Ф. М. Достоевского в оценке православной
 Скачать 192.69 Kb.
|
 20 Кайгородов, В.И. Роман Ф.М.Достоевского «Братья Карамазовы» (человек, история, идеал): дис канд. филол. наук / В.И. Кайгородов. - Л., 1978. 21Белякова, E.H. Христианская идея в художественном мире И.С. Тургенева и Ф.М. Достоевского: дис. ... канд. филол. наук / E.H. Белякова. Кострома. 2017. С. 89. 22 Каутман, Ф. Достоевский в XXI веке / Ф. Каутман //Достоевский и мировая культура. Альманах № 15. - М., 2000. - С.170. князя Мышкина можно объяснить тем, что Достоевский видел в нем Христа, «положительно прекрасного» человека, но у этого Христа не было гармонического единства человеческой и божественной природы: страдания от боли человек не выдержал; смерть и невозможность воскреснуть - тот случай, когда побеждает божественное (природа). Сам же писатель опасался, что из его идеи изобразить «положительно прекрасного человека» «будет положительная неудача». Однако роман ожидал успех. Им зачитываются до сих пор, ставят на сценах театров, экранизируют. Это касается не только одного «Идиота». Всему творчеству Ф. Достоевского дают высокую оценку не только в России, но и за рубежом. Б. Грифцов, например, говорит о небывалой самоотдаче писателя: «Такого сосредоточенного на литературной работе горения более не найти у русских писателей. И от одного этого является большая, чем в других случаях, потребность эстетически оценить его самодовлеющее, замкнутое в себе творчество, развивающееся по путям, в стороне проходящим от быта и психологии». В качестве главных особенностей Достоевского С. Гурвич-Лищинер отмечает «страстную устремленность» писателя к воссозданию гармонии. С соразмерностью самой красоты, отведением ей важнейшей роли в жизни человека связывал Достоевский возможность спасения трагического мира. В литературоведении есть мнение, что этика Ф.М. Достоевского «во многом сложилась в полемике» с Кантом. Писателя и философа объединяла проблема «нравственного оздоровления общества, соотношение религии и морали, познание сущности человеческой природы, границ свободы и обусловленности воли, диалектика разума и чувств, их роль в моральном становлении личности и познании мира». Отличало их то, что Достоевский большее значение придавал вопросам ответственности человека за свои поступки и мысли. Для писателя также огромное значение имели проблемы Бога и бессмертия. Светлые моменты жизни, ощущение счастья, радости, гармонии художник связывал с представлениями о детях. Дети в его произведениях сравниваются с «птицами небесными». Всю мировую литературу Ф.М. Достоевский условно делит на несколько направлений: «литература богослужения», «литература отчаяния», «литература дела», «литература красоты». В противовес «литературе дела» писатель выдвигает «литературу красоты». Главным его желанием, стремлением было преодоление «литературы отчаяния» и утверждение «литературы красоты». Красота, - считал писатель, - «есть необходимая потребность организма человеческого, без нее человек, может быть, не захотел бы и жить на свете». Таким образом, для Достоевского были важны критерии «прекрасное», «гармоничное», «возвышенное», «идеал Мадонны», а также единство Красоты, Добра и Истины, которые воплощались для него в образе Христа. Христос - идеал художника. Уже перед смертью Достоевский видел идеал красоты человеческой в русском народе. Он пророчил о скорой роли народа «как носителя «русского социализма» и начала братской вселенской церкви» 23. Достоевский писал: «Идеал красоты человеческой - русский народ». 23 Бочаров, С. Леонтьев и Достоевский. Статья 1. Спор о любви и гармонии / С. Бочаров //Вопросы литературы. 1993. №6. С.153. ПРОБЛЕМЫ КОММЕНТИРОВАНИЯ РЕЛИГИОЗНЫХ МОТИВОВ В РОМАНЕ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО «ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ Проблемы комментирования библейских интертекстов Понятие интертекстуальности было впервые предложено почти 40 лет назад Ю. Кристевой [Kristeva, 1969], которая, опираясь на идеи М.М. Бахтина, понимала под ним «диалогичность» разных текстов (в том числе и сосуществующих в рамках одного произведения). Собственно, то, что принято было называть повторами, цитатами или аллюзиями, и относится к интертекстуальности. Введение нового термина, однако, было вполне осмысленным: тексты не просто «пересказывают» друг друга, а вступают друг с другом в диалог; смысл не просто повторяется, а заново рождается именно в этом сопоставлении одного текста с другим. Как применяется это понятие сегодня к библейским текстам, пишет, в частности, С. Мойиз [Moyise, 2000]. Новый текст не просто ссылается на уже существующий, но порой придает ему иное значение или вступает с ним в спор; причем в этом не обязательно видеть открытие эпохи постмодерна. Нечто подобное можно заметить и в традиционных комментариях (раввинистических или святоотеческих), которые, стремясь актуализировать древние тексты, приблизить их к миропониманию читателя, обычно отказывались от прямого и буквального прочтения. Говоря языком современной герменевтики, речь идет об активном использовании читательского предзнания - представлений и убеждений, свойственных целевой аудитории. Впрочем, если проповедник или богослов древности апеллировал к предзнанию своих современников, то ученый нашего времени старается, скорее, проникнуть в картину мира древних читателей, чтобы лучше понять, как они сами читали этот текст, сопоставляя его с другими известными им текстами 24. Интересные примеры интертекстуальности в поэтических текстах можно найти у Й. де Моора в [Intertextuality, 1998] и П. Мисколла [Miscall, 1992], но повествовательные тексты - самый удобный материал для рассмотрения этого явления. Именно с примера интертекстуальных связей начинает свою книгу о библейских повествованиях Р. Олтер [Alter, 1981]. Речь идет о 38-й главе книги Бытия, истории об Иуде и его невестке Фамари, которая как будто вклинивается в длинное повествование о брате Иуды Иосифе. Классическая библейская критика, например Г. фон Рад, считает ее искусственной вставкой, но Олтер, а следом за ним П. Нобл [Noble, 2002] показывают, что на самом деле история Иуды и Фамари полна внутренних связей с историей Иосифа. Интересно, что некоторые из этих параллелей были замечены уже авторами Талмуда (вавилонск. Берешит Рабба, 84.20; 85.9). Современная наука словно открывает заново и развивает методы, использовавшиеся много веков назад; подробнее об этом автору уже доводилось писать [Десницкий, 2007: 90-96]. В данной статье мы рассмотрим три примера интертекстуальности в ветхозаветных повествованиях, т.е. случаи, когда полное и адекватное понимание того или иного отрывка возможно лишь при его рассмотрении на фоне других отрывков. Специально занимаясь проблемой принципов и приемов комментирования неточных библейских цитат в текстах Достоевского, разрабатывая положение, согласно которому во многих случаях неточная цитация сакрального текста у автора «Бесов», «Подростка», «Братьев Карамазовых» - это «не небрежность и не аберрация памяти, а осознанный прием творческой работы» писателя, я столкнулся с тем, что названная 24 Каутман, Ф. Достоевский в XXI веке / Ф. Каутман //Достоевский и мировая культура. Альманах № 15. - М., 2000. - С.170. проблема тесно соприкасается с иной, близкой к ней, которая, по сути, является другой стороной той же самой текстологической ситуации. Эту другую сторону несколько условно можно обозначить через различение терминов: неточная цитата и неточное цитирование. В последнем случае речь идет о необходимости давать в комментарии оценку точности употребления (применения) библейской цитаты, причем и в том случае, когда она воспроизведена в полном соответствии с буквой Священного Писания и, может быть, даже маркирована кавычками и сопровождающим текстом именно как цитата. Дело в том, что даже точная цитата, помещенная в иной контекст, примененная к иной, внебиблейской ситуации, может быть более или менее радикально переосмыслена, а иногда способна приобрести и прямо противоположное значение. Описание метаморфоз, которые происходят с исконным смыслом цитаты из Священного Писания при том или ином ее применении, в новом литературном окружении, конечно же, составляет одну из важнейших задач комментирования библейских интертекстов. Подобная рефлексия по поводу характера применения евангельских цитат в ряде случаев содержится уже в самих текстах Достоевского. Так, в романе «Подросток», в легенде о купце Скотобойникове, которую рассказывает странник Макар Иванович, ее герой, виновный в смерти восьмилетнего мальчика, в исповедальном разговоре с архимандритом прилагает к своей собственной ситуации слова Христа из Евангелия от Матфея: «Ты чего? - говорит (архимандрит. - Б. Г.), строго так. «А я вот чего», - и раскрыл ему Максим Иванович книгу и указал место: «А иже аще соблазнит единого малых сих верующих в мя, уне есть ему, да обесится жернов оселский на выи его, и потонет в пучине морстей» (Матф. 18, 6)». В ответ на это собеседник замечает: «Да, - сказал архимандрит, - хоть и не о том сне прямо сказано, а всё же соприкасается. Беда, коли мерку свою потеряет человек, - пропадет тот человек. А ты возмнил» (13; 318). Этот евангельский стих герои разных произведений Достоевского вспоминают не однажды (Ставрогин в главе «У Тихона», Версилов в ранних набросках к «Подростку»). Но во всех случаях «единый от малых сих» (Мк. 9: 42)4 прочитывается ими в узком смысле - как ребенок, в то время как церковь толкует эти слова расширительно, понимая здесь под «малыми» «не детей только , но всех христиан, подобящихся детям», «тех, кои сами умалили себя до подобия дитяти, ради царствия Божия». Равно и слова: «А кто соблазнит...», которые по церковному толкованию понимаются предельно широко: «введет в грех или поставит препону добродетели» 25, - Ставрогин и Версилов ранних набросков, на душе которых лежит тяжкий грех растления малолетних, также склонны понимать посвоему, в современном, «светском» словоупотреблении - как «обесчестит». Не случайно во второй редакции главы «У Тихона» на смену почти точной цитате: « ведь сказано в книге: „Если соблазните единого от малых сих» (11; 28) - приходит вариант: « в вашей книге сказано, что выше преступления нет, если оскорбить „единого от малых сих “» (12; 119), -вариант, уже не просто переосмысливающий, но вербально деформирующий смысл евангельского высказывания, зато гораздо однозначнее соотносящийся с ситуацией Ставрогина. Этот же семантический сдвиг, но в ином словесном оформлении совершается и в предсмертном черновом высказывании прото- Версилова: «ОН говорит накануне самоубийства: если обидите единого от малых сих, не простится ни в сем веке, ни в будущем» (16; 65)26. Ситуация купца Скотобойникова, который своей жестокостью спровоцировал восьмилетнего ребенка на самоубийство, казалось бы, гораздо более соответствует буквальному евангельскому смыслу слов: «А иже аще соблазнит единого малых сих », тем более что именно в |