проза. Тарас Бульба. Книга 2 Текст предоставлен издательством аст
 Скачать 0.64 Mb.
|
|
II Все три всадника ехали молчаливо. Старый Тарас думал о давнем: перед ним проходила его молодость, его лета, его протекшие лета, о которых всегда плачет козак, желавший бы, чтобы вся жизнь его была моло- дость. Он думал о том, кого он встретит на Сечи из своих прежних сотоварищей. Он вычислял, какие уже перемерли, какие живут еще. Слеза тихо круглилась на его зенице, и поседевшая голова его уныло пону- рилась. Сыновья его были заняты другими мыслями. Но нужно сказать поболее о сыновьях его. Они были от- даны по двенадцатому году в Киевскую академию, по- тому что все почетные сановники тогдашнего време- ни считали необходимостью дать воспитание своим детям, хотя это делалось с тем, чтобы после совер- шенно позабыть его. Они тогда были, как все посту- павшие в бурсу, дики, воспитаны на свободе, и там уже они обыкновенно несколько шлифовались и по- лучали что-то общее, делавшее их похожими друг на друга. Старший, Остап, начал с того свое поприще, что в первый год еще бежал. Его возвратили, высек- ли страшно и засадили за книгу. Четыре раза закапы- вал он свой букварь в землю, и четыре раза, отодрав- ши его бесчеловечно, покупали ему новый. Но, без со- мнения, он повторил бы и в пятый, если бы отец не дал ему торжественного обещания продержать его в монастырских служках целые двадцать лет и не по- клялся наперед, что он не увидит Запорожья вовеки, если не выучится в академии всем наукам. Любопыт- но, что это говорил тот же самый Тарас Бульба, кото- рый бранил всю ученость и советовал, как мы уже ви- дели, детям вовсе не заниматься ею. С этого времени Остап начал с необыкновенным старанием сидеть за скучною книгою и скоро стал наряду с лучшими. То- гдашний род учения страшно расходился с образом жизни: эти схоластические, грамматические, ритори- ческие и логические тонкости решительно не прикаса- лись к времени, никогда не применялись и не повто- рялись в жизни. Учившиеся им ни к чему не могли при- вязать своих познаний, хотя бы даже менее схоласти- ческих. Самые тогдашние ученые более других бы- ли невежды, потому что вовсе были удалены от опы- та. Притом же это республиканское устройство бур- сы, это ужасное множество молодых, дюжих, здоро- вых людей – все это должно было им внушить дея- тельность совершенно вне их учебного занятия. Ино- гда плохое содержание, иногда частые наказания го- лодом, иногда многие потребности, возбуждающиеся в свежем, здоровом, крепком юноше, – все это, соеди- нившись, рождало в них ту предприимчивость, кото- рая после развивалась на Запорожье. Голодная бур- са рыскала по улицам Киева и заставляла всех быть осторожными. Торговки, сидевшие на базаре, всегда закрывали руками своими пироги, бублики, семечки из тыкв, как орлицы детей своих, если только виде- ли проходившего бурсака. Консул, 11 долженствовав- ший, по обязанности своей, наблюдать над подведом- ственными ему сотоварищами, имел такие страшные карманы в своих шароварах, что мог поместить ту- да всю лавку зазевавшейся торговки. Эти бурсаки со- ставляли совершенно отдельный мир: в круг высший, состоявший из польских и русских дворян, они не до- пускались. Сам воевода, Адам Кисель, несмотря на оказываемое покровительство академии, не вводил их в общество и приказывал держать их построже. Впрочем, это наставление было вовсе излишне, пото- му что ректор и профессоры-монахи не жалели лоз и плетей, и часто ликторы 12 по их приказанию пороли своих консулов так жестоко, что те несколько недель почесывали свои шаровары. Многим из них это бы- ло вовсе ничего и казалось немного чем крепче хоро- шей водки с перцем; другим наконец сильно надоеда- 11 Консул – старший из бурсаков, избираемый для наблюдения за по- ведением своих товарищей. 12 Ликторы – помощники консула. ли такие беспрестанные припарки, и они убегали на Запорожье, если умели найти дорогу и если не были перехватываемы на пути. Остап Бульба, несмотря на то что начал с большим старанием учить логику и да- же богословие, никак не избавлялся неумолимых розг. Естественно, что все это должно было как-то ожесто- чить характер и сообщить ему твердость, всегда отли- чавшую козаков. Остап считался всегда одним из луч- ших товарищей. Он редко предводительствовал дру- гими в дерзких предприятиях – обобрать чужой сад или огород, но зато он был всегда одним из первых, приходивших под знамена предприимчивого бурсака, и никогда, ни в каком случае, не выдавал своих то- варищей. Никакие плети и розги не могли заставить его это сделать. Он был суров к другим побуждениям, кроме войны и разгульной пирушки; по крайней мере, никогда почти о другом не думал. Он был прямодушен с равными. Он имел доброту в таком виде, в каком она могла только существовать при таком характере и в тогдашнее время. Он душевно был тронут слеза- ми бедной матери, и это одно только его смущало и заставляло задумчиво опустить голову. Меньшой брат его, Андрий, имел чувства несколь- ко живее и как-то более развитые. Он учился охот- нее и без напряжения, с каким обыкновенно прини- мается тяжелый и сильный характер. Он был изоб- ретательнее своего брата; чаще являлся предводите- лем довольно опасного предприятия и иногда с помо- щию изобретательного ума своего умел увертывать- ся от наказания, тогда как брат его Остап, отложив- ши всякое попечение, скидал с себя свитку и ложил- ся на пол, вовсе не думая просить о помиловании. Он также кипел жаждою подвига, но вместе с нею душа его была доступна и другим чувствам. Потреб- ность любви вспыхнула в нем живо, когда он пере- шел за восемнадцать лет. Женщина чаще стала пред- ставляться горячим мечтам его; он, слушая филосо- фические диспуты, видел ее поминутно, свежую, чер- ноокую, нежную. Пред ним беспрерывно мелькали ее сверкающие, упругие перси, нежная, прекрасная, вся обнаженная рука; самое платье, облипавшее вокруг ее девственных и вместе мощных членов, дышало в мечтах его каким-то невыразимым сладострастием. Он тщательно скрывал от своих товарищей эти дви- жения страстной юношеской души, потому что в то- гдашний век было стыдно и бесчестно думать коза- ку о женщине и любви, не отведав битвы. Вообще в последние годы он реже являлся предводителем ка- кой-нибудь ватаги, но чаще бродил один где-нибудь в уединенном закоулке Киева, потопленном в вишне- вых садах, среди низеньких домиков, заманчиво гля- девших на улицу. Иногда он забирался и в улицу ари- стократов, в нынешнем старом Киеве, где жили ма- лороссийские и польские дворяне и домы были вы- строены с некоторою прихотливостию. Один раз, ко- гда он зазевался, наехала почти на него колымага ка- кого-то польского пана, и сидевший на козлах возни- ца с престрашными усами хлыснул его довольно ис- правно бичом. Молодой бурсак вскипел: с безумною смелостию схватил он мощною рукою своею за зад- нее колесо и остановил колымагу. Но кучер, опасаясь разделки, ударил по лошадям, они рванули – и Ан- дрий, к счастию успевший отхватить руку, шлепнулся на землю, прямо лицом в грязь. Самый звонкий и гар- монический смех раздался над ним. Он поднял гла- за и увидел стоявшую у окна красавицу, какой еще не видывал отроду: черноглазую и белую, как снег, озаренный утренним румянцем солнца. Она смеялась от всей души, и смех придавал сверкающую силу ее ослепительной красоте. Он оторопел. Он глядел на нее, совсем потерявшись, рассеянно обтирая с лица своего грязь, которою еще более замазывался. Кто бы была эта красавица? Он хотел было узнать от двор- ни, которая толпою, в богатом убранстве, стояла за воротами, окружив игравшего молодого бандуриста. Но дворня подняла смех, увидевши его запачканную рожу, и не удостоила его ответом. Наконец он узнал, что это была дочь приехавшего на время ковенского воеводы. В следующую же ночь, с свойственною од- ним бурсакам дерзостью, он пролез чрез частокол в сад, взлез на дерево, которое раскидывалось ветвя- ми на самую крышу дома; с дерева перелез он на кры- шу и через трубу камина пробрался прямо в спаль- ню красавицы, которая в это время сидела перед све- чою и вынимала из ушей своих дорогие серьги. Пре- красная полячка так испугалась, увидевши вдруг пе- ред собою незнакомого человека, что не могла произ- несть ни одного слова; но когда приметила, что бур- сак стоял, потупив глаза и не смея от робости пошеве- лить рукою, когда узнала в нем того же самого, кото- рый хлопнулся перед ее глазами на улице, смех вновь овладел ею. Притом в чертах Андрия ничего не бы- ло страшного: он был очень хорош собою. Она от ду- ши смеялась и долго забавлялась над ним. Красавица была ветрена, как полячка, но глаза ее, глаза чудес- ные, пронзительно-ясные, бросали взгляд долгий, как постоянство. Бурсак не мог пошевелить рукою и был связан, как в мешке, когда дочь воеводы смело подо- шла к нему, надела ему на голову свою блистатель- ную диадему, повесила на губы ему серьги и накинула на него кисейную прозрачную шемизетку 13 с фестона- ми, вышитыми золотом. Она убирала его и делала с ним тысячу разных глупостей с развязностию дитяти, 13 Шемизетка – накидка. которою отличаются ветреные полячки и которая по- вергла бедного бурсака в еще большее смущение. Он представлял смешную фигуру, раскрывши рот и гля- дя неподвижно в ее ослепительные очи. Раздавший- ся в это время у дверей стук испугал ее. Она велела ему спрятаться под кровать, и как только беспокой- ство прошло, она кликнула свою горничную, пленную татарку, и дала ей приказание осторожно вывесть его в сад и оттуда отправить через забор. Но на этот раз бурсак наш не так счастливо перебрался через забор: проснувшийся сторож хватил его порядочно по ногам, и собравшаяся дворня долго колотила его уже на ули- це, покамест быстрые ноги не спасли его. После это- го проходить возле дома было очень опасно, потому что дворня у воеводы была очень многочисленна. Он встретил ее еще раз в костеле: она заметила его и очень приятно усмехнулась, как давнему знакомому. Он видел ее вскользь еще один раз, и после этого вое- вода ковенский скоро уехал, и вместо прекрасной чер- ноглазой полячки выглядывало из окон какое-то тол- стое лицо. Вот о чем думал Андрий, повесив голову и потупив глаза в гриву коня своего. А между тем степь уже давно приняла их всех в свои зеленые объятия, и высокая трава, обступивши, скрыла их, и только козачьи черные шапки одни мель- кали между ее колосьями. – Э, э, э! что же это вы, хлопцы, так притихли? – сказал наконец Бульба, очнувшись от своей задумчи- вости. – Как будто какие-нибудь чернецы! Ну, разом все думки к нечистому! Берите в зубы люльки, да за- курим, да пришпорим коней, да полетим так, чтобы и птица не угналась за нами! И козаки, принагнувшись к коням, пропали в траве. Уже и черных шапок нельзя было видеть; одна только струя сжимаемой травы показывала след их быстрого бега. Солнце выглянуло давно на расчищенном небе и живительным, теплотворным светом своим облило степь. Все, что смутно и сонно было на душе у коза- ков, вмиг слетело; сердца их встрепенулись, как пти- цы. Степь чем далее, тем становилась прекраснее. То- гда весь юг, все то пространство, которое составля- ет нынешнюю Новороссию, до самого Черного моря, было зеленою, девственною пустынею. Никогда плуг не проходил по неизмеримым волнам диких расте- ний. Одни только кони, скрывавшиеся в них, как в ле- су, вытоптывали их. Ничего в природе не могло быть лучше. Вся поверхность земли представлялася зеле- но-золотым океаном, по которому брызнули милли- оны разных цветов. Сквозь тонкие, высокие стебли травы сквозили голубые, синие и лиловые волошки; желтый дрок выскакивал вверх своею пирамидаль- ною верхушкою; белая кашка зонтикообразными шап- ками пестрела на поверхности; занесенный бог зна- ет откуда колос пшеницы наливался в гуще. Под тон- кими их корнями шныряли куропатки, вытянув свои шеи. Воздух был наполнен тысячью разных птичьих свистов. В небе неподвижно стояли ястребы, распла- став свои крылья и неподвижно устремив глаза свои в траву. Крик двигавшейся в стороне тучи диких гусей отдавался бог весть в каком дальнем озере. Из тра- вы подымалась мерными взмахами чайка и роскошно купалась в синих волнах воздуха. Вон она пропала в вышине и только мелькает одною черною точкою. Вон она перевернулась крылами и блеснула перед солн- цем… Черт вас возьми, степи, как вы хороши!.. Наши путешественники останавливались только на несколько минут для обеда, причем ехавший с ними отряд из десяти козаков слезал с лошадей, отвязы- вал деревянные баклажки с горелкою и тыквы, упо- требляемые вместо сосудов. Ели только хлеб с салом или коржи, пили только по одной чарке, единственно для подкрепления, потому что Тарас Бульба не позво- лял никогда напиваться в дороге, и продолжали путь до вечера. Вечером вся степь совершенно переменя- лась. Все пестрое пространство ее охватывалось по- следним ярким отблеском солнца и постепенно тем- нело, так что видно было, как тень перебегала по нем, и она становилась темно-зеленою; испарения поды- мались гуще, каждый цветок, каждая травка испуска- ла амбру, и вся степь курилась благовонием. По небу, изголуба-темному, как будто исполинскою кистью на- ляпаны были широкие полосы из розового золота; из- редка белели клоками легкие и прозрачные облака, и самый свежий, обольстительный, как морские волны, ветерок едва колыхался по верхушкам травы и чуть дотрогивался до щек. Вся музыка, звучавшая днем, утихала и сменялась другою. Пестрые суслики выпал- зывали из нор своих, становились на задние лапки и оглашали степь свистом. Трещание кузнечиков стано- вилось слышнее. Иногда слышался из какого-нибудь уединенного озера крик лебедя и, как серебро, от- давался в воздухе. Путешественники, остановившись среди полей, избирали ночлег, раскладывали огонь и ставили на него котел, в котором варили себе ку- лиш; 14 пар отделялся и косвенно дымился на возду- хе. Поужинав, козаки ложились спать, пустивши по траве спутанных коней своих. Они раскидывались на свитках. На них прямо глядели ночные звезды. Они слышали своим ухом весь бесчисленный мир насеко- мых, наполнявших траву, весь их треск, свист, стреко- танье, – все это звучно раздавалось среди ночи, очи- 14 Кулиш – жидкая пшенная каша с салом. щалось в свежем воздухе и убаюкивало дремлющий слух. Если же кто-нибудь из них подымался и вставал на время, то ему представлялась степь усеянною бле- стящими искрами светящихся червей. Иногда ночное небо в разных местах освещалось дальним заревом от выжигаемого по лугам и рекам сухого тростника, и темная вереница лебедей, летевших на север, вдруг освещалась серебряно-розовым светом, и тогда каза- лось, что красные платки летали по темному небу. Путешественники ехали без всяких приключений. Нигде не попадались им деревья, все та же бесконеч- ная, вольная, прекрасная степь. По временам толь- ко в стороне синели верхушки отдаленного леса, тя- нувшегося по берегам Днепра. Один только раз Тарас указал сыновьям на маленькую, черневшую в даль- ней траве точку, сказавши: «Смотрите, детки, вон ска- чет татарин!» Маленькая головка с усами уставила издали прямо на них узенькие глаза свои, понюхала воздух, как гончая собака, и, как серна, пропала, уви- девши, что козаков было тринадцать человек. «А ну, дети, попробуйте догнать татарина!.. И не пробуйте – вовеки не поймаете: у него конь быстрее моего Чер- та». Однако ж Бульба взял предосторожность, опаса- ясь где-нибудь скрывшейся засады. Они прискакали к небольшой речке, называвшейся Татаркою, впадаю- щей в Днепр, кинулись в воду с конями своими и долго плыли по ней, чтобы скрыть след свой, и тогда уже, выбравшись на берег, они продолжали далее путь. Чрез три дни после этого они были уже недалеко от места, бывшего предметом их поездки. В воздухе вдруг захолодело; они почувствовали близость Дне- пра. Вот он сверкает вдали и темною полосою отде- лился от горизонта. Он веял холодными волнами и расстилался ближе, ближе и, наконец, обхватил поло- вину всей поверхности земли. Это было то место Дне- пра, где он, дотоле спертый порогами, брал наконец свое и шумел, как море, разлившись по воле; где бро- шенные в средину его острова вытесняли его еще да- лее из берегов и волны его стлались широко по земле, не встречая ни утесов, ни возвышений. Козаки сошли с коней своих, взошли на паром и чрез три часа пла- вания были уже у берегов острова Хортицы, где была тогда Сечь, так часто переменявшая свое жилище. Куча народу бранилась на берегу с перевозчиками. Козаки оправили коней. Тарас приосанился, стянул на себе покрепче пояс и гордо провел рукою по усам. Мо- лодые сыны его тоже осмотрели себя с ног до головы с каким-то страхом и неопределенным удовольстви- ем, – и все вместе въехали в предместье, находивше- еся за полверсты от Сечи. При въезде их оглушили пятьдесят кузнецких молотов, ударявших в двадцати пяти кузницах, покрытых дерном и вырытых в земле. Сильные кожевники сидели под навесом крылец на улице и мяли своими дюжими руками бычачьи кожи. Крамари под ятками 15 сидели с кучами кремней, огни- вами и порохом. Армянин развесил дорогие платки. Татарин ворочал на рожнах бараньи катки 16 с тестом. Жид, выставив вперед свою голову, цедил из бочки го- релку. Но первый, кто попался им навстречу, это был запорожец, спавший на самой средине дороги, раски- нув руки и ноги. Тарас Бульба не мог не остановиться и не полюбоваться на него. – Эх, как важно развернулся! Фу ты, какая пышная фигура! – говорил он, остановивши коня. В самом деле, это была картина довольно смелая: запорожец как лев растянулся на дороге. Закинутый гордо чуб его захватывал на пол-аршина земли. Ша- ровары алого дорогого сукна были запачканы дегтем для показания полного к ним презрения. Полюбовав- шись, Бульба пробирался далее по тесной улице, ко- торая была загромождена мастеровыми, тут же от- правлявшими ремесло свое, и людьми всех наций, на- полнявшими это предместие Сечи, которое было по- хоже на ярмарку и которое одевало и кормило Сечь, умевшую только гулять да палить из ружей. Наконец они миновали предместие и увидели 15 Крамари под ятками – торговцы в палатках. 16 Бараньи катки – куски бараньего мяса. несколько разбросанных куреней, покрытых дерном или, по-татарски, войлоком. Иные уставлены были пушками. Нигде не видно было забора или тех ни- зеньких домиков с навесами на низеньких деревян- ных столбиках, какие были в предместье. Небольшой вал и засека, не хранимые решительно никем, пока- зывали страшную беспечность. Несколько дюжих за- порожцев, лежавших с трубками в зубах на самой до- роге, посмотрели на них довольно равнодушно и не сдвинулись с места. Тарас осторожно проехал с сыно- вьями между них, сказавши: «Здравствуйте, панове!» – «Здравствуйте и вы!» – отвечали запорожцы. Везде, по всему полю, живописными кучами пестрел народ. По смуглым лицам видно было, что все они были за- калены в битвах, испробовали всяких невзгод. Так вот она, Сечь! Вот то гнездо, откуда вылетают все те гор- дые и крепкие, как львы! Вот откуда разливается воля и козачество на всю Украйну! Путники выехали на обширную площадь, где обык- новенно собиралась рада. На большой опрокинутой бочке сидел запорожец без рубашки: он держал в ру- ках ее и медленно зашивал на ней дыры. Им опять перегородила дорогу целая толпа музыкантов, в сре- дине которых отплясывал молодой запорожец, зало- мивши шапку чертом и вскинувши руками. Он кричал только: «Живее играйте, музыканты! Не жалей, Фома, горелки православным христианам!» И Фома, с под- битым глазом, мерял без счету каждому приставав- шему по огромнейшей кружке. Около молодого запо- рожца четверо старых выработывали довольно мелко ногами, вскидывались, как вихорь, на сторону, почти на голову музыкантам, и, вдруг опустившись, неслись вприсядку и били круто и крепко своими серебряными подковами плотно убитую землю. Земля глухо гудела на всю округу, и в воздухе далече отдавались гопаки и тропаки, выбиваемые звонкими подковами сапогов. Но один всех живее вскрикивал и летел вслед за дру- гими в танце. Чуприна развевалась по ветру, вся от- крыта была сильная грудь; теплый зимний кожух был надет в рукава, и пот градом лил с него, как из вед- ра. «Да сними хоть кожух! – сказал наконец Тарас. – Видишь, как парит!» – «Не можно!» – кричал запоро- жец. «Отчего?» – «Не можно; у меня уж такой нрав: что скину, то пропью». А шапки уж давно не было на молодце, ни пояса на кафтане, ни шитого платка; все пошло куда следует. Толпа росла; к танцующим при- ставали другие, и нельзя было видеть без внутренне- го движенья, как все отдирало танец самый вольный, самый бешеный, какой только видел когда-либо свет и который, по своим мощным изобретателям, назван козачком. – Эх, если бы не конь! – вскрикнул Тарас, – пустился бы, право, пустился бы сам в танец! А между тем в народе стали попадаться и степен- ные, уваженные по заслугам всею Сечью, седые, ста- рые чубы, бывавшие не раз старшинами. Тарас скоро встретил множество знакомых лиц. Остап и Андрий слышали только приветствия: «А, это ты, Печерица! Здравствуй, Козолуп!» – «Откуда Бог несет тебя, Та- рас?» – «Ты как сюда зашел, Долото?» – «Здорово, Кирдяга! Здорово, Густый! Думал ли я видеть тебя, Ремень?» И витязи, собравшиеся со всего разгульно- го мира восточной России, целовались взаимно; и тут понеслись вопросы: «А что Касьян? Что Бородавка? Что Колопер? Что Пидсышок?» И слышал только в ответ Тарас Бульба, что Боро- давка повешен в Толопане, что с Колопера содрали кожу под Кизикирмоном, что Пидсышкова голова по- солена в бочке и отправлена в самый Царьград. По- нурил голову старый Бульба и раздумчиво говорил: «Добрые были козаки!» |