Файл 626. Черная свеча Высоцкий Владимир
 Скачать 0.88 Mb.
|
|
— Так его ещё надо благодарить? — Разве что поклоном. Он своё получил полностью. — Тогда обойдётся без почестей. Упоров уже собирался уйти, но его остановил Шершавый: — Скажи-ка нам, Сергеич, такое может получиться: и спирта нет, и бульдозеров, одни запчасти под замком? — Если получится — тебя бульдозером назначим. Через неделю начинаем вскрышу. Понял?! Теперь — канай, падла уголовная! Упоров спустился к ручью, чуть в стороне от небольшого плёса засёк Гнускова. Зэк грел руки и, увидав бригадира, нагловато улыбнулся. Ещё раз некоторое время они стояли друг напротив друга, и Вадим с досадой ругал себя за нетерпеливый шаг: их видели другие зэки. — Одним лотком на отвороте треть нормы нынче зачерпнул, — доложил довольный Федор, — потом — голяк, только недавно снова размылся. — Можем мы поговорить, — не слушая Гнускова, перебил бригадир, — без твоих обычных зехеров и кронлова? Федор освободил ладони, будто невзначай поднял лоток, держа его перед собой, спросил: — О чем базар, Вадим? Пашу не хуже других. Упоров подошёл ближе: — Ты, говорят, высоко стучишь? Гнусков покраснел, но ответил дерзко: — Раз знаешь — не выше тебя! — Глохни. Скажи — бригада плохо работает? Или ты лично плохо жить стал?! — С чего взял?! Хорошо работаем. Все довольны. Слушай, давай по делу говорить. Меня на «забоюсь» не возьмёшь! Кто тебя иатырил? — Кручёный ты, Федор. Гляди — так и сдохнешь, если не образумишься! Сейчас чеши на вахту. Скажешь дежурному — мы немного задержимся, пусть не хипишует. Вечером в зоне Soklan.Ru 155/246 договорим. Времени у него оставалось в обрез, и уже не обращая внимания на Гнускова, Вадим крикнул: — Ключик, собирай бригаду. Быстро, Андрюха, быстро! Палево у нас серьёзное. Бригадир не темнил. Как только они собрались вместе и, сгрудившись у печки, начали греть промёрзшие в холодной воде руки, Упоров все выложил: — Двое из нас готовят побег. — Ну и что?! — откликнулся слишком быстро тот самый Гнатюк, который всегда ратовал за порядок, был у бандеровцев старшим. Бригадир смерил его оценивающим взглядом и ответил, стараясь не выдавать раздражения: — Ничего особенного, если не считать — о побеге знает администрация. — И ты?! — Гнатюк явно пытался затеять скандал. Упоров ещё не мог угадать причину дерзкого поведения Гнатюка, решил — он хочет стать бригадиром. — И я, — подтвердил Вадим. — Теперь вот знает вся бригада. — Хай себе бегуть! — поддержал Гнатюка его земляк Иван Дурковец. — Сам тож бегал, ни с кем не советовался. Каждый своё право имеет, верно, мужики?! Мужики промолчали. Они смотрели на стоявшего в углу бригадира. Но Иосиф Гнатюк на том не успокоился, точно Чапаев бурку, сбросил с плеч узковатый пиджак, поддёрнул рукава рубахи. Бугор сделал вид, что ничего не происходит, снова сказал: — Никто не вправе запретить бежать любому из нас. Но придётся уплатить всем: три месяца без зачётов, без ларька, год отмываться… — Жах! — сколоченный из листвяковой доски стол вздрогнул внезапно и коротко: Иосиф Гнатюк обрушил кулак на выпуклое днище алюминиевой чашки, превратив её в блин. Будущая схватка уже обозначила свою природу выжидательным напряжением чувств. Упоров освободился от бушлата. Остальные вели себя не так остро, но он знал точно — драка будет общей, и хорошо, если никого не убьют. Именно в этот щекотливый момент самый младший из бандеровцев, всегда безмолвный, исполнительный Семён Костич тусклым голосом произнёс: — Бежать хотел я… Потёр виски прозрачными пальцами и убрал взгляд в пол. Говорил трудно, протаскивая слова сквозь стиснутые зубы: — Больше не могу. Извёлся, как черт на меня плюнул. Пусть смерть, но чтоб на воле… Не остывший Гнатюк и в самом деле завёлся на драку, подвинул локтем Ключика, однако чуть погодя замер. Острие ножа жалило левый бок возбуждённого Иосифа. — Хватит понтоваться, баклан, — сказал ему Зяма Калаянов с улыбкой, больше напоминающей оскал. — Погань жидовская! — зарычал Гнатюк. Зяма побледнел и стал похож на человека, способного принять самое крайнее решение: — Я тебя зарежу, голубь… Упоров облегчённо выдохнул: все бандеровцы стояли под ножами, угрюмо поглядывая на дерзкого бугра. А тот с видимым удовольствием думал о том, что он — счастливый человек: у него есть с кем попытаться надурить эту сучью власть. Жаль бандеровцев: надёжны в работе и многое умеют лучше других, но и лощить перед ними не следует. — Сеня, — Вадим коснулся рукой головы Костича. — Ты должен понять: игра может быть только общей, поодиночке нас схавают. Повернулся, указал пальцем на Гнатюка: — Слушай ты, полудурок! Власти захотел?! Отдам! С теми, кто за тобой пойдёт. — Мы уйдём вместе, — выдавил без угрозы Иосиф. — За нас решать не надо, — поправил его Дурковец, — прежде треба думать… — Валяйте — думайте! Бригадир наклонился, поднял с пола бушлат: — Думайте! Срок — до утра! Soklan.Ru 156/246 Утром бандеровцы избили Гнуса, убеждённые в том, что он их продал. Тем все кончилось… На следующий день, как и просил Лысый, он был на вахте точно в десять. Вместо Лысого подошёл не подвластный возрасту капитан Серякин — человек безумной храбрости, сердцеед и пьяница. — Это я тебя дёрнул, — объяснил капитан, пользуясь выражениями тех, кого он охранял вот уже двадцать лет. — Назови четверых бульдозеристов для перегонки машин. Но чтоб без подлянок: отправлю в сопровождение хороших стрелков. — Куда им бежать, гражданин начальник? — Куда все бегут? Ты куда бегал?! Впрочем, это я — к слову. Хозяин тобой доволен. Начальству нынче нужен флаг для показухи… — Плохо работаем разве, гражданин начальник? — Прекрасно! Если бы ещё… Серякин выпустил в раздумье табачный дым и уставился на зэка большими, нахальными глазами ловеласа. Ему было что сказать, однако капитан не решился: — Не буду тебя расстраивать. До тебя там делегация, заключённый Упоров. Он прищёлкнул пальцами с искренним сожалением: — Эх, жаль, ко мне такие делегации не ходят! Иди в караулку. В твоём распоряжении десять минут. Ни секунды больше! Ты же не хочешь, чтоб я стал старшим лейтенантом? «Олег Степаныч с утра зарядился, — думал Упоров, шагая за молчаливым и чем-то недовольным старшиной. — Что же он мне хотел сообщить важное? Может, о том побеге…» Перед дверью, на которой висел плакат, изображающий молодого чекиста, зорко смотрящего вдаль, старшина остановился, произнёс, как приказ: — Здесь! Выразительно щёлкнул крышкой карманных часов, но тем не успокоился и постучал по крышке жёлтым ногтем. «Бдительность — наше оружие!» — прочитал заключённый подпись под портретом чекиста, прежде чем толкнул фанерные двери караульного помещения. У зарешеченного окна, рядом с Никандрой Лысым, он увидел Наталью Камышину в приталенном клетчатом пальто и со слегка подкрашенными губами, как-то не гармонирующими с её застенчивой школьной улыбкой. Лысый был одет в шикарный габардиновый плащ поверх чёрного китайского костюма. Он, как всегда, серьёзен, по палец держал в розовой ноздре утиного носа, а потому выглядел немного дураковато. Потом они пошли ему навстречу. Она — пляшущей «ёлочкой», Никандра несёт в нескладной походке скрип новых лаковых ботинок. — Здравствуйте! — говорит она, но вначале зэк чувствует тепло узкой ладони, лёгкое пожатие и запах духов. Глаза уже не детские, чуть с лукавинкой, глаза знающей себе цену женщины. Он хотел сказать: «Вы совсем взрослая, Натали!», но в последний момент, решив пофасонить, произнёс с чопорным поклоном: — Мне очень приятно! И вновь, как на приёме в кабинете хозяина, почувствовал устоявшийся запах собственного пота, стойкий даже здесь, в вонючей караулке. Наташа поднялась на носки тупоносых туфель на китовом усу, поцеловала его в щеку. — Я знаю — вы стали начальником, Вадим, и потому такой важный. О вашей бригаде столько разговоров! Он попытался собраться с мыслями, ответить что-нибудь значительное или остроумное, однако, вспомнив про выразительный щелчок карманных часов старшины, выпалил: — Это ещё цветочки! И покраснел, проклиная себя в душе за бестолковый выкрик, заговорил о другом: — Хорошо, что вы пришли, Натали. Такая замечательная неожиданность. Раньше вы приходили только в мои сны… Как поживаете? Теперь покраснел Никандра. А он, забыв про присутствие бывшего бригадира, собственные запахи, ничего не видел, кроме её удивительно зелёных глаз, и хотелось только одного: чтобы у всех ментов на вахте остановились часы… Soklan.Ru 157/246 Наташа пожала плечами, повторив его вопрос: — Как поживаю?… Если одним словом, то — скучно. Штурм Ленинградской консерватории закончился поражением. Поступила на заочное отделение института культуры. Слабое утешение. Буду работать художественным руководителем поселкового клуба: два — с прихлопом, три — с притопом. Ещё у меня появился братец. Оказывается, шесть лет назад дядя познакомился в Сусумане с женщиной, тоже из бывших. Сейчас они живут в нашем доме. Мария Федоровна старше меня на десять лет и мы — на «ты». — Значит, вам не будет одиноко… Впрочем, я говорю глупости: такая девушка не может быть одинокой. Тот блестящий офицер все ещё при вас? Она не обиделась и, как чисто чувствующий человек, дала возможность остыть вспыхнувшей ревности. Смотрела рассудительно, вроде бы долго готовилась к этому вопросу: — Блестящий офицер по имени Шура — студент академии имени Дзержинского. Почти казарменное положение. Если можно, я несколько преувеличиваю, но когда мужчина делает карьеру, даже любовь для него становится обузой. Шура делает карьеру, я — дочь репрессированных родителей. Ещё вопросы будут? — Не могли бы вы хоть изредка навещать меня не только в снах? — Буду приезжать. С вашего позволения, назовусь вашей невестой. — Хорошая мысль, — сделал попытку улыбнуться Лысый. За дверью кашлянул суровый старшина. Упоров заторопился: — Ваш дядя, Наташа, как он отнесётся к этой затее? — Дядя? Что вы?! Он убеждён: я — серьёзный человек. И это действительно так, Вадим. — Я люблю вас, Наташа! Слышите — люблю! Она опять сменила взгляд озорной девчонки на серьёзный, взрослый, а он поразился скорости, с которой все произошло. — Пока только слышу, — перед ним стояла задумчивая красивая женщина. — Возможно — почувствую. Ведь что-то меня влечёт… Старшина возник на пороге караулки, голосом, исключающим возражения, произнёс, щёлкнув крышкой часов: — Свидание окончено! — Да обожди ты, Мышелов! Полминутки обожди! — махнул на старшину, как на заблудшую корову, Никандра. — Не видишь, что ли?! — Заключённый Упоров! — старшина не взглянул в сторону Лысого. — Немедленно покиньте помещение! Её губы коснулись щеки зэка. — Идите, Вадим. До свидания! Заключённый сложил руки за спиной, прошёл мимо посторонившегося старшины, но его остановил голос Никандры: — Постой, Вадим. Бывший бригадир повесил на плечо Вадима авоську. — Это тебе! Ребятам привет передай. — Твои земляки там немного… — Знаю. Не переживай — уладится. Старшина Мышелов протянул руку, снял с плеча Упорова авоську. Развязал белую бельевую верёвку, заглянул внутрь. — Чо мацаешь?! — возмутился задетый отношением старшины Лысый. — Серякин лично проверял. — Лишней бдительности не бывает, — спокойно парировал наскок Мышелов, — банки почему не вскрыты? Нарушение. — Вскрой! Проверь! Чтоб тебя от твоей бдительности понос пробрал! — Мой понос — моя забота. Свиданий тебе, Лысый, больше не видать. Заключённый Упоров, вперёд и шире шаг! — … Зачем вы так, Никандра? — слышит он за спиной её голос. — Надо было вежливо. Он же — при исполнении. Soklan.Ru 158/246 — Серякину напакостить хочет. Почуял слабину у человека, шакал! — Серякин ваш тоже хорош! Вы видели, как он себя нахально вёл? Заключённый непроизвольно замедлил шаг. Ему хочется найти Серякина и дать капитану по башке… Серёжу Любимова на Кручёном знали все. Он выполнял обязанности почтальона, отвечал за самодеятельность, имел забавную даже для Кольты кличку Убей-Папу. До начала своей довольно продолжительной отсидки жизнь юноши из семьи советских аристократов складывалась прочно, надёжно, по схеме, не доступной пониманию людей, не знакомых с тайнами государственного строительства. Папа много работал и много пил, мама не работала, но пила не меньше папы, потому Серёжа родился восторженным мальчиком с открытым, но слегка заторможенным сознанием, в которое нанятые педагоги из «бывших» безуспешно пытались вложить кое-какие знания по кое-каким наукам. После окончания школы он получил своё законное место в институте международных отношений. Впереди лежала ровная дорога с вешками от первой должности работника посольства в недоразвитой африканской стране до персональной пенсии и персональной могилы на Новодевичьем кладбище. Перед самым окончанием института ему подыскали достойную невесту из семьи потомственных революционеров. Анжелика работала в аппарате ЦК ВЛКСМ. Девушка была расчётлива, деловита, и он её любил. Во всяком случае, мама говорила его будущей тёще — жене заведующего отделом ЦК КПСС: — Серёжа без ума от Анжелики. Когда они идут по улице, все оглядываются. Мама лгала: они никогда не ходили по улице пешком… Однажды Серж, как его звала Анжелика, затащил суженую в свою комнату, захлёбываясь от нетерпения, предложил устроить репетицию брачной ночи. Невеста вынула из крашеного рта американскую сигарету, пустив в лицо Серёжи дым, целомудренно произнесла: — До свадьбы — ни-ни! Он ждал свадьбы, как алкоголик открытия пивного ларька. Верил ей, как можно верить только секретарю партийной организации, пока не застал в дачной постели… с папой. Оказывается, их сожительство стало традиционным с момента появления девушки в доме Любимовых. Потерявший голову Серёжа кинулся к маме. Она схватила кремлёвский телефон, но… трезво взвесив последствия, налила сыну стакан виски. Мать и дитя пили два дня, даже не заметив того, что стали любовниками. Все случилось как бы само собой. Мстительно и страстно. Тем дело могло кончиться, умная мама говорила: — Теперь вы в расчёте, сынок. Но Анжелику нам надо сберечь… Вмешался случай: в спальню вошёл неожиданно примчавшийся по звонку домработницы папа. Он был взбешён. Серёжа оценил ситуацию, как неразрешимую миром. Будущий дипломат сунул под подушку руку, и рука вернулась на свободу, сжимая рукоятку пистолета, подаренного папе лично маршалом Жуковым. На суде он не мог объяснить судьям, почему стрелял. Да ещё так точно, сразив папу первой пулей в лоб. Там же возмущённая невеста очистила себя гневной речью в адрес сумасшедшего подонка, примазавшегося к комсомолу и обманувшего её искренние надежды на чистую, идеологически выдержанную любовь. Бедная мама тоже была вынуждена осудить сына, чтобы получить персональную пенсию как вдова видного государственного деятеля. После объявления приговора Серёжа крикнул ей из-за загородки: — Прости, если можешь! Отнеси цветы на папину могилу… Хотя в зал заседания пускали по специальным пропускам, многие плакали, даже Анжелика, три дня назад сделавшая аборт от покойного папы… В лагере к Сергею отнеслись неплохо — всё-таки Любимов. Ему было куда тяжелее расставаться с привычным образом жизни, нежели какому-нибудь лихому пролетарию или Soklan.Ru 159/246 интеллигенту, который слаще моркови фрукта не ел. Да и звоночки, тайные ходатайства нового мужа мамы, человека влиятельного в партийном мире, сыграли свою положительную роль. Бог не дал ему ума, но инстинктивно, недолгим опытом предшествующих поколений, личными наблюдениями он уловил главное — должность почтальона и ответственного за художественную самодеятельность поможет выжить. Сергей дорожил ею свято, как в своё время дорожил званием комсомольца, а позднее — комсорга. — …Ты что, пидор, дверь широко распахиваешь? — укорил Серёжу Зяма Калаянов, прервав процесс перекалывания профиля товарища Сталина в задумчивую русалку на голой груди Гарика Кламбоцкого. — Такого человека застудить можешь! Кламбоцкий покровительственно кивнул Зяме, а Серёже показал кулак с бронзовой печаткой на пальце. Серёжа, однако, имел наглость не обратить внимания на критику с верхних нар, прошёл от неплотно закрытых дверей барака до стола, где бригадир с пришибленным Ольховским что-то рисовали на клочке бумаги. — Читайте! Завидуйте! — голосом Маяковского прокричал счастливый Убей-Папу, припечатав на грязный стол газету «Заря коммунизма». — Здесь — про вас, товарищи! Поздравляю! Зяма докалывал вуаль, прикрывающую усы Генералиссимуса, и от вспыхнувшего любопытства чуть дальше погрузил иголку. Гарик заорал. Калаянов извинился и спросил у почтальона: — Ну, и что за нас говорят в том брехунке? — Замечательно пишут! Прекрасный, выдержанный в духе времени материал! Открывающий и раскрывающий процессы демократизации нашего общества. — Ша, убивец! — рявкнул сбитый с толку Зяма. — Я эту феню не понимаю. И вообще тебе надо прекратить стрелять в родителей, Серж, — заговариваешься. Читай, как на бумаге. Бригадир поймал вопросительный взгляд почтальона, кивнул: — Погромче, чтоб всем было слышно. У Любимова был сочный, хорошо поставленный голос: Комплексная бригада Упорова досрочно выполнила план добычи золота. Параллельно с основными работами коллектив по собственной инициативе отремонтировал четыре бульдозера, сварил промприбор для будущего сезона. Уже подготовлено два полигона для ведения работ открытым способом. Эксперимент начнётся с нового промывочного сезона. Сейчас победители социалистического соревнования в честь годовщины Великой Октябрьской социалистической революции ведут нарезку шахт. Темпы ударные! — Труд — показатель отношения к осознанию своей вины, — сказал вашему корреспонденту бригадир В. Упоров, — в нём выражено желание советского человека сделать свою Родину ещё богаче и сильнее… — Сука трепливая! — Упоров сурово стрельнул взглядом в сторону смутившегося Соломона Волкова. — Самого в блудную заносит и меня тянешь! Ничего не понявший Убей-Папу перевёл дыхание, восхищённо сказал: — Здорово! Прямо как в «Правде»! Замечательно! Далее здесь пишется про многонациональный состав бригады, хорошую организацию труда, о ворах, вставших на путь исправления… — Это ещё какие там воры встают на путь?! — забеспокоился и даже изменился в лице Дьяк. Он надел очки, посмотрел на Сержа, как на человека с плохой репутацией. — Здесь не сказано, — пролепетал почтальон, — в общем, без конкретных фамилий, Никанор Евстафьевич. — Вопчем? — вор вытер со лба пот и снял очки. — Тогда ладно, тогда читай. Не нравится мне, Соломончик, такая газета. — А вы что?! — Убей-Папу всплеснул руками. — Слушайте дальше: «Партийная организация управления…» Вдумайтесь в эти слова: партия вам доверяет! А Соломон Маркович здесь ни при чем, статью написал… — он сделал многозначительную паузу, взглядом учёного, Soklan.Ru 160/246 стоящего на пороге великого открытия, обвёл зэков, — выпускник МГУ Игорь Лукин! Сын первого секретаря райкома партии Ивана Николаевича Лукина. Поздравляю! — Ну, так и что нам теперь за это причитается? — спросил, вытирая о телогрейку руки, Зяма Калаянов. — Как что?! Почёт! Уважение! Впервые открыто и честно! Среди опасных, усталых циников с самокрутками в ухмыляющихся ртах Серёжа чувствовал себя существом возвышенным, но непонятым, и, вконец огорчённый, махнул рукой: — Эх, вы! Люди всю жизнь о таком мечтают. Совесть у вас где?! — Совесть у нас стерильна, дорогой наш ворошиловский стрелок, а почёта мне и в Одессе хватало: каждый уважающий себя мент имел в кармане мою фотографию. Народная мудрость гласит: «Дайте свободу — почёт украду…» — Не трави хлопца, Зяма, — Дьяк поманил почтальона пальцем. — Покажи мне эту бумажку. Ты молодец, Серёжка, читаешь с выражением и понимаешь, о чём писано. В партии, поди, |