Быть-в-присутствии-другого-Робин. Ббк 53. 57 Р43 ЖанМари Робин

• Название: Ббк 53. 57 Р43 ЖанМари Робин
• Дата: 19.05.2022
• Размер: 1.55 Mb.
• Имя файла: Быть-в-присутствии-другого-Робин.doc
• Тип: Документы; #539274
• страница: 13 из 20

Интервью с Ричардом Уолстейном для British Gestalt Journal

Выдержки из введения издателя

Один из членов консультативного комитета журна­ла (чьим мнением редколлегия поинтересовалась за­ранее) назвал беседу с Жаном-Мари Робином «луч­шим интервью из всех, когда-либо публиковавших­ся в British Gestalt Journal». В роли интервьюера вы­ступил не кто иной, как Ричард Уолстейн. Пользу­ясь случаем, в ходе этой беседы Робин высказывает некоторые свои новаторские идеи, касающиеся тео­рии поля, self и «id ситуации». Он дает содержатель­ный обзор состояния гештальт-терапии во Франции (увы, разъединенной, как и в других странах), а также рассказывает об истории своей «жизни в гештальте», ее этапах и переменах в образе мысли. То же можно сказать о большинстве из нас. Для нас большая честь опубликовать эту беседу в нашей серии интервью, и

Быть в присутствии другого163

мы благодарим Ричарда Уолстейна, бывшего члена нашей редколлегии, за то, что он провел и в основном подготовил к печати беседу с одним из наиболее ори­гинальных мыслителей, работающих сегодня в облас­ти гештальт-терапии.

Выдающийся французский мыслитель, автор книг и практик гештальт-терапии, в 1980 году Жан-Мари Робин создал Французский Институт Гештальт-тера­пии. Он работает главным образом в Бордо и препо­дает гештальт-терапию в Европе и по всему миру — от Москвы до Мехико и Индийского океана.

Робин основал два французских журнала по ге­штальт-терапии и входит в редакцию журналов «Ca­rriers de Gestalt-tMrapie», «Gestalt Review», а также но­вого журнала «International Gestalt Journal». Он автор многочисленных статей, большая часть которых пере­ведена на другие языки. Его последняя книга «Unfold­ing Self» должна в скором времени появиться по-анг­лийски (она переведена Гордоном Вилером для изда­тельства Gestalt Press/Analytic Press)¹⁰¹. В этом интер­вью Робин вспоминает начало своей профессиональ­ной карьеры и людей, оказавших на него влияние, в частности Изадора Фрома. Он также касается цент­ральных понятий гештальт-терапии, понятий self и поля. Он говорит о гештальт-терапии и ее развитии во Франции и том, как ее практика смогла изменить­ся с течением времени. Кульминация беседы — захва­тывающие рассуждения о дифференциации поля, ког­да Жан-Мари замечает, что ему нравиться, по возмож­ности, «избегать скороспелого вмешательства функ­ции personality и создавать неясность, «недифферен-цированность» или то, что предшествует «дифферен-цированности»».

¹⁰¹ Речь идет о переводе кн.: Robine J.-M. Gestalt-Therapie, la construction du soi. P., 1998 (прим. пер.).

164

Жан-Мари Робин

Быть в присутствии другого

165

Название интервью, а также подзаголовки даны изда­телем.

Малькольм Парлетт British Gestalt Journal По-моему, интересно будет начать с того, чтобы по­пытаться понять, как вы стали гештальт-терапевтом. Я знаю о вас, что вы клинический психолог. То есть, на­сколько я понимаю, вы начинали не с гештальта, а при­шли к нему только потом. Как это получилось ?

Когда я учился психологии, меня интересовали три особые области, которые напрочь отсутствова­ли в поле психологии. Прежде всего это было искус­ство и то, что стало впоследствии экспрессивной те­рапией. Это была отнюдь не арт-терапия, поскольку уже в то время я интересовался процессом экспрессии куда больше, чем окончательным продуктом. Так что речь шла о практике посредством танца, пения, рисо­вания, кукольного театра и т. д. Тогда еще совсем не было работ, связавших этот процесс с психологичес­ким и психотерапевтическим процессом. Еще рань­ше, когда я был студентом в 60-х годах, я уже практи­ковал нечто подобное с группой подростков в рамках образовательных программ; потом в 70-х годах я со своими друзьями создал институт, чтобы попытать­ся объединить эту работу над процессом экспрессии с психологией. Некоторые эксперименты были пол­ным бредом. Но это время и эта работа были волную­щими и творческими. Это был 1968 год!

Второе направление, которое меня интересовало, было работой с телом; в конце 60-х и начале 70-х го­дов во французской психологии о работе с телом, еще не было написано ничего, кроме релаксации и психо­драмы. Еще я обучался психодраме; несколько позже

это, и в правду, стало моей первой практикой психо­терапевта.

Третьей сферой была работа с группой. Это каса­лось одновременно терапии и социальной психоло­гии. До середины 70-х годов я сам учился в Т-груп-пе по методу Левина. В то время в работе с группой было много экспериментов, и много народу приезжа­ло во Францию устраивать свои семинары; я испро­бовал изрядное число новых подходов и почти сразу выбрал для себя гештальт-терапию.

Что было в гештальте, что вас так быстро с ним связало?

С моей стороны прежде всего это было что-то вроде интуиции. После десяти лет работы в группе по теме экспрессивной терапии и психодрамы, конечно, я был способен помогать людям выразить себя, но мне не на что было опереться и я не всегда представлял себе, что надо делать с тем, что возникает в этой ра­боте выражения. В то же время я не собирался присо­единяться к психоанализу, который и был тогда и ос­тается господствующим направлением во Франции. Все мои друзья пошли в психоанализ, и позднее я сам прошел курс психоанализа, не имея, впрочем, наме­рения стать психоаналитиком. Но тогда психоанализ представлялся мне чересчур распространенным, на мой вкус слишком зашоренным и ригидным.

Иными словами, обращение к гештальт-терапии с вашей стороны было актом веры ?

Да, встречу с гештальт-терапией я ощутил как гло­ток свежего воздуха. В середине 70-х годов я при­нимал участие в разных семинарах, проходивших в

166Жан-Мари Робин

разных местах, и таким образом я стал вникать в ге-штальт-терапию эмпирически, читая книги Перл-за и других авторов. Потом до меня дошла информа­ция, что одна бельгийская организация создала учеб­ную программу для франкоговорящих. Тренеры были из Гештальт Института Кливленда. Они сами были франкоговорящими — в основном из Квебека. Я учас­твовал в этой программе три или четыре года. Тогда это было непросто. Поезд шел десять часов в один ко­нец. А ездить мне надо было каждые два месяца.

Нашей Библией в те времена была книга И. и М. Польстеров «Интегративная гештальт-терапия», и каждый семинар по выходным дням мы переводили новую главу. Программа обучения была построена на этой книге: мы следовали за ее оглавлением.

Когда в 1979 или в 1980 году программа закончи­лась, я чувствовал себя лучше, но все еще был неудов­летворен. Мне хотелось куда-то дальше двигаться, но я не знал куда. Моя неудовлетворенность в те време­на была так велика, что я даже подумывал стать пси­хоаналитиком, чтобы только не оставаться на месте. Меня мучило то, что вещи, которые, казалось, рабо­тали в отдельном семинаре, по моему мнению, не го­дились для продолжающейся, длительной и индиви­дуальной терапии, еженедельной работы с пациента­ми, имеющими серьезные нарушения.

Чего, по вашему мнению, не хватало в работе тера­певта, как вы ее себе представляли в то время?

Теперь я могу понять, что произошло. Но в те вре­мена у меня не было особенной ясности в том, чего мне не хватает. Работа не выглядела достаточно «глу­бокой»; были какие-то куски теории и куски практи­ки, но им не хватало связи. Тогда совсем не принима-

ешь в присутствии другого167

ли в расчет психопатологию; не было никаких идей по поводу развития и т. д. И я решил отправиться на не­делю к Польстерам, чтобы поработать вместе с ними. Но эта неделя оставила во мне то же чувство неудов­летворенности; я был разочарован. Это меня очень удивило, ибо их книга была основой систематической стороны моей подготовки.

Потом я услышал о человеке, о котором прежде я никогда не слышал. Это был Изадор Фром. Мне пе­редали, что он представляет взгляд и работу Пола Гуд-мена. А я и не слышал ни о каком Поле Гудмене! И я решил встретиться с Изадором. Мы хорошо пообща­лись, и он согласился, чтобы я присоединился к груп­пе его студентов. Он проводил в Европе по шесть ме­сяцев в году и мы встречались с ним по всей Европе.

Это была учебная или терапевтическая группа?

Мы занимались в основном теорией и супервизи-ей. Изадор не проводил с нами групповой терапии и не делал того, что часто понимают под словом «обуче­ние». В самом деле, он не верил в то, что можно под­готавливать психотерапевтов. Он говорил, что в том, что называется обучением психотерапевта, есть два вида работы: преподавание и личная терапия. То, как он преподавал, и то, что включалось в такое препода­вание, больше походило на супервизию. Если угодно, он занимался индивидуальной терапией, но в его ра­боте с группой не было ничего от терапии, за исклю­чением, быть может, небольших интервенций. Я ра­ботал с Изадором до тех пор, пока он не отошел от дел в 1983 или 1984 году. У меня было много случаев про­должить наше личное общение Нью-Йорке, на его ферме в Дордони или у меня дома, но уже без нашей маленькой группы. Эта работа и время проведенное с

168

Жан-Мари Робин

ним были для меня очень важным стимулом. С помо­щью Изадора я открыл для себя творчество Пола Гуд-мена. Такое знакомство состоялось больше двадцати лет назад, а я все никак не расстанусь с этой моделью гештальт-терапии. Для сравнения можно сказать, что я расстался с моделью Перлза времен его пребывания в Изалене где-то через шесть месяцев; с кливлендской моделью — через год. Модель Гудмена все еще являет­ся для меня откровением и новостью. Конечно, в их книге¹⁰² не сказано всего, и надо приложить нимало трудов, чтобы развить эту модель в новых направле­ниях. Однако, с моей точки зрения, она все еще ос­тается стимулирующей. Каждый раз, возвращаясь к этой книге, я нахожу в ней что-то новое.

Self и поле

Что именно в модели Гудмена вам кажется новым и особенно волнующим ?

С моей точки зрения, Гудмен рассматривает self весьма необычным образом. Он говорит, что self — всего лишь небольшой фактор поля. Небольшой, но основополагающий. Ибо self есть там, где происходит процесс создания значений. Я также увлечен взгля­дом Гудмена на границу контакта, на self как про­цесс поля; все это революционные идеи. Мне кажет­ся, нам все еще трудно понимать self таким образом. Скорее мы готовы представлять себе self в виде сущ­ности или понятия, которое может значить то же са­мое, что «субъект», «организм», «личность», «душа». Два с половиной тысячелетия мы приучались мыс­лить в терминах сущностей. В работах Перлза и Гуд­мена порой встречаются фразы, которые можно по-

¹⁰² Perls E, Hefferline R., Goodman P. Gestalt Therapy. 1951.

Быть в присутствии другого169

нять именно так. Но порой то, что они вводят, явля­ется новой постановкой вопроса. Пятьдесят лет спус­тя мы можем оглянуться назад и увидеть первые рост­ки того нового направления умов, которое современ­ные философы и психоаналитики стараются теперь развить, работая в русле постмодернизма, конструк­тивизма и т. д. И меня это очень трогает.

Если мы хотим рассматривать self как сущность или субъект, гораздо интереснее последовать за психоана­литической моделью, поскольку она в этом отношении более разработана, и по этому поводу написано изряд­ное число текстов. В качестве интрапсихической мо­дели психоанализ гораздо более изощрен, чем модель Перлза, Хефферлина, Гудмена, если рассматривать пос­леднюю с точки зрения self как сущности. Я могу по­нять то, что некоторые гештальт-терапевты, которые используют модель Перлза, Хефферлина, Гудмена в та­ком индивидуалистическом понимании, испытывают потребность дополнить их теоретическую систему, на­пример, интегрируя теорию объектных и других отно­шений. Лично я не испытываю к этому большого инте­реса, поскольку в том, что касается интрапсихическо-го направления и интрапсихического способа понима­ния self, большая часть работы уже сделана и сделана не­плохо; но в особенности это не интересует меня, потому что, рассуждая таким образом, мы теряем то, что кажет­ся наиболее новаторским в гештальт-терапии.

Если же мы интересуемся полем, границей кон­такта и self как «маленькой функцией поля», то здесь предстоит еще многое сделать и существенно изме­нить наши мыслительные шаблоны. Это что-то очень новое и современное, и мы не знаем, куда это может нас привести...

Расскажите подробнее о «перспективе поля». Что, по-вашему, в этом нового?

170

Жан-Мари Робин

Бытъ в присутствии другого

171

Одно из затруднений, с которым сталкиваются ге-штальт-терапевты, я полагаю, состоит в том, что мы не разделяем единого понимания того, что есть поле.

Каково ваше определение поля ?

Есть два основных понимания поля, и мы обраща­емся то к одному, то к другому. Одно схоже с поняти­ем поля в физике, другое ближе феноменологии, на­пример, когда говорят о поле опыта.

Вы можете привести пример физического поля?

Я бы сказал, что физическое поле это контекст, хотя понимаю, что это не очень точное определе­ние; например, я нахожусь здесь в вашем физическом поле (в вашем кабинете и т. д.), но то, что теперь меж­ду нами происходит, есть поле опыта, которое для вас и для меня является разным. Как терапевт я постоян­но задаю себе вопрос о переживании опыта. Когда я вам что-то говорю или когда вы мне что-то говорите, у меня есть ощущение, чувство, что в первом случае субъектом решения говорить выступаю я сам; это то, как я это переживаю. Однако я не уверен, что дело об­стоит именно так. Мне интересно знать, как мои сло­ва и мысли создаются полем, а не только мной как от­дельной сущностью.

Мнепришланаумвашастатья «The Unknown Carried in Relationship», опубликованнаяв British Gestalt Journal. Кажется, она об этом.

Да, существуют многочисленные взаимные резо-нансы, и это понятие, которое я много использую. Мне также очень нравится понятие морфологичес-

кого резонанса Шелдрейка. Я думаю, оно весьма по­лезно. Я убежден в том, что, окажись на вашем месте кто-то другой, я не говорил бы те же самых вещей. Да и вы говорили бы другие вещи, если бы брали интер­вью у кого-то другого. Меня по-настоящему интере­сует этот процесс и то, как его можно использовать в терапевтическом процессе.

Эксперт другого рода

Как же его можно было бы использовать? Мне нра­вится в ваших работах тот опыт, который я получаю для себя. Я хочу спросить, каким образом это использо­вать в терапии?

Как формализовать эту мысль — действительно большой вопрос. Важным изменением в последние пять или шесть лет для меня был отказ от работы в по­зиции эксперта. Или лучше сказать, что экспертиза сдвигается от знания того, как функционирует инди­вид к тому, чтобы оценить, что и как происходит в от­ношениях. Это совсем другая позиция. Я, вероятно, в больше мере бываю вовлечен в отношение. Те ре-зонансы, которые во мне возникают, я использую не для того, чтобы указать то, что я думаю или чувствую, ибо я использую то, что я чувствую, очень по-разно­му, а прежде всего для того, чтобы поддержать клиен­та, чтобы он мог расширить свой опыт поля здесь и теперь, а также обращаться к своему прошлому.

Я всегда был чувствителен к «процессу». Я вспоми­наю один эксперимент из прошедшей недавно сессии в рамках обучающей программы. У нас были практи­ческие занятия: студенты в течение трех дней работа­ли с клиентами. У клиента, как водится, была возмож­ность говорить все, что он хотел, и такая же возмож-

172

Жан-Мари Робин

Быть в присутствии другого

173

ность была у терапевта. Единственная разница заклю­чалась в том, что клиент не имел права говорить, в чем состояла его проблема; то есть ничего не говорилось о теме или о проблеме. Все обучающиеся терапевты, та­ким образом, были вынуждены работать только с про­цессом. Это был очень сильный эксперимент, ибо все терапевты могли работать только с процессом, здесь и теперь, без какого-либо отчетливого содержания.

Ранее в нашей беседе вы упомянули, что в гештальт-терапии вас беспокоит недостаточный уровень диа­гностики. Я полагаю, что вы ввели в вашу программу ра­боту по диагностике. В этом плане, достаточно ли для гештальт-терапевта наблюдать процесс, как в экспе­рименте, который вы только что описали?

Я практикую психотерапию 35 лет и, стало быть, имею за плечами некоторый опыт. Было бы легко ска­зать, как это сделал Перлз: «Это дерьмо», или «Нам не надо диагностики». Но это есть и это уже интег­рировано. Диагностика и психопатология могут слу­жить для нас подспорьем в понимании процессов, в которые вовлечены наши клиенты. Это не дает осно­вания, чтобы лечить истерию или что-то другое, но то, что дает нам информацию. Знание процессов ран­него развития также полезно. Я не убежден в том, что нам как гештальт-терапевтам требуется некая осо­бая психопатология и некая особая теория развития. В нашем распоряжении имеется немало ориентиров, необходимых, для того, чтобы мы могли поддержать процесс. У нас есть немало понятий, чтобы описать опыт клиента, а кроме того, я могу использовать не­которые понятия из психоанализа, феноменологии, Бинсвангера... Чего не хватает, так это формализи-ции. Например, нет словаря, чтобы описать, каким

образом клиент формирует гештальт или связь, но­вый контакт, или сводит новое к чему-то уже извес­тному. Я полагаю, у нас много инструментов, но нет общей дескриптивной канвы. Отто Ранк сказал, что каждый клиент вынуждает нас пересматривать всю психопатологию. Классическая диагностика описы­вает некоторые категории процессов и/или структур. Умение видеть большее количество процессов полез­но для гештальт-терапевта. Но то, на что нам надо бросить наши усилия, есть подлинно исследователь­ская работа. Категории и терминология ставят перед нами много фундаментальных вопросов, как-то при­вязанность, достижение согласия, стыд, тревога, при­знание и т.д.; а в терапии мы разрабатываем эти важ­ные проблемы. Но остановиться на «симптомах» и ве­щах подобного рода слишком просто; это не тот род исследования, о котором я говорю.

Феноменология во Франции

Имеются ли у гештальт-терапии во Франции какие-то особенности, отличающие ее от других направлений развития гештальта ?

Во Франции есть много течений гештальт-терапии; три как минимум. Одно весьма близко калифорнийс­кой модели 60-х годов и оно все еще живо во Фран­ции и имеет собственную школу. Другое происходит из этой последней модели, но интегрирует в себя те­ории, взятые из других подходов, как-то юнгианский психоанализ или теория объектных отношений. Тре­тье направление — моя школа. Особенность нашей школы, вероятно, состоит в том, что мы изначально пытаемся найти основания для гештальт-терапии в нашем культурном контексте, особенно в направле-

174

Жан-Мари Робин

Быть в присутствии другого

175

нии феноменологии и перспективы поля. Мы упот­ребляем слово «феноменология» не так, как в Амери­ке. Я не знаю, как обстоит дело в Англии, но в Соеди­ненных Штатах оно отсылает главным образом к пе­режитому опыту, например в выражении: «Расскажи­те мне, пожалуйста, вашу феноменологию». Во Фран­ции мы используем это слово в качестве отсылки к философскому течению, которое связано с имена­ми Гуссерля и Хайдеггера, Бинсвангера или Мерло -Понти. И я попытался использовать его для прояс­нения некоторых понятий гештальт-терапии, напри­мер: «Что такое интроекция?», «Что такое слияние?». Понятие слияния сильно изменилось со времен Пер-лза и Гудмена, и современные взгляды не те, что рань­ше. Моя жена написала книгу о слиянии, и я написал главу о контакте. Как видите, мы исследуем базовые понятия, которые используются сообществом, но од­нако нуждаются в прояснении. Другой пример — сло­во «опыт». Что значит «опыт»? Феноменология может научить нас многому в понимании «опыта».

Что это для вас означает сегодня ?

Хайдеггер сказал, что феноменология есть метод для раскрытия опыта. Например, что такое феномен? Иногда он сводится к чему-то очевидному, но так бы­вает не всегда. Иногда нужно немало потрудиться, чтобы раскрыть опыт. Во Франции мы никогда не го­ворим: «моя феноменология». Мы говорим о фено­менологии как методе, философии, позиции в мире, способе думать.

И как же вы прилагаете эту философию к частно­му случаю?

Мы пытаемся описать то, чем является ваше пере­живание, чтобы раскрыть то, что есть и что существует подспудно. Например, метод включает то, что Гуссерль называет «эпохи»¹⁰³ (воздержание от суждения, готовых идей, предрассудков и т. д.). И мы также можем рассмот­реть нашу организацию в пространстве, во времени.

В работе с клиентом вы можете исследовать, как он организует свое тело в пространстве и как он пережи­вает время.

Да. Например, когда вы откроете какого-нибудь психиатра или психотерапевта феноменологичес­кого направления, вроде Бинсвангера, Бланкенбур-га¹⁰⁴ или Бина Кимуры¹⁰⁵, они описывают опыт инди­видов. Скажем, то, как индивиды организуют время. Эти авторы описывают, как психотический тип может жить в настоящем, словно это будущее... Они способ-

¹⁰³ От греч. елохч — «задержка», «приостановка», «возде­
ржание от окончательного суждения или определения».
(Прим. пер.)

¹⁰⁴ В. Бланкенбург — недавно скончавшийся немецкий пси­
хиатр феноменологической ориентации. Учился вместе с
Хайдеггером. Автор многих статей. Одна из его книг опуб­
ликована по-французски: La perte de l'evidence naturelle. P.,
1991. (Прим. изд.)

¹⁰⁵ Бин Кимура работает в Японии психиатром и профес­
сором психиатрии. Автор многих статей по феноменоло­
гической психиатрии. Некоторые из его понятий близ­
ки понятиям гештальт-терапии, например, нашему поня­
тию «границы контакта». Можно сказать, что его психи­
атрия является феноменологией патологий границы кон­
такта. Две его книги переведены на французский. Особо­
го внимания заслуживает книга: Ecrits de psychopathologie
phenomenologique. P. 1992. (Прим. изд.)

176
Жан-Мари Робин

ны описать переживания этого типа с большой точ­ностью, используя лишь отсылку такого рода.

Расскажите поподробнее о переживании времени.

С моей точки зрения, вопрос о времени является решающим для понимания концепта self в гештальт-терапии. Концепт self отличается от чисто пространс­твенного или даже топического представления. Очень просто иметь представление, которое было у Фрей­да: он рассматривал структуру, состоящую из созна­тельного, предсознательного и бессознательного, где каждый элемент находится глубже предыдущего. Это пространственная метафора. Это структурное мыш­ление столь же очевидно в психопаталогии. Это как если бы все остановилось и замерло. Если вы рас­смотрите self как процесс, то вы увидите, что self не тот же самый в момент преконтакта, на стадии вхож­дения в контакт и стадии завершения контакта и что self отнюдь не расположен в одном «месте».

Я вспоминаю одно интервью Пола Гудмена в книге американского эссеиста Глассхайма. Он задал Гудмену вопрос: «Если я вас правильно понимаю, ваше пред­ставление о self лишено привязки в пространстве?» Гудмен ответил: «Да, self не сидит в человеке, а есть там, где находится действие». Это значит, что, вопреки нашему желанию расположить self в пространстве, мы не можем этого сделать, self меняет место и интенсив­ность. Если я увлечен нашим разговором, то где нахо­дится мой self. Вполне вероятно, что он находится меж­ду нами скорее чем «во мне». А когда я отключаюсь от нашего разговора и пребываю на стадии пост-контак­та, self ослабевает, и, может быть, он тогда в большей мере находится «во мне». Это переживание меняюще­гося self является для меня переживанием времени, так

Быть в присутствии другого177

как в разные моменты self может изменять место и ин­тенсивность. Если нет творческого приспособления, то нет и self, или его очень мало. Это не значит, что нет субъекта, организма, идентичности. А дело в том, что просто мало self. Так я понимаю Пола Гудмена.

В чем еще особенности вашей практики гештальт-терапии ?

Я уделяю значительное внимание и трачу много времени на фазу преконтакта. Вероятно, это связано с тем влиянием, которое оказали на мое образование эпоха Изалена и то, что Йонтеф назвал «бум-бум те­рапией». По моему мнению, многие гештальт-тера-певты склонны чересчур быстро переходить к фазам контакта. Чем больше времени тратиться на предва­рительном этапе построения гештальта, тем сильнее и ярче будет гештальт. Чем меньше вы задержитесь на этой фазе, тем больше дальнейшая работа будет по­ходить на работу бихевиориста. Мои последние ста­тьи («От поля к ситуации» и «Интенциональность во плоти»¹⁰⁶) помогли мне развить эти планы рассмотре­ния и позволили лучше понять, что означает работать в перспективе поля, и что это не просто лозунг.

Что отличает гештальт-тера-пию?

Я хочу задать другой вопрос. Считаете ли вы, что понятие self-как-процесс — настолько важное в ге-штальт-терапии и в связи с тем, что вы только что сказали, - является наиболее характерным моментом нашего подхода ?Или же определяющей чертой нашего

См. наст. изд.

178
Жан-Мари Робин

подхода, по сравнению с другими психотерапиями, явля­ется идея «работать в настоящий момент» ?Или нашим отличием являются наши идеи о важности поля ?

С моей точки зрения, наш основополагающий текст открывает многие возможности. Большинство из нас выбрали для себя какую-то одну. Так, нетрудно заме­тить, что в книге Перлза, Хефферлина, Гудмена «self-как-процесс» сосуществует с «self-как-сущность». И мы часто теоретизируем так, как будто эти две кон­цепции «self» не означают одного и того же, словно существует две разновидности «self». To, что мы долж­ны выбрать, является акцентом, уместным в каждый отдельный момент. Конечно, мы могли бы сказать, что self-как-процесс является одной из наиболее ха­рактерных особенностей нашего подхода. Но от это­го мало толку, если одновременно мы не продолжа­ет развертывать эту идею и ее многочисленные следс­твия в теоретическом и практическом плане.

Лично я не очень люблю слово «процесс», хотя по­рой для простоты дела его использую. Оно не годится для языка феноменологии. Нельзя переживать про­цесс; вы можете только осознать его, когда он закон­чился или когда вы оглядываетесь назад и пытаетесь вникнуть в то, что произошло. Когда Перлз, Хеффер-лин, Гудмен писали о конструировании гештальта или творческом приспособлении, они использовали слово «последовательность», которое означает только то, что одно событие следует за другим. Вы наблюда­ете последовательность, переживаете ее. И когда дело сделано, вы можете описать процесс. Я всегда могу сказать, где мое место в некоей последовательности. Но я не могу сказать, где я в таком-то процессе.

Мне хотелось бы сказать, что в методологическом и предметном плане гештальт-терапию отличает вни-

Быть в присутствии другого179

мание к полю. Но я не совсем в этом убежден, пос­кольку отнюдь не уверен в том, что, говоря о поле, ге-штальт-терапевты имеют в виду одно и то же. Очень часто поле не что другое как лозунг, и способ, кото­рым многие из нас занимаются терапией, больше свя­зан с индивидуалистической моделью. К числу таких гештальт-терапевтов я бы отнес самого Перлза. Тем не менее мне трудно решиться на утверждение, что Перлз не занимался гештальт-терапией! В этом слу­чае идея поля состоит только в том, что наши паци­енты живут (или жили) в особом жизненном контек­сте. Есть ли на свете такая психотерапия, которой это невдомек?

Другой план рассмотрения поля в большей мере связан с именем Курта Левина, но, учитывая неко­торые двусмысленности вводимых им понятий, поле при этом порой реифицируется, овеществляется, как если бы поле являлось некоей сущностью. Третья концепция поля ближе к феноменологии, и я хочу до­бавить: она смыкается с некоторыми постмодернист­скими веяниями. В феноменологии поле определяет­ся как единственный способ структурировать опыт. Постмодернизм или Чикагская школа (Гоффман и его ученики) сделали акцент на важности «ситуации», структурирующей опыт. (Вы обращали внимание, что в книге Перлза, Хефферлина и Гудмена слово «ситу­ация» используется чаще слова «поле»?) Мы созданы ситуациями точно так же, как в каждую секунду их со­здаем. Для меня понятие поля является пред-феноме­нологическим.

И я сказал бы: «да» — перспективе поля, и сказал бы: «да» - идее «здесь и теперь», поскольку ситуация -это лишь то, что происходит здесь и теперь; но все это - с оговорками, которые я только что сделал. Вместе с тем я не уверен в правоте утверждения, что сказан-

180

Жан-Мари Робин

Быть в присутствии другого

181

ное составляет специфику гештальт-терапии для всех гештальт-терапевтов. Речь идет о характерной осо­бенности, составляющей мой коренной выбор. В те­рапии любого рода существует некоторая перспекти­ва поля (в форме контекстуального подхода), в тера­пии любого рода существует «здесь и теперь»... Иса-дор часто повторял, что то, что мы называем «здесь и теперь», мало отличается оттого, что психоаналитики называют словом «перенос».

В заключение моего длинного ответа на твой вопрос я хочу сказать, что наиболее фундаментальным и непре­взойденным, а также наиболее революционным поня­тием гештальт-терапии является понятие «id ситуации». Во всяком случае, оно оказало наибольшее влияние на мои теоретические взгляды и мою практическую работу и вызвало революционные изменения во мне.

Дифференциация в поле

Понятие «id ситуации» появляется в книге Перлза, Хефферлина и Гудмена, но остается непроясненным. Расскажите поподробнее, что это означает для вас и как это отразилось на вашей практике?

Когда Перлз рассуждает о построении контакта или когда мы видим, как он работает, мы понимаем, что имплицитно (и иногда эксплицитно) он мыслит контакт в терминах «пойти и взять». Обычный путь такого описания, отсылающий к тому, что называ­ют «циклом контакта» или «циклом опыта», начина­ется с констатации возникающего импульса, желания или потребности, которые «находятся» внутри субъ­екта или организма. Это подразумевает, что функция id принадлежит организму (даже если мы согласимся с этим, в некоторых случаях она стимулируется сре-

дой). Это побуждает думать, что организм предшест­вует полю. Это не очень далеко от теории драйвов по Фрейду, с ее разделением на субъект и объект. Субъ­ект, направляющийся к объекту, и берущий что-то от него. Это один из возможных способов рассуждения.

После Перлза Гудмен предлагает нам свое несколь­ко загадочное понятие «id ситуации», где «id» уже не сидит «в глубинах субъекта», а принадлежит ситуации. Какая перемена заключена в этой новой локализации! Вызов, брошенный Гудменом, таким образом, состо­ит в предположении, что поле (или ситуация) пред­шествует субъекту. Я не считаю это некоей истиной, но принимаю как методологический принцип. Следо­вательно, то, что мы называем «субъектом», зачастую можно рассмотреть как преждевременное дифферен­цирование поля. Речь идет о преждевременном диф­ференцировании, ибо то, что называют «id индивида», на самом деле в гораздо большей мере создано и укоре­нено в функции personality (которая имеет тенденцию сводить опыт к знакомой сфере «Я себя знаю»).

Я все больше и больше пытаюсь работать, исходя из недифференцированной ситуации или поля, из­бегая скороспелого деления на «это я» и «это не я» и разрабатывая процесс дифференциации в «здесь и те­перь» ситуации.

Что вы имеете в виду, когда говорите, что «поле» предшествует «субъекту» ? Некоторые читатели могут этого не понять. Вы можете объяснить это на примере?

С первых страниц своей книги Перлз, Хефферлин и Гудмен утверждают, что «организм» или же «среда» суть «абстракции» поля. Некоторым образом они ут­верждают, что нет смысла сосредотачиваться на одной из этих абстракций, а лучше сосредоточиться на кон­такте. Следующий шаг должен состоять в том, чтобы рассматривать сначала реально существующую ситуа-

182

Жан-Мари Робин

цию (или поле). Посмотрим сначала на ситуацию как некую единичность, еще не дифференцированную на «тебя» и «меня», чтобы увидеть затем воздействие си­туации на нас обоих. И после этого — дифференциро­вать два переживания...

В 1914 году великий испанский философ Ортега-и-Гассет¹⁰⁷ сказал: «Я есть я и мои обстоятельства». Пос­мотрим сначала на мои (наши) обстоятельства, по­тому что эти обстоятельства создают меня и создают другого точно так же, как я и другой эти обстоятельс­тва сами и создаем. Методологически нам привычно двигаться в одном направлении, а именно исследо­вать способ, которым мы создаем ситуации (что при­водит к тому, что я называю «преждевременной от­ветственностью»). Мы редко принимаем в расчет дру­гой путь, а именно способ, которым ситуации созда­ют нас.

В традиционной методологии функция personality имеет тенденцию отсылать наше переживание к тому, что мы о себе уже знаем. Банк значений — это память индивида. То, что мне нравится делать и что я делаю так часто, как только могу, это избегать скороспелого вмешательства функции personality и создавать неяс­ность, «недифференцированность» или то, что пред-

¹⁰⁷ Ортега-и-Гассет - испанский философ и эссеист, про­фессор Мадридского университета и основатель журнала Revista de Occidente. Творчество Оргеги-и-Гассета охваты­вает области истории, политики, эстетики, искусствоведе­ния, а также истории философии, метафизики, теории поз­нания и этики. В 1929 году Ортега обубликовал свой самый известный труд «Восстание масс», в котором высказывает­ся мысль, что отличительной особенностью общества в XX веке стало господство масс посредственных индивидов и невозможность дифференциации. Идеи Оргеги-и-Гассета перекликаются с идеями других теоретиков «массового об­щества», как-то Маннгейм, Эрих Фромм и Ханна Арендт. (Прим. изд.).

Быть в присутствии другого183

шествует «дифференцированности». Например, па­циент садится передо мной и говорит, что он испы­тывает тревогу. Традиционный путь терапевтической работы заключается в том, чтобы сосредоточиться не­посредственно на «его» тревоге (событиях, предысто­рии, контексте и тому подобных вещах). Другой воз­можный образ действия начинается с плодотворного сомнения: не я ли причина его тревоги? Как я могу быть уверен в том, что это не я нагоняю на него страх? Или, может быть, я сам чего-то испугался и передал ему свою тревогу? С чувством стыда это тоже «рабо­тает»!

Конечно, такая методологическая перспектива не может заменить традиционный план рассмотрения. Но всякий раз, когда мы исходим из факта поля или ситуации (вместо того, чтобы исходить из факта ин­дивида) и принимаем во внимание, что наш опыт «од­ного лица» принадлежит сначала ситуации, мы мо­жем участвовать в процессе дифференциации или ин­дивидуализации. Таким образом, у нас появляется хо­рошая возможность для трансформации, изменения устойчивых ситуаций и представлений.

Это очень интересное и волнующее замечание, на ко­тором мы можем закончить нашу беседу. Большое спа-

сибо, Жан-Мари.