных условиях. Ее принцип: "Я люблю тебя, потому что ты оправдываешь мои надежды"»
(Фромм, с. 131—132). Отцовскую любовь надо заслужить.
То есть в основании отцовского и материнского отношения к детям лежат принципы, которые мы предлагаем назвать соответственно принципом справедливости (отец любит ребенка, если тот выполняет определенные его требования, и не любит, если не выполняет) и принципом милосердия (мать любит ребенка всегда, безотносительно к соблюдению им норм).
По нашему мнению, средневековые представления о материнской и отцовской любви в эту схему вполне укладываются и иллюстрируются достаточно широким кругом источников. Так, в одном французском источнике
XII века содержится описание истории о том, как сын, вопреки воспитанию любящих родителей, стал вором. Он был схвачен, по приговору суда его ослепили и отсекли руки и ноги. Когда его, изувеченного, принесли к родительскому дому, отец отказался принять его, воскликнув: "Уберите этот ужас с глаз моих!" Он сказал

Глава VI
126 сыну: "Заботься о себе сам. Твои страдания — ничто для меня". Но мать украдкой передала ему корку хлеба
(Shaher, p. 252).
Однако в источниках встречается порицание не только бессердечной отцовской справедливости, но и неразумного материнского милосердия. Приведем еще одну историю. В семье катаров была грудная дочь, умиравшая от болезни.
Родители решили провести обряд "утешения", который мог дать спасение ее душе. После обряда, который обычно проводился в сознательном возрасте, девочке нельзя было принимать животную пищу, в том числе молоко, в противном случае она, по верованиям катаров, была бы обречена на гибель. "Совершенный" выполнил обряд, и отец ушел вместе с ним, радостно восклицая: "Когда
Якоба умрет, она станет ангелом!" Мать осталась с ребенком и не могла удержаться от того, чтобы не накормить голодную девочку, дав ей грудь (Shaher, p. 233—
234). Тем самым, по представлениям катаров, она погубила ее.
В гуманистической педагогике (и не только в ней) тезис об особенностях материнской любви проявился в суждении об издержках материнского воспитания, особенно воспитания сыновей. Альберти, например, настаивал на том, чтобы "мальчики с ранних лет воспитывались среди мужчин, где они могут научиться больше добродетелям, чем порокам, отвыкая от обычаев и манер женщин" (Alberti, p. 70). По мнению другого итальянского гуманиста, Маффео Веджо, излишняя материнская жалость, нежность портит ребенка, матери дают детям слишком большую вольность, сюсюкают и чрезмерно нежничают с ними и тем самым портят сыновей, ослабляя их мужскую твердость, мешают им стать мужественными и сильными людьми (Ревякина, 1993, с. 92—93).
§ 3. Интимная сфера жизни средневековой
женщины

Женщина и семья
127
Интимная сфера жизни женщины зависела как от взглядов на природу сексуальности, так и от определяемой этими взглядами регламентации половой активности. Отношение к сексуальности диктовалось в первую очередь концепцией первородного греха: влечение пришло в мир вместе с грехопадением, которое есть следствие преступления Евы; безгрешность же прародителей трактовалась как асексуаль- ность.
Доминирующую среди церковных авторов оценку плотской любви можно представить следующим образом.
Наилучшее состояние для человека, которое способствует его спасению, — это преодоление сексуальности и сохранение целомудрия; похоть же, вожделение, является грехом и серьезной помехой спасению. Однако церковь была вынуждена признать допустимость сексуальных отношений, но при условии, что они имеют целью зачатие ребенка и "свободны от похотливых устремлений". Так, Тертуллиан пишет, что "брак имеет плохие средства — секс, но добрую цель — детей";
Бернардино указывает, что грехом против природы является каждое соитие, используемое без цели зачатия
(Klapisch-Zuber,
1993, p. 338).
Августин переносил положительную оценку деторождения как цели брака на сексуальность вообще, которая, как он писал, есть Божий дар, поскольку необходима для зачатия, однако только через зачатие греховный акт, сексуальность может стать добром (Bullough, 1977, p. 23).
Кроме господствовавшей точки зрения о возможности половой жизни как меньшего зла существовали и другие взгляды на сексуальные отношения: одни авторы трактовали их как нечто не только греховное, но и опасное
(например, Бонавентура (XIII в.) писал, что каждый коитус ослабляет жизненные силы мужчины; Brundage,
1987, p. 425); другие же, в основном служители средневековой медицины, напротив, говорили о том, что

Глава VI
128 сексуальные отношения полезны и даже необходимы для здоровья.
В приписываемом Константину Африканскому (1020—
1087) трактате "О соитии" рассуждается о пользе коитуса при соответствующих медицинских показаниях (Jacquart,
Thomasset, p. 116). Более того, в ряде трудов шла речь об особой пользе его именно для здоровья женщины. В случае отсутствия сексуальной активности она может испытать такие последствия, как конвульсии, истерия, потеря аппетита, летаргия, головная боль, повышенная тревожность (Brundage, 1993, p. 376).
Точка зрения медиков становится все более влиятельной с развитием университетов. Примирить теологические и медицинские взгляды на природу сексуальности пытался
Альберт Великий (1208—1280). Он трактовал сексуальность как часть божественного творения, как изначальное устремление, природа которого не изменилась в результате первородного греха (Brundage, 1987, p. 421). Пример взгляда, отличного от общепринятого, демонстрирует и Гуго
Сен-Викторский, который верил, что секс устанавливает эмоциональную связь между супругами (Jacquart, Thomasset, p. 197). Точка зрения Альберта Великого и Гуго не стала общепринятой, хотя постепенная реабилитация чувственного влечения в теологической литературе, ростки которой заметны уже в XIII веке, сформировалась в том числе и под влиянием их позиции.
Богословы и медики были едины в том, что женщина обладает большей сексуальностью, чем мужчина. Тезис о ненасытном сексуальном аппетите женщины — общее место в средневековой картине мира (Brundage, 1987, p. 427). Не удивительно, что вожделение в средневековом искусстве персонифицируется женщиной с прекрасным лицом или со следами былой красоты.
Идея об исключительной роли пола в жизни женщины тесно связана с представлениями о телесности, материальности, природности женской сущности. Вообще, для понимания средневекового взгляда на женщину

Женщина и семья
129 необходимо отдавать отчет в том, что грехопадение, дьявол, женщина и сексуальность представлялись культуре того времени как нечто тесно взаимосвязанное. Через грехопадение в мир пришла сексуальность. "Праматерь возбудила пожар, который не удается потушить до сих пор"
(Isоtae, p. 214). Не только слабость и безволие послужили причиной того, что Ева не смогла противостоять натиску со стороны дьявола-искусителя, но и ее неконтролируемая сексуальность. Так объясняют связь женщины с дьяволом авторы "Молота ведьм" (Шпренгер, Инститорис, с. 126—
127). Дьявол разжигает через женщину и плотское желание мужчины. Страх мужчины перед женской сексуальностью получил выражение во многих произведениях средневековой мысли; характерен упрек Абеляра Элоизе в том, что та вводит его в искушение, как Ева вводила в искушение Адама и каждая женщина искушает мужчину с сотворения мира
(Russell, p. 145).
В медицинских трактатах представление о большей женской сексуальности аргументируется различиями физиологии полов. Женщина больше наслаждается в процессе соития, чем мужчина, — ведь она не только выделяет семя, но и принимает его в свое лоно. Зачатие же показывает, что женщина достигла вершины сексуального наслаждения (Juaquart, Thomasset, p.116—133).
* * *
Церковь активно вмешивается в интимную сферу жизни средневекового человека.
В многочисленных пенитенциалиях, пособиях для исповедников, содержится немало вопросов, касающихся этой стороны жизни средневековой женщины. Регулировалась частота интимных отношений. Греховными являлись слишком частые контакты с противоположным полом — считалось, что из-за этого дети рождаются порочными.
Устанавливалось, что внебрачные связи есть грех.
Категорически запрещалось вступать в интимные отношения во время церковных праздников, постов (особенно во время
Великого поста); запретными для секса днями были среда,

Глава VI
130 пятница, суббота, воскресенье каждой недели (Brundage,
1987, p. 162). Половые отношения запрещались во время регул, беременности и в период грудного вскармливания.
Исследователи полагают, что с учетом количества запретных дней (около 200) и всех прочих ограничений частота сексуальных контактов не могла превышать четырех раз в месяц в годы максимальной активности (Brundage,
1987, p. 160).
Церковные установления касались и тех условий, в которых мужчина и женщина вступали в интимные отношения. Например, греховным считалось соитие при свете дня; запрещалось полностью раздеваться (Brundage,
1987, p. 162).
Приемлемой считалась только "классическая" для христианского мира позиция, наиболее способствующая, как полагали, зачатию (Gies, 1987, p. 63).
Контроль за соблюдением подобных запретов возла- гался на священника. В пенитенциалиях Бурхардта
Вормсского
(XI в.) священнику рекомендовалось спрашивать женщин, "ласково и мягко", о всех проявлениях половой активности (Gies, 1987, p. 89)
(причем исповедуемые могли быть принуждены назвать имя своего сексуального партнера) и в случае необхо- димости назначать наказание.
Пенитенциалии свидетельствуют о том, что церковной санкцией за нарушение этих норм обычно являлось покаяние: от нескольких дней до годичного или двухгодичного поста.
Так, в одной из покаянных книг IX века устанавливался сорокадневный пост за "греховный помысел", годовой — за соблазнение чужой жены или дочери. Срок покаяния существенно увеличивался для согрешившей монахини — иной раз он мог продолжаться до семи лет. В установлениях для исповедников Беды Достопочтенного (672—735) рекомендовалось за "грешные помыслы" назначать годовой пост, за нарушение супружеской верности — от двух до семи лет поста (Cleugh, p. 275).
Необходимо подчеркнуть, что за супружескую неверность женщина наказывалась более строго — и из-за

Женщина и семья
131 угрозы беременности, и потому, что "женская добродетель имела рыночную стоимость" (Brundage, 1987, p. 146).
Кстати, гендерная асимметрия, "двойной стандарт" имели место и в обычном праве. Так, по итальянским городским статутам, мужья, уличенные в измене, штрафовались; замужние же женщины могли быть приговорены к физическому наказанию или к публичному позору — им могли обрить головы и выслать из города (Brundage, 1987, p. 520). В испанских фуэрос утверждалась такая норма: если муж застанет жену на месте преступления, он вправе лишить ее жизни.
В какой мере отмеченные нормы интимной сферы жизни соблюдались в средневековом обществе? По косвенным свидетельствам, например по актам о рождении, можно установить, что во время постов количество зачатий регулярно уменьшалось, причем значительно — требования церкви соблюдать воздержание выполнялись. Несомненно и то, что со временем запреты соблюдали менее скрупулезно, хотя запрещенные дни и оставались нормой
(Klapisch-Zuber, 1993, p. 332).
* * *
Грациан определил четыре вида сексуальных грехов: похоть, измена, инцест, "противоестественные отношения"
(Bullough, 1977, p. 33). Среди последних для женщин упоминаются, в частности, мастурбация, однополая любовь и использование контрацепции (Сleugh, p. 275—281;
Boswell, p. 180, 204). Борьба с ними проходит особой линией в пенитенциалиях.
Что касается мастурбации, то отношение к ней было сравнительно терпимым. Возможно, сыграла свою роль позиция средневековой медицины, утверждавшей, что потеря женского семени несет меньший вред сохранению человеческого рода, чем потеря мужского (Juaquart,
Thomasset, p. 160). Наказание за этот грех ограничивалось не слишком продолжительным покаянием. В то же время есть примеры и более жесткой позиции церкви в данном вопросе; епископ Бурхард Вормсский требовал наказывать

Глава VI
132 за это пятилетним постом; для монахинь санкции были еще суровее (Cleugh, p. 283).
О женском гомосексуализме свидетельств в источниках немного. Из редких высказываний явствует все же, что эта практика существовала. Так, Августин предупреждал монахинь, чтобы любовь их не была телесной, поэтому они должны избегать бесстыдной игры друг с другом. В дальнейшем пенитенциалии содержат рекомендации о назначении наказания за этот грех. Оно было, как правило, мягче, чем наказание за мужской гомосексуализм.
Например, пенитенциалии папы Григория III предусматривали покаяние сроком в 160 дней за лесбийскую любовь и сроком в один год за мужеложство
(Boswell, p. 158, 180; Gies, p. 64—65).
Еще одним грехом против природы считалось использование контрацепции. Так, в кодексе Грациана утверждалось, что использование любых средств для предотвращения зачатия является пороком (Gratian, p. 82); это было доминирующей позицией церкви на протяжении всего средневековья. В 1256 году аборт, произведенный после 40 дней развития зародыша, когда, по христианским воззрениям, душа уже дарована Богом, приравнивался к убийству и должен был соответственно наказываться. Аборт запрещался даже тогда, когда под угрозой была жизнь матери.
С XIII века вопрос о контрацепции решался не столь однозначно, что во многом было связано с развитием медицинских знаний: в это время переводятся на латинский язык и вводятся в научный оборот трактаты греческих и арабских врачей. В частности, школа Герарда из Кремоны в Толедо перевела сочинение Авиценны, где упоминаются основные виды контрацепции, известные еще в Древней Греции Аристотелю и Гиппократу. Противо- зачаточные средства подробно описывались в трактатах
Альберта Великого и Арнольда из Виллановы, изучавшихся на медицинских факультетах.

Женщина и семья
133
И в сочинениях церковных авторов также появляется мысль о необходимости смягчения запретов контрацепции.
Обращалось внимание на то, что предотвращение зачатия есть меньшее зло по сравнению с детоубийством-абортом
(Shaher, p. 121). Впрочем, и аборт наказывается теперь не столь сурово; в 1409 году германскую женщину, прервавшую посредством снадобий беременность у нескольких матрон, всего лишь потребовали изгнать за
Рейн и взять с нее обещание не возвращаться в течение трех лет без специального разрешения (Juaquart, Thomasset, p. 93).
При оценке данного проступка учитывался брачный статус согрешивших: использование контрацепции женатыми людьми — и мужчинами, и женщинами — каралось более сурово, чем неженатыми.
Насколько широко контрацепция вошла в жизнь средневековой женщины? Уже в раннее средневековье в варварских правдах упоминаются противозачаточные средства, в первую очередь травяные отвары (Juaquart,
Thomasset, p. 87; см. также Салическую правду). Раз- розненные свидетельства о применении контрацепции встречаются в других источниках. Например, в хрониках сообщается, что Клементия, жена Роберта II Фландрского
(XII в.), родила трех сыновей, а потом, чтобы не увеличивать круг возможных претендентов на престол, использовала средства против зачатия (Labarge, p. 24—
25). В зависимости от средств контрацепции назна- чались различные сроки покаяния: от пяти дней поста за предотвращение наступления беременности до нескольких лет покаяния за аборт (Shaher, p. 124).
В качестве противозачаточных средств использовалось многое из того, что рекомендовал Авиценна, в том числе аналоги современных презервативов, внутриматочные и абортивные средства (настои из трав, гимнастические упражнения с целью вызвать выкидыш, горячие ванны;
Juaquart, Thomasset, p. 87—94; Shaher, p. 121).

Глава VI
134
Однако в целом использование контрацепции не было широко распространенным; до
XIV века противозачаточными средствами пользовалось подавляющее меньшинство населения, по преимуществу во внебрачных связях. Косвенным свидетельством этого исследователи считают очень большое количество внебрачных детей, практически одинаковый интервал между родами; не столь активная борьба церкви против контрацепции также является доказательством того, что проблема эта не была слишком острой.