Пере. диссертация Н.Е. Асламова. Философия истории немецкой исторической школы права
 Скачать 0.67 Mb.
|
ЗаключениеКогда в научной литературе устоялся тот или иной термин, небесполезно периодически возвращаться к выявлению его значения, чтобы созданный для упрощения и экономии конструкт не потерял всякую связь с теми явлениями и процессами, которые призван был объяснять. Для понятия «историческая школа права» эта проблема вполне актуальна. Попытки сформулировать единое учение этой школы неизбежно приводили к утрате демаркаций между содержательно различающимися концепциями, и творчески активное научное сообщество Германии первой половины XIX в. оказывалось более гомогенным, чем это представляется на основании многочисленных текстов той эпохи. Исследователи последних лет эту проблему вполне ощущали, поэтому и перефокусировались либо на изучение творчества конкретных персон, либо на анализ отдельных концептов, оставив поиски общей для исторической школы права «парадигмы» несколько в стороне. В этой ситуации плодотворным оказывается различение институциональной истории и истории идей, позволяющее объяснять кажущиеся парадоксальными отношения между различными авторами: Пухта быстро находит общий язык с Савиньи, несмотря на серьезные расхождения во взглядах, а с Гансом, несмотря на близость исследовательских интенций, полемизирует как раз потому, что консолидирующаяся вокруг Савиньи историческая школа права в середине 20-х гг. XIX в. формально эмансипируется от гегельянства. В целом, при анализе сочинений Савиньи и Пухты надо иметь в виду три важные «внешние» тенденции: размежевание дисциплинарного поля гуманитарных дисциплин, в частности, юриспруденции и философии права, полемика юристов вокруг актуальных политико-правовых проблем (в первую очередь, вокруг кодификации германского законодательства), отраженная в «Журнале исторического правоведения», наконец, подчеркнутые преференции Савиньи по отношению к коллегам по Берлинскому университету. Что касается содержательной стороны учений Савиньи и Пухты, следует признать, что статус историософской проблематики в творчестве исторической школы права сильно недооценен. Причина это недооценки – в конфигурациях исследовательских оптик, оказывавшихся релевантными для анализа других проблем, не историософских, или не позволявших распознать таковые. Если попытаться систематизировать ответы Савиньи и Пухты на традиционные для всякой философии истории вопросы, мы увидим, что оба автора презентовали читателям вполне продуманные теории. Одно из важнейших обстоятельств, которое принципиально отличает историческую школу права в современных ей дискуссиях – философия истории не излагается в системном ключе, как у Фихте или Гегеля. У Савиньи речь идет, по сути, об окказиональном решении историософских вопросов; философия истории как бы вплавляется в иные сюжеты и не выступает самостоятельным проблемным полем. Пухта же обращается к историософии как к фундаменту одной из двух частей юриспруденции – истории права, т.е. опять же не придает ей строго самостоятельного значения. Более того, в рамках одного направления два автора дали во многом разные ответы, хотя намеревались отстаивать сходные положения. Для Савиньи, как и для Пухты движущей силой истории выступает «народный дух», который, с одной стороны, признается источником исторического развития, с другой стороны, обеспечивает связь различных эпох в единую историю народа, с третьей стороны, проявляясь в различных областях жизни народа (языке, обычае, религии, праве), дает возможность для постулирования национальной идентичности, наконец, с четвертой стороны, выступает как одно из проявлений мирового духа, благодаря чему становится возможным говорить о мировой истории. Причем Пухта более явно ориентируется на гегелевскую историософию. Противопоставляя два различных варианта написания мировой истории права – «универсальную историю права», предполагающую одинаковый интерес ко всем народам на земле и более дифференцированную «всеобщую историю права» – Савиньи и Пухта однозначно предпочитают второй. Оба автора настаивают на избирательности взгляда историка, способного отделить подлинно исторические события от неисторических, утверждая не только принципиальную телеологичность исторического процесса, но и способность историка ее опознать. При этом, Савиньи исходит из того, что сам исследователь выстраивает исторический процесс по своей воле, а Пухта утверждает, что историк лишь опознает имманентную логику истории. Важную функцию в историософских построениях Савиньи и Пухты выполняет учение об источниках права: обычное право, законодательство и юриспруденция возникают в соответствии с тем этапом, на котором находится развитие народа. Употребление характерной органицистской метафорики, которое может играть совершенно разную роль в зависимости от методологических презумпций автора (Гегелю и Вико представление о детстве, юности, зрелости и старости народа позволяло генерализировать исторический процесс, Гердеру и Шпенглеру, наоборот, говорить об уникальности каждого народа), размежевывает Савиньи и Пухту с обоими крайними представлениями: по их мнению, всякое право проходит означенные этапы, но юридические системы всех народов не выстраиваются в единый процесс, сравнимый с человеческой жизнью. В вопросе о периодизации европейской истории Пухта предваряет отказ Шпенглера от знаменитого членения на античность, Средние века и Новое время, усиливая тенденцию к изложению истории как континуума, наметившуюся еще у Савиньи. Очевидно, что оба варианта философии истории не возникли изолированно от происходивших в первой половине XIX в. историософских дискуссий. При этом, как попытка полностью эмансипировать историческую школу права от их философских предшественников и современников, так и стремление сделать их эпигонами кого-то из них не отвечает действительному положению дел. В диспозиции трех основных мнений по вопросу об идейном преемстве – Просвещение, романтики и Шеллинг, Гегель – следует предпочесть последнее, не отрицая, впрочем, влияния двух других тенденций; речь идет только о расстановке акцентов. Гегелевская философия истории, близость обоих авторов к которой была распознана еще Э. Ротхакером, но упущена в более поздних работах, действительно хорошо заметна в историософских построениях Савиньи и Пухты. Однако взаимоотношения с ней у исторической школы права складывались не просто: во-первых, Пухта тяготел к согласованию тезисов Савиньи с гегелевскими более, чем его учитель, который поддержал эту тенденцию только на рубеже 30-х и 40-х гг., во-вторых, оба автора не столько повторяли Гегеля, сколько творчески использовали его мысли (это хорошо заметно в том, как Пухта подошел к вопросу о конце истории), в-третьих, философия истории ни у Савиньи, ни у Пухты не изложена в систематическом ключе, что опять же отличает ее от гегелевской, в-четвертых, оба автора существенно больше внимания уделяют методологии источниковедческих исследований; фактически, исторический метод Савиньи и Пухты состоит из двух частей, над согласованием которых они постоянно размышляют: анализ и критика источников и построение историософской концепции. В последнем обстоятельстве хорошо заметна одна из важнейших тенденций развития исторической науки в ту эпоху – постепенное размежевание философии истории и собственно истории. Оба направления оказываются связанными между собой как раз благодаря исторической школе права, которая выступает своего рода шарниром между ними. Показательно в этом отношении творчество одной из ключевых фигур немецкой исторической школы Ранке, который сформировался как исследователь под непосредственным влиянием исторической школы права и от нее унаследовал характерное противоречие: позитивистское требование точного изложения конкретных фактов постоянно отступает на второй план, когда речь заходит об историософских вопросах, ответ на который дается с опорой на Гегеля. Фактически, историческая школа права предприняла попытку соединить историко-филологический и философский подход к истории, «букву» и «дух», в тот момент, когда они начали решительно расходиться. |