проза. Тарас Бульба. Книга 2 Текст предоставлен издательством аст
 Скачать 0.64 Mb.
|
|
III Уже около недели Тарас Бульба жил с сыновьями своими на Сечи. Остап и Андрий мало занимались военною школою. Сечь не любила затруднять себя военными упражнениями и терять время; юношество воспитывалось и образовывалось в ней одним опы- том, в самом пылу битв, которые оттого были почти беспрерывны. Промежутки козаки почитали скучным занимать изучением какой-нибудь дисциплины, кро- ме разве стрельбы в цель да изредка конной скачки и гоньбы за зверем в степях и лугах; все прочее время отдавалось гульбе – признаку широкого размета ду- шевной воли. Вся Сечь представляла необыкновен- ное явление. Это было какое-то беспрерывное пир- шество, бал, начавшийся шумно и потерявший конец свой. Некоторые занимались ремеслами, иные дер- жали лавочки и торговали; но большая часть гуляла с утра до вечера, если в карманах звучала возмож- ность и добытое добро не перешло еще в руки торга- шей и шинкарей. Это общее пиршество имело в се- бе что-то околдовывающее. Оно не было сборищем бражников, напивавшихся с горя, но было просто бе- шеное разгулье веселости. Всякий приходящий сюда позабывал и бросал все, что дотоле его занимало. Он, можно сказать, плевал на свое прошедшее и безза- ботно предавался воле и товариществу таких же, как сам, гуляк, не имевших ни родных, ни угла, ни семей- ства, кроме вольного неба и вечного пира души сво- ей. Это производило ту бешеную веселость, которая не могла бы родиться ни из какого другого источника. Рассказы и болтовня среди собравшейся толпы, ле- ниво отдыхавшей на земле, часто так были смешны и дышали такою силою живого рассказа, что нужно было иметь всю хладнокровную наружность запорож- ца, чтобы сохранять неподвижное выражение лица, не моргнув даже усом, – резкая черта, которою отли- чается доныне от других братьев своих южный росси- янин. Веселость была пьяна, шумна, но при всем том это не был черный кабак, где мрачно-искажающим весельем забывается человек; это был тесный круг школьных товарищей. Разница была только в том, что вместо сидения за указкой и пошлых толков учителя они производили набег на пяти тысячах коней; вме- сто луга, где играют в мяч, у них были неохраняемые, беспечные границы, в виду которых татарин выказы- вал быструю свою голову и неподвижно, сурово гля- дел турок в зеленой чалме своей. Разница та, что вме- сто насильной воли, соединившей их в школе, они са- ми собою кинули отцов и матерей и бежали из ро- дительских домов; что здесь были те, у которых уже моталась около шеи веревка и которые вместо блед- ной смерти увидели жизнь – и жизнь во всем разгу- ле; что здесь были те, которые, по благородному обы- чаю, не могли удержать в кармане своем копейки; что здесь были те, которые дотоле червонец считали бо- гатством, у которых, по милости арендаторов-жидов, карманы можно было выворотить без всякого опасе- ния что-нибудь выронить. Здесь были все бурсаки, не вытерпевшие академических лоз и не вынесшие из школы ни одной буквы; но вместе с ними здесь были и те, которые знали, что такое Гораций, Цицерон и Рим- ская республика. Тут было много тех офицеров, кото- рые потом отличались в королевских войсках; тут бы- ло множество образовавшихся опытных партизанов, которые имели благородное убеждение мыслить, что все равно, где бы ни воевать, только бы воевать, пото- му что неприлично благородному человеку быть без битвы. Много было и таких, которые пришли на Сечь с тем, чтобы потом сказать, что они были на Сечи и уже закаленные рыцари. Но кого тут не было? Эта стран- ная республика была именно потребностию того века. Охотники до военной жизни, до золотых кубков, бога- тых парчей, дукатов и реалов во всякое время могли найти здесь работу. Одни только обожатели женщин не могли найти здесь ничего, потому что даже в пред- местье Сечи не смела показываться ни одна женщи- на. Остапу и Андрию казалось чрезвычайно странным, что при них же приходила на Сечь гибель народа, и хоть бы кто-нибудь спросил: откуда эти люди, кто они и как их зовут. Они приходили сюда, как будто бы воз- вращаясь в свой собственный дом, из которого только за час пред тем вышли. Пришедший являлся только к кошевому, 17 который обыкновенно говорил: – Здравствуй! Что, во Христа веруешь? – Верую! – отвечал приходивший. – И в Троицу Святую веруешь? – Верую! – И в церковь ходишь? – Хожу! – А ну, перекрестись! Пришедший крестился. – Ну, хорошо, – отвечал кошевой, – ступай же в ко- торый сам знаешь курень. Этим оканчивалась вся церемония. И вся Сечь мо- лилась в одной церкви и готова была защищать ее до последней капли крови, хотя и слышать не хотела о посте и воздержании. Только побуждаемые сильною корыстию жиды, армяне и татары осмеливались жить и торговать в предместье, потому что запорожцы ни- когда не любили торговаться, а сколько рука вынула 17 Кошевой – руководитель коша (стана), выбиравшийся ежегодно. из кармана денег, столько и платили. Впрочем, участь этих корыстолюбивых торгашей была очень жалка. Они были похожи на тех, которые селились у подошвы Везувия, потому что как только у запорожцев не ста- вало денег, то удалые разбивали их лавочки и брали всегда даром. Сечь состояла из шестидесяти с лиш- ком куреней, которые очень походили на отдельные, независимые республики, а еще более походили на школу и бурсу детей, живущих на всем готовом. Ни- кто ничем не заводился и не держал у себя. Все было на руках у куренного атамана, который за это обыкно- венно носил название батька. У него были на руках деньги, платья, весь харч, саламата, каша и даже топ- ливо; ему отдавали деньги под сохран. Нередко про- исходила ссора у куреней с куренями. В таком случае дело тот же час доходило до драки. Курени покрыва- ли площадь и кулаками ломали друг другу бока, пока одни не пересиливали наконец и не брали верх, и то- гда начиналась гульня. Такова была эта Сечь, имев- шая столько приманок для молодых людей. Остап и Андрий кинулись со всею пылкостию юно- шей в это разгульное море и забыли вмиг и отцов- ский дом, и бурсу, и все, что волновало прежде душу, и предались новой жизни. Все занимало их: разгуль- ные обычаи Сечи и немногосложная управа и зако- ны, которые казались им иногда даже слишком стро- гими среди такой своевольной республики. Если ко- зак проворовался, украл какую-нибудь безделицу, это считалось уже поношением всему козачеству: его, как бесчестного, привязывали к позорному столбу и кла- ли возле него дубину, которою всякий проходящий обязан был нанести ему удар, пока таким образом не забивали его насмерть. Не платившего должника приковывали цепью к пушке, где должен был он си- деть до тех пор, пока кто-нибудь из товарищей не ре- шался его выкупить и заплатить за него долг. Но бо- лее всего произвела впечатленья на Андрия страш- ная казнь, определенная за смертоубийство. Тут же, при нем, вырыли яму, опустили туда живого убийцу и сверх него поставили гроб, заключавший тело им уби- енного, и потом обоих засыпали землею. Долго потом все чудился ему страшный обряд казни и все пред- ставлялся этот заживо засыпанный человек вместе с ужасным гробом. Скоро оба молодые козака стали на хорошем счету у козаков. Часто вместе с другими товарищами своего куреня, а иногда со всем куренем и с соседними куре- нями выступали они в степи для стрельбы несметно- го числа всех возможных степных птиц, оленей и коз или же выходили на озера, реки и протоки, отведен- ные по жребию каждому куреню, закидывать невода, сети и тащить богатые тони на продовольствие всего куреня. Хотя и не было тут науки, на которой пробу- ется козак, но они стали уже заметны между другими молодыми прямою удалью и удачливостью во всем. Бойко и метко стреляли в цель, переплывали Днепр против течения – дело, за которое новичок принимал- ся торжественно в козацкие круги. Но старый Тарас готовил другую им деятельность. Ему не по душе была такая праздная жизнь – на- стоящего дела хотел он. Он все придумывал, как бы поднять Сечь на отважное предприятие, где бы мож- но было разгуляться как следует рыцарю. Наконец в один день пришел к кошевому и сказал ему прямо: – Что, кошевой, пора бы погулять запорожцам? – Негде погулять, – отвечал кошевой, вынувши изо рта маленькую трубку и сплюнув на сторону. – Как негде? Можно пойти на Турещину или на Та- тарву. – Не можно ни в Турещину, ни в Татарву, – отве- чал кошевой, взявши опять хладнокровно в рот свою трубку. – Как не можно? – Так. Мы обещали султану мир. – Да ведь он бусурмен: и Бог и Святое Писание ве- лит бить бусурменов. – Не имеем права. Если б не клялись еще нашею верою, то, может быть, и можно было бы; а теперь нет, не можно. – Как не можно? Как же ты говоришь: не имеем пра- ва? Вот у меня два сына, оба молодые люди. Еще ни разу ни тот, ни другой не был на войне, а ты говоришь – не имеем права; а ты говоришь – не нужно идти за- порожцам. – Ну, уж не следует так. – Так, стало быть, следует, чтобы пропадала даром козацкая сила, чтобы человек сгинул, как собака, без доброго дела, чтобы ни отчизне, ни всему христиан- ству не было от него никакой пользы? Так на что же мы живем, на какого черта мы живем? растолкуй ты мне это. Ты человек умный, тебя недаром выбрали в кошевые, растолкуй ты мне, на что мы живем? Кошевой не дал ответа на этот запрос. Это был упрямый козак. Он немного помолчал и потом сказал: – А войне все-таки не бывать. – Так не бывать войне? – спросил опять Тарас. – Нет. – Так уж и думать об этом нечего? – И думать об этом нечего. «Постой же ты, чертов кулак! – сказал Бульба про себя, – ты у меня будешь знать!» И положил тут же отмстить кошевому. Сговорившись с тем и другим, задал он всем попой- ку, и хмельные козаки, в числе нескольких человек, по- валили прямо на площадь, где стояли привязанные к столбу литавры, в которые обыкновенно били сбор на раду. Не нашедши палок, хранившихся всегда у дов- биша, они схватили по полену в руки и начали коло- тить в них. На бой прежде всего прибежал довбиш, высокий человек с одним только глазом, несмотря, од- нако ж, на то, страшно заспанным. – Кто смеет бить в литавры? – закричал он. – Молчи! возьми свои палки, да и колоти, когда тебе велят! – отвечали подгулявшие старшины. Довбиш вынул тотчас из кармана палки, которые он взял с собою, очень хорошо зная окончание по- добных происшествий. Литавры грянули, – и скоро на площадь, как шмели, стали собираться черные кучи запорожцев. Все собрались в кружок, и после третье- го боя показались наконец старшины: кошевой с па- лицей в руке – знаком своего достоинства, судья с войсковою печатью, писарь с чернильницею и есаул с жезлом. Кошевой и старшины сняли шапки и раскла- нялись на все стороны козакам, которые гордо стоя- ли, подпершись руками в бока. – Что значит это собранье? Чего хотите, панове? – сказал кошевой. Брань и крики не дали ему говорить. – Клади палицу! Клади, чертов сын, сей же час па- лицу! Не хотим тебя больше! – кричали из толпы ко- заки. Некоторые из трезвых куреней хотели, как каза- лось, противиться; но курени, и пьяные и трезвые, по- шли на кулаки. Крик и шум сделались общими. Кошевой хотел было говорить, но, зная, что разъ- ярившаяся, своевольная толпа может за это прибить его насмерть, что всегда почти бывает в подобных случаях, поклонился очень низко, положил палицу и скрылся в толпе. – Прикажете, панове, и нам положить знаки досто- инства? – сказали судья, писарь и есаул и готови- лись тут же положить чернильницу, войсковую печать и жезл. – Нет, вы оставайтесь! – закричали из толпы, – нам нужно было только прогнать кошевого, потому что он баба, а нам нужно человека в кошевые. – Кого же выберете теперь в кошевые? – сказали старшины. – Кукубенка выбрать! – кричала часть. – Не хотим Кукубенка! – кричала другая. – Рано ему, еще молоко на губах не обсохло! – Шило пусть будет атаманом! – кричали одни. – Шила посадить в кошевые! – В спину тебе шило! – кричала с бранью толпа. – Что он за козак, когда проворовался, собачий сын, как татарин? К черту в мешок пьяницу Шила! – Бородатого, Бородатого посадим в кошевые! – Не хотим Бородатого! К нечистой матери Борода- того! – Кричите Кирдягу! – шепнул Тарас Бульба некото- рым. – Кирдягу! Кирдягу! – кричала толпа. – Бородатого! Бородатого! Кирдягу! Кирдягу! Шила! К черту с Шилом! Кирдягу! Все кандидаты, услышавши произнесенными свои имена, тотчас же вышли из толпы, чтобы не подать никакого повода думать, будто бы они помогали лич- ным участьем своим в избрании. – Кирдягу! Кирдягу! – раздавалось сильнее про- чих. – Бородатого! Дело принялись доказывать кулаками, и Кирдяга восторжествовал. – Ступайте за Кирдягою! – закричали. Человек десяток козаков отделилось тут же из тол- пы; некоторые из них едва держались на ногах – до та- кой степени успели нагрузиться, – и отправились пря- мо к Кирдяге, объявить ему о его избрании. Кирдяга, хотя престарелый, но умный козак, давно уже сидел в своем курене и как будто бы не ведал ни о чем происходившем. – Что, панове, что вам нужно? – спросил он. – Иди, тебя выбрали в кошевые!.. – Помилосердствуйте, панове! – сказал Кирдяга. – Где мне быть достойну такой чести! Где мне быть ко- шевым! Да у меня и разума не хватит к отправленью такой должности. Будто уже никого лучшего не на- шлось в целом войске? – Ступай же, говорят тебе! – кричали запорожцы. Двое из них схватили его под руки, и как он ни упирал- ся ногами, но был наконец притащен на площадь, со- провождаемый бранью, подталкиваньем сзади кула- ками, пинками и увещаньями. – Не пяться же, чертов сын! Принимай же честь, собака, когда тебе дают ее! Таким образом введен был Кирдяга в козачий круг. – Что, панове? – провозгласили во весь народ при- ведшие его. – Согласны ли вы, чтобы сей козак был у нас кошевым? – Все согласны! – закричала толпа, и от крику долго гремело все поле. Один из старшин взял палицу и поднес ее новоиз- бранному кошевому. Кирдяга, по обычаю, тотчас же отказался. Старшина поднес в другой раз. Кирдяга от- казался и в другой раз и потом уже, за третьим ра- зом, взял палицу. Ободрительный крик раздался по всей толпе, и вновь далеко загудело от козацкого кри- ка все поле. Тогда выступило из средины народа чет- веро самых старых, седоусых и седочупринных коза- ков (слишком старых не было на Сечи, ибо никто из запорожцев не умирал своею смертью) и, взявши каж- дый в руки земли, которая на ту пору от бывшего до- ждя растворилась в грязь, положили ее ему на голову. Стекла с головы его мокрая земля, потекла по усам и по щекам и все лицо замазала ему грязью. Но Кир- дяга стоял не сдвинувшись и благодарил козаков за оказанную честь. Таким образом кончилось шумное избрание, кото- рому, неизвестно, были ли так рады другие, как рад был Бульба: этим он отомстил прежнему кошевому; к тому же и Кирдяга был старый его товарищ и бывал с ним в одних и тех же сухопутных и морских похо- дах, деля суровости и труды боевой жизни. Толпа раз- брелась тут же праздновать избранье, и поднялась гульня, какой еще не видывали дотоле Остап и Ан- дрий. Винные шинки были разбиты; мед, горелка и пи- во забирались просто, без денег; шинкари были уже рады и тому, что сами остались целы. Вся ночь про- шла в криках и песнях, славивших подвиги. И взошед- ший месяц долго еще видел толпы музыкантов, про- ходивших по улицам с бандурами, турбанами, круглы- ми балалайками, и церковных песельников, которых держали на Сечи для пенья в церкви и для восхва- ленья запорожских дел. Наконец хмель и утомленье стали одолевать крепкие головы. И видно было, как то там, то в другом месте падал на землю козак. Как то- варищ, обнявши товарища, расчувствовавшись и да- же заплакавши, валился вместе с ним. Там гурьбою улегалась целая куча; там выбирал иной, как бы по- лучше ему улечься, и лег прямо на деревянную коло- ду. Последний, который был покрепче, еще выводил какие-то бессвязные речи; наконец и того подкосила хмельная сила, и тот повалился – и заснула вся Сечь. IV А на другой день Тарас Бульба уже совещался с но- вым кошевым, как поднять запорожцев на какое-ни- будь дело. Кошевой был умный и хитрый козак, знал вдоль и поперек запорожцев и сначала сказал: «Не можно клятвы преступить, никак не можно». А потом, помолчавши, прибавил: «Ничего, можно; клятвы мы не преступим, а так кое-что придумаем. Пусть только соберется народ, да не то чтобы по моему приказу, а просто своею охотою. Вы уж знаете, как это сделать. А мы с старшинами тотчас и прибежим на площадь, будто бы ничего не знаем». Не прошло часу после их разговора, как уже гряну- ли в литавры. Нашлись вдруг и хмельные и неразум- ные козаки. Миллион козацких шапок высыпал вдруг на площадь. Поднялся говор: «Кто?.. Зачем?.. Из-за какого дела пробили сбор?» Никто не отвечал. Нако- нец в том и в другом углу стало раздаваться: «Вот про- падает даром козацкая сила: нет войны!.. Вот старши- ны забайбачились наповал, позаплыли жиром очи!.. Нет, видно, правды на свете!» Другие козаки слушали сначала, а потом и сами стали говорить: «А и вправ- ду нет никакой правды на свете!» Старшины казались изумленными от таких речей. Наконец кошевой вы- шел вперед и сказал: – Позвольте, панове запорожцы, речь держать! – Держи! – Вот в рассуждении того теперь идет речь, пано- ве добродийство, – да вы, может быть, и сами лучше это знаете, – что многие запорожцы позадолжались в шинки жидам и своим братьям столько, что ни один черт теперь и веры неймет. Потом опять в рассужде- нии того пойдет речь, что есть много таких хлопцев, которые еще и в глаза не видали, что такое война, то- гда как молодому человеку, – и сами знаете, панове, – без войны не можно пробыть. Какой и запорожец из него, если он еще ни разу не бил бусурмена? «Он хорошо говорит», – подумал Бульба. – Не думайте, панове, чтобы я, впрочем, говорил это для того, чтобы нарушить мир: сохрани Бог! Я только так это говорю. Притом же у нас храм Божий – грех сказать, что такое: вот сколько лет уже, как, по милости Божией, стоит Сечь, а до сих пор не то уже чтобы снаружи церковь, но даже образа без всякого убранства. Хотя бы серебряную ризу кто догадался им выковать! Они только то и получили, что отказали в духовной иные козаки. Да и даяние их было бедное, потому что почти всё пропили еще при жизни своей. Так я все веду речь эту не к тому, чтобы начать войну с бусурменами: мы обещали султану мир, и нам бы великий был грех, потому что мы клялись по закону нашему. – Что ж он путает такое? – сказал про себя Бульба. – Да, так видите, панове, что войны не можно на- чать. Рыцарская честь не велит. А по своему бедному разуму вот что я думаю: пустить с челнами одних мо- лодых, пусть немного пошарпают берега Натолии. 18 Как думаете, панове? – Веди, веди всех! – закричала со всех сторон тол- па. – За веру мы готовы положить головы! Кошевой испугался; он ничуть не хотел подымать всего Запорожья: разорвать мир ему казалось в этом случае делом неправым. – Позвольте, панове, еще одну речь держать! – Довольно! – кричали запорожцы, – лучше не ска- жешь! – Когда так, то пусть будет так. Я слуга вашей во- ли. Уж дело известное, и по Писанью известно, что глас народа – глас Божий. Уж умнее того нельзя вы- думать, что весь народ выдумал. Только вот что: вам известно, панове, что султан не оставит безнаказанно то удовольствие, которым потешатся молодцы. А мы тем временем были бы наготове, и силы у нас были бы свежие, и никого б не побоялись. А во время отлуч- ки и татарва может напасть: они, турецкие собаки, в 18 Натолия – Анаталия – черноморское побережье Турции. глаза не кинутся и к хозяину на дом не посмеют прий- ти, а сзади укусят за пяты, да и больно укусят. Да если уж пошло на то, чтобы говорить правду, у нас и челнов нет столько в запасе, да и пороху не намолото в таком количестве, чтобы можно было всем отправиться. А я, пожалуй, я рад: я слуга вашей воли. Хитрый атаман замолчал. Кучи начали переговари- ваться, куренные атаманы совещаться; пьяных, к сча- стью, было немного, и потому решились послушаться благоразумного совета. В тот же час отправились несколько человек на про- тивуположный берег Днепра, в войсковую скарбницу, где, в неприступных тайниках, под водою и в камы- шах, скрывалась войсковая казна и часть добытых у неприятеля оружий. Другие все бросились к челнам, осматривать их и снаряжать в дорогу. Вмиг толпою народа наполнился берег. Несколько плотников яви- лись с топорами в руках. Старые, загорелые, широ- коплечие, дюженогие запорожцы, с проседью в усах и черноусые, засучив шаровары, стояли по колени в воде и стягивали челны с берега крепким канатом. Другие таскали готовые сухие бревна и всякие дере- вья. Там обшивали досками челн; там, переворотив- ши его вверх дном, конопатили и смолили; там увя- зывали к бокам других челнов, по козацкому обычаю, связки длинных камышей, чтобы не затопило челнов морскою волною; там, дальше по всему прибрежью, разложили костры и кипятили в медных казанах смолу на заливанье судов. Бывалые и старые поучали мо- лодых. Стук и рабочий крик подымался по всей окруж- ности; весь колебался и двигался живой берег. В это время большой паром начал причаливать к берегу. Стоявшая на нем толпа людей еще издали ма- хала руками. Это были козаки в оборванных свитках. Беспорядочный наряд – у многих ничего не было, кро- ме рубашки и коротенькой трубки в зубах, – показы- вал, что они или только что избегнули какой-нибудь беды, или же до того загулялись, что прогуляли все, что ни было на теле. Из среды их отделился и стал впереди приземистый, плечистый козак, человек лет пятидесяти. Он кричал и махал рукою сильнее всех, но за стуком и криками рабочих не было слышно его слов. – А с чем приехали? – спросил кошевой, когда па- ром приворотил к берегу. Все рабочие, остановив свои работы и подняв то- поры и долота, смотрели в ожидании. – С бедою! – кричал с парома приземистый козак. – С какою? – Позвольте, панове запорожцы, речь держать? – Говори! – Или хотите, может быть, собрать раду? – Говори, мы все тут. Народ весь стеснился в одну кучу. – А вы разве ничего не слыхали о том, что делается на гетьманщине? – А что? – произнес один из куренных атаманов. – Э! что? Видно, вам татарин заткнул клейтухом 19 уши, что вы ничего не слыхали. – Говори же, что там делается? – А то делается, что и родились и крестились, еще не видали такого. – Да говори нам, что делается, собачий сын! – за- кричал один из толпы, как видно, потеряв терпение. – Такая пора теперь завелась, что уже церкви свя- тые теперь не наши. – Как не наши? – Теперь у жидов они на аренде. Если жиду вперед не заплатишь, то и обедни нельзя править. – Что ты толкуешь? – И если рассобачий жид не положит значка нечи- стою своею рукою на святой пасхе, то и святить пасхи нельзя. – Врет он, паны-браты, не может быть того, чтобы нечистый жид клал значок на святой пасхе! – Слушайте!.. еще не то расскажу: и ксендзы ездят теперь по всей Украйне в таратайках. Да не то беда, 19 Клейтух – пыж. что в таратайках, а то беда, что запрягают уже не ко- ней, а просто православных христиан. Слушайте! еще не то расскажу: уже говорят, жидовки шьют себе юбки из поповских риз. Вот какие дела водятся на Украйне, панове! А вы тут сидите на Запорожье да гуляете, да, видно, татарин такого задал вам страху, что у вас уже ни глаз, ни ушей – ничего нет, и вы не слышите, что делается на свете. – Стой, стой! – прервал кошевой, дотоле стоявший, потупив глаза в землю, как и все запорожцы, которые в важных делах никогда не отдавались первому по- рыву, но молчали и между тем в тишине совокупляли грозную силу негодования. – Стой! и я скажу слово. А что ж вы – так бы и этак поколотил черт вашего бать- ка! – что ж вы делали сами? Разве у вас сабель не бы- ло, что ли? Как же вы попустили такому беззаконию? – Э, как попустили такому беззаконию! А попробо- вали бы вы, когда пятьдесят тысяч было одних ляхов! да и – нечего греха таить – были тоже собаки и между нашими, уж приняли их веру. – А гетьман ваш, а полковники что делали? – Наделали полковники таких дел, что не приведи бoг и нам никому. – Как? – А так, что уж теперь гетьман, зажаренный в мед- ном быке, лежит в Варшаве, а полковничьи руки и головы развозят по ярмаркам напоказ всему народу. Вот что наделали полковники! Всколебалась вся толпа. Сначала пронеслось по всему берегу молчание, подобное тому, как бывает перед свирепою бурею, а потом вдруг поднялись ре- чи, и весь заговорил берег. – Как! чтобы жиды держали на аренде христиан- ские церкви! чтобы ксендзы запрягали в оглобли пра- вославных христиан! Как! чтобы попустить такие му- чения на Русской земле от проклятых недоверков! чтобы вот так поступали с полковниками и гетьманом! Да не будет же сего, не будет! Такие слова перелетали по всем концам. Зашуме- ли запорожцы и почуяли свои силы. Тут уже не было волнений легкомысленного народа: волновались всё характеры тяжелые и крепкие, которые не скоро на- калялись, но, накалившись, упорно и долго хранили в себе внутренний жар. – Перевешать всю жидову! – раздалось из толпы. – Пусть же не шьют из поповских риз юбок своим жи- довкам! Пусть же не ставят значков на святых пасхах! Перетопить их всех, поганцев, в Днепре! Слова эти, произнесенные кем-то из толпы, проле- тели молнией по всем головам, и толпа ринулась на предместье с желанием перерезать всех жидов. Бедные сыны Израиля, растерявши всё присут- ствие своего и без того мелкого духа, прятались в пу- стых горелочных бочках, в печках и даже заползывали под юбки своих жидовок; но козаки везде их находили. – Ясновельможные паны! – кричал один, высокий и длинный, как палка, жид, высунувши из кучи своих товарищей жалкую свою рожу, исковерканную стра- хом. – Ясновельможные паны! Слово только дайте нам сказать, одно слово! Мы такое объявим вам, чего еще никогда не слышали, такое важное, что не можно сказать, какое важное! – Ну, пусть скажут, – сказал Бульба, который всегда любил выслушать обвиняемого. – Ясные паны! – произнес жид. – Таких панов еще никогда не видывано. Ей-богу, никогда. Таких добрых, хороших и храбрых не было еще на свете!.. – Голос его замирал и дрожал от страха. – Как можно, чтобы мы думали про запорожцев что-нибудь нехорошее! Те совсем не наши, те, что арендаторствуют на Украине! Ей-богу, не наши! То совсем не жиды: то черт знает что. То такое, что только поплевать на него, да и бро- сить! Вот и они скажут то же. Не правда ли, Шлема, или ты, Шмуль? – Ей-богу, правда! – отвечали из толпы Шлема и Шмуль в изодранных яломках, оба белые, как глина. – Мы никогда еще, – продолжал длинный жид, – не снюхивались с неприятелями. А католиков мы и знать не хотим: пусть им черт приснится! Мы с запорожца- ми, как братья родные… – Как? чтобы запорожцы были с вами братья? – произнес один из толпы. – Не дождетесь, проклятые жиды! В Днепр их, панове! Всех потопить, поганцев! Эти слова были сигналом. Жидов расхватали по ру- кам и начали швырять в волны. Жалобный крик раз- дался со всех сторон, но суровые запорожцы только смеялись, видя, как жидовские ноги в башмаках и чул- ках болтались на воздухе. Бедный оратор, накликав- ший сам на свою шею беду, выскочил из кафтана, за который было его ухватили, в одном пегом и узком камзоле, схватил за ноги Бульбу и жалким голосом молил: – Великий господин, ясновельможный пан! я знал и брата вашего, покойного Дороша! Был воин на укра- шение всему рыцарству. Я ему восемьсот цехинов дал, когда нужно было выкупиться из плена у турка. – Ты знал брата? – спросил Тарас. – Ей-богу, знал! Великодушный был пан. – А как тебя зовут? – Янкель. – Хорошо, – сказал Тарас и потом, подумав, обра- тился к козакам и проговорил так: – Жида будет все- гда время повесить, когда будет нужно, а на сегодня отдайте его мне. – Сказавши это, Тарас повел его к своему обозу, возле которого стояли козаки его. – Ну, полезай под телегу, лежи там и не пошевелись; а вы, братцы, не выпускайте жида. Сказавши это, он отправился на площадь, потому что давно уже собиралась туда вся толпа. Все броси- ли вмиг берег и снарядку челнов, ибо предстоял те- перь сухопутный, а не морской поход, и не суда да ко- зацкие чайки 20 – понадобились телеги и кони. Теперь уже все хотели в поход, и старые и молодые; все, с со- вета всех старшин, куренных, кошевого и с воли всего запорожского войска, положили идти прямо на Поль- шу, отмстить за все зло и посрамленье веры и козац- кой славы, набрать добычи с городов, зажечь пожар по деревням и хлебам, пустить далеко по степи о себе славу. Все тут же опоясывалось и вооружалось. Коше- вой вырос на целый аршин. Это уже не был тот роб- кий исполнитель ветреных желаний вольного народа; это был неограниченный повелитель. Это был деспот, умевший только повелевать. Все своевольные и гуль- ливые рыцари стройно стояли в рядах, почтительно опустив головы, не смея поднять глаз, когда кошевой раздавал повеления; раздавал он их тихо, не вскрики- вая, не торопясь, но с расстановкою, как старый, глу- боко опытный в деле козак, приводивший не в первый раз в исполненье разумно задуманные предприятия. 20 Чайки – длинные узкие речные суда запорожцев. – Осмотритесь, все осмотритесь, хорошенько! – так говорил он. – Исправьте возы и мазницы, 21 испробуй- те оружье. Не забирайте много с собой одежды: по сорочке и по двое шаровар на козака да по горшку са- ламаты 22 и толченого проса – больше чтоб и не бы- ло ни у кого! Про запас будет в возах все, что нуж- но. По паре коней чтоб было у каждого козака. Да пар двести взять волов, потому что на переправах и топ- ких местах нужны будут волы. Да порядку держитесь, панове, больше всего. Я знаю, есть между вас такие, что чуть Бог пошлет какую корысть, – пошли тот же час драть китайку и дорогие оксамиты 23 себе на ону- чи. Бросьте такую чертову повадку, прочь кидайте вся- кие юбки, берите одно только оружье, коли попадет- ся доброе, да червонцы или серебро, потому что они емкого свойства и пригодятся во всяком случае. Да вот вам, панове, вперед говорю: если кто в походе на- пьется, то никакого нет на него суда. Как собаку, за шеяку повелю его присмыкнуть до обозу, кто бы он ни был, хоть бы наидоблестнейший козак изо всего вой- ска. Как собака, будет он застрелен на месте и кинут безо всякого погребенья на поклев птицам, потому что пьяница в походе недостоин христианского погребе- 21 Мазницы – ведра для дегтя. 22 Саламата – мучная похлебка (в основном из гречневой муки). 23 Оксамит – бархат. нья. Молодые, слушайте во всем старых! Если цапнет пуля или царапнет саблей по голове или по чему-ни- будь иному, не давайте большого уваженья такому де- лу. Размешайте заряд пороху в чарке сивухи, духом выпейте, и все пройдет – не будет и лихорадки; а на рану, если она не слишком велика, приложите просто земли, замесивши ее прежде слюною на ладони, то и присохнет рана. Нуте же, за дело, за дело, хлопцы, да не торопясь, хорошенько принимайтесь за дело! Так говорил кошевой, и, как только окончил он речь свою, все козаки принялись тот же час за дело. Вся Сечь отрезвилась, и нигде нельзя было сыскать ни од- ного пьяного, как будто бы их не было никогда меж- ду козаками… Те исправляли ободья колес и переме- няли оси в телегах; те сносили на возы мешки с про- виантом, на другие валили оружие; те пригоняли ко- ней и волов. Со всех сторон раздавались топот коней, пробная стрельба из ружей, бряканье саблей, быча- чье мычанье, скрып поворачиваемых возов, говор и яркий крик и понуканье – и скоро далеко-далеко вы- тянулся козачий табор по всему полю. И много доста- лось бы бежать тому, кто бы захотел пробежать от го- ловы до хвоста его. В деревянной небольшой церкви служил священник молебен, окропил всех святою во- дою; все целовали крест. Когда тронулся табор и по- тянулся из Сечи, все запорожцы обратили головы на- зад. – Прощай, наша мать! – сказали они почти в одно слово, – пусть же тебя хранит Бог от всякого несча- стья! Проезжая предместье, Тарас Бульба увидел, что жидок его, Янкель, уже разбил какую-то ятку с наве- сом и продавал кремни, завертки, порох и всякие вой- сковые снадобья, нужные на дорогу, даже калачи и хлебы. «Каков чертов жид!» – подумал про себя Тарас и, подъехав к нему на коне, сказал: – Дурень, что ты здесь сидишь? Разве хочешь, что- бы тебя застрелили, как воробья? Янкель в ответ на это подошел к нему поближе и, сделав знак обеими руками, как будто хотел объявить что-то таинственное, сказал: – Пусть пан только молчит и никому не говорит: между козацкими возами есть один мой воз; я везу всякий нужный запас для козаков и по дороге буду до- ставлять всякий провиант по такой дешевой цене, по какой еще ни один жид не продавал. Ей-богу, так; ей- богу, так. Пожал плечами Тарас Бульба, подивившись бойкой жидовской натуре, и отъехал к табору. |