Судебный процесс Талаата-паши by Вегнер А. (z-lib.org). 1. выписки из германского уголовного кодекса

• Название: 1. выписки из германского уголовного кодекса
• Дата: 28.03.2023
• Размер: 1.03 Mb.
• Имя файла: Судебный процесс Талаата-паши by Вегнер А. (z-lib.org).doc
• Тип: Кодекс; #1022037
• страница: 14 из 19

Председатель (прерывая): Прошу долго не останавливаться на вопросе, который не был предметом судебного следствия. Ссылка на события, о которых сообщали другие, не имеет отношения к делу.

Прокурор (продолжая): Тем не менее, я могу пользоваться таковыми постольку, поскольку эта разница нашла свое отражение в заключениях обоих экспертов. Пожалуй, я могу здесь отметить, что выводы господина профессора Лепсиуса, будучи очень интересными и подробными, тем не менее имеют тот недостаток, что он событиям приписывает, с моей точки зрения, слишком систематический и планомерный характер. И нетрудно заметить, что эти заключения сделаны им не на месте, почерпнуты не из собственного опыта во время самих событий, а на основании сведений, полученных им позже.

По этой причине я думаю, что я вправе придать большую ценность обоснованиям второго эксперта, а именно г-на генерала Лимана фон Зандерса, который в то время там на месте занимал важный пост и близко знаком был с событиями и который здесь четко выделил позицию Константинопольского правительства, отдавшего приказ о выселении, ибо оно располагало сведениями, что армяне замышляли предательство, тайно сотрудничали с государствами Антанты и были полны решимости, когда позволит военная обстановка, напасть с тыла на турок и осуществить свою независимость. По этой причине Константинопольское правительство из-за военной и государственной безопасности сочло необходимым выселить армян. Иное дело, какими способами осуществлялась эта мера.

Господа, необходимо четко представить себе, что Малая Азия — это не та земля, на которой господствуют такие же отношения между культурными народами, как здесь, точнее говоря, взаимоотношения, к которым мы привыкли еще до войны. Традиции в Малой Азии дикие и кровавые, и господин эксперт подчеркнул, что в то время там была объявлена «священная война», и когда народ другой расы и веры увидел, как турки сгоняли со всех сторон армян в одно место, то это естественно стало сигналом и призывом напасть на армян, и здесь проявились самые отвратительные инстинкты человеческой натуры — грабежи, убийства и прочее. Господин эксперт указал также, что жандармы, которые использовались для этого, уже не принадлежали к той доброй элите, как раньше; это был разный наспех собранный сброд, который потом, собственно, и совершал упомянутые убийства.

Я считаю нужным сделать здесь такое абсолютно необходимое отклонение для того, чтобы не дать право «по результатам исследования доказательств сказать, что Талаат-паша та личность, которая лично и морально несет ответственность за имевшие место ужасные злодеяния». С этой точки зрения меня не могут сбить и те документы, которые, по-видимому, действительно существовали. Мне как прокурору известно, например, как во время революционных беспорядков появились на свет подобные сообщения и документы за подписями известных лиц, но каковые, как впоследствии утверждалось, были подделанными. Наконец меня не может ввести в заблуждение и тот приговор, который был вынесен в Константинополе против Талаата-паши и о котором здесь было упомянуто. Я не знаю, содержится ли в нем объективная истина. Может быть, и так, но мне представляется сомнительным использование того опыта, когда после свержения старой политической системы его герои становятся для новой системы преступниками. Господа, это было такое быстрое и глубокое свержение, сильнее которого вряд ли можно себе представить, когда младотурецкое правительство, друг стран Центральной Европы, было устранено и на его место было поставлено новое правительство, которое, наоборот, вынуждено было шагать с врагами стран Центральной Европы — с державами Антанты. Таким образом, как я сказал, мы не в состоянии знать, была ли исследована объективная правда. Повторяю — исследование доказательств ни в малейшей степени не дает основания утверждать, что Талаат-паша был моральным виновником этих преступлений!

Теперь я вернусь, собственно, к самому убийству. Я вам ясно изложил, что мотив, руководивший обвиняемым, был тот, что он хотел отомстить человеку, который, по его убеждению, был виновником резни. Господа, безусловно, это есть благородная причина, если принять во внимание тяжесть совершенных преступлений! Это мотив, который можно по-человечески понять и его будут понимать, пока еще есть люди, способные любить и ненавидеть.

И если я затем задам вопрос: обдуманно ли обвиняемый действовал, то уже в силу этого мотива, конечно, последует, что — да, так и должно было быть. Если вы примете во внимание, что обвиняемый после того, как увидел руины отцовского дома в Эрзинджане, пройдя по всей Европе, дошел до Берлина, то у вас создастся такое впечатление, что он как будто каким-то магнитом притягивался и был приведен к порогу того дома, в котором жила его жертва. Таким образом, с моей точки зрения, то признание, которое им было сделано во время первого допроса в участковом суде Шарлоттенбурга, — было совершенно правдивым и не вызывает сомнения в том, что оно соответствует действительности. В то время обвиняемый сказал: «После того, как я увидел развалины отцовского дома, меня осенила идея мести и у меня появилось желание осуществить ее. После этого я приобрел револьвер». Я, господа, не хочу более подробно на этом останавливаться. Возможно, против этого выразят сомнения; сам обвиняемый уже отказался от этих своих слов, произнесенных им якобы по легкомыслию, в результате сильного волнения после содеянного. Поэтому не буду основываться на том, что обвиняемым было сказано следственному судье и затем подтверждено здесь. Согласно этому, решение об убийстве Талаата-паши имело место за две недели до убийства его, вслед за которым и мы видим, как обвиняемый по определенной программе все взвешивал, приступая к своей цели. Мы видим, как он бросает свою квартиру, мотивируя это причинами нездоровья, как ему удается снять другую квартиру напротив квартиры Талаата-паши, как он за ним наблюдает, устанавливает (это можно предположить), когда обычно Талаат-паша выходит из дома, как он 15 марта, положив револьвер в карман, следует за ним, потом, нагнав свою жертву, проходит мимо вперед, это моя точка зрения, чтобы убедиться, действительно ли этот человек — Талаат-паша, потом делает круг по тротуару назад, чтобы оказаться позади него. Думаю, что в показаниях свидетелей нет противоречия, так как круг этот, по-видимому, был довольно большой. Тот свидетель, который сказал, что обвиняемый подошел к своей жертве сзади, наверно, не заметил, что он перешел через улицу, потому что ступил на тротуар, уже сделав круг, идя позади этого свидетеля, затем прошел вперед мимо него и нанес смертельный удар. Прицел был взят так точно, что смерть наступила мгновенно. То, что обвиняемый действовал с заранее обдуманным намерением, видно также и из того, как потом, в полицейском участке, когда полицейский чиновник спросил: «Почему не спереди напали на него?» — он ответил: «Тогда попытка убить могла бы не осуществиться, потому что Талаат должен был бы себя защищать, должен был действовать, и тогда я не смог бы уверенно выстрелить и точно попасть в него».

Господа! Наконец мы видим, что обвиняемый действует хладнокровно и обдуманно. Бросает револьвер, пытается бежать, и когда его хватают и начинают бить, он кричит: «Убитый мною не немец, я тоже не немец, вы — немцы — не должны возмущаться этим случаем, который для вас должен быть безразличным».

Господа, каждый, учитывая все эти обстоятельства, должен сказать: «убийство совершено хладнокровно после предварительного обдумывания и взвешивания». К этому добавляется и темперамент обвиняемого. Действительно ли обвиняемый горячий и легко возбудимый человек?

В действительности наоборот: обвиняемый сосредоточенный в себе, спокойный, грустный человек. Не из таких, который поддавался бы радостям и веселью, вспылил бы гневом на человека. Он вынашивает в себе свои мысли и идеи. Это тоже, по моему мнению, говорит в пользу моей точки зрения, что обвиняемый совершил свое дело обдуманно и взвешивая.

Вот так, по моему мнению, объективно следует считать доказанным наличие признаков преднамеренного убийства. Однако, господа, все это не может быть достаточным для того, чтобы обвиняемого подвергнуть наказанию. Следует еще выяснить, нет ли таких обстоятельств, как я вначале говорил, которые содеянное делают ненаказуемым. И вот тут на арену выступает ст. 51 Имперского уголовного кодекса, которая гласит, что нет наказуемого действия там, где виновный действовал или совершенно несознательно, или когда он в момент совершения преступления находился в состоянии болезненного нарушения психики, которое исключает свободу воли. Следовательно, если налицо преступление, совершенное душевнобольным, то закон вообще не рассматривает такое деяние как наказуемое, а приравнивает его почти к несчастному случаю, как, например, если бы кто-либо оказался убитым от удара копыта лошади. В уголовно-правовом отношении здесь нет ответственного лица, следовательно, нет также и уголовно наказуемого действия.

Теперь возникает вопрос: имеют ли место эти обстоятельства или одно из них в отношении обвиняемого?

Господа, само собою понятно, что если все эксперты говорят одно и то же, то и суд, естественно, всегда последует их точке зрения. К сожалению, здесь у экспертов подобной единой точки зрения не имеется, поэтому суд должен сам решать, со своей точки зрения, имеются ли в данном обстоятельстве признаки ст. 51.

Вы слышали, как трое из экспертов сказали, что, по их мнению, признаков ст. 51 не существует. Действительно, обвиняемый является эпилептиком, подвержен нервным припадкам, но этого еще недостаточно, ибо эпилептик лишается умственной деятельности в тот момент, когда начинается припадок, а в остальных случаях он вполне нормальный человек. Поэтому каждый раз, когда говорят, что преступник припадочный, суд и эксперты спрашивают: «Да, но во время совершения преступления был ли у него припадок или несколько раньше до содеянного?» И если не было так, то тогда следует считать его нормальным человеком.

Такая точка зрения возникла у первых трех экспертов в то время, как остальные сказали: «Нам кажется, что во время совершения преступления обвиняемый был в невменяемом состоянии».

Значит, здесь суд сам должен решить. И вот тут и является необходимость в изучении личности обвиняемого, которая сама себя проявила во время судебного разбирательства и которая, как я думаю, оставила здесь такое впечатление, что, можно сказать, она находится на уровне высокой умственной сознательности. Его ответы находчивы и точны. Он знает, что говорит. Однако насколько мы его знаем, личность его должна проявиться и в образе его поведения. И его поведение тоже ничего особенно бросающегося в глаза не представляет. Обвиняемый жил, как и все молодые люди. Ведь он мог себе позволить жить без постоянной работы. Он навещал своих друзей, своих земляков, брал уроки танцев и языка. Квартирохозяйки его характеризуют как спокойного и воспитанного человека; то есть мы видим, что вне припадочных моментов он находился в нормальном психическом состоянии. По этой причине, я думаю, господа, что мы присоединимся к тем экспертам, которые возражают против применения ст. 51.

Господа, вам, наверно, известно, что в связи с настоящими реформами правосудия должен быть принят новый уголовный кодекс, проект которого уже готов. Предстоящий уголовный кодекс за умышленное убийство предусматривает смертную казнь, но учитывает смягчающие обстоятельства и при наличии таковых дает возможность заменить смертную казнь на лишение свободы. Нынешний закон не предусматривает смягчающих вину обстоятельств за умышленное убийство, и я понимаю, что некоторым покажется жестоким, если я буду вынужден требовать, чтобы обвиняемый был признан виновным в умышленном убийстве. Но, господа, мы должны иметь в виду не только лишь одного обвиняемого, но также учесть и жертву. Нужно подумать о том, что здесь лишен жизни человек, который находился во цвете лет, смерть которого оплакивают его вдова и близкие, и который, по крайней мере среди своих родственников и единоверцев, пользовался славой большого патриота и почетного человека. И наконец, господа, те обстоятельства, о которых здесь говорилось в пользу обвиняемого, согласно существующему закону, безусловно, полностью будут приняты во внимание инстанцией помилования.

Поэтому, господа присяжные, предлагаю на поставленные вам вопросы дать положительный ответ в том смысле, чтобы обвиняемого признать виновным в совершении им умышленного убийства.

Председатель: Прошу г-на переводчика объявить обвиняемому, что господин прокурор предлагает присяжным признать его виновным в совершении убийства с заранее обдуманным намерением. (Переводится.)

Защитник фон Гордон: Господа присяжные, господин прокурор подчеркнул, что если вы даже обвиняемого Тейлиряиа признаете виновным в совершении умышленного убийства и тем самым дадите основание, чтобы он был приговорен к смертной казни, то и в таком случае не будет зла, потому что президент республики, безусловно, помилует его. Это недопустимый прием для воздействия на вас! Если вы признаете обвиняемого виновным, то он будет приговорен к смертной казни, и никто не может знать, каково будет решение главы Германской империи в отношении помилования.

Здесь должно быть правовое решение, а не указание пути помилования.

Я был очень рад в лице многоуважаемого г-на Первого прокурора видеть в некоторой степени своего коллегу — защитника, правда не Тейлиряна, а Талаата-паши, и то, к сожалению, лишь на основании тех действий, о которых ему докладывали или сообщали различные люди. Я не буду следовать ему в этом отношении, я сознательно отвергаю это. Здесь у меня целый арсенал телеграмм (см. приложение), и у меня есть свидетель (см. приложение) — вот он здесь сидит, — который говорит: «Телеграммы подлинные, я их раздобыл. На всем этом я уже во время судебного процесса останавливался. Вначале же я предложил, а потом сам отказался от своего предложения, потому что существенное для нас не в этом, достаточно и того, что Тейлирян, как и весь его народ, был убежден в том, что Талаат-паша являлся виновником всех ужасных злодеяний, и вы подтвердили, что этому верите. Этого достаточно, и если в этом отношении в судебном разбирательстве был еще один объективный момент, то это были слова того внушающего уважение епископа Балакяна, который сказал: «Я и мой профессор, с которым мы вместе были высланы, пришли к вали, верховному правителю Чанкары. Мы просили его сделать что-нибудь для нас. Тот показал нам телеграмму, в которой Талаат-паша спрашивал — сколько из угнанных умерло, сколько живых. Мы все поняли, что все это значит». Это единственное доказательство того, что Талаат был виновником ужасов, которые были выявлены в ходе судебного разбирательства. Все остальное мы не приняли во внимание. Достаточен тот простой факт, что в течение нескольких месяцев из 1,8 миллиона армян 1,4 миллиона были высланы, а из последних 1 миллион оказались убитыми, так же как и то, что караваны этих несчастных, хотя и из различных районов, но изгонялись в одни и те же центры, без какой-либо заботы о мерах по их безопасности. Прошу вас самих подумать, могло ли быть все это возможным без систематического руководства сверху? В самом деле, разве турецкое правительство было настолько бессильно, что не в состоянии было предотвратить это? Вы готовы поверить этому? Тогда скажите «да». Я отвечу отрицательно.

Третье предварительное краткое замечание. С некоторой подозрительностью и с некоторой озабоченностью г-н прокурор вернулся к показаниям обвиняемого, данным им 16 марта, на следующий день после убийства, о том, когда им впервые было принято это решение. Это было решено им якобы непосредственно после резни, несколько лет тому назад и т.д. Господа, нам не нужно обращаться к этим высказываниям. Здесь перед вами сидит тот переводчик, который был приглашен для первого допроса обвиняемого, который, будучи в восторге, в лице обвиняемого видел великого человека, и он сам, почти восхищенный им, был того мнения, что здесь произошло что-то грандиозное. И вы от него самого слышали здесь, что Тейлирян в то время находился в таком душевном состоянии, раненый, лихорадочный, обессиленный, избитый, под влиянием собственного ужасного и осуществленного решения, в состоянии, в котором на любой вопрос он должен был ответить: «То, что я сделал, — хорошо. Я больше не хочу, чтобы вы здесь меня беспокоили». Об этом говорит переводчик, который в то время был приглашен переводить слова обвиняемого. Здесь переводчик категорически заявил, что «если вы ему зададите даже обратный вопрос, то он вновь вам ответит «да». И когда переводчик должен был подписать протокол допроса, он сказал: «Я не подпишу, потому что протокол совершенно не доподлинен и не основателен».

Таким образом, мы здесь имеем дело только с устным судебным разбирательством, на что уже указывал г-н председатель.

Тейлирян родился в Пакариче и в четырехлетнем возрасте переехал в Армению в Эрзинджан. Этот город — один из крупнейших, что в 150-200 километрах западнее Эрзерума, который следует считать столицей страны, на одном из двух притоков Евфрата, который почти подходит к Эрзеруму. Здесь тянется большая и длинная долина, по которой дорога ведет на юг к середине Евфрата, в направлении к той пустыне, в которую позже выселили армян.

Тейлиряну было четыре года, когда он прибыл в Эрзинджан. Там проживало около 20000 армян, турок было несколько больше — 25-30 тысяч. Его родители принадлежали к среднему классу. Отец его был купцом средней категории, дела которого тогда шли вообще удачно. Родители честным трудом сумели накопить немного денег. Не слишком много, а столько, сколько может заработать порядочный купец и примерный отец семейства. Это была мирная и многодетная семья, которая вследствие войны несколько пострадала, но в целом все в ней было в порядке.

Пока не наступил злополучный июнь 1915 года. Вначале из Константинополя приходили зловещие слухи, что армян будут выселять, а потом появился и глашатай, который возвестил им: «Вы должны в течение нескольких дней упаковать те вещи, которые вы можете с собой забрать, потому что вас будут выселять». Выселение началось с 10 июня. В первую очередь выселили богатых и состоятельных, у которых имелась лошадь, подводы — это была первая партия. Ко второй партии принадлежал Тейлирян со своей семьей. Насколько была велика эта партия, Тейлирян не в состоянии сказать. За этими двумя партиями последовали очень многие. Там за городом, у городских ворот, к ним присоединили множество армян, собранных из деревень. Тейлирян не видел начала и конца каравана, он шел в середине, рядом со своей младшей сестрой 15 лет. Кажется. Другая сестра, кажется, 16 лет, тоже была рядом. Здесь же была и 26-летняя сестра с маленьким ребенком. Помимо них, там же были и два его брата — 22 и около 26 лет — и, наконец, отец и мать — 55 и 50 лет. Так тронулась в свой путь вся его семья в повозке, запряженной быками.

Они еще не так далеко ушли, когда подверглись нападению. Но с чьей стороны? Со стороны жандармов, которых нам описал его превосходительство генерал Лиман фон Зандерс. А также со стороны всяких подонков, которые есть повсюду, турок, курдов и др. Они начали с того, что прежде всего потребовали от армян оружие. Отобрали у них даже зонтики, а потом стали искать деньги, золото и съедобное, а у женщин отняли самое драгоценное — для утоления своих животных страстей. Девушек-подростков, в числе которых были 15- и 16-летние сестры обвиняемого, увели в кусты, и до слуха родителей и брата донеслись душераздирающие крики этих двух детей, и тогда они поняли, что с ними сделали.

Девочки больше не вернулись. Труп одной из своих сестер обвиняемый потом все же увидел, когда очнулся после своего обморока. А брата? Голова 22-летнего брата — это было самое содрогающее впечатление — сверкающим топором была рассечена. И даже до сегодняшнего дня обвиняемый наяву в болезненном состоянии видит эту страшную картину. На глазах его свалилась мать, вероятно, сраженная пулей. Остальные навсегда исчезли, несмотря на то, что обвиняемый впоследствии пытался через публикацию найти их след.

Ничего, кроме этого, он не видел, потому что он тоже каким-то тупым орудием получил удар в затылок. Рана и сейчас врачами подтверждается. Этот ужасный удар — единственное, что он еще помнит. Потом он без чувств свалился наземь. И когда спустя много времени после всего опомнился к вечеру, окруженный тысячами трупов, он нашел еще две раны на себе — пулевую на руке и острым оружием на колене. Следы этих ран тоже сохранились. В полумраке он сумел определить, где он находился, пытался даже найти труп кого-либо из родственников. Никого в живых вокруг после резни не оставалось, и он, напрягая силы, встал и в бегстве хотел найти спасение. Он поднялся в горы, которые ему были хорошо известны. Добрая старуха-курдянка дала ему у себя убежище, пока зажили раны. После он продолжал свой путь и в конце концов, после бродяжничества в течение месяца, достиг русской земли. Там вначале он был арестован, но вскоре был освобожден. Там среди российских армян он нашел гостеприимство. Они дали ему возможность уйти в Персию, где он, получив работу в торговом доме, сумел обеспечить свое существование.

Господа, эта ужасная резня казалась настолько невероятной, что мы вначале даже сомневались: а поверят ли господа присяжные рассказам обвиняемого. И действительно, несколько дней тому назад вышла в свет крикливая (шарлатанская) книжка, изданная противниками, под заглавием: «Тайна убийства Талаата-паши», хотя на самом деле здесь совершенно нет секрета, потому что вопрос совершенно ясен, и все это их пустые словоизлияния.

«Молодой армянин, — говорится там, — который выдал себя за убийцу Талаата-паши (намекается, что за событием стоит некая великая держава), стал орудием варварского фанатизма, который характерен для его народа, не давал себе отчета и не сознавал, что он делает. Его патетический рассказ о том, как турки поволокли его родителей, естественно, имеют цель вызвать сочувствие судей». Если автор этой брошюры вчера был в этом зале и услышал показания свидетельницы г-жи Терзибашян, то он, безусловно, ушел отсюда с желанием взять обратно вышеуказанные свои слова.

Мы хотели в этом направлении привести более подробные доказательства: здесь находятся две немецких сестры милосердия, которые как раз в это время были в Эрзинджане, и об имевших место событиях докладывали нашему министру иностранных дел. Я отказался от допроса этих свидетелей, потому что для меня было достаточно и того, что через три недели после этого госпожа Терзибашян, тоже угнанная из Эрзерума, иначе говоря, следуя с востока мимо Эрзинджана, с большим караваном проходила через долину Евфрата по Кемахскому ущелью. У меня нет слов для того, чтобы повторить все то, что она здесь рассказывала об этих страшных событиях. Она видела трупы армян из караванов, уведенных раньше; она видела, как мужчин и детей бросали в реки. Все это является блестящим подтверждением правдивости показаний Тейлиряна. Сказанное Тейлиряном есть сама истина, а не «патетический рассказ».

В 1917 году русские стали наступать. Захватив Эрзерум, они двинулись до Эрзинджана. Обвиняемый, который служил в Персии, услышав об этом, решил вернуться в Эрзинджан, чтобы узнать, жив ли кто-либо из его родственников и вообще, каково там положение. Он прибыл туда, увидел полуразвалившийся родной дом. И все же оставалось много такого, что напоминало о всех его близких, с которыми он там жил и провел свое детство. Оставалось еще много такого, что могло вновь напомнить ему о некогда уютном очаге. И когда он оказался перед осиротевшим родным домом, в его воспоминаниях пробудились все страшные картины резни, и он, этот человек, выросший в совершенно здоровой семье, потерял сознание и свалился наземь, и тогда там впервые с ним случился один из тех припадков, которые так часто с ним повторялись.

Это — трупный запах, который совершенно заполнял его ноздри и нёбо, картины резни, а потом душевная растерянность, нервное бессилие, сопровождаемое глубоким обмороком.

Что же он увидел в Эрзинджане? Из 20000 армян — два семейства, которые спаслись принятием мусульманства, и несколько человек, — всего около 20 из 20000. Господа, такие впечатления человек на протяжении своей жизни никогда не забудет. Потом он вспомнил, что его родители запрятали с трудом приобретенные ими деньги. Он стал искать прежде их имущество: многого не хватало, все ценное домашнее имущество исчезло. Но тщательно спрятанные в земле деньги, более 4000 турецких золотых фунтов, еще были целы. Это в переводе на наши деньги очень крупная сумма, ровно один миллион марок. Эти деньги он взял для себя и для своей семьи, если кто-либо из нее найдется, и передал на хранение одному из своих родственников в Сербии, которого мы также пригласили в качестве свидетеля для подтверждения семейных условий Тейлиряна, но в необходимости допроса которого мы больше не имеем надобности в дальнейшем. Тейлирян после месячного пребывания в Эрзинджане направляется через русские горы в Тифлис, после того как русские вновь отступили из Эрзинджана. Здесь он вновь занялся коммерческими делами и там же в 1918 году купил свой револьвер. Как я уже говорил, в Эрзинджан он прибыл в 1917 году, через два года после резни. В Тифлисе Тейлирян оставался до 1919 года. В том же году, когда обстановка в Турции изменилась, он направляется в Салоники, оттуда в Сербию, но не ради удовольствия или повидать родственников, а с целью найти для себя подходящее дело. Потом он вновь возвращается в Салоники и в начале 1920 года прибывает в Париж изучать французский язык, который имеет особое значение в Турции. Там он в течение 10 месяцев усердно трудится и учится. Он свободно читает французские газеты, говорит по-французски так, как это возможно человеку в такой короткий срок его изучить. Потом он сам себе сказал: «Эта бродячая жизнь и случайное занятие коммерцией меня удовлетворить не может, лучше изучать механику, инженерное дело, чтобы в Армении я мог бы заняться серьезным делом, как полноценный человек. Для этого лучше всего отправиться в Берлин. Таким образом, он желает прямо из Парижа попасть в Берлин. Но ему говорят, что в Париже очень трудно получить разрешение на выезд в Берлин. Один старик армянин, которого он встретил, сказал ему: «Лучше всего это дело можно устроить в Женеве. Там я, кстати, еще имею квартиру, но я должен вернуться в Армению, так что ты можешь принять на себя мою квартиру и тогда как житель Женевы сумеешь в Германском консульстве получить разрешение на выезд в Германию. Так Тейлирян уезжает в Женеву, и действительно он такое разрешение получает, но лишь на право пребывания в Германии в течение восьми дней. Он прибывает в Берлин, где ему, как говорили в Женеве, легко продлевают право пребывания в Германии. Он имеет при себе адрес армянского консульства в Берлине, а также и другие адреса. Ему рекомендуют поселиться в гостинице «Тиргартен», где он живет несколько недель. Далее он посещает своего соотечественника Эфтияна, адрес которого у него имелся, с которым он был знаком еще в бытность свою в Париже и который присутствует здесь в качестве свидетеля. У Эфтияна он встречается с его сестрой госпожой Терзибашян и с табачным торговцем господином Терзибашяном. Они подыскивают для Тейлиряна комнату и знакомят его с Апеляном, который проживает по Аугсбургерштрассе. Апелян рад, что в квартире, где он живет, его соотечественник наймет комнату, а так как Тейлирян не знает немецкого языка, он выражает готовность всячески ему помочь. Квартирохозяйка, госпожа Штельбаум, сдает комнату Тейлиряну до мая месяца. Тейлирян переезжает туда и живет так, как обыкновенно каждый молодой человек. Он старается главным образом научиться говорить по-немецки, хочет познакомиться с армянами. Он несколько рассеян и грустен, поэтому друзья стараются развлечь его и в то же время дать при случае возможность научиться немецкому языку. Все трое вместе начинают посещать курсы танцев. Тейлирян не стремится знакомиться с женщинами. Наоборот, как вы узнали, он благородно и как бы наивно говорил с женщинами, и то, по-видимому, чтобы научиться говорить по-немецки. Он и в этом проявлял себя с робостью. Вне этого, он в свободное время занимался музыкой. Он играл на мандолине, пел особенно присущие несчастному армянскому народу грустные песни. Одним словом, не видно даже каких-либо признаков того, чтобы он преследовал какие-либо другие цели, кроме как научиться по-немецки, чтобы суметь учиться в высшем учебном заведении. Здесь была допрошена его учительница. По ее словам, обвиняемый исключительно усердный и несколько робкий молодой человек. Но в последнее время он стал постепенно сдавать и уже больше не в состоянии был взять себя в руки. Он обращается к специалисту-психиатру проф. Кассиреру, потому что у него стали повторяться эпилептические припадки. Профессор прописал ему лекарство, которое несколько расслабляюще повлияло на его умственные способности. Он продолжал ходить на свои уроки до 26 февраля, а после занимался один, обучаясь каждое утро по учебнику. Короче говоря, он последовательно стремился к своей цели — получить здесь образование.

Интересно, что, как заявляют все свидетели, он в отношении своих ужасных переживаний был очень сдержан. Кто имел бесконечно глубокие переживания, тот вообще неохотно говорит о подобных вещах, и в данном случае перед нами поразительный факт, когда он ни с Апеляном и ни с Терзибашяном об этих вопросах вообще не разговаривал. Слегка он о них вспоминал тогда, когда это, безусловно, было нужно, как, например, у проф. Кассирера. Он однажды коротко упомянул об этом своей первой квартирохозяйке, г-же Штельбаум, но не в тот период, когда жил у нее, а когда зашел к ней уже после переезда на другую квартиру. Она его спросила, в чем причина его переезда, и тогда он с болью ответил: у меня больше нет родных. Потом он говорил об этом со своей учительницей, когда во время перевода одного отрывка встретилось слово «родина». Он сказал: «У меня больше нет родины, все мои близкие вырезаны». В большинстве случаев он беседовал со своей единственной подругой, которая его полностью понимала, — это была пережившая те же ужасы госпожа Терзибашян.

Таким образом, вы видите всюду определенную сдержанность. Даже как-то, увидев в руках проживавшего в той же квартире Апеляна книгу д-ра Лепсиуса, он вырвал ее из его рук с криком: «Не трогай старые раны! Уйдем отсюда».

Как видите, господа, это не тот человек, который бесконечно хватается за эти вещи, а, наоборот, избегает их, старается по возможности меньше о них говорить, но в то же время он, конечно, внутренне страдает вдвойне.

В то время произошло одно событие, которое ударило как молния по этой спокойной трудовой жизни. То была встреча с тремя господами на Гарденбергштрассе, говорившими на турецком языке. Двое из них называли «пашой» идущего между ними в середине человека, и Тейлирян обратил свое внимание на него, разглядел этого человека вблизи, узнал его по фотографии и пришел к твердому убеждению, что это несомненно Талаат-паша. Он видел, как один из двух господ вместе с Талаатом-пашой вошел в дом № 4, а другой подобострастно попрощался и удалился. И Тейлирян пришел к убеждению, что Талаат-паша живет там. Это было примерно в середине января этого года. Тейлирян сказал здесь: «Приблизительно за пять недель до переезда». Раньше он говорил — в середине января. Интересно то, что Тейлирян об этом случае никому не говорил. Он не хотел никого беспокоить. У него не было потребности говорить об этих вещах. Эта встреча даже в нем самом не вызвала желания убить Талаата. В этом отношении он ничего не сделал. Прошли переживания, прежние события погасли внутри него самого, и в нем не возникла идея мести. Он продолжал жить по-прежнему до тех пор, пока через 5-6 недель после этого случая он во сне — можно точно установить, в какую именно ночь, — не увидел явление, почти во плоти, своей матери, как будто тогда перед ним лежал труп ее, и он видел, как она поднялась, и сын сказал ей: «Я видел Талаата». И мать ответила: «Ты видел Талаата и не отомстил ему за свою мать, за отца, за братьев и сестер? Ты больше мне не сын».

Это был момент, когда он подумал: «Здесь я должен действовать, я хочу вновь быть сыном своей матери, она не должна от меня отказаться, когда на небе я пойду к ней, я хочу снова быть в ее объятиях». Таким образом, как выразились врачи, сон этот перешел в состояние бодрствования.

Известно, что для экспансивных восточных людей подобные явления играют совершенно иную роль, чем для нас, которые на подобные вещи смотрят философски и глазами медицины. Вспомните историю из Священного писания, которое вы изучали в молодости, где по всякому поводу говорится: «И явился ангел ему во сне» и т.п. И вот человек видит во сне не только сны, в сон могут переноситься и важные события. Такое явление, также плотское, имело решающее значение для Тейлиряна. С утра следующего дня он приступает к делу, но, ни слова не говоря даже своему соотечественнику Апеляну, он разыскивает председателя армянского студенческого землячества, который хорошо владеет немецким языком, с его помощью он направляется на Гарденбергштрассе, чтобы теперь уже совершенно сознательно и не так, как г-н прокурор образно выразился, «притянутый туда магнитом», нанять себе квартиру, откуда он мог бы следить за Талаатом. Такую квартиру он находит в доме № 37 по Гарденбергштрассе, на бельэтаже.

К этому нужно добавить то, что, принимая во внимание его болезнь, ему нужна была светлая солнечная комната, которая, помимо всего прочего, имела бы не газ, а электричество. Так как оказалось, что все это можно было найти в том доме на Гарденбергштрассе, то через день после того сна он снимает эту квартиру. Но последняя все-таки еще не была свободна, проживавший там господин должен был освободить ее через пару дней. Он договорился с хозяйкой в четверг 3 марта, следовательно, сновидение имело место в ночь с 1 на 2 марта, а переехать туда он сумел лишь в субботу 5 марта. А до этого он вынужден был еще два-три дня оставаться на старой квартире. Таким образом, лишь после того, как была снята комната, он пришел к Апеляну и сказал: «Слушай, в субботу я должен перебраться на новую квартиру». Очевидно, что в этот момент он нашел нечто положительное, новую квартиру. Он теряет месячную плату; теперь он вынужден заплатить дважды за март месяц. Он этим жертвует, чтобы получить новую квартиру. Он говорит себе: я решил убить Талаата, поэтому я должен быть поблизости от него. В этот момент он хотел убить Талаата.

Но здесь я с главным прокурором существенно расхожусь в следующем. Вы слышали, когда г-н председатель на одно высказывание обвиняемого два раза задал один и тот же вопрос, потому что не сразу понял обвиняемого. Тейлирян ответил, что, когда он жил уже в новой квартире, у него возникла мысль: ведь он христианин? Армяне — древнейшие приверженцы христианства, ведь существует заповедь «не убий»? И вот в нем, молодом человеке, не расположенном совершать какое-либо насилие, исчезает ранее принятое решение и начинаются те колебания, которые он так характерно выразил: «Когда я чувствовал себя плохо и опять вновь передо мною становились картины ужасов, то в эти минуты я был полон решимости убить Талаата, но когда я вновь выздоравливал и становился хозяином своих чувств, то тогда мне становилось ясным, что я не вправе убивать его». Вот так все время повторялось. Эти объяснения обвиняемого нельзя считать неправдоподобными. Все врачи в один голос заявили: из этого человека ничего нельзя вытянуть. То же самое говорим и мы, трое защитников, что обвиняемый того, что не от чистой совести, не скажет. Трудно проникнуть в его душу, особенно когда вопрос вертится вокруг таких вещей, которые могли бы сказать в его пользу. Поэтому следует верить тому, что он говорит.

Но и внешние обстоятельства тоже говорят в пользу того, что после переезда в новую квартиру Тейлирян больше не следовал за своей первоначальной идеей в отношении совершения убийства. После того времени в этом направлении он ничего не сделал. Например, он ни разу не спросил у привратника, когда обычно выходит из дома Талаат. Не спрашивал даже, действительно ли Талаат там живет. Короче говоря, он продолжал жить и работать своим обычным образом — изучал немецкий, занимался музыкой, звонил учительнице, у которой он прекратил уроки из-за плохого самочувствия после приема лекарства проф. Кассирера, и говорил, что надеется через несколько дней возобновить уроки. В эти первые десять дней совершенно нельзя было видеть с его стороны каких-либо приготовлений в отношении Талаата.

И вот наступает знаменательный день — 15 марта. Его домохозяйка показывает, что в тот день он выпил свой чай, употребив коньяку немного больше обычного. Коньяк был куплен днем раньше, так что с точки зрения расхода его нужно учесть также и предыдущий день. Прислуга под конец принесла бутылку, из которой была выпита одна четверть или одна треть, но не одна треть литра. Такова действительность, которая в конце концов выяснилась. Высказывания здесь эксперта Штёрмера о той версии, что обвиняемый, выпивая, хотел набраться храбрости, — абсолютное заблуждение. Он пил коньяк с чаем, потому что чувствовал беспокойство в желудке, а коньяком он заполнил маленькую рюмочку для того, чтобы знать, какое количество нужно смешать с чаем. Он следил за своим здоровьем.

Та точка зрения, что в то утро в 9 часов он с помощью коньяка хотел набраться храбрости, не выдерживает никакой критики. В самом деле, как он мог знать, что именно в этот день Талаат должен появиться на балконе и потом выйти на улицу, в то время, когда он его в течение 10 дней не встречал? Как это он мог предвидеть? Здесь нельзя утверждать о какой-либо взаимосвязи. И вот в 11 часов он видит Талаата на балконе. Он тоже открыл окно. Он ходит взад и вперед по комнате, читает и переводит немецкий учебник. Безусловно, кровь ударила ему в голову в тот момент, когда он увидел Талаата на балконе, счастливым и радующимся солнечным лучам, в то время как его родные вырезаны. Но и в этот момент тоже он не принял решение убить Талаата. Талаат с балкона опять вернулся в комнату, и вопрос того дня, по-видимому, этим и был исчерпан. Но вот спустя четверть часа Талаат вдруг выходит из дома. Тейлирян, стоя у окна, видит это. И вот перед его глазами снова возникают картины резни, он вспоминает своих родителей, бросается к чемодану, берет револьвер, набрасывает на себя пальто, напяливает шляпу на голову, вылетает на улицу, бежит довольно большое расстояние за Талаатом, переходит через улицу на его сторону — и стреляет. Как все это там произошло, стрелял ли он спереди или сзади, меня не интересует. С точки зрения прокурора, все это было заранее тщательно обдумано. Лично я думаю, что в этот момент буря чувств хлынула на этого человека.

Потом он не отбрасывает, как говорит г-н прокурор, свой револьвер, подобно тому человеку, который стремится снять с себя всякие подозрения, а выпускает его из руки, как бы говоря: «Теперь я исполнил свой долг». Он, естественно, бежал, чтобы избавиться от прохожих, но сразу был задержан. Через пять минут после происшедшего он говорит: «Это немцев не касается, он иностранец и я иностранец». Он повторил это. Я совершенно не настроен в этих вещах видеть что-либо задуманное.

Господа, вот деяние, вот подготовка к осуществлению, вот человек, совершивший его, и я, в свою очередь, также прихожу к юридическому ответу на вопрос: «Какую оценку дать содеянному?»

Пока я хочу оставить в стороне главный вопрос: вменяем или нет? Тогда, естественно — поскольку преднамеренность убийства совершенно очевидна, — я должен спросить: совершено ли данное деяние с заранее обдуманным намерением?

Господа, г-н прокурор обратил здесь мое внимание на одно обстоятельство, но недостаточно ясно. Там не так записано, как г-н прокурор кратко сказал: «Тот, кто совершил убийство умышленно...», а закон гласит: «если убийца совершил убийство с заранее обдуманным намерением...». Так вот, имперский суд особо, о чем, очевидно, вам г-н председатель скажет во время правового разъяснения, в восьмом томе своих постановлений со всей определенностью указывает, что в отношении этого вопроса сознательно ставится разница между действующим уголовным законодательством и прежним прусским, на основе которого оно разработано, а также другими кодексами, когда затрагивается вопрос о заранее обдуманном решении совершить преступление. В соответствии с прежним правом, в тех случаях, если решение было принято за 14 дней до этого и затем осуществлено, то можно, безусловно, сказать, что преступление вообще совершено с заранее обдуманным намерением. Теперь это изменено. Прямо в противоположность этому Имперский суд совершенно ясно подчеркивает, что решающим считается момент совершения преступления. Поэтому нет нужды устанавливать, когда было принято решение.

Таким образом, в отношении вопроса — имел ли место, собственно, некий умысел, мы должны взвесить и выяснить, существовал ли таковой в момент совершения убийства, иными словами, была ли у обвиняемого буря страстей, чувств и воспоминаний или только хладнокровное обдумывание.

Я совершенно не собираюсь на это отвечать. Ответ, с моей точки зрения, заключен в самой сущности данного дела.

Я только желаю указать на то, что Имперский суд с исключительной ясностью разъясняет (т. 42, с. 281), что значит заранее обдуманное намерение и что такое состояние аффекта. Ведь лучше цитировать постановление Имперского суда, чем говорить от себя, хотя г-н председатель упомянет об этом в правовом разъяснении. «Убийство является умышленным с заранее обдуманным намерением, если лицо достаточно ясно сознавало, что совершаемое им действие может привести к смерти другого лица, и желало подобный результат, если оно взвешивало мотивы, толкающие его на это деяние и удерживающие от него, а также свои действия, необходимые для достижения желаемого результата.

Аффектом же определяется то состояние, когда действия виновного обусловлены такой степенью сильного душевного волнения, которое исключает у него способность контролировать свои действия и логично взвесить вышеуказанные обстоятельства».

Господа, я здесь вынужден был добросовестным образом разобрать также и вопрос об умышленности, хотя я в определенной степени отрицаю таковую. Поэтому и мы, защитники, всем сердцем, в полной уверенности в своей правоте должны будем просить вас на вопрос о виновности дать отрицательный ответ.

Вы, конечно, знаете — об этом будет говорить г-н председатель, — что первый вопрос начнется со слов: «Виновен ли он...?» Вам не будут задаваться отдельные вопросы о невменяемости виновного, о болезненном нарушении психики и прочее, а ответы на все эти вопросы будут содержаться в вашем ответе на вопрос, считаете вы обвиняемого в момент совершения деяния ответственным или нет.

Об этом мы уже слышали заключения целого ряда экспертов.

Вопрос о болезненном нарушении психической деятельности закон толкует как состояние, при котором свободное определение воли исключено. В действительности, господа, здесь было очень интересно видеть, как эксперты почти при нас вырабатывали свои воззрения, кроме г-на тайного советника д-ра Штёрмера, который свою точку зрения с самого начала изложил в письменном заключении. Остальные же впервые подходили к делу и точно сами с собой спорили. У вас тоже, безусловно, создалось такое впечатление. Г-н тайный медицинский советник Штёрмер — наш очень опытный судебный врач, но тем не менее не психиатр — пришел к тому выводу, что здесь мы имеем дело с простой физической эпилепсией, соматической эпилепсией, и на этом он построил свое заключение. Не так ли? Конечно, вы все знаете, что эпилепсия в определенной степени влияет на психическую деятельность в более или менее ограниченной степени. И вот тут г-н Штёрмер спрашивает: таково ли здесь влияние эпилепсии на психику, что полностью исключает свободное определение воли? Ответ: в значительной степени ослабленно, но не исключено полностью.

После него проф. Липманн очень тонко представил другую точку зрения, а именно: что здесь эпилепсия не соматическая и не физическая, не связана с поражением центральной нервной системы или отдельных нервов, а вопрос в том, что данное физическое состояние, похожее на эпилепсию, эти судорожные припадки явились результатом мощнейшего ПСИХИЧЕСКОГО ВОЗДЕЙСТВИЯ. В определенной степени прошлые события, картина отчего дома сделали обвиняемого физически больным. Г-н профессор Липманн говорит, что обвиняемый в определенной степени, безусловно, был подвержен той идее, тем воспоминаниям и всему тому, что исходило от них, равно и одержим видением своей матери и ее наставлением. Г-н Липманн заявляет, что Тейлирян жил под постоянным влиянием тяжелых переживаний, и когда особенно плохо себя чувствовал, перед ним оживлялись картины пережитых событий, запах трупного поля. Он психически больной с очень минимальной степенью вменяемости.

Но сей осторожный и в летах психиатр еще придет к тому мнению, что полного исключения свободною определения воли не имеется. «По крайней мере, — говорит он, — по крайней мере я для себя не могу сделать такой вывод». Этим он указывает, что как врач он обязан учесть и положительные последствия. Он не может сказать: «Я выхожу за эти рамки, я учитываю далеко идущие возможные последствия». Он должен иметь положительные медицинские факты, чтобы опираться на них. Поэтому как психиатр он так сказать не может. Но он осторожно добавляет: «Я для себя не могу сделать это последнее заключение, хотя от этого состояния до границы полного отсутствия свободного определения воли отделяет самый минимум».

Проф. Кассирер в основном с этим согласился.

Остальные также отложили в сторону ту точку зрения г-на тайного медицинского советника Штёрмера, что мы здесь имеем дело с физической эпилепсией и что через нее могло произойти воздействие на психику. Все они пришли к выводу, что здесь душевная сторона, душевный эффект является, предшествующим. Проф. Кассирер говорит о «помутнении сознания во сне». Он подчеркивает, что каждый раз, когда обвиняемый плохо себя чувствовал, ему вновь приходили воспоминания и они были чрезвычайно сильны, и делает вывод: в деле очень значительную роль сыграло обстоятельство болезни, которое очень близко граничит с 51-м пунктом (та статья, которая гласит об отсутствии свободного определения воли), так что расхождение для нас, психиатров, незначительно. К этому он добавляет, что он как психиатр не осмеливается сказать большее, потому что он тогда выйдет из своих пределов и вторгнется в компетенцию судей, а в данном случае — присяжных. Он говорит: на основе мнения коллеги Вертауэра я считаю, что «с медицинской точки зрения не могу взять на себя ответственность». Однако он добавляет: вообще о состоянии обвиняемого в момент совершения убийства можно только предполагать и догадываться.

Далее идет молодое поколение (психологически и это небезынтересно) — г-н проф. Форстер, заместитель тайного медицинского советника Бонхёффера из психиатрического отделения университетской клиники. Выдающийся специалист в области психиатрии. Сначала он тоже присоединился к точкам зрения проф. Липманна и проф. Кассирера. Но потом, несмотря на то, что после приобретенного им во время войны опыта он очень скептически относится к психозам и подобным явлениям и, что мне и раньше было известно, принадлежит к тем врачам, которые с большим трудом считают возможным применение статьи 51, он высказался в отношении данного дела следующим образом: «Здесь есть доля тяжелой болезни». «Психиатру трудно ответить на эти последние вопросы, потому что мы, психиатры, как естествоиспытатели, вообще не можем признать свободу воли. Здесь уже предметом суждений становятся различия в тонкостях выражений, в разной оценке. Независимо от того, каков будет ответ на вопрос об отсутствии свободы воли — положительным или отрицательным, — вопрос этот трудный. Я, по крайней мере, сказал бы, — и тут в нем начинается внутренняя борьба, — что «условие статьи 51, предусматривающее отсутствие свободной воли, имеется. Затем он говорит, что я был очень склонен к этому, во всяком случае у меня имеются обоснованные сомнения».

Я прошу обратить внимание именно на последнее слово, — я скоро вернусь к нему.

Следующим был невропатолог, доктор Хааке, к которому обвиняемый раньше, еще 4 февраля 1921 года, ходил проконсультироваться. Он в целом присоединился к точке зрения предыдущих трех экспертов, хотя в заключение сказал: «Я иду дальше! Здесь действие в состоянии аффекта! Убийца совершил свое дело под давлением воображаемых сцен. Я его считаю невменяемым».

Г-н прокурор ясно признал, что описываемая мною картина высказываний экспертов является абсолютно верна.

Как я говорил и как вы сами видите — молодое поколение (хотя проф. Форстеру и 42 года) идет несколько дальше, старшее же поколение несколько осторожнее: «Ужасно тяжелое положение — мы все боимся сказать лишнее, больше того, за что мы как врачи можем взять на себя ответственность. Хотя в то же время вместе с этим ничего не хотим преуменьшить. Сомнения могут существовать». Это говорят также и господа старшие психиатры. Тем самым вся ответственность взваливается на вас, и справедливо.

Господа, я могу вообще заметить, что медицинские эксперты, как и всякий эксперт, всегда лишь помощники судьи. Они должны нам помочь при установлении наказания. Но последняя инстанция — судья. В то же время данное дело идет еще на один шаг дальше. Кроме Имперского суда, есть еще один высочайший суд — военный трибунал, который по этому поводу принял два очень интересных постановления. В одном из своих постановлений, в 14-м томе, страница 109, как раз говорится:

«При применении ст. 51 уголовно-процессуального кодекса задача медицинских экспертов ограничивается тем, что они представляют свои заключения о душевной болезни вместе с обоснованием. Однако не они должны решать, отсутствует ли из-за этой болезни способность руководить своими действиями, или — что имеет такое же значение — ответственен ли обвиняемый за свои действия или осуждению не подлежит. Принимать об этом решение — исключительно дело суда».

Таким же образом зафиксировано в 11-м томе, на странице 282: «Судебно-медицинский эксперт обязан исследовать, было ли душевное состояние виновного при совершении деяния болезненным или нет? Вопрос о вменяемости сам по себе правовой и должен решаться судьей».

В данном случае нет надобности в подобных решениях, потому что, как я только что говорил, вы свободны в своих решениях. Даже мнение экспертов относительно душевной болезни не может вас ограничивать. Однако к вопросу о свободе воли, который здесь принимается во внимание, приобщается еще одно частное обстоятельство, которое является препятствием для медицинских экспертов как таковых для ответа на вопрос, на который ссылался эксперт проф. Форстер, это то, что медицинская наука вообще не признает свободу воли.

Свобода воли человека, как известно, является одним из самых спорных вопросов не только в философии, но и в богословии. Этот вопрос, который выходит за рамки человеческих возможностей, наш Уголовный кодекс, естественно, не затрагивает. Вопрос свободной воли, который принят в основу Уголовного кодекса, рассматривается с точки зрения реальной жизни. Закон допускает и должен допускать в интересах правосудия, что взрослый и психически здоровый человек, как говорится в заключении научной комиссии, обладает достаточной силой воли для сдерживания своих порывов к совершению наказуемых действий и действует соответственно требованиям общего правосознания.

Теперь я вернусь к тому, о чем я несколько раньше просил вас запомнить. Проф. Форстер пошел еще дальше и сказал: «Как бы то ни было, здесь имеются обоснованные сомнения». И вот я со всей своей уверенностью утверждаю, что Имперский суд в своих многочисленных решениях указывает то, что само по себе понятно, что никогда нельзя так ставить вопрос: «Имеется ли здесь в положительном смысле такое нарушение, которое является препятствием для свободы воли?», а наоборот, необходимо прийти к положительному убеждению, «что этот человек полностью ответственен». Даже малейшее сомнение в существовании в момент совершения деяния свободы воли должно привести к оправданию обвиняемого. Если бы требовалось обоснование приговора, как, например, в отделениях по уголовным делам, то тогда недостаточной была бы одна лишь негативная констатация факта, что в то время не имелись такие признаки, которые ставили бы под сомнения наличие свободы воли, а было бы необходимым утверждать противным путем, а именно — «этот человек был ответственен».

И мне кажется, господа, что Имперский суд дал нам направляющую нить и в главном вопросе, а именно, когда отсутствует свобода воли, причем ответ предельно ясный, яснее, чем у медиков, которые вообще не признают свободу воли.

Ради простоты процитирую из известного комментария советников Верховного имперского суда, который, однако, опирается непосредственно на судебную практику и издан одним из выдающихся членов Верховного суда доктором Эбермайером, ставшим теперь главным имперским прокурором, под редакцией советника юстиции д-ра Лобе, который одновременно является одним из ведущих литературных представителей Имперского суда. Так вот там классическими можно назвать следующие строки:

«Под свободой воли в смысле ст. 51 понимается способность человека определить среди различных побудительных причин, образующих процесс формирования воли, и плодов своего воображения и эмоций, сопротивляющихся внутри его или, наоборот, стремящихся друг к другу, свое окончательное конкретное желание с ясным содержанием, принять «решение» как выражение способности личности управлять частичными процессами внутри себя».

«Если отсутствует способность к концентрации всех своих сил в такой мере, чтобы объединить отдельные побудительные причины в одно единое желание с новым содержанием, то свобода воли отсутствует. Если же все-таки решение принимается, то это уже происходит не таким образом, что «я» управляет отдельными мотивами и обобщает их, а некоторые отдельные мотивы довлеют над остальными и из их элементов вырабатывают решение, подчиняющее себе «я».

Однако в одном из решений Верховного суда буквально записано следующее: «Свобода воли отсутствует там, где в результате болезненного расстройства определенные представления или чувства или постороннее влияние настолько могущественно действует на волю, что определение воли разумным взвешиванием исключается».

Значит, лишь в том случае, когда творцом решения является совокупность душевных сил, Я в целом, тогда лишь ответственность за осуществление его можно приписать самому Я как выразителю этой целостности.

И далее: «...если навязчивая идея, которая целиком владеет личностью, только сама является причиной осуществления поступка, а все остальное отодвинуто на задний план, то поступок совершает не Я в целом, а лишь болезненная частица Я».

Исходя из этой точки зрения, спросите теперь себя — можете ли вы с уверенностью утверждать, что в тот момент, когда обвиняемый увидел Талаата-пашу выходящим из дому, принял решение, схватил револьвер из чемодана, бросился на улицу и напал на него, — что в тот момент он полностью был в состоянии собрать все свои душевные силы и принять однозначное решение и что не только покойная его мать, ужасные представления и воспоминания о своем мученическом народе и другие подобные вещи, которые засели в его голове, вложили оружие в его руки? Я считаю невозможным утверждать обратное. Врачи в тяжелом положении бросают вас в одиночестве, они сваливают на вас ответственность дать ответ на это. Из них двое говорят: «Нет, нельзя утверждать, что он ответственен».

Думаю, сказанное мной должно стать достаточным, чтобы облегчить вам в этом бесконечно трудном вопросе выработать точку зрения; ибо, я знаю, что в целом можно сказать: «Тем не менее случай несчастный и досадный, поскольку человек, пользовавшийся гостеприимством на германской земле, оказался убитым». В наше время, когда везде борьба, когда и сегодня еще продолжается война между армянами и турками и всюду проливается кровь, что и отмечал прокурор, в этих условиях с подобными вещами легко примириться. Можно сказать себе, что при всех обстоятельствах правительством Талаата было пролито целое море крови, по крайней мере одного миллиона армян — детей, женщин, стариков и молодых мужчин, и если одна капля крови добавилась к этому на Гарденбергштрассе, то мы должны утешить себя тем, что нам суждено жить в такие ужасные кровавые времена.

Я далек от того, чтобы здесь вынести окончательный приговор человеку, имя которого Талаат. То, что можно было объективно сказать, я вначале сказал. Тем не менее хочу сказать еще одно: он, как и некоторые его единомышленники, также стремился уничтожить армянский народ с целью создания великого чисто турецкого государства, применял средства, которые нам, европейцам, кажутся невыносимыми; однако несправедливо, когда говорят, что в Азии, где жизнь меньше ценится, подобные ужасы воспринимаются нормально. Ведь в той же Азии проживают представители самых разных мировоззрений и, прежде всего, буддисты, которые с особенной нежностью берегут человека и даже животных. И я все-таки, исходя из более высоких побуждений, не желаю делать лично ответственным, в частности, того человека, который покоится в земле. К нему тоже можно отнести то, что было сказано двумя гениальными французами — Гюставом Лебоном и Анри Барбюсом — об ужасах всемирной войны: за отдельными действующими лицами стоят духи, демоны, которые ими распоряжаются, они лишь орудия для массовых внушений правдивых и неправдивых идей, толкают людей в ту или другую сторону как биллиардные шары. Эти люди думают, что они обладают волей и желанием, в действительности же они лишь действуют под насилием. Как бы ни было ужасно то, что здесь имело место, тем не менее нам не следует быть столь ничтожными, чтобы сие намотать на шею отдельной несчастной личности. Действительно, нам выпала ужасная судьба, и как малейшая частица этой судьбы — случай на Гарденбергштрассе.

Но было бы еще ужаснее, если бы германский суд к этой судьбе присовокупил оскорбление спокойно уравновешенному правосудию против человека, испытавшего беспримерно тяжелые опасности.

Я надеюсь, г-да присяжные, эти мысли глубоко запечатлятся в ваших сердцах для вынесения этого безгранично трудного решения, которое лежит лишь только на вашей совести. Мы лишь очень скромные служащие — помогать вам как повивальные бабки при вынесении ваших решений.