проза. Тарас Бульба. Книга 2 Текст предоставлен издательством аст
 Скачать 0.64 Mb.
|
|
VII Шум и движение происходили в запорожском та- боре. Сначала никто не мог дать верного отчета, как случилось, что войска прошли в город. Потом уже оказалось, что весь Переяславский курень, располо- жившийся перед боковыми городскими воротами, был пьян мертвецки; стало быть, дивиться нечего, что по- ловина была перебита, а другая перевязана прежде, чем все могли узнать, в чем дело. Покамест ближ- ние курени, разбуженные шумом, успели схватиться за оружие, войско уже уходило в ворота, и последние ряды отстреливались от устремившихся на них в бес- порядке сонных и полупротрезвившихся запорожцев. Кошевой дал приказ собраться всем, и когда все ста- ли в круг и затихли, снявши шапки, он сказал: – Так вот что, панове-братове, случилось в эту ночь. Вот до чего довел хмель! Вот какое поруганье оказал нам неприятель! У вас, видно, уже такое заведение: коли позволишь удвоить порцию, так вы готовы так на- тянуться, что враг Христова воинства не только сни- мет с вас шаровары, но в самое лицо вам начихает, так вы того не услышите. Козаки все стояли понурив головы, зная вину; один только незамайковский куренной атаман Кукубенко отозвался. – Постой, батько! – сказал он. – Хоть оно и не в за- коне, чтобы сказать какое возражение, когда говорит кошевой перед лицом всего войска, да дело не так бы- ло, так нужно сказать. Ты не совсем справедливо по- прекнул все христианское войско. Козаки были бы по- винны и достойны смерти, если бы напились в походе, на войне, на трудной, тяжкой работе. Но мы сидели без дела, маячились попусту перед городом. Ни по- ста, ни другого христианского воздержанья не было: как же может статься, чтобы на безделье не напился человек? Греха тут нет. А мы вот лучше покажем им, что такое нападать на безвинных людей. Прежде би- ли добре, а уж теперь побьем так, что и пят не унесут домой. Речь куренного атамана понравилась козакам. Они приподняли уже совсем было понурившиеся головы, и многие одобрительно кивнули головой, примолвив- ши: «Добре сказал Кукубенко!» А Тарас Бульба, сто- явший недалеко от кошевого, сказал: – А что, кошевой, видно Кукубенко правду сказал? Что ты скажешь на это? – А что скажу? Скажу: блажен и отец, родивший та- кого сына! Еще не большая мудрость сказать укори- тельное слово, но большая мудрость сказать такое слово, которое бы, не поругавшись над бедою чело- века, ободрило бы его, придало бы духу ему, как шпо- ры придают духу коню, освеженному водопоем. Я сам хотел вам сказать потом утешительное слово, да Ку- кубенко догадался прежде. «Добре сказал и кошевой!» – отозвалось в рядах запорожцев. «Доброе слово!» – повторили другие. И самые седые, стоявшие, как сизые голуби, и те кивну- ли головою и, моргнувши седым усом, тихо сказали: «Добре сказанное слово!» – Слушайте же, панове! – продолжал кошевой. – Брать крепость, карабкаться и подкапываться, как де- лают чужеземные, немецкие мастера, – пусть ей враг прикинется! – и неприлично, и не козацкое дело. А су- дя по тому, что есть, неприятель вошел в город не с большим запасом; телег что-то было с ним немного. Народ в городе голодный; стало быть, все съест ду- хом, да и коням тоже сена… уж я не знаю, разве с неба кинет им на вилы какой-нибудь их святой… толь- ко про это еще Бог знает; а ксендзы-то их горазды на одни слова. За тем или за другим, а уж они выйдут из города. Разделяйся же на три кучи и становись на три дороги перед тремя воротами. Перед главными воротами пять куреней, перед другими по три куреня. Дядькивский и Корсунский курень на засаду! Полков- ник Тарас с полком на засаду! Тытаревский и Тымо- шевский курень на запас, с правого бока обоза! Щер- биновский и Стебликивский верхний – с левого боку! Да выбирайтесь из ряду, молодцы, которые позуба- стее на слово, задирать неприятеля! У ляха пустого- ловая натура: брани не вытерпит; и, может быть, се- годня же все они выйдут из ворот. Куренные атаманы, перегляди всякий курень свой: у кого недочет, пополни его останками Переяславского. Перегляди всё снова! Дать на опохмел всем по чарке и по хлебу на козака! Только, верно, всякий еще вчерашним сыт, ибо, неку- да деть правды, понаедались все так, что дивлюсь, как ночью никто не лопнул. Да вот еще один наказ: если кто-нибудь, шинкарь, жид, продаст козаку хоть один кухоль 29 сивухи, то я прибью ему на самый лоб свиное ухо, собаке, и повешу ногами вверх! За работу же, братцы! За работу! Так распоряжал кошевой, и все поклонились ему в пояс и, не надевая шапок, отправились по своим во- зам и таборам и, когда уже совсем далеко отошли, тогда только надели шапки. Все начали снаряжаться: пробовали сабли и палаши, насыпали порох из меш- ков в пороховницы, откатывали и становили возы и выбирали коней. Уходя к своему полку, Тарас думал и не мог приду- мать, куда девался Андрий: полонили ли его вместе с другими и связали сонного? Только нет, не таков Ан- 29 Кухоль – глиняная кружка. дрий, чтобы отдался живым в плен. Между убитыми козаками тоже не было его видно. Задумался крепко Тарас и шел перед полком, не слыша, что его давно называл кто-то по имени. – Кому нужно меня? – сказал он, наконец очнув- шись. Перед ним стоял жид Янкель. – Пан полковник, пан полковник! – говорил жид по- спешным и прерывистым голосом, как будто бы хотел объявить дело не совсем пустое. – Я был в городе, пан полковник! Тарас посмотрел на жида и подивился тому, что он уже успел побывать в городе. – Какой же враг тебя занес туда? – Я сейчас расскажу, – сказал Янкель. – Как толь- ко услышал я на заре шум и козаки стали стрелять, я ухватил кафтан и, не надевая его, побежал туда бе- гом; дорогою уже надел его в рукава, потому что хо- тел поскорей узнать, отчего шум, отчего козаки на са- мой заре стали стрелять. Я взял и прибежал к самым городским воротам, в то время, когда последнее вой- ско входило в город. Гляжу – впереди отряда пан хо- рунжий Галяндович. Он человек мне знакомый: еще с третьего года задолжал сто червонных. Я за ним, буд- то бы затем, чтобы выправить с него долг, и вошел вместе с ними в город. – Как же ты: вошел в город, да еще и долг хотел выправить? – сказал Бульба. – И не велел он тебя тут же повесить, как собаку? – А ей-богу, хотел повесить, – отвечал жид, – уже было его слуги совсем схватили меня и закинули ве- ревку на шею, но я взмолился пану, сказал, что подо- жду долгу, сколько пан хочет, и пообещал еще дать взаймы, как только поможет мне собрать долги с дру- гих рыцарей; ибо у пана хорунжего – я все скажу пану – нет и одного червонного в кармане. Хоть у него есть и хутора, и усадьбы, и четыре замка, и стеновой зем- ли до самого Шклова, а грошей у него так, как у коза- ка, – ничего нет. И теперь, если бы не вооружили его бреславские жиды, не в чем было бы ему и на войну выехать. Он и на сейме оттого не был… – Что ж ты делал в городе? Видел наших? – Как же! Наших там много: Ицка, Рахум, Самуйло, Хайвалох, еврей-арендатор… – Пропади они, собаки! – вскрикнул, рассердив- шись, Тарас. – Что ты мне тычешь свое жидовское племя! Я тебя спрашиваю про наших запорожцев. – Наших запорожцев не видал. А видал одного пана Андрия. – Андрия видел? – вскрикнул Бульба. – Что ж ты, где видел его? в подвале? в яме? обесчещен? связан? – Кто же бы смел связать пана Андрия? Теперь он такой важный рыцарь… Далибуг, 30 я не узнал! И на- плечники в золоте, и нарукавники в золоте, и зерца- ло 31 в золоте, и шапка в золоте, и по поясу золото, и везде золото, и все золото. Так, как солнце взглянет весною, когда в огороде всякая пташка пищит и поет и травка пахнет, так и он весь сияет в золоте. И ко- ня дал ему воевода самого лучшего под верх; два ста червонных стоит один конь. Бульба остолбенел. – Зачем же он надел чужое одеянье? – Потому что лучше, потому и надел… И сам разъ- езжает, и другие разъезжают; и он учит, и его учат. Как наибогатейший польский пан! – Кто ж его принудил? – Я ж не говорю, чтобы его кто принудил. Разве пан не знает, что он по своей воле перешел к ним? – Кто перешел? – А пан Андрий. – Куда перешел? – Перешел на их сторону, он уж теперь совсем их- ний. – Врешь, свиное ухо! – Как же можно, чтобы я врал? Дурак я разве, чтобы 30 Далибуг – ей-богу (польск.). 31 Зерцало – два скрепленных между собой щита, которыми в старину воины предохраняли спину и грудь. врал? На свою бы голову я врал? Разве я не знаю, что жида повесят, как собаку, коли он соврет перед паном? – Так это выходит, он, по-твоему, продал отчизну и веру? – Я же не говорю этого, чтобы он продавал что: я сказал только, что он перешел к ним. – Врешь, чертов жид! Такого дела не было на хри- стианской земле! Ты путаешь, собака! – Пусть трава порастет на пороге моего дома, если я путаю! Пусть всякий наплюет на могилу отца, мате- ри, свекора, и отца отца моего, и отца матери моей, если я путаю. Если пан хочет, я даже скажу, и отчего он перешел к ним. – Отчего? – У воеводы есть дочка-красавица. Святой боже, какая красавица! Здесь жид постарался, как только мог, выразить в лице своем красоту, расставив руки, прищурив глаз и покрививши набок рот, как будто чего-нибудь отведав- ши. – Ну, так что же из того? – Он для нее и сделал все и перешел. Коли человек влюбится, то он все равно что подошва, которую, коли размочишь в воде, возьми согни – она и согнется. Крепко задумался Бульба. Вспомнил он, что велика власть слабой женщины, что многих сильных погуб- ляла она, что податлива с этой стороны природа Ан- дрия; и стоял он долго как вкопанный на одном и том же месте. – Слушай, пан, я все расскажу пану, – говорил жид. – Как только услышал я шум и увидел, что про- ходят в городские ворота, я схватил на всякий случай с собой нитку жемчуга, потому что в городе есть кра- савицы и дворянки, а коли есть красавицы и дворян- ки, сказал я себе, то хоть им и есть нечего, а жемчуг все-таки купят. И как только хорунжего слуги пустили меня, я побежал на воеводин двор продавать жемчуг и расспросил все у служанки-татарки. «Будет свадьба сейчас, как только прогонят запорожцев. Пан Андрий обещал прогнать запорожцев». – И ты не убил тут же на месте его, чертова сына? – вскрикнул Бульба. – За что же убить? Он перешел по доброй воле. Чем человек виноват? Там ему лучше, туда и перешел. – И ты видел его в самое лицо? – Ей-богу, в самое лицо! Такой славный вояка! Всех взрачней. Дай Бог ему здоровья, меня тотчас узнал; и когда я подошел к нему, тотчас сказал… – Что ж он сказал? – Он сказал… прежде кивнул пальцем, а потом уже сказал: «Янкель!» А я: «Пан Андрий!» – говорю. «Ян- кель! скажи отцу, скажи брату, скажи козакам, скажи запорожцам, скажи всем, что отец – теперь не отец мне, брат – не брат, товарищ – не товарищ, и что я с ними буду биться со всеми. Со всеми буду биться!» – Врешь, чертов Иуда! – закричал, вышед из себя, Тарас. – Врешь, собака! Ты и Христа распял, прокля- тый Богом человек! Я тебя убью, сатана! Утекай отсю- да, не то – тут же тебе и смерть! – И, сказавши это, Тарас выхватил свою саблю. Испуганный жид припустился тут же во все лопатки, как только могли вынести его тонкие, сухие икры. Дол- го еще бежал он без оглядки между козацким табором и потом далеко по всему чистому полю, хотя Тарас во- все не гнался за ним, размыслив, что неразумно вы- мещать запальчивость на первом подвернувшемся. Теперь припомнил он, что видел в прошлую ночь Андрия, проходившего по табору с какой-то женщи- ною, и поник седою головою, а все еще не хотел ве- рить, чтобы могло случиться такое позорное дело и чтобы собственный сын его продал веру и душу. Наконец повел он свой полк в засаду и скрылся с ним за лесом, который один был не выжжен еще коза- ками. А запорожцы, и пешие и конные, выступали на три дороги к трем воротам. Один за другим валили ку- рени: Уманский, Поповичевский, Каневский, Стебли- кивский, Незамайковский, Гургузив, Тытаревский, Ты- мошевский. Одного только Переяславского не было. Крепко курнули козаки его и прокурили свою долю. Кто проснулся связанный во вражьих руках, кто, и совсем не просыпаясь, сонный перешел в сырую землю, и сам атаман Хлиб, без шаровар и верхнего убранства, очутился в ляшском стану. В городе услышали козацкое движенье. Все высы- пали на вал, и предстала пред козаков живая карти- на: польские витязи, один другого красивей, стояли на валу. Медные шапки сияли, как солнца, оперенные белыми, как лебедь, перьями. На других были лег- кие шапочки, розовые и голубые с перегнутыми набе- крень верхами; кафтаны с откидными рукавами, ши- тые и золотом и просто выложенные шнурками; у тех сабли и ружья в дорогих оправах, за которые дорого приплачивались паны, – и много было всяких других убранств. Напереди стоял спесиво, в красной шап- ке, убранной золотом, буджаковский полковник. Гру- зен был полковник, всех выше и толще, и широкий дорогой кафтан в силу облекал его. На другой сторо- не, почти к боковым воротам, стоял другой полковник, небольшой человек, весь высохший; но малые зор- кие очи глядели живо из-под густо наросших бровей, и оборачивался он скоро на все стороны, указывая бойко тонкою, сухою рукою своею, раздавая приказа- нья, видно было, что, несмотря на малое тело свое, знал он хорошо ратную науку. Недалеко от него стоял хорунжий, длинный-длинный, с густыми усами, и, ка- залось, не было у него недостатка в краске на лице; любил пан крепкие меды и добрую пирушку. И много было видно за ними всякой шляхты, вооружившейся кто на свои червонцы, кто на королевскую казну, кто на жидовские деньги, заложив все, что ни нашлось в дедовских замках. Немало было и всяких сенатор- ских нахлебников, которых брали с собою сенаторы на обеды для почета, которые крали со стола и из бу- фетов серебряные кубки и после сегодняшнего поче- та на другой день садились на козлы править конями у какого-нибудь пана. Много всяких было там. Иной раз и выпить было не на что, а на войну все принаря- дились. Козацкие ряды стояли тихо перед стенами. Не бы- ло на них ни на ком золота, только разве кое-где бле- стело оно на сабельных рукоятках и ружейных опра- вах. Не любили козаки богато выряжаться на битвах; простые были на них кольчуги и свиты, и далеко чер- нели и червонели черные, червонноверхие бараньи их шапки. Два козака выехало вперед из запорожских рядов. Один еще совсем молодой, другой постарее, оба зу- бастые на слова, на деле тоже не плохие козаки: Охрим Наш и Мыкыта Голокопытенко. Следом за ни- ми выехал и Демид Попович, коренастый козак, уже давно маячивший на Сечи, бывший под Адрианопо- лем и много натерпевшийся на веку своем: горел в ог- не и прибежал на Сечь с обсмаленною, почерневшею головою и выгоревшими усами. Но раздобрел вновь Попович, пустил за ухо оселедец, вырастил усы, гу- стые и черные как смоль. И крепок был на едкое сло- во Попович. – А, красные жупаны на всем войске, да хотел бы я знать, красная ли сила у войска? – Вот я вас! – кричал сверху дюжий полковник, – всех перевяжу! Отдавайте, холопы, ружья и коней. Ви- дели, как перевязал я ваших? Выведите им на вал за- порожцев! И вывели на вал скрученных веревками запорож- цев. Впереди их был куренной атаман Хлиб, без ша- ровар и верхнего убранства, – так, как схватили его хмельного. И потупил в землю голову атаман, стыдясь наготы своей перед своими же козаками и того, что попал в плен, как собака, сонный. В одну ночь посе- дела крепкая голова его. – Не печалься, Хлиб! Выручим! – кричали ему снизу козаки. – Не печалься, друзьяка! – отозвался куренной ата- ман Бородатый. – В том нет вины твоей, что схватили тебя нагого. Беда может быть со всяким человеком; но стыдно им, что выставили тебя на позор, не при- крывши прилично наготы твоей. – Вы, видно, на сонных людей храброе войско! – говорил, поглядывая на вал, Голокопытенко. – Вот, погодите, обрежем мы вам чубы! – кричали им сверху. – А хотел бы я поглядеть, как они нам обрежут чу- бы! – говорил Попович, поворотившись перед ними на коне. И потом, поглядевши на своих, сказал: – А что ж? Может быть, ляхи и правду говорят. Коли выведет их вон тот пузатый, им всем будет добрая защита. – Отчего ж, ты думаешь, будет им добрая защита? – сказали козаки, зная, что Попович, верно, уже гото- вился что-нибудь отпустить. – А оттого, что позади его упрячется все войско, и уж черта с два из-за его пуза достанешь которого-ни- будь копьем! Все засмеялись козаки. И долго многие из них еще покачивали головою, говоря: «Ну уж Попович! Уж ко- ли кому закрутит слово, так только ну…» Да уж и не сказали козаки, что такое «ну». – Отступайте, отступайте скорей от стен! – закри- чал кошевой. Ибо ляхи, казалось, не выдержали ед- кого слова, и полковник махнул рукой. Едва только посторонились козаки, как грянули с валу картечью. На валу засуетились, показался сам седой воевода на коне. Ворота отворились, и высту- пило войско. Впереди выехали ровным конным стро- ем шитые гусары. За ними кольчужники, потом латни- ки с копьями, потом все в медных шапках, потом еха- ли особняком лучшие шляхтичи, каждый одетый по- своему. Не хотели гордые шляхтичи смешаться в ря- ды с другими, и у которого не было команды, тот ехал один с своими слугами. Потом опять ряды, и за ними выехал хорунжий; за ним опять ряды, и выехал дюжий полковник; а позади всего уже войска выехал послед- ним низенький полковник. – Не давать им, не давать им строиться и стано- виться в ряды! – кричал кошевой. – Разом напирайте на них все курени! Оставляйте прочие ворота! Тыта- ревский курень, нападай сбоку! Дядькивский курень, нападай с другого! Напирайте на тыл, Кукубенко и Па- лывода! Мешайте, мешайте и розните их! И ударили со всех сторон козаки, сбили и смешали их, и сами смешались. Не дали даже и стрельбы про- извести; пошло дело на мечи да на копья. Все сби- лись в кучу, и каждому привел случай показать себя. Демид Попович трех заколол простых и двух лучших шляхтичей сбил с коней, говоря: «Вот добрые кони! Таких коней я давно хотел достать!» И выгнал коней далеко в поле, крича стоявшим козакам перенять их. Потом вновь пробился в кучу, напал опять на сбитых с коней шляхтичей, одного убил, а другому накинул аркан на шею, привязал к седлу и поволок его по все- му полю, снявши с него саблю с дорогою рукоятью и отвязавши от пояса целый черенок 32 с червонцами. Кобита, добрый козак и молодой еще, схватился то- же с одним из храбрейших в польском войске, и дол- го бились они. Сошлись уже в рукопашный. Одолел было уже козак и, сломивши, ударил вострым турец- ким ножом в грудь, но не уберегся сам. Tут же в висок хлопнула его горячая пуля. Свалил его значнейший из панов, красивейший и древнего княжеского роду ры- царь. Как стройный тополь, носился он на буланом коне своем. И много уже показал боярской богатыр- ской удали: двух запорожцев разрубил надвое; Федо- ра Коржа, доброго козака, опрокинул вместе с конем, выстрелил по коню и козака достал из-за коня копьем; многим отнес головы и руки и повалил козака Кобиту, вогнавши ему пулю в висок. – Вот с кем бы я хотел попробовать силы! – за- кричал незамайковский куренной атаман Кукубенко. Припустив коня, налетел прямо ему в тыл и сильно вскрикнул, так что вздрогнули все близ стоявшие от нечеловеческого крика. Хотел было поворотить вдруг своего коня лях и стать ему в лицо; но не послушался конь: испуганный страшным криком, метнулся на сто- 32 Черенок – кошелек. рону, и достал его ружейною пулею Кукубенко. Вошла в спинные лопатки ему горячая пуля, и свалился он с коня. Но и тут не поддался лях, все еще силился нане- сти врагу удар, но ослабела упавшая вместе с саблею рука. А Кукубенко, взяв в обе руки свой тяжелый па- лаш, вогнал его ему в самые побледневшие уста. Вы- шиб два сахарные зуба палаш, рассек надвое язык, разбил горловой позвонок и вошел далеко в землю. Так и пригвоздил он его там навеки к сырой земле. Ключом хлынула вверх алая, как надречная калина, высокая дворянская кровь и выкрасила весь обшитый золотом желтый кафтан его. А Кукубенко уже кинул его и пробился с своими незамайковцами в другую ку- чу. – Эх, оставил неприбранным такое дорогое убран- ство! – сказал уманский куренной Бородатый, отъе- хавши от своих к месту, где лежал убитый Кукубенком шляхтич. – Я семерых убил шляхтичей своею рукою, а такого убранства еще не видел ни на ком. И польстился корыстью Бородатый: нагнулся, что- бы снять с него дорогие доспехи, вынул уже турец- кий нож в оправе из самоцветных каменьев, отвязал от пояса черенок с червонцами, снял с груди сумку с тонким бельем, дорогим серебром и девическою куд- рею, сохранно сберегавшеюся на память. И не услы- шал Бородатый, как налетел на него сзади красноно- сый хорунжий, уже раз сбитый им с седла и получив- ший добрую зазубрину на память. Размахнулся он со всего плеча и ударил его саблей по нагнувшейся шее. Не к добру повела корысть козака: отскочила могучая голова, и упал обезглавленный труп, далеко вокруг оросивши землю. Понеслась к вышинам суровая ко- зацкая душа, хмурясь и негодуя, и вместе с тем диву- ясь, что так рано вылетела из такого крепкого тела. Не успел хорунжий ухватить за чуб атаманскую голо- ву, чтобы привязать ее к седлу, а уж был тут суровый мститель. Как плавающий в небе ястреб, давши много кру- гов сильными крылами, вдруг останавливается рас- пластанный на одном месте и бьет оттуда стрелой на раскричавшегося у самой дороги самца-перепела, – так Тарасов сын, Остап, налетел вдруг на хорунжего и сразу накинул ему на шею веревку. Побагровело еще сильнее красное лицо хорунжего, когда затянула ему горло жестокая петля; схватился он было за пистолет, но судорожно сведенная рука не могла направить вы- стрела, и даром полетела в поле пуля. Остап тут же, у его же седла, отвязал шелковый шнур, который во- зил с собою хорунжий для вязания пленных, и его же шнуром связал его по рукам в по ногам, прицепил ко- нец веревки к седлу и поволок его через поле, сзывая громко всех козаков Уманского куреня, чтобы шли от- дать последнюю честь атаману. Как услышали уманцы, что куренного их атамана Бородатого нет уже в живых, бросили поле битвы и прибежали прибрать его тело; и тут же стали сове- щаться, кого выбрать в куренные. Наконец сказали: – Да на что совещаться? Лучше не можно поставить в куренные, как Бульбенка Остапа. Он, правда, млад- ший всех нас, но разум у него, как у старого человека. Остап, сняв шапку, всех поблагодарил козаков-то- варищей за честь, не стал отговариваться ни молодо- стью, ни молодым разумом, зная, что время военное и не до того теперь, а тут же повел их прямо на ку- чу и уж показал им всем, что недаром выбрали его в атаманы. Почувствовали ляхи, что уже становилось дело слишком жарко, отступили и перебежали поле, чтоб собраться на другом конце его. А низенький пол- ковник махнул на стоявшие отдельно, у самых ворот, четыре свежих сотни, и грянули оттуда картечью в ко- зацкие кучи. Но мало кого достали: пули хватили по быкам козацким, дико глядевшим на битву. Взревели испуганные быки, поворотили на козацкие таборы, пе- реломали возы и многих перетоптали. Но Тарас в это время, вырвавшись из засады с своим полком, с кри- ком бросился навпереймы. Поворотило назад все бе- шеное стадо, испуганное криком, и метнулось на ляш- ские полки, опрокинуло конницу, всех смяло и рассы- пало. – О, спасибо вам, волы! – кричали запорожцы, – служили всё походную службу, а теперь и военную со- служили! – И ударили с новыми силами на неприяте- ля. Много тогда перебили врагов. Многие показали се- бя: Метелыця, Шило, оба Пысаренки, Вовтузенко, и немало было всяких других. Увидели ляхи, что пло- хо наконец приходит, выкинули хоругвь и закричали отворять городские ворота. Со скрыпом отворились обитые железом ворота и приняли толпившихся, как овец в овчарню, изнуренных и покрытых пылью всад- ников. Многие из запорожцев погнались было за ни- ми, но Остап своих уманцев остановил, сказавши: «Подальше, подальше, паны-братья, от стен! Не го- дится близко подходить к ним». И правду сказал, пото- му что со стен грянули и посыпали всем чем ни попа- ло, и многим досталось. В это время подъехал коше- вой и похвалил Остапа, сказавши: «Вот и новый ата- ман, и ведет войско так, как бы и старый!» Оглянул- ся старый Бульба поглядеть, какой там новый атаман, и увидел, что впереди всех уманцев сидел на коне Остап, и шапка заломлена набекрень, и атаманская палица в руке. «Вишь ты какой!» – сказал он, глядя на него; и обрадовался старый, и стал благодарить всех уманцев за честь, оказанную сыну. Козаки вновь отступили, готовясь идти к таборам, а на городском валу вновь показались ляхи, уже с изо- рванными епанчами. Запеклася кровь на многих до- рогих кафтанах, и пылью покрылися красивые мед- ные шапки. – Что, перевязали? – кричали им снизу запорожцы. – Вот я вас! – кричал все так же сверху толстый пол- ковник, показывая веревку. И все еще не переставали грозить запыленные, из- нуренные воины, и все, бывшие позадорнее, переки- нулись с обеих сторон бойкими словами. Наконец разошлись все. Кто расположился отды- хать, истомившись от боя; кто присыпал землей свои раны и драл на перевязки платки и дорогие одежды, снятые с убитого неприятеля. Другие же, которые бы- ли посвежее, стали прибирать тела и отдавать им по- следнюю почесть. Палашами и копьями копали моги- лы; шапками, полами выносили землю; сложили чест- но козацкие тела и засыпали их свежею землею, что- бы не досталось во́ронам и хищным орлам выклевы- вать им очи. А ляшские тела, увязавши как попало де- сятками к хвостам диких коней, пустили их по всему полю и долго потом гнались за ними и хлестали их по бокам. Летели бешеные кони; по бороздам, буграм, через рвы и протоки, и бились о землю покрытые кро- вью и прахом ляшские трупы. Потом сели кругами все курени вечерять и долго го- ворили о делах и подвигах, доставшихся в удел каж- дому, на вечный рассказ пришельцам и потомству. Долго не ложились они. А долее всех не ложился ста- рый Тарас, все размышляя, что бы значило, что Ан- дрия не было между вражьих воев. Посовестился ли Иуда выйти противу своих или обманул жид и попал- ся он просто в неволю? Но тут же вспомнил он, что не в меру было наклончиво сердце Андрия на женские речи, почувствовал скорбь и заклялся сильно в душе против полячки, причаровавшей его сына. И выпол- нил бы он свою клятву: не поглядел бы на ее красоту, вытащил бы ее за густую, пышную косу, поволок бы ее за собою по всему полю, между всех козаков. Из- бились бы о землю, окровавившись и покрывшись пы- лью, ее чудные груди и плечи, блеском равные нетаю- щим снегам, покрывающим горные вершины; разнес бы по частям он ее пышное, прекрасное тело. Но не ведал Бульба того, что готовит Бог человеку завтра, и стал позабываться сном, и наконец заснул. А козаки все еще говорили промеж собой, и всю ночь стояла у огней, приглядываясь пристально во все концы, трезвая, не смыкавшая очей стража. |