Гречихин А.А. Общая библиография-2000. I. Теория библиографии Глава
 Скачать 2.73 Mb.
|
|
Хотя А.М.Ловягин и сравнивает в качестве примера труд библиолога и библиографа с трудом ботаника, он все же четко осознает духовную специфику книжного общения, подчеркивает особенность ее воздействия и влияния (с учетом обратной связи) на каждого человека и все общество в целом. "Как ботаник, - писал он, - исследующий растительность, сначала занимается систематизацией и описанием, так и книговед должен начинать с этого же, не забывая, однако, что книгу нельзя обследовать сколько-нибудь плодотворно, если не помнить постоянно, что она есть орудие воздействия одних людей на других и что это воздействие также должно служить предметом его изучения. Ботаник, покончив с экологией и систематизацией, переходит к изучению процессов, происходящих в данных растениях под влиянием среды. Точно так же и книговед, покончив со статистическими элементами, должен перейти к элементам динамическим, к тем силам и влияниям, которые сказываются на книге и диктуют те или иные судьбы ее. Он остановится на самом процессе творчества книги, рассмотрит, в чем сущность его и какие явления так или иначе могут видоизменить результаты творчества. Он подробно изучит взаимоотношения между человеком и книгой, чтобы иметь возможность в ясной картине представить, как индивидуальная и коллективная воля людей влияет и на внешний облик книги, и на ее содержание, и на ее экологию, и на ее долговечность. Все эти разнообразные знания о книге могли бы быть представлены в одной целостной системе" [Библиологическая наука. С. 16-17]. И в методологическом отношении, и в свете формирования самой системы знания особый интерес представляет то большое внимание, которое А.М.Ловягин уделял систематизации книги, т.е. тому, что мы теперь называем библиотипологией. Уже из цитированного выше высказывания следует, что типология является неотъемлемой и необходимой стороной книговедческого исследования. И примечательно, что в его первой схеме "обширной энциклопедии библиологии" (см. табл. 15) первый структурный блок этой науки отведен "вопросам библиологической классификации", включая классификацию наук, библиологическую классификацию по содержанию и внешним признакам. В целом и систему науки он мыслил как бы состоящей из четырех основных частей - типологии, практики (точнее - методики), теории и истории. Новый шаг в "примирении" общего и единичного ("мелочного"), в отходе от "академического" исчисления и описательности в сторону социально значимой критики, обобщений и выводов в библиографии был сделан в работах Н.А.Рубакина [ Рубакин Н.А. Избранное: В 2 т. М., 1975; Рубакин Н.А. Психология читателя и книги: Краткое введение в библиологическую психологию. М., 1977. 264 с.]. Он предложил целый ряд "библиологических" новаций, которые оказали плодотворное влияние и на последующее развитие библиографоведения. К числу их можно отнести его "библиопсихологию" ("библиологическую психологию"), теорию "книжного ядра", оригинальную схему видов библиографии, схему книжной классификации, положенную им в основу "Среди книг", и т.д. "Среди книг" является уникальным достижением не только русской, но и мировой библиографии, выдающимся образцом пособия рекомендательной библиографии, библиографического обзора. Не теряет до сих пор своей теоретической и методической значимости открывающий пособие специальный научно-библиологический очерк "Книжные богатства, их изучение и распространение" [2-е изд. Т. 1. С. 1-191; сокращенный вариант см. в новейшем издании: Рубакин Н.А. Избранное. Т. 1. С. 124-210]. В этой связи мы хотели бы особо подчеркнуть тот факт, что обычно, обращаясь к рецензии В.И.Ленина на обзор "Среди книг", в основном акцентируют внимание на сделанных им в адрес автора замечаниях. Но нельзя не учитывать и весьма высокую оценку В.И.Лениным указанного труда: "замысел автора, в общем и целом, верен". Н.А.Рубакин считал, что "центр тяжести нынешней обычной библиографии должен быть перенесен из книги материальной в психологию книжного содержания. Эта последняя и должна стать объектом всех научных методов" [Рубакин Н.А. Психология читателя и книги. С. 123]. Такая точка зрения во многом обусловлена тем, что Н.А.Рубакин исходил из современной ему практики самообразования, важнейшим средством которой он мыслил книгу и чтение. Его работы по самообразованию, методике работы с книгой и чтению не теряют своей значимости и в наше время. В этой связи может сложиться мнение, что в противоречии со своей базовой моделью книжного дела (автор - книга - читатель) Н.А.Рубакин недостаточно учитывает значение производства (автор - книга) в системе деятельности. Это возможное толкование он сам неоднократно опровергает. По его мнению, "библиопсихологическая теория литературы сводит книжное дело к взаимодействию трех факторов: читателя, книги и писателя" [Рубакин Н.А. Психология читателя и книги. С. 31]. Еще ранее, пытаясь найти ответ на вопрос о социальной роли книжного дела, он подчеркивал: "это и значит понять самую сущность книжного дела, - не только чтения, но и распространения и, наконец, производства книг" [Рубакин Н.А. Среди книг. 2-е изд., доп. и перераб. М., 1911. Т. 1. С. 5]. Еще раз о важности учета двух основных моментов книжного дела - производства и потребления - он говорит, рассуждая о необходимости особого изучения как "процесса вкладывания" ("процесса авторства"), так и "процесса получения" ("процесса читательства") [Рубакин Н.А. Психология читателя и книги. С. 29-30]. Авторство и читательство "неотделимы от книжного дела вообще и находятся в функциональной зависимости как от него в целом, так и меж собою" [Там же. С. 16]. Но "с библиопсихологической точки зрения в исследованиях книжного дела необходимо идти таким путем: чрез изучение чтения и читателя (resp. слушания и слушателя) к изучению произведений слова, и только после того к изучению авторов" [Там же. С. 30]. Причем общий ход библиопсихологического исследования книжного дела предстает у Н.А.Рубакина в виде процесса восхождения от единичного к всеобщему, как по отношению ко всему книжному делу, так и по каждой из основных его составляющих, т.е. поднимается до уровня библиосоциологического. "Исходным пунктом изысканий мы берем исследование единичного читателя в данный момент, - подчеркивает Н.А.Рубакин. - Задача исследования состоит в том, чтобы развернуть применение данного метода и охватить им все стороны книжного дела, а именно: 1. По отношению к читателю - до предела всего читающего человечества всех времен и народов. 2. По отношению к книгам - до пределов всех таинственных лабораторий литературного творчества, где читатель превращается в писателя, а писатель плодит читателей и, чрез их посредство, делает безусловно необходимым для человечества как отдельное литературное произведение, так и их совокупность - литературу, а значит, и культуру и цивилизацию" [Рубакин Н.А. Психология читателя и книги. С. 202]. В методологическом отношении большой интерес представляет типология книги у Н.А.Рубакина. Об оригинальности ее можно судить уже по схеме классификации, положенной в основу "Среди книг" как рекомендательного пособия. Прежде всего здесь использован новый, нетрадиционный принцип систематизации книжных богатств: по областям жизни с учетом истории научно-философских и литературно-общественных идей. Он предложил новый тип книжной систематизации, который отличается от традиционного "по наукам" тем, что книги распределяются "по вопросам, точнее говоря, по областям жизни". При таком способе систематизации "каждый вопрос освещается с точки зрения нескольких наук, одинаково принадлежа или врезываясь в область каждой. Каждый вопрос, как вопрос интегральной и многосторонней жизни, требует разностороннего освещения, и без этого последнего не может быть ни изучен, ни понят" [Рубакин Н.А. Избранное. Т. 1. С. 48]. Другими словами, Н.А.Рубакин предложил не единичный, а комплексный, многомерный критерий книжной систематизации - "область жизни", который в самом общем виде раскрывается им следующей формулой: "Какая книга, на какого читателя, при каких условиях и в какой момент как действует?" [Рубакин Н.А. Среди книг. Т. 1. С. X]. Эту формулу он считал основным вопросом книжного дела, в котором извечная проблема оценки книг ставится на психологическую и социологическую почву, именно на ней он и стремился найти научный и, значит, точный ответ. Сначала указанный интегральный критерий книжной систематизации был использован в разработанной Н.А.Рубакиным теории книжного ядра, идея которого им была выдвинута в 1883 г. Затем в 1895 г. эта идея была развернута в первой крупной работе Н.А.Рубакина "Этюды о русской читающей публике". В схеме "Среди книг" этот критерий получил дальнейшее методологическое развитие, где были выделены различные ступени восхождения как цели познания и использования книжных богатств исходя из задач просвещения, самообразования. Н.А.Рубакин был активным сторонником системного подхода, в свете которого он и понимал книжное дело не как цепь, линию, перечисление, а как функциональную зависимость, как единое замкнутое целое. "Все науки, все вопросы, в сущности говоря, - писал он еще в предисловии к первому изданию "Среди книг", - представляют не ряд, а круг, и с какой точки окружности ни начни двигаться по этому кругу... все равно будешь переходить от книги к книге и от науки к науке, пока не впитаешь в себя цельного, закрепленного, законченного и чуждого догматизму научного миросозерцания, осмысленного критическим отношением к окружающей действительности и одухотворенного гуманным общественным настроением, которое требует от каждого человека не только идей, но и дел" [Рубакин Н.А. Избранное. Т. 1. С. 114]. На примере схемы книжной классификации он показывал, что она должна помогать мыслить разнообразие фактов в системе, давать общий обзор их, ориентировать в их существенных признаках, так как систематическое мышление - это и есть мышление научное. "Систематичность, - подчеркивал Н.А.Рубакин, - один из главнейших признаков, отличающих научное мышление от обыденного. Преимущества, которые имеет систематическое мышление, описание, экспонирование фактов, сравнительно с простым накоплением отдельных знаний, громадны" [Рубакин Н.А. Среди книг. Т. 1. С. 108]. Это он объясняет двумя основными причинами. Во-первых, систематическое изложение облегчает мышление: это преимущество, главным образом, практическое. Во-вторых, систематическое изложение содействует очевидности мышления, - это преимущество, главным образом, теоретическое. Наконец, важно отметить, что Н.А.Рубакин в своей методологии впервые попытался сочетать элементы конкретного социально-психологического исследования и формализации, против чего, в частности, возражали такие известные его современники, как А.М.Ловягин и М.Н.Куфаев. Но с высоты нашей современности мы можем теперь говорить о глубокой прозорливости Н.А.Рубакина, который видел в "алгебраизации" науки о книге, в ее переходе от описательной науки к абстрактной и, значит, все более точной науке, будущее книговедения. Особое значение он придавал типологии, типологическому методу. По его мнению, типология позволяет не только прогнозировать развитие книжного дела и книги, но и дает основания для реставрации в терминах современной науки социально-психологического облика писателя, уже умершего. Речь идет о своеобразной "библиопсихологической археологии" [Рубакин Н.А. Психология читателя и книги. С. 222]. Высказывания о возможности библиопсихологической археологии мы впервые находим в статье Н.А.Рубакина "Психология книжного влияния" [Новая жизнь. 1910. № 1. С. 172-209]. Позднее он подчеркивал, что суть библиопсихологической археологии заключается в "соответствии психологических переживаний, способностей, интересов, вкусов, наблюдаемом, с одной стороны, у писателя, а с другой стороны - у его читателей и почитателей в целях изучения писателей уже умерших, в целях репродукции их психических особенностей и типа интимных переживаний" [Психология читателя и книги. С. 222-223]. В наше время более широкое понимание библиоархеологии и опыт ее применения для восстановления деятельности издательской фирмы "В.В.Думнов "Наследники братьев Салаевых" (1827-1926) по сохранившимся вещественным источникам и пособиям (книги и каталоги) мы находим лишь в одной из работ [см.: Павлова А.А. Опыт библиоархеологии//Совр. пробл. книговедения, кн. торговли и пропаганды книги. 1993. Вып. 9. с. 4-29]. Такой широкий взгляд на общественную сущность книги и книжного дела позволил Н.А.Рубакину более прогрессивно подойти и к проблемам библиографии, особенно к такой сложной, как система ее основных видов. Первый опыт его связан с разработкой библиографии библиотековедения - "Списка пособий для библиотекарей", помещенного в приложении к первому изданию "Среди книг". Мы должны здесь учитывать, что в то время библиография отождествлялась с соответствующей системой пособий. Н.А.Рубакин систематизирует библиографические пособия в зависимости от целевого назначения и практического использования (данной категорией читателей - библиотекарями): 1) указатели типа библиография библиографии (библиографии второй степени), отражающие книги по истории и современному состоянию данной отрасли (у Н.А.Рубакина - библиотечное дело); 2) указатели, "знакомящие со всей наличностью печатных богатств", т.е. указатели учетно-регистрационного типа; 3) "рекомендательные каталоги и указатели" общего и специального характера, "помогающие библиотекарю разбираться в наличности этих богатств, - выбирать из них лучшие произведения лучших авторов"; 4) указатели, облегчающие быстрое комплектование библиотек (издательские каталоги, указатели редких книг, указатели запрещенных изданий и проч.), т.е. в основном указатели текущей литературы; 5) указатели, отражающие содержание книжных богатств данной отрасли знания (у Н.А.Рубакина - данной библиотеки), сюда он относил свой обзор "Среди книг", который рассматривал в качестве "введения в изучение минимума" знаний о книгах для массового читателя. Дальнейшее совершенствование системы видов библиографии Н.А.Рубакин осуществил в свете своих социально-психологических исследований. В результате сложилась оригинальная система библиографии, выгодно отличающаяся от других современных ему подходов (см. табл. 5). Таким образом, можно смело утверждать, что именно в трудах Н.М.Лисовского, А.М.Ловягина и Н.А.Рубакина были сформулированы заслуживающие особого внимания основания для научной разработки современного библиографоведения. Может возникнуть естественный вопрос о том, что они преимущественно развивали систему книговедения, а не библиографической науки. В качестве ответа сошлемся на авторитетное мнение Н.В.Здобнова, который в заключении своей монографии приходит к выводу, что указанные ученые (сюда он включает также и А.Н.Соловьева) разрабатывали все же именно библиографию как науку, но в широком книговедческом понимании [Здобнов Н.В. История русской библиографии... С. 540-546]. Они лишь осознали необходимость дифференциации книговедения, в частности выделение в его системе особой науки о библиографии, но до конца решить эту проблему так и не смогли. Они лишь частично восприняли достижения русских революционных демократов в библиографии. В этом отношении, вероятно, прав был К.Н.Дерунов, который считал, что движение русской библиографии, - равно как и развитие самого понятия о библиографии, - "замерло, закостенело на той точке, до которой это движение и развитие дошло в 60-е годы" [Дерунов К.Н. Избранное. С. 48]. Основная причина такого застоя в начале XX в. заключалась в том, что "рассматривали библиографию абстрактно, в отрыве от истории ее развития, и разрабатывали ее теорию в порядке произвольных умозаключений, а не путем обобщения исторического опыта и фактического материала" [ Здобнов Н.В. История русской библиографии... С. 546]. Но это никак не умаляет того плодотворного вклада, который внесли указанные теоретики русской библиографии в развитие ее научных основ. "Абстрактное мышление", как мы знаем, это необходимый момент научного познания. И, к сожалению, умаление его значения до сих пор остается каким-то навязчивым заблуждением. Поэтому тем более важно выявить все сохранившее свою научную значимость из творческого наследия русской дореволюционной библиографической мысли. Нет необходимости еще раз повторять ошибку, допущенную в первые годы формирования советского библиографоведения, когда вместе с конструктивной критикой прежних точек зрения они неправомерно подверглись затем огульному отрицанию. Плодотворность теоретических построений библиографии (и шире - книговедения) в работах Н.М.Лисовского, А.М.Ловягина и Н.А.Рубакина, пусть и в определенной мере "умозрительных", "академических", исходящих порой из идеалистических образцов, на наш взгляд, заключается в поисках и апробации новых методологических принципов и подходов. К таковым следует отнести, прежде всего, принципы деятельности и системности, типологическое моделирование, восхождение от абстрактного к конкретному, социологический и психологический подходы и т.д. В этой связи мы позволим себе сослаться на мнение современных литературоведов, которые считают, что в последние десятилетия XIX в. и в начале XX в. филологическая мысль в России устремилась к обобщениям и разработке методологии. По их мнению, едва ли не каждой большой конкретной историко-литературной работе предпосылалось методологическое введение. Каждый крупный историк или теоретик литературы стремился изложить методологические основы своей науки в специальной вводной лекции или статье. И хотя разнобой и смешение методов были при этом чрезвычайно велики, многие видные литературоведы проповедовали сознательный эклектизм, примечательна сама потребность в методологии. Метод познания от идеалистического и метафизического постепенно приближался к материалистическому, монистическому [ Николаев П.А., Курилов А.С., Гришунин А.Л. История русского литературоведения: Учеб. пособие. М., 1980. С. 291]. В качестве примера они указывают на таких представителей "социологического" литературоведения 10-20-х годов нашего века, как П.Н.Сакулин, Н.К.Пиксанов, В.А.Келтуяла, вышедших из так называемой культурно-исторической школы. Точки соприкосновения с материалистической методологией они просматривают и в "психологическом" литературоведении Д.И.Овсянико-Куликовского. В этом отношении вполне оправданным становится утверждение, что и на концепциях представителей книговедения рассматриваемого периода (Н.М.Лисовский, Н.А.Рубакин, А.М.Ловягин и др.) сказались прогрессивные идеи общей филологии и ее функциональных частей. Кроме того, обобщающая тенденция, характерная для русской науки этого времени, ярко проявилась в стремлении более или менее обоснованно сформировать общую систему науки о книге. Это даже формально проявилось в утверждении вместо традиционного понятия "библиография" новой категории - "библиология" (книговедение). Примечательно, что и в советском книговедении вплоть до 30-х годов ( М.Н.Куфаев, М.И.Щелкунов и др.) "библиология" трактовалась в качестве обобщающей научной дисциплины по отношению к другим ее функциональным частям. Лишь позже прочно закрепилась категория "книговедение". |