Судебный процесс Талаата-паши by Вегнер А. (z-lib.org). 1. выписки из германского уголовного кодекса

• Название: 1. выписки из германского уголовного кодекса
• Дата: 28.03.2023
• Размер: 1.03 Mb.
• Имя файла: Судебный процесс Талаата-паши by Вегнер А. (z-lib.org).doc
• Тип: Кодекс; #1022037
• страница: 11 из 19

Присяжный заседатель: Чья подпись стояла на телеграмме?

Свидетель: Подпись на телеграмме была Талаата. Я это видел собственными глазами.

Защитник фон Гордон: Так кто же вам помог спастись? Англичане, русские, французы или кто-то еще?

Свидетель: Это страшная история, и то, что стряслось со мной в течение пяти лет, можно рассказывать месяцами, неделями.

Защитник фон Гордон: Мы хотели бы услышать об этом коротко и ясно.

Свидетель: Я бежал от Ислае до Айрана-Багдьо, дошел до горной цепи Амануса, где немецкие инженеры строили туннели. Эти немецкие инженеры очень вежливо отнеслись ко мне, когда узнали, что я получил образование в Германии и говорю по-немецки. Мне сказали, что нужно немедленно сбрить бороду и снять рясу, переодеться по-европейски и носить шляпу. Я там пробыл четыре месяца. Это были инженеры Морф и Клаус, которые так вежливо ко мне отнеслись и помогли мне. На работах под горой Аманос было занято около 8000 армян, и они были под защитой немцев. Но когда прибыл приказ о выселении этих армян и они оказались убитыми между Багдье и Марашем, тогда я вновь убежал в Таврские горы, где немецкие инженеры тоже строили туннели в горах. Там со мной был очень любезен главный инженер Лойтенеггер. Когда турецкие служащие узнали, что у меня фальшивое имя и что я армянин и духовное лицо, снова пришлось бежать и прибыть в Адану. Здесь также я был у немецких инженеров, пять месяцев я пробыл в их центральной канцелярии под покровительством их главного инженера Винклера. Немецкие солдаты дали мне немецкое военное обмундирование и научили немецкому военному приветствию и поведению немецкого солдата.

С большой признательностью я должен здесь вспомнить немецких инженеров. С сердечной благодарностью я вспоминаю о той помощи, которую мне оказали немецкие инженеры во время моего бедствия.

Когда войска союзников взяли Дамаск и двинулись на Алеппо, турки в Адане говорили армянам: мы прикончим вас, чтобы вы вместе с союзниками не смеялись над нами и не вредили нам. Они хотели в горах Сисе и Гаджи уничтожить несколько тысяч армян, которые еще жили в турецком тылу в Адане.

Собрав последние силы, я попытался избавиться от этих ужасов и пробраться в Германию.

Я нашел одного немецкого офицера, который дал мне военную форму, и таким образом, переодетый в немецкую форму, я вместе с унтер-офицерами и солдатами по железной дороге достиг Константинополя.

Более четырех дней я был там, пока было заключено перемирие между Болгарией и Антантой. Я решил, что дальше идти нет смысла, война кончилась. Но тем не менее скрывался в домах у различных знакомых, пока в октябре 1918 года не было объявлено о всеобщей амнистии. В ноябре 1918 года я оставил Турцию и выехал в Париж с материалами для докладов о зверствах, учиненных над армянами, дабы вывести истину на чистый свет.

Защитник фон Гордон: Его превосходительство Лиман фон Зандерс вверг нашу совесть в беспокойство. Он сказал, что не Талаат-паша ответствен за зверства, а те нижестоящие органы, на которые было возложено осуществление депортации. Это противоречит существующему среди армян всеобщему мнению и, кроме того, противоречит мнению д-ра Лепсиуса. Хотелось бы задать еще один вопрос свидетелю: разве у армян нет абсолютного убеждения, что Талаат-паша лично ответствен за резню?

Свидетель: Это не только мнение всех армян, но и истина. Я как член управления Армянского Константинопольского патриаршества долгое время имел возможность знать турецкие отношения. Естественно, что и Талаата я знал лично. Он имел абсолютное влияние. Все он делал абсолютно сознательно. Когда мы что-либо просили для армянского патриаршества, он нам говорил: «Нет надобности обращаться к другим министрам, приходите прямо ко мне, но записывать ничего не надо, можете говорить мне лично, я выполню!» Он делал так, будто на него возложена вся ответственность, а он никому не подотчетен».

Защитник Нимайер: Вам, г-н свидетель, знакомы такие слова Талаата, которые распространены среди армян: «Для разрешения армянского вопроса я в один день сделал больше, чем Абдул Гамид в течение 30 лет».

Председатель: Знакомы ли вам эти слова?

Свидетель: Я не совсем понял, что имеете в виду?

Председатель (повторяет).

Свидетель: Сделанное Талаатом не только в течение 30 лет, но и в течение 500 лет не случалось. Когда в 1915 году я был в Чанкыры и когда в сентябре вся Анатолия была освобождена от армян и армяне были убиты, с русско-турецкого фронта из Эрзурума прибыл один майор в Чанкыры, чтобы оттуда уехать в Константинополь. Он с большой гордостью сказал нам: «То, что не смогли сделать все наши прежние султаны, сделали мы: в течение двух месяцев умертвили целую историческую нацию!»

Председатель: Такое убеждение существовало у армян и турок везде?

Свидетель: Да.

Председатель: И в действительности было именно так, что за 15 месяцев руками Талаата было убито больше армян, чем за многие годы?

Свидетель: Да, но те слова, о которых вы спросили, я прямо из уст Талаата не слышал.

Защитник фон Гордон (его превосходительству г-ну Лиману фон Зандерсу): Вы, ваше превосходительство, хотя и не утверждали, но, во всяком случае, высказались в том смысле, что за зверства следует считать ответственными низших чиновников?

Эксперт Лиман фон Зандерс: За жестокость, но не за депортации.

Защитник фон Гордон: В опровержение этого считаю своим долгом представить здесь пять подлинных телеграмм в горуправление Алеппо (см. приложение, телеграммы № 3, 8, 13, 19 и 21). (Тайный советник фон Гордон хочет эти телеграммы положить на стол судей.) Ходатайствуя о допущении доказательства, две из этих телеграмм я желаю здесь огласить. Профессор Лепсиус эти телеграммы исследовал.

Председатель: Если вы огласите сейчас эти телеграммы, то этим предупредите доказательство.

Защитник фон Гордон: Но ведь я должен сказать, что содержат эти телеграммы. Они подтверждают, что Талаат в этих пяти телеграммах лично приказывал уничтожить всех армян, в том числе и детей. Сначала было приказано сохранить тех детей, которые не в состоянии будут помнить, что стало с их родителями. Потом в марте 1916 года этот приказ был ужесточен, а именно — убрать всех детей из сиротских домов и уничтожить, потому что эти дети могли для Турции в будущем стать вредным элементом. О подлинности этих телеграмм может сообщить свидетель Андонян, который эти телеграммы получил непосредственно в горуправлении, куда допустили армянскую делегацию после завоевания англичанами. Я лично допускаю, даже уверен, и надеюсь, что и присяжные верят обвиняемому в том, что он со своей стороны был твердо убежден, и не без основания, притом не только поверхностно, но до глубины души, что Талаат был автором совершенных против армян ужасных зверств и ответствен за это. Если вы придете к этому убеждению, то лишь в этом случае я откажусь от ходатайства о допущении доказательств.

Прокурор: Я прошу отклонить это ходатайство. Г-н Председатель дал возможность самым обстоятельным образом обсудить вопрос о виновности Талаата в зверствах над армянами. Однако этот вопрос совершенно не имеет значения, ибо, по моему мнению, нет никакого сомнения в том, что обвиняемый был убежден в том, что именно Талаат — виновник этих ужасов. Тем самым мотив преступления совершенно ясен. Однако я считаю, что в данном суде совершенно исключено выяснять вопрос о виновности Талаата, так как это значило бы вынести исторический приговор, для чего был бы нужен иной материал, чем тот, которым мы располагаем.

Защитник Нимайер: Я хочу напомнить, что Талаат был высшим ответственным государственным лицом — являлся великим везиром. Он был представителем государства. Талаат был ответствен за все, об этом иного мнения не может быть.

Защитник фон Гордон: Вследствие позиции, занятой прокурором, и учитывая то впечатление, которое он произвел на присяжных я вынужден, хотя и к сожалению, отказаться от своего предложения (см. приложение).

Председатель: Тем самым вопрос о ходатайстве считаю оконченным.

Присяжный Эвальд: Хотелось бы свидетелю Балакяну задать вопрос. Вы сказали, что пошли к вали. Кем он был — губернатором или бургомистром? На телеграммах была подпись Талаата?

Свидетель: Да, я видел собственными глазами

Защитник фон Гордон: Вали занимает положение председателя, высшее должностное лицо провинции.

Председатель: Я хочу еще раз спросить, отказываемся ли мы от допроса других свидетелей? (См. прил.)

Защитник Вертауэр: Хочу просить сегодня же выслушать мнение медицинских экспертов.

Эксперт Штёрмер: Я буду очень благодарен, если сегодня вы меня выслушаете. Обещаю, что буду исключительно краток.

Защитник Нимайер: В таком случае я должен просить выслушать сегодня мнения всех медицинских экспертов.

Председатель: Я должен спросить обвиняемого, желает ли он, чтобы были допрошены другие свидетели?

Обвиняемый: Хотелось бы, чтобы еще был допрошен писатель Арам Андоян. (См. прил.)

Председатель: Присяжные верят вам, что во время покушения вы были убеждены в ответственности Талаата-паши за резню.

В связи с этим обвиняемый заявил, что он согласен отказаться от допроса других свидетелей.

Следует допрос судебно-медицинских экспертов.


Эксперт, тайный медицинский советник, судебный врач д-р Роберт Штёрмер, 57 лет, евангелист, Берлин.

(Экспертам напоминается раз и навсегда данная ими специальная присяга.)

Д-р Штёрмер: Господа, по поручению прокурора и господина следователя и с помощью приглашенного ныне по делу армянского переводчика, я ознакомился со всей прошлой жизнью обвиняемого и подверг его подробному исследованию. Я выявил все вопросы, необходимые для принятия окончательного и ответственного решения, которое я могу отстаивать.

Я пришел к убеждению, что обвиняемый эпилептик, и что это обстоятельство, с точки зрения содеянного им, имеет очень важное значение.

Я хочу вкратце повторить здесь то, что смог узнать о его личной жизни. Обвиняемый — сын торговца мануфактурой г. Эрзинджана. Детство его с медицинской точки ничего интересного не содержит. Он никогда ничем серьезно не болел до 1915 года, когда стал свидетелем резни, о которой мы сегодня достаточно много говорили. Он возбужденно рассказал мне, как погибли его родители, братья и сестры. Он с дрожью и содроганием вспоминает те моменты, когда турок с такой силой ударил по голове его брата, что она от этого рассеклась пополам. Он тоже получил ранения — в голову, хотя рана и не очень опасная, в левое плечо и в колено. От ужасных впечатлений этих убийств вместе с собственными ранами и перенесенными переживаниями он впал в обморок. В течение трех дней он был под трупами в беспамятном состоянии и, наконец, когда пришел в сознание, то трупный запах навсегда остался в его дыхательных органах. Он говорит, что каждый раз, когда читает о каком-либо ужасном случае и особенно когда вспоминает эти резни, то трупный запах вновь проникает в органы обоняния, и настолько, что он не может от него избавиться. После этой резни обвиняемый некоторое время бродил, пока не нашел убежище в горах у курдов. Он утверждает, что в 1916 году, точно не помнит, когда именно, произошел с ним первый припадок. Об этом невозможно говорить подробно, ибо он ничего точно не помнит. В 1917 году он вернулся в Эрзинджан и нашел этот город опустошенным, а свой отчий дом совершенно разрушенным. Под этим впечатлением с ним произошел первый сильный припадок. По моей просьбе он описал этот припадок самым подробным образом. Он почувствовал внезапную слабость, силы ему изменили, и он потерял сознание. Он очнулся совершенно в беспомощном состоянии, и когда сознание вернулось, он почувствовал ужасную жажду и необходимость продолжать спать. Собственно, каждый припадок происходил подобным образом, в определенной степени по схеме F. Потом он мне рассказал, что производил поиски в развалинах отцовского дома и нашел те деньги, которые его родители там запрятали. На эти деньги он отправился в Европу, но до этого в 1918 году был в Тифлисе, где был помещен в больницу, заболев лихорадочной болезнью кишок, по-видимому, тифом. Я не могу утверждать, что это в действительности был тиф, так как это невозможно проверить, да и обвиняемый не может дать такое описание своей болезни, по которому можно было бы сделать окончательный вывод. Он направился в Европу и в декабре 1920 года через Париж прибыл в Женеву, а оттуда в Берлин. Здесь он сначала проживал на Аугсбургерштрассе в доме № 51 у госпожи Штельбаум, потом в начале 1921 года переехал на Гарденбергштрассе, 37. Эту квартиру я лично обследовал с целью ознакомиться с возможностями наблюдения за Талаатом-пашой. Комната расположена на бельэтаже, откуда можно было следить за балконом того дома, в котором жил Талаат-паша.

Я подробно расспросил его о том, как часто происходят его болезненные припадки, и заставил его описать, насколько возможно было, их подробности. Он рассказал, что припадки происходят нерегулярно. Иногда на месяцы они прекращаются, а иногда повторяются через две-три недели. Припадок начинается с того, что у больного появляется какая-то слабость и чувство головокружения. В Париже в течение 10 месяцев с ним было четыре припадка, но каждый раз, заметив свое состояние, ему удавалось своевременно находить безопасное место, так что на улице не попадал под транспорт и не имел других опасных случайностей. Каждый раз после того, как он обессиливал, он чувствовал трупный запах в носу, а другие говорили ему, что он в бессознательном состоянии вздрагивал и трясся. Обвиняемый хорошо осведомлен, какие фазы проходят эти припадки. Прежде всего он чувствует трупный запах, потом наступает собственно настоящий припадок с выраженными признаками, и он теряет сознание. Третья фаза — боль в суставах после возвращения сознания. Он чувствует себя утомленным и вялым, затем он испытывает сильную жажду и погружается в глубокий сон. В Париже у него было четыре таких припадка, в Женеве — ни одного, в Берлине — несколько раз, из них один на Иерусалимской улице, когда он навестил торговца, проживающего там. Этот припадок имел место у входа в подземную дорогу, и один служащий банка доставил его домой и усадил на лестницу. Потом он сам поднялся наверх. Его домохозяйка — госпожа Штельбаум — подумала, что он пьян, и заметила рану на щеке, но потом выяснилось, что он не был пьян, потому что от него алкоголем не пахло. Он сразу же лег в постель, а потом стал жаловаться на тошноту.

Я считал необходимым отметить эти подробности потому, что на них основывал свое заключение, что болезнь обвиняемого — эпилепсия. Кроме того, у него слабое здоровье. У него катаральное состояние обоих легких. Во время обследования наблюдалась сильная дрожь всего тела, причем беседа между мною и переводчиком велась очень мирным образом, ни с чьей стороны — ни с моей, ни с его стороны — никакого раздражения не было проявлено, а в маленькой комнате нас было только трое, и нам никто не мешал.

У обвиняемого значительны живые рефлексы, и, напротив, отсутствуют рефлексы соединительных оболочек глаз. Анализ мочи показал присутствие большого количества белков.

Все это никакого влияния на волю не имеет, но дает право заключить, что обвиняемый физически нездоровый человек. Господин переводчик был настолько любезен, что точно перевел все мои имеющие отношение к медицине вопросы обвиняемому, и я нисколько не сомневаюсь в том, что сумел хорошо изучить его психическое состояние. Когда обвиняемый говорил об избиениях, о помехах своего юношеского развития и о тех душевных потрясениях, которые он пережил, у меня создавалось такое впечатление, что все, о чем он говорил, исходило из глубины его сердца. Могу утверждать, что обвиняемый в очень тяжелой форме душевно потрясен, и когда он бывает в таком скорбном настроении, которое здесь двумя квартирохозяйками было описано, когда он начинает играть на мандолине и предпочитает сидеть в темноте, то это уже значит, что он встревожен. Это нужно учесть при суждении о деле в целом, если мы хотим вынести справедливое решение. Это не только воспоминания о жутких событиях и об убийстве брата, но это также то состояние, которое обвиняемый справедливо в отношении себя испытывает. В нем полностью нарушены юность, вера в человечность и вообще в справедливость.

Таким образом обвиняемый, по моему глубокому убеждению, страдает эпилепсией, которая в этом смысле захватила всю его душевную деятельность. Однако к характерным особенностям эпилепсии, возникшей по причинам душевным, относится твердость воли и настойчивость, которые нечасто наблюдаются. Последовательность мыслей, обдуманность плана, принятие решения, тщательная разработка плана вплоть до его осуществления — все это принадлежит картине этой болезни. Подобные больные при всех обстоятельствах, несмотря ни на какие препятствия, приводят в исполнение то, что задумали. Этим и объясняется то, что обвиняемый не побоялся ни средств, ни путей найти своего ненавистного врага и осуществить задуманный им план наиболее удобным способом.

Теперь об одном событии, которое сыграло определенную роль для совершения покушения. Обвиняемый говорит, что ему вновь являлась во сне мать и что его сны постоянно вертелись вокруг подобных вещей. Однажды даже образ матери явственно стал перед ним и сказал ему: «И ты еще называешься мне сыном, в то время как Талаат-паша в Берлине и ты ничего не делаешь, чтобы убить его и отомстить за меня?» Естественно, что я спросил самого себя: быть может, это обман чувства? Но это не так. После тщательного разбора, во время которого г-н переводчик умело передавал тончайшие нюансы мыслей Тейлиряна, я установил, что пережитое обвиняемым — это не есть обман чувств, а живое представление, сновидение, которое он продолжал видеть и в состоянии бодрствования, как это часто бывает после припадков.

Следовательно, мы видим, что болезнь имеет, несомненно, влияние на обвиняемого, но чтобы сказать, что свободное определение воли было исключено, то в этом случае следовало бы установить непосредственную связь между поступком и болезнью. Такой связи я не нахожу. Но считаю, что психически болезнь совершенно изменила личность, явилась причиной непреклонного и настойчивого следования к осуществлению цели. Но не исключалось и свободное определение воли, потому что 15 марта в 11 часов утра, в момент совершения убийства, обвиняемый не находился ни в спастическом, ни в сумеречном состоянии. Кстати, за все это время не было речи о таком состоянии, и все мои усилия что-либо установить в этом направлении оказались тщетными. Я не стану отрицать того, что в день покушения обвиняемый был очень сильно возбужден и внутренне был совершенно измучен, и для придачи себе смелости он выпил коньяк. Когда наблюдения из своей комнаты были окончены, он схватил револьвер и поспешил на улицу. Он мне в точности рассказал, что он был совершенно уверен в том, что это Талаат-паша, и он выстрелил в Талаата сзади, потому что если бы он прошел вперед, то привлек бы его внимание и тот мог бы заметить револьвер и предупредить покушение «Поэтому я и ходил вокруг него», — сказал он мне. Он с точностью приметил одежду и направил выстрел в место между головным убором и пальто. В этом я вижу осуществление давно подготовленного решения, и хотя относительно утра 15 марта нельзя указать на что-либо такое, что имело бы тесную связь с эпилепсией, хотя все те ужасы, пережитые им в Армении, несомненно имели влияние на его поступок — я тем не менее прихожу к тому выводу, что это не так далеко идущее влияние, чтобы по этой причине у него было исключено свободное определение воли.