Судебный процесс Талаата-паши by Вегнер А. (z-lib.org). 1. выписки из германского уголовного кодекса

• Название: 1. выписки из германского уголовного кодекса
• Дата: 28.03.2023
• Размер: 1.03 Mb.
• Имя файла: Судебный процесс Талаата-паши by Вегнер А. (z-lib.org).doc
• Тип: Кодекс; #1022037
• страница: 13 из 19

Защитник Вертауэр: Есть ли обоснованные сомнения в том, что обвиняемый действовал сознательно, при свободе воли?

Эксперт Кассирер: Для меня нет никакого сомнения в том, что свобода воли не полностью отсутствовала.

Защитник Вертауэр: У вас совершенно нет сомнения, что она не была исключена?

Эксперт Кассирер: Я считаю, что она не была полностью исключена.

Защитник Вертауэр: Я только хочу спросить, есть ли подозрения, что она с медицинской точки зрения не была исключена.

Эксперт Кассирер: Нет.

Защитник Вертауэр: Другими словами — нет сомнения в том, что свобода воли существовала.

Защитник Нимайер: Могу ли я обратиться к эксперту с тем же вопросом, который задал первому эксперту? Можно ли узнать, какое было душевное состояние в момент совершения убийства?

Эксперт Кассирер: Этого нельзя знать, а можно лишь предположить.


Эксперт — д-р медицины проф. Эдмунд Форстер — старший врач клиники нервных болезней Берлинского университета, представитель главного врача проф. д-ра Бонхёфера, 42 года, евангельского вероисповедания.

После принятия присяги эксперта.

Проф. Форстер: В основном я могу присоединиться к тому мнению, которое высказали проф. Липманн и проф. Кассирер. Оба они авторитетны в данной области. Тем не менее, мне кажется, есть некоторые пункты, которые требуют своего освещения. Услышав все то, что перенес обвиняемый, у человека, само по себе понятно, должно возникнуть такое чувство, что он должен был убить Талаата, которого он считал убийцей. И вот первый вопрос: сделал бы то же самое и нормальный человек? Это совсем необязательно, потому что если бы и нормальный человек при этих обстоятельствах подумал, что «я должен убить убийцу», то приведение этой мысли в исполнение было бы совсем другим делом. Другие армяне, которые тоже пережили такие ужасы и имели, возможно, такое же намерение отомстить, на самом деле ведь такое покушение не совершали. Разумеется, преступление само по себе еще не есть доказательство того, что совершивший его патологически болен.

Второй вопрос: должен ли каждый человек, переживший подобные ужасы, непременно стать душевнобольным? Это тоже не так. Думаю, что мне здесь легко иметь свое твердое мнение, потому что в течение всей войны я работал в зоне опасности. Практика показала, что человек может пережить невероятно много ужасов, не становясь душевнобольным. Хотя неспециалисту это может показаться невероятным, но тем не менее объективная статистика показывает, что число душевнобольных из-за войны не увеличилось, за исключением лиц, предрасположенных к душевным болезням. Я так же, как и предшествующие эксперты, стою на той точке зрения, что в лице обвиняемого мы имеем дело с безусловно душевнобольным. Тем самым возможности болезненного реагирования на ужасные события становятся возможными. Мне так же, как и проф. Липманну и проф. Кассиреру, безусловно, кажется, что здесь мы имели дело не с настоящей, а с эффектной эпилепсией. На основании двух своих подробных исследований и свидетельских показаний я пришел к убеждению, что припадки указывают лишь на эффектную эпилепсию. Раньше до своих ужасных переживаний обвиняемый не имел этих припадков. Теперь он их описывает со всей определенностью: когда ему представляются картины перенесенных ужасов, ему со всей ясностью мерещатся трупы, и он чувствует их запах. Потом наступают припадки, но не сопровождаемые ни обычными криками, ни тоническими и затем клоническими судорогами, как это присуще эпилепсии. А лишь стоны и дрожь, и затем он падает на землю. Такова структура этих припадков: он настолько живо переживает происшедшие ужасы, что теряет сознание. То, что в действительности было, ныне до такой степени становится живым перед его глазами, что он эти ужасы начинает испытывать в действительности. Здесь структура та же, когда при мысли о куске жареного мяса у голодного человека слюнки текут во рту.

Здесь также благодаря воображению имеет место то ощущение, которое должно быть с человеком, если бы он в самом деле съел мясо.

Но не каждый человек, который пережил такие ужасы, подвержен таким припадкам. Только болезненно предрасположенный подвержен им. И только человек с больной психикой изменяется в своей сущности под влиянием таких воспоминаний и навязчивых идей.

Я тоже, как и проф. Липманн, того мнения, что у обвиняемого вследствие навязчивой идеи произошло изменение личности в том понимании, как это описано у гениального немецкого психиатра Карла Вернике. Когда думаешь о душевной болезни под влиянием навязчивой идеи, то представляешь себе прежде всего образ сутяги. Дилетант легко распознает болезненность сутяги, который выкрикивает все новые оскорбления, чтобы найти свое мнимое право. На обвиняемого же навязчивая идея воздействует по-другому.

Обвиняемый перестал обладать своим «правом», его близкие мертвы. Он мне говорил, что для него жизнь потеряла смысл. Я возразил — ведь он может жениться, делом заняться. «Для чего мне жениться», таков был его ответ. Он не желает восстанавливать свое право. Он и не хотел мстить, но тем не менее вновь и вновь на арену являются воздействия его больного воображения, требования его матери. Он вновь и вновь колеблется, потому что поступок неприятен для его натуры. Вновь и вновь он говорит: «Я не убийца, но мать моя об этом так сказала, что я должен сделать». Изменилась вся его личность.

У меня нет никакого сомнения в том, что мы здесь имеем дело с больной личностью, на которой осталась печать ужасных переживаний и которая в результате этих влияний совершила свой наказуемый поступок.

Теперь стоит вопрос — соответствуют ли обстоятельства признакам, предусмотренным статьей 51? То, что имеются болезненные мотивы, это несомненно. При психозах, возникших под воздействием навязчивых идей, на поставленный вопрос: «душевнобольной или нет»? — нельзя исчерпывающе ответить «да» или «нет».

Каждый фанатик, каждый человек, который находится под влиянием властной идеи, в определенной степени душевнобольной, и болезнь эта исходит от навязчивой идеи. В противоположность к ясно выраженным психическим заболеваниям речь здесь в узком понимании может идти только о разнице в степени заболевания.

На вопрос о том, было ли патологическое изменение у обвиняемого сильным и подпадает ли оно под статью 51, очень трудно ответить — «да» или «нет». Безусловно, это зависит от точки зрения на то, как, где провести границу. Я вообще склонен для ст. 51 установить очень узкие границы, так как закон ясно требует, чтобы свободное определение воли было исключено. В данном случае мы имеем такие тяжелые признаки воздействия на обвиняемого навязчивой идеи, что условия, предусмотренные ст. 51, очень близко соприкасаются со случившимся. И я должен сказать, что свободное определение воли отсутствовало.

Такой вопрос, как «имеются ли обоснованные сомнения», не совсем подходит. У меня нет никакого обоснованного сомнения в отношении картины болезни, но только дело в том, как мне самому своему медицинскому заключению придать юридический характер. Хотя в конце концов это не мое дело. Скорее это дело присяжных, как они сумеют приспособить мое медицинское заключение к юридической формулировке вопроса.

Защитник фон Гордон: Один вопрос: считаете ли вы возможным, что после того как у обвиняемого в действительности имела место разрядка в виде покушения, эти припадки, эта эпилепсия под аффектом впредь не повторятся, то есть покушение это является в определенной степени осуществлением идеи?

Проф. Форстер: Я этого не думаю. Во всяком случае, этого заранее нельзя сказать. Но опыт учит, что подобные навязчивые идеи постепенно исчезают, когда челочек входит в совершенно иную среду, которая никакой связи не имеет с причиной данной навязчивой идеи. То есть, скажем, кто-то, который совершил преступление в Берлине, потом переехал, предположим, в Южную Америку и стал заниматься, скажем, сельским хозяйством, постепенно забудет о содеянном. Но если вдруг появится старый знакомый и затронет старые дела, то в тот момент вновь вернется прежнее состояние.


Эксперт — врач-невропатолог д-р Бруно Хааке, Шечеберг.

После присяги.

Д-р Бруно Хааке: После высказанных здесь подробных мнений я могу быть очень краток. Обвиняемого я видел 4 февраля с.г. в моей приемной с одним господином, которого я здесь узнал как г-на Апеляна. Тогда же я получил впечатление, что болезнь обвиняемого есть эпилепсия, я так и записал в своем журнале. Но сегодня я тоже того мнения, что здесь случай эпилепсии под аффектом, под влиянием душевных потрясений. Только я хочу сказать, что подверженный эпилепсии под аффектом, каковым является обвиняемый, под давлением подобных воспоминаний, с моей точки зрения, лишен возможности свободно владеть своей волей. По этой причине я хотел бы пойти несколько дальше предыдущего эксперта и на вопрос — отсутствовало ли совершенно свободное определение воли, — ответить утвердительно.

Больше вопросов медицинским экспертам не задается. Принимается решение французского переводчика эксперта проф. Пфеффера не подвергать допросу.

Председатель: Может быть, возможно сделать общее заявление, что все также отказываются от ходатайства о дальнейшем предоставлении доказательств?

Защитник Вертауэр: Вторая коллегия Имперского суда по уголовным делам, которой мы подведомственны, стоит на той точке зрения, что если объявляется общий отказ, то тем самым отменяются и все ранее сделанные ходатайства и отказы. По этой причине я никак такого заявления не могу сделать; от того или другого факта или показания я могу отказываться лишь от случая к случаю.

Защитник фон Гордон: Я тоже присоединяюсь к этому.

Обвиняемый: Я согласен.

После этого слушание дела переносится на 9 часов утра в четверг.

4. ВТОРОЙ ДЕНЬ СУДЕБНОГО ПРОЦЕССА

Председатель окружного суда д-р Лемберг в 9 ч. 15 мин. открывает заседание суда.

Председатель: Продолжаем судебное заседание. Для вынесения приговора все нужные лица присутствуют. Фактический материал в том объеме, который упоминается в обвинительном заключении, исчерпан, и вообще судебное разбирательство вследствие отказов участвующих окончено. В связи с этим я хочу прочесть выработанные мною вопросы:

1. Виновен ли обвиняемый Согомон Тейлирян в том, что он 15 марта 1921 года в Шарлоттенбурге умышленно убил человека — Талаата-пашу?

Этот вопрос относится к убийству без отягчающие обстоятельств, а теперь вопрос об умышленном убийстве при отягчающих обстоятельствах, идущий под номером 2, однако на этот вопрос ответить нужно в том случае, если на первый вопрос будет дан положительный ответ.

2. Совершил ли обвиняемый убийство с заранее обдуманным намерением?

После этого следует 3-й вопрос, на который нужно ответить, если на 1-й вопрос относительно убийства без отягчающих обстоятельств будет дан положительный ответ, а на 2-й — убийство с заранее обдуманным намерением — отрицательный.

3. Имеются ли смягчающие обстоятельства?

Есть ли желающие сделать дополнения к такой постановке вопроса? Если нет, тогда я предоставляю слово г-ну старшему прокурору по вопросу о вине.

Защитник фон Гордон: Вызванные по нашей просьбе все остальные свидетели также явились сюда. Нужно, чтобы они официально были бы осведомлены в том, что мы решили их не допрашивать. Помимо этого, сюда прибыл г-н Восканян из Сербии, который должен был дать показания о личности обвиняемого и о его семейных обстоятельствах. Но я полагаю, что господа присяжные совершенно убеждены, что показания обвиняемого верны. Кроме того, мне сказали, что свидетель Армии Вегнер, которого мы пригласили и который фотографировал на месте, тоже предоставил себя в наше распоряжение. Тем не менее я думаю, что это будет в соответствии с вашим мнением, если скажу, что мы больше ни в чем не нуждаемся; мы уже знаем то, что нужно было нам знать.

Один из присяжных: Г-н председатель, один вопрос: здесь среди присутствующих находится один индус, который заявил, что все эти избиения и убийства возникли не по экономическим, а по религиозным причинам.

Председатель: Господа, хотя это не имеет непосредственного отношения к убийству, но для того только, чтобы можно было понять всю глубину причин и колоссального воздействия, которое оказали эти события, я предоставил здесь самые широкие возможности для подробного обсуждения этих вопросов, так что мы сегодня в самом деле не имеем надобности больше ими заниматься.

Защитник фон Гордон: Если господа присяжные этого желают, то это желание нужно удовлетворить. Для этого я просил бы дать слово г-ну д-ру Лепсиусу как эксперту.

Председатель: Но ведь г-н д-р Лепсиус уже подробно сообщил свое мнение.

Один из присяжных: Вообще действительно мы полностью осведомлены, только хотелось бы в этом направлении получить разъяснение.

Председатель: Я тем не менее не хотел бы сегодня снова подробно заняться предоставлением доказательств по этим пунктам, которые с моей точки зрения не относятся к делу.

Защитник фон Гордон: Мы слышали, что иностранцы разговаривали с одним-другим из присяжных по этим вопросам, и если господа присяжные желают дополнительных разъяснений, то надо идти навстречу их пожеланиям.

Председатель: В данном деле нас не интересует наличие религиозных или других причин — ведь один из свидетелей сказал, что уничтожение народа было для Турции государственной необходимостью.

Защитник фон Гордон: Но разрешите мне высказаться по этому поводу?

Председатель: Об этом вы скажете в своей заключительной речи, прошу вас, г-н тайный советник. А теперь я выражаю свою благодарность прибывшим сюда свидетелям. Участники судебного разбирательства отказались от допросов свидетелей, но последние могут, безусловно, присутствовать на судебном заседании. Теперь я даю слово г-ну старшему прокурору по вопросу вины.

Прокурор: Господа присяжные! Не правовая сторона настоящего уголовного дела придает ему особое значение и объясняет тот огромный интерес к нашему судебному заседанию, к которому обращены взоры нашей страны, а также и заграницы. Нужно искать влияние других обстоятельств в данном вопросе. Дело, с точки зрения психологических причин, возвращает нас к периоду мировой войны. Оно выделяется на фоне диких и кровавых событий, совершенных в далекой Малой Азии, и мы как будто вновь слышим прошедший гром мировой войны. Потом личность жертвы событий, которая придает особое значение происшествию. Из массы неизвестных и безымянных протянулась рука и свалила наземь человека, который, будучи одним из сынов народа, во время колоссальной битвы народов решал судьбу своей родины и как преданный союзник германского народа взошел на вершины истории.

Однако, господа присяжные, эти впечатления и возобновившиеся переживания не должны вынуждать нас — обвинителя и судью — сойти с узкой тропинки чисто уголовно-правового подхода к преступлению и преступнику, которого требует закон; а с юридической точки зрения вопрос не представляет особой трудности. Тейлирян 15 марта 1921 года выстрелом из револьвера убил Талаата-пашу в Шарлоттенбурге. Прицел был взят точно, смерть наступила мгновенно, и нет сомнения в том, что обвиняемый желал этой смерти. Он это совершил умышленно. Ведь он сам же говорит, что даже до сих пор чувствует удовлетворение от удачно совершенного дела. По германскому закону за убийство человека наказывают. Оно наказуемо, когда вопрос касается убийства именно человека. Закон не делает различия, убит ли немец или иностранец. Не имеет значения и то, что и убийца иностранец. На основании статьи 3 Германского уголовного кодекса уголовные законы Германской империи распространяются на все уголовные преступления, совершенные на территории Германской империи. Господа, во многих отношениях интересно восклицание обвиняемого, когда он был схвачен на месте происшествия и почувствовав опасность, увидев сжатые кулаки разъяренной толпы. Он сказал: «Для Германии нет вреда — я армянин, он турок», то есть мы оба чужестранцы, немцев это не касается. Это восклицание для уголовного права никакого значения не имеет, потому что то обстоятельство, что убитый и обвиняемый — оба иностранцы, с уголовно правовой точки зрения совершенно безразлично. Значит, обвиняемый, по нашим законам, подлежит наказанию; разумеется, если не будут установлены обстоятельства, освобождающие виновного от наказания.

Однако прежде всего нужно установить: является ли данное убийство умышленным или неосторожным убийством? Потому что закон различает эти два вида убийства, и вы знаете, что умышленное убийство — более тяжкое уголовное преступление, которое по действующему закону наказывается смертной казнью, в то время как неосторожное убийство, совершенное в состоянии сильного душевного волнения, рассматривается как более мягкое. Я могу признать также как уже известное обстоятельство, что умышленное убийство — это тот вид умерщвления, когда осуществление преступления совершается обдуманно, а обдумывание — это спокойное, ясное, трезвое действие, когда убийца в момент совершения преступления все еще в состоянии был понимать значение своего поступка, мотивов и средств совершения преступления, последствия преступления, те нравственные препятствия и контраргументы, которые могли говорить против совершения деяния, когда он был в состоянии почувствовать на себе их влияние, противопоставить их друг другу, взвесить и лишь потом из всех этих исключительно разумных соображений выносить свое решение.

И когда я теперь спрашиваю: умышленно ли совершил Тейлирян убийство Талаата-паши? — то напрашивается другой вопрос — какие причины побудили его это сделать?

Нет сомнения в том, что мы здесь имеем дело с политическим убийством. Мотивами обвиняемого были политическая ненависть, политическое возмездие. Здесь перед вашими глазами были описаны события, факты, имевшие место в далеких местах. Безусловно, в отношении армянского народа были совершены ужасные злодеяния и преступления, и несомненно также что с обвиняемым и с его семьей тоже произошли ужасные вещи, а судьба его семьи ударом пронзила глубоко его сознание и мозг, когда все его родные вдруг оказались преданными смерти, а он вынужденно оказался свидетелем всего этого. И вот в нем, в конце концов, созрела идея мести. Когда это имело место, я скажу потом.

Далее, без сомнения, обвиняемый в лице Талаатл-паши видел виновника своей судьбы, которая постигла его семью и многих других его соплеменников. В его лице он видел не только лишь министра внутренних дел, который несет формальную политическую ответственность за все то, что имело место в сфере его служебной деятельности, но и персонального и морального виновника упомянутых преступлений.

Господа, установление этих мотивов вполне достаточно для уголовно-правовой оценки данного деяния.

Но исследование доказательств распространилось также и на другой вопрос: действительно ли Талаат-паша лично и морально был виновником этих преступлений, и хотя для уголовно-правовой оценки содеянного безразлично, являлся Талаат-паша виновником или нет, то есть соответствует ли действительности представление обвиняемого о вине Талаата-паши или мнение обвиняемого ошибочно, — я тем не менее считаю необходимым остановиться на этих фактах, которые были предметом исследования доказательств.

Господа, несомненно, и это установлено судебным следствием, что армяне и их друзья того убеждения, что Талаат-паша автор этих ужасных злодеяний, но, господа, это точка зрения одной стороны, которую представляют армяне и их друзья, и здесь совершенно нетрудно противопоставить им целый ряд свидетелей, которые о происшедших событиях придерживаются иного мнения. Я разговаривал со многими немцами, которые были в Турции и близко стояли у событий. Они совершенно иного убеждения. Они заявляют, что не может быть и речи о том, что Константинопольское правительство ставило своей целью уничтожение армян, что скорее всего — возможно, ошибочно — причины крылись в стремлении правительства к государственному и военному самоутверждению, что побудило его отдать приказ о выселении, но что при всех обстоятельствах своими последствиями оказалось чрезвычайно роковым.