проза. Тарас Бульба. Книга 2 Текст предоставлен издательством аст
 Скачать 0.64 Mb.
|
|
V Скоро весь польский юго-запад сделался добычею страха. Всюду пронеслись слухи: «Запорожцы!.. пока- зались запорожцы!..» Все, что могло спасаться, спа- салось. Все подымалось и разбегалось, по обычаю этого нестройного, беспечного века, когда не воздви- гали ни крепостей, ни замков, а как попало становил на время соломенное жилище свое человек. Он ду- мал: «Не тратить же на избу работу и деньги, когда и без того будет она снесена татарским набегом!» Все всполошилось: кто менял волов и плуг на коня и ру- жье и отправлялся в полки; кто прятался, угоняя скот и унося, что только можно было унесть. Попадались иногда по дороге и такие, которые вооруженною ру- кою встречали гостей, но больше было таких, которые бежали заранее. Все знали, что трудно иметь дело с буйной и бранной толпой, известной под именем за- порожского войска, которое в наружном своевольном неустройстве своем заключало устройство обдуман- ное для времени битвы. Конные ехали, не отягчая и не горяча коней, пешие шли трезво за возами, и весь табор подвигался только по ночам, отдыхая днем и выбирая для того пустыри, незаселенные места и ле- са, которых было тогда еще вдоволь. Засылаемы бы- ли вперед лазутчики и рассыльные узнавать и выве- дывать, где, что и как. И часто в тех местах, где ме- нее всего могли ожидать их, они появлялись вдруг – и все тогда прощалось с жизнью. Пожары охватыва- ли деревни; скот и лошади, которые не угонялись за войском, были избиваемы тут же на месте. Казалось, больше пировали они, чем совершали поход свой. Дыбом стал бы ныне волос от тех страшных знаков свирепства полудикого века, которые пронесли везде запорожцы. Избитые младенцы, обрезанные груди у женщин, содранная кожа с ног по колена у выпущен- ных на свободу, – словом, крупною монетою отплачи- вали козаки прежние долги. Прелат одного монасты- ря, услышав о приближении их, прислал от себя двух монахов, чтобы сказать, что они не так ведут себя, как следует; что между запорожцами и правительством стоит согласие; что они нарушают свою обязанность к королю, а с тем вместе и всякое народное право. – Скажи епископу от меня и от всех запорожцев, – сказал кошевой, – чтобы он ничего не боялся. Это ко- заки еще только зажигают и раскуривают свои трубки. И скоро величественное аббатство обхватилось со- крушительным пламенем, и колоссальные готические окна его сурово глядели сквозь разделявшиеся волны огня. Бегущие толпы монахов, жидов, женщин вдруг омноголюдили те города, где какая-нибудь была на- дежда на гарнизон и городовое рушение. 24 Высылае- мая временами правительством запоздалая помощь, состоявшая из небольших полков, или не могла най- ти их, или же робела, обращала тыл при первой встрече и улетала на лихих конях своих. Случалось, что многие военачальники королевские, торжество- вавшие дотоле в прежних битвах, решались, соеди- ня свои силы, стать грудью против запорожцев. И тут- то более всего пробовали себя наши молодые козаки, чуждавшиеся грабительства, корысти и бессильного неприятеля, горевшие желанием показать себя перед старыми, померяться один на один с бойким и хваст- ливым ляхом, красовавшимся на горделивом коне, с летавшими по ветру откидными рукавами епанчи. По- тешна была наука. Много уже они добыли себе кон- ной сбруи, дорогих сабель и ружей. В один месяц воз- мужали и совершенно переродились только что опе- рившиеся птенцы и стали мужами. Черты лица их, в которых доселе видна была какая-то юношеская мяг- кость, стали теперь грозны и сильны. А старому Тара- су любо было видеть, как оба сына его были одни из первых. Остапу, казалось, был на роду написан бит- венный путь и трудное знанье вершить ратные дела. Ни разу не растерявшись и не смутившись ни от ка- кого случая, с хладнокровием, почти неестественным 24 Городовое рушение – городское ополчение. для двадцатидвухлетнего, он в один миг мог выме- рять всю опасность и все положение дела, тут же мог найти средство, как уклониться от нее, но уклонить- ся с тем, чтобы потом верней преодолеть ее. Уже ис- пытанной уверенностью стали теперь означаться его движения, и в них не могли не быть заметны наклон- ности будущего вождя. Крепостью дышало его тело, и рыцарские его качества уже приобрели широкую силу льва. – О! да этот будет со временем добрый полковник! – говорил старый Тарас. – Ей-ей, будет добрый полков- ник, да еще такой, что и батька за пояс заткнет! Андрий весь погрузился в очаровательную музыку пуль и мечей. Он не знал, что такое значит обдумы- вать, или рассчитывать, или измерять заранее свои и чужие силы. Бешеную негу и упоенье он видел в бит- ве: что-то пиршественное зрелось ему в те минуты, когда разгорится у человека голова, в глазах все мель- кает и мешается, летят головы, с громом падают на землю кони, а он несется, как пьяный, в свисте пуль в сабельном блеске, и наносит всем удары, и не слы- шит нанесенных. Не раз дивился отец также и Анд- рию, видя, как он, понуждаемый одним только запаль- чивым увлечением, устремлялся на то, на что бы ни- когда не отважился хладнокровный и разумный, и од- ним бешеным натиском своим производил такие чу- деса, которым не могли не изумиться старые в боях. Дивился старый Тарас и говорил: – И это добрый – враг бы не взял его! – вояка! не Остап, а добрый, добрый также вояка! Войско решилось идти прямо на город Дубно, где, носились слухи, было много казны и богатых обыва- телей. В полтора дня поход был сделан, и запорожцы показались перед городом. Жители решились защи- щаться до последних сил и крайности и лучше хотели умереть на площадях и улицах перед своими порога- ми, чем пустить неприятеля в домы. Высокий земля- ной вал окружал город; где вал был ниже, там высо- вывалась каменная стена или дом, служивший бата- реей, или, наконец, дубовый частокол. Гарнизон был силен и чувствовал важность своего дела. Запорожцы жарко было полезли на вал, но были встречены силь- ною картечью. Мещане и городские обыватели, как видно, тоже не хотели быть праздными и стояли ку- чею на городском валу. В глазах их можно было читать отчаянное сопротивление; женщины тоже решились участвовать, – и на головы запорожцам полетели кам- ни, бочки, горшки, горячий вар и, наконец, мешки пес- ку, слепившего им очи. Запорожцы не любили иметь дело с крепостями, вести осады была не их часть. Ко- шевой повелел отступить и сказал: – Ничего, паны-братья, мы отступим. Но будь я по- ганый татарин, а не христианин, если мы выпустим их хоть одного из города! Пусть их все передохнут, соба- ки, с голоду! Войско, отступив, облегло весь город и от нечего делать занялось опустошеньем окрестностей, выжи- гая окружные деревни, скирды неубранного хлеба и напуская табуны коней на нивы, еще не тронутые сер- пом, где, как нарочно, колебались тучные колосья, плод необыкновенного урожая, наградившего в ту по- ру щедро всех земледельцев. С ужасом видели с го- рода, как истреблялись средства их существования. А между тем запорожцы, протянув вокруг всего горо- да в два ряда свои телеги, расположились так же, как и на Сечи, куренями, курили свои люльки, менялись добытым оружием, играли в чехарду, в чет и нечет и посматривали с убийственным хладнокровием на го- род. Ночью зажигались костры. Кашевары варили в каждом курене кашу в огромных медных казанах. У горевших всю ночь огней стояла бессонная стража. Но скоро запорожцы начали понемногу скучать без- действием и продолжительною трезвостью, не сопря- женною ни с каким делом. Кошевой велел удвоить да- же порцию вина, что иногда водилось в войске, если не было трудных подвигов и движений. Молодым, и особенно сынам Тараса Бульбы, не нравилась такая жизнь. Андрий заметно скучал. – Неразумная голова, – говорил ему Тарас. – Терпи, козак, – атаман будешь! Не тот еще добрый воин, кто не потерял духа в важном деле, а тот добрый воин, кто и на безделье не соскучит, кто все вытерпит, и хоть ты ему что хочь, а он все-таки поставит на своем. Но не сойтись пылкому юноше с старцем. Другая натура у обоих, и другими очами глядят они на то же дело. А между тем подоспел Тарасов полк, приведенный Товкачем; с ним было еще два есаула, писарь и дру- гие полковые чины; всех козаков набралось больше четырех тысяч. Было между ними немало и охочеко- монных, которые сами поднялись, своею волею, без всякого призыва, как только услышали, в чем дело. Есаулы привезли сыновьям Тараса благословенье от старухи матери и каждому по кипарисному образу из Межигорского киевского монастыря. Надели на себя святые образа оба брата и невольно задумались, при- помнив старую мать. Что-то пророчит им и говорит это благословенье? Благословенье ли на победу над врагом и потом веселый возврат на отчизну с добы- чей и славой, на вечные песни бандуристам, или же?.. Но неизвестно будущее, и стоит оно пред человеком подобно осеннему туману, поднявшемуся из болот. Безумно летают в нем вверх и вниз, черкая крылья- ми, птицы, не распознавая в очи друг друга, голубка – не видя ястреба, ястреб – не видя голубки, и никто не знает, как далеко летает он от своей погибели… Остап уже занялся своим делом и давно отошел к куреням. Андрий же, сам не зная отчего, чувствовал какую-то духоту на сердце. Уже козаки окончили свою вечерю, вечер давно потухнул; июльская чудная ночь обняла воздух; но он не отходил к куреням, не ложил- ся спать и глядел невольно на всю бывшую пред ним картину. На небе бесчисленно мелькали тонким и ост- рым блеском звезды. Поле далеко было занято рас- киданными по нем возами с висячими мазницами, об- литыми дегтем, со всяким добром и провиантом, на- бранным у врага. Возле телег, под телегами и пода- ле от телег – везде были видны разметавшиеся на траве запорожцы. Все они спали в картинных поло- жениях; кто подмостив себе под голову куль, кто шап- ку, кто употребивши просто бок своего товарища. Саб- ля, ружье-самопал, короткочубучная трубка с медны- ми бляхами, железными провертками и огнивом были неотлучно при каждом козаке. Тяжелые волы лежали, подвернувши под себя ноги, большими беловатыми массами и казались издали серыми камнями, раски- данными по отлогостям поля. Со всех сторон из травы уже стал подыматься густой храп спящего воинства, на который отзывались с поля звонкими ржаньями же- ребцы, негодующие на свои спутанные ноги. А между тем что-то величественное и грозное примешалось к красоте июльской ночи. Это были зарева вдали дого- равших окрестностей. В одном месте пламя спокойно и величественно стлалось по небу; в другом, встре- тив что-то горючее и вдруг вырвавшись вихрем, оно свистело и летело вверх, под самые звезды, и ото- рванные охлопья его гаснули под самыми дальними небесами. Там обгорелый черный монастырь, как су- ровый картезианский монах, стоял грозно, выказывая при каждом отблеске мрачное свое величие. Там го- рел монастырский сад. Казалось, слышно было, как деревья шипели, обвиваясь дымом, и когда выскаки- вал огонь, он вдруг освещал фосфорическим, лило- во-огненным светом спелые гроздия слив или обра- щал в червонное золото там и там желтевшие груши, и тут же среди их чернело висевшее на стене здания или на древесном суку тело бедного жида или мона- ха, погибавшее вместе с строением в огне. Над огнем вились вдали птицы, казавшиеся кучею темных мел- ких крестиков на огненном поле. Обложенный город, казалось, уснул. Шпицы, и кровли, и частокол, и сте- ны его тихо вспыхивали отблесками отдаленных по- жарищ. Андрий обошел козацкие ряды. Костры, у ко- торых сидели сторожа, готовились ежеминутно погас- нуть, и самые сторожа спали, перекусивши салама- ты и галушек во весь козацкий аппетит. Он подивил- ся немного такой беспечности, подумавши: «Хорошо, что нет близко никакого сильного неприятеля и неко- го опасаться». Наконец и сам подошел он к одному из возов, взлез на него и лег на спину, подложивши себе под голову сложенные назад руки; но не мог за- снуть и долго глядел на небо. Оно все было открыто пред ним; чисто и прозрачно было в воздухе. Гущина звезд, составлявшая Млечный Путь, поясом перехо- дившая по небу, вся была залита светом. Временами Андрий как будто позабывался, и какой-то легкий ту- ман дремоты заслонял на миг пред ним небо, и потом оно опять очищалось и вновь становилось видно. В это время, показалось ему, мелькнул пред ним какой-то странный образ человеческого лица. Думая, что это было простое обаяние сна, которое сейчас же рассеется, он открыл больше глаза свои и увидел, что к нему точно наклонилось какое-то изможденное, вы- сохшее лицо и смотрело прямо ему в очи. Длинные и черные, как уголь, волосы, неприбранные, растре- панные, лезли из-под темного, наброшенного на голо- ву покрывала. И странный блеск взгляда, и мертвен- ная смуглота лица, выступавшего резкими чертами, заставили бы скорее подумать, что это был призрак. Он схватился невольно рукой за пищаль и произнес почти судорожно: – Кто ты? Коли дух нечистый, сгинь с глаз; коли жи- вой человек, не в пору завел шутку, – убью с одного прицела! В ответ на это привидение приставило палец к гу- бам и, казалось, молило о молчании. Он опустил руку и стал взглядываться в него внимательней. По длин- ным волосам, шее и полуобнаженной смуглой груди распознал он женщину. Но она была не здешняя уро- женка. Все лицо было смугло, изнурено недугом; ши- рокие скулы выступали сильно над опавшими под ни- ми щеками; узкие очи подымались дугообразным раз- резом кверху, и чем более он всматривался в черты ее, тем более находил в них что-то знакомое. Наконец он не вытерпел и спросил: – Скажи, кто ты? Мне кажется, как будто я знал тебя или видел где-нибудь? – Два года назад тому в Киеве. – Два года назад… в Киеве… – повторил Андрий, стараясь перебрать все, что уцелело в его памяти от прежней бурсацкой жизни. Он посмотрел еще раз на нее пристально и вдруг вскрикнул во весь голос: – Ты – татарка! служанка панночки, воеводиной дочки!.. – Чшш! – произнесла татарка, сложив с умоляю- щим видом руки, дрожа всем телом и оборотя в то же время голову назад, чтобы видеть, не проснулся ли кто-нибудь от такого сильного вскрика, произведенно- го Андрием. – Скажи, скажи, отчего, как ты здесь? – говорил Андрий, почти задыхаясь, шепотом, прерывавшимся всякую минуту от внутреннего волнения. – Где пан- ночка? жива ли еще она? – Она тут, в городе. – В городе? – произнес он, едва опять не вскрикнув- ши, и почувствовал, что вся кровь вдруг прихлынула к сердцу. – Отчего ж она в городе? – Оттого, что сам старый пан в городе. Он уже пол- тора года как сидит воеводой в Дубне. – Что ж, она замужем? Да говори же, какая ты странная! что она теперь?.. – Она другой день ничего не ела. – Как?.. – Ни у кого из городских жителей нет уже давно кус- ка хлеба, все давно едят одну землю. Андрий остолбенел. – Панночка видала тебя с городского валу вместе с запорожцами. Она сказала мне: «Ступай скажи рыца- рю: если он помнит меня, чтобы пришел ко мне; а не помнит – чтобы дал тебе кусок хлеба для старухи, мо- ей матери, потому что я не хочу видеть, как при мне умрет мать. Пусть лучше я прежде, а она после меня. Проси и хватай его за колени и ноги. У него также есть старая мать, – чтоб ради ее дал хлеба!» Много всяких чувств пробудилось и вспыхнуло в мо- лодой груди козака. – Но как же ты здесь? Как ты пришла? – Подземным ходом. – Разве есть подземный ход? – Есть. – Где? – Ты не выдашь, рыцарь? – Клянусь крестом святым! – Опустясь в яр и перейдя проток, там, где тростник. – И выходит в самый город? – Прямо к городскому монастырю. – Идем, идем сейчас! – Но, ради Христа и святой Марии, кусок хлеба! – Хорошо, будет. Стой здесь, возле воза, или, луч- ше, ложись на него: тебя никто не увидит, все спят; я сейчас ворочусь. И он отошел к возам, где хранились запасы, при- надлежавшие их куреню. Сердце его билось. Все минувшее, все, что было заглушено нынешними ко- зацкими биваками, суровой бранною жизнью, – все всплыло разом на поверхность, потопивши, в свою очередь, настоящее. Опять вынырнула перед ним, как из темной морской пучины, гордая женщина. Вновь сверкнули в его памяти прекрасные руки, очи, смею- щиеся уста, густые темно-ореховые волосы, курчаво распавшиеся по грудям, и все упругие, в согласном сочетанье созданные члены девического стана. Нет, они не погасли, не исчезли в груди его, они посторо- нились только, чтобы дать на время простор другим могучим движеньям; но часто, часто смущался ими глубокий сон молодого козака, и часто, проснувшись, лежал он без сна на одре, не умея истолковать тому причины. Он шел, а биение сердца становилось сильнее, сильнее при одной мысли, что увидит ее опять, и дро- жали молодые колени. Пришедши к возам, он совер- шенно позабыл, зачем пришел: поднес руку ко лбу и долго тер его, стараясь припомнить, что ему нужно делать. Наконец вздрогнул, весь исполнился испуга: ему вдруг пришло на мысль, что она умирает от голо- да. Он бросился к возу и схватил несколько больших черных хлебов себе под руку, но подумал тут же, не будет ли эта пища, годная для дюжего, неприхотливо- го запорожца, груба и неприлична ее нежному сложе- нию. Тут вспомнил он, что вчера кошевой попрекал ка- шеваров за то, что сварили за один раз всю гречневую муку на саламату, тогда как бы ее стало на добрых три раза. В полной уверенности, что он найдет вдо- воль саламаты в казанах, он вытащил отцовский по- ходный казанок и с ним отправился к кашевару их ку- реня, спавшему у двух десятиведерных казанов, под которыми еще теплилась зола. Заглянувши в них, он изумился, видя, что оба пусты. Нужно было нечелове- ческих сил, чтобы все это съесть, тем более что в их курене считалось меньше людей, чем в других. Он за- глянул в казаны других куреней – нигде ничего. Поне- воле пришла ему в голову поговорка: «Запорожцы как дети: коли мало – съедят, коли много – тоже ничего не оставят». Что делать? Был, однако же, где-то, кажет- ся, на возу отцовского полка, мешок с белым хлебом, который нашли, ограбивши монастырскую пекарню. Он прямо подошел к отцовскому возу, но на возу уже его не было: Остап взял его себе под головы и, растя- нувшись возле на земле, храпел на все поле. Андрий схватил мешок одной рукой и дернул его вдруг так, что голова Остапа упала на землю, а он сам вскочил впро- сонках и, сидя с закрытыми глазами, закричал что бы- ло мочи: «Держите, держите чертова ляха! да ловите коня, коня ловите!» – «Замолчи, я тебя убью!» – за- кричал в испуге Андрий, замахнувшись на него меш- ком. Но Остап и без того уже не продолжал речи, при- смирел и пустил такой храп, что от дыхания шевели- лась трава, на которой он лежал. Андрий робко огля- нулся на все стороны, чтобы узнать, не пробудил ли кого-нибудь из козаков сонный бред Остапа. Одна чу- батая голова, точно, приподнялась в ближнем курене и, поведя очами, скоро опустилась опять на землю. Переждав минуты две, он наконец отправился с сво- ею ношею. Татарка лежала, едва дыша. – Вставай, идем! Все спят, не бойся! Подымешь ли ты хоть один из этих хлебов, если мне будет неспод- ручно захватить все? Сказав это, он взвалил себе на спину мешки, ста- щил, проходя мимо одного воза, еще один мешок с просом, взял даже в руки те хлеба, которые хотел бы- ло отдать нести татарке, и, несколько понагнувшись под тяжестью, шел отважно между рядами спавших запорожцев. – Андрий! – сказал старый Бульба в то время, когда он проходил мимо его. Сердце его замерло. Он остановился и, весь дрожа, тихо произнес: – А что? – С тобою баба! Ей, отдеру тебя, вставши, на все бока! Не доведут тебя бабы к добру! – Сказавши это, он оперся головою на локоть и стал пристально рас- сматривать закутанную в покрывало татарку. Андрий стоял ни жив ни мертв, не имея духа взгля- нуть в лицо отцу. И потом, когда поднял глаза и по- смотрел на него, увидел, что уже старый Бульба спал, положив голову на ладонь. Он перекрестился. Вдруг отхлынул от сердца ис- пуг еще скорее, чем прихлынул. Когда же поворотился он, чтобы взглянуть на татарку, она стояла пред ним, подобно темной гранитной статуе, вся закутанная в покрывало, и отблеск отдаленного зарева, вспыхнув, озарил только одни ее очи, помутившиеся, как у мерт- веца. Он дернул за рукав ее, и оба пошли вместе, бес- престанно оглядываясь назад, и наконец опустились отлогостью в низменную лощину – почти яр, называ- емый в некоторых местах балками, – по дну которой лениво пресмыкался проток, поросший осокой и усе- янный кочками. Опустясь в сию лощину, они скрылись совершенно из виду всего поля, занятого запорож- ским табором. По крайней мере, когда Андрий огля- нулся, то увидел, что позади его крутою стеной, более чем в рост человека, вознеслась покатость. На вер- шине ее покачивалось несколько стебельков полево- го былья, и над ними поднималась в небе луна в ви- де косвенно обращенного серпа из яркого червонного золота. Сорвавшийся со степи ветерок давал знать, что уже немного оставалось времени до рассвета. Но нигде не слышно было отдаленного петушьего крика: ни в городе, ни в разоренных окрестностях не остава- лось давно ни одного петуха. По небольшому бревну перебрались они через проток, за которым возносил- ся противоположный берег, казавшийся выше бывше- го у них назади и выступавший совершенным обры- вом. Казалось, в этом месте был крепкий и надежный сам собою пункт городской крепости; по крайней ме- ре, земляной вал был тут ниже и не выглядывал из-за него гарнизон. Но зато подальше подымалась толстая монастырская стена. Обрывистый берег весь оброс бурьяном, и по небольшой лощине между им и прото- ком рос высокий тростник, почти в вышину человека. На вершине обрыва видны были остатки плетня, об- личавшие когда-то бывший огород. Перед ним – ши- рокие листы лопуха; из-за него торчала лебеда, ди- кий колючий бодяк и подсолнечник, подымавший вы- ше всех их свою голову. Здесь татарка скинула с се- бя черевики и пошла босиком, подобрав осторожно свое платье, потому что место было топко и наполне- но водою. Пробираясь меж тростником, остановились они перед наваленным хворостом и фашинником. От- клонив хворост, нашли они род земляного свода – от- верстие, мало чем большее отверстия, бывающего в хлебной печи. Татарка, наклонив голову, вошла пер- вая; вслед за нею Андрий, нагнувшись сколько можно ниже, чтобы можно было пробраться с своими меш- ками, и скоро очутились оба в совершенной темноте. |