проза. Тарас Бульба. Книга 2 Текст предоставлен издательством аст
 Скачать 0.64 Mb.
|
|
Николай Васильевич Гоголь Тарас Бульба Серия «Миргород», книга 2 Текст предоставлен издательством «АСТ» http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=171962 Тарас Бульба: АСТ, АСТ Москва, Хранитель; Москва; 2008 ISBN 978-5-17-049608-2, 978-5-9713-7461-9, 978-5-9762-5618-7 Аннотация Известная повесть Н.В.Гоголя из цикла «Миргород», при создании которой автор широко использовал различные исторические источники: мемуары, летописи, исследования, фольклорные материалы. «Тарас Бульба» давно входит в школьную программу. Но хорошо бы иметь в виду, что для прочтения этой повести нужна мудрость, редко свойственная юному возрасту. Впрочем, наверное, это лишнее замечание: с классикой всегда так бывает. Содержание I 4 II 23 III 40 IV 54 V 68 VI 86 VII 106 VIII 128 IX 143 Х 164 XI 174 XII 193 Николай Гоголь Тарас Бульба I – А поворотись-ка, сын! Экой ты смешной какой! Что это на вас за поповские подрясники? И эдак все ходят в академии? – Такими словами встретил ста- рый Бульба двух сыновей своих, учившихся в киев- ской бурсе и приехавших домой к отцу. Сыновья его только что слезли с коней. Это бы- ли два дюжие молодца, еще смотревшие исподлобья, как недавно выпущенные семинаристы. Крепкие, здо- ровые лица их были покрыты первым пухом волос, ко- торого еще не касалась бритва. Они были очень сму- щены таким приемом отца и стояли неподвижно, по- тупив глаза в землю. – Стойте, стойте! Дайте мне разглядеть вас хоро- шенько, – продолжал он, поворачивая их, – какие же длинные на вас свитки! 1 Экие свитки! Таких свиток еще и на свете не было. А побеги который-нибудь из вас! я посмотрю, не шлепнется ли он на землю, запу- тавшися в полы. 1 Верхняя одежда у южных россиян. (Прим. Н.В. Гоголя.) – Не смейся, не смейся, батьку! – сказал наконец старший из них. – Смотри ты, какой пышный! 2 А отчего ж бы не сме- яться? – Да так, хоть ты мне и батько, а как будешь сме- яться, то, ей-богу, поколочу! – Ах ты, сякой-такой сын! Как, батька?.. – сказал Та- рас Бульба, отступивши с удивлением несколько ша- гов назад. – Да хоть и батька. За обиду не посмотрю и не уважу никого. – Как же хочешь ты со мною биться? разве на ку- лаки? – Да уж на чем бы то ни было. – Ну, давай на кулаки! – говорил Тарас Бульба, за- сучив рукава, – посмотрю я, что за человек ты в кула- ке! И отец с сыном, вместо приветствия после давней отлучки, начали насаживать друг другу тумаки и в бо- ка, и в поясницу, и в грудь, то отступая и оглядываясь, то вновь наступая. – Смотрите, добрые люди: одурел старый! совсем спятил с ума! – говорила бледная, худощавая и доб- рая мать их, стоявшая у порога и не успевшая еще обнять ненаглядных детей своих. – Дети приехали до- 2 Пышный– здесь: в смысле гордый, недотрога. мой, больше году их не видали, а он задумал невесть что: на кулаки биться! – Да он славно бьется! – говорил Бульба, остано- вившись. – Ей-богу, хорошо! – продолжал он, немно- го оправляясь, – так, хоть бы даже и не пробовать. Добрый будет козак! Ну, здорово, сынку! почеломка- емся! – И отец с сыном стали целоваться. – Добре, сынку! Вот так колоти всякого, как меня тузил; нико- му не спускай! А все-таки на тебе смешное убранство: что это за веревка висит? А ты, бейбас, что стоишь и руки опустил? – говорил он, обращаясь к младшему, – что ж ты, собачий сын, не колотишь меня? – Вот еще что выдумал! – говорила мать, обнимав- шая между тем младшего. – И придет же в голову эта- кое, чтобы дитя родное било отца. Да будто и до того теперь: дитя молодое, проехало столько пути, утоми- лось (это дитя было двадцати с лишком лет и ровно в сажень ростом), ему бы теперь нужно опочить и по- есть чего-нибудь, а он заставляет его биться! – Э, да ты мазунчик, как я вижу! – говорил Бульба. – Не слушай, сынку, матери: она – баба, она ничего не знает. Какая вам нежба? Ваша нежба – чистое поле да добрый конь: вот ваша нежба! А видите вот эту саб- лю? вот ваша матерь! Это все дрянь, чем набивают головы ваши; и академия, и все те книжки, буквари, и философия – все это ка зна що, я плевать на все это! – Здесь Бульба пригнал в строку такое слово, ко- торое даже не употребляется в печати. – А вот, лучше, я вас на той же неделе отправлю на Запорожье. Вот где наука так наука! Там вам школа; там только набе- ретесь разуму. – И всего только одну неделю быть им дома? – го- ворила жалостно, со слезами на глазах, худощавая старуха мать. – И погулять им, бедным, не удастся; не удастся и дому родного узнать, и мне не удастся на- глядеться на них! – Полно, полно выть, старуха! Козак не на то, что- бы возиться с бабами. Ты бы спрятала их обоих се- бе под юбку, да и сидела бы на них, как на куриных яйцах. Ступай, ступай, да ставь нам скорее на стол все, что есть. Не нужно пампушек, медовиков, маков- ников и других пундиков; 3 тащи нам всего барана, козу давай, меды сорокалетние! Да горелки побольше, не с выдумками горелки, не с изюмом и всякими вытре- беньками, 4 а чистой, пенной горелки, чтобы играла и шипела как бешеная. Бульба повел сыновей своих в светлицу, откуда проворно выбежали две красивые девки-прислужни- цы в червонных монистах, прибиравшие комнаты. Они, как видно, испугались приезда паничей, не лю- 3 Пундики– сладости. 4 Вытребеньки – причуды. бивших спускать никому, или же просто хотели со- блюсти свой женский обычай: вскрикнуть и бросить- ся опрометью, увидевши мужчину, и потому долго за- крываться от сильного стыда рукавом. Светлица бы- ла убрана во вкусе того времени, о котором живые на- меки остались только в песнях да в народных домах, уже не поющихся более на Украйне бородатыми стар- цами-слепцами в сопровождении тихого треньканья бандуры, в виду обступившего народа; во вкусе то- го бранного, трудного времени, когда начались разыг- рываться схватки и битвы на Украйне за унию. Все было чисто, вымазано цветной глиною. На стенах – сабли, нагайки, сетки для птиц, невода и ружья, хит- ро обделанный рог для пороху, золотая уздечка на ко- ня и путы с серебряными бляхами. Окна в светлице были маленькие, с круглыми тусклыми стеклами, ка- кие встречаются ныне только в старинных церквах, сквозь которые иначе нельзя было глядеть, как при- подняв надвижное стекло. Вокруг окон и дверей были красные отводы. На полках по углам стояли кувшины, бутыли и фляжки зеленого и синего стекла, резные серебряные кубки, позолоченные чарки всякой рабо- ты: венецейской, турецкой, черкесской, зашедшие в светлицу Бульбы всякими путями, через третьи и чет- вертые руки, что было весьма обыкновенно в те уда- лые времена. Берестовые скамьи вокруг всей комна- ты; огромный стол под образами в парадном углу; ши- рокая печь с запечьями, уступами и выступами, по- крытая цветными пестрыми изразцами, – все это бы- ло очень знакомо нашим двум молодцам, приходив- шим каждый год домой на каникулярное время; при- ходившим потому, что у них не было еще коней, и по- тому, что не в обычае было позволять школярам ез- дить верхом. У них были только длинные чубы, за ко- торые мог выдрать их всякий козак, носивший оружие. Бульба только при выпуске их послал им из табуна своего пару молодых жеребцов. Бульба по случаю приезда сыновей велел созвать всех сотников и весь полковой чин, кто только был на- лицо; и когда пришли двое из них и есаул Дмитро Тов- кач, старый его товарищ, он им тот же час представил сыновей, говоря: «Вот смотрите, какие молодцы! На Сечь их скоро пошлю». Гости поздравили и Бульбу, и обоих юношей и сказали им, что доброе дело делают и что нет лучшей науки для молодого человека, как Запорожская Сечь. – Ну ж, паны-браты, садись всякий, где кому лучше, за стол. Ну, сынки! прежде всего выпьем горелки! – так говорил Бульба. – Боже, благослови! Будьте здоровы, сынки: и ты, Остап, и ты, Андрий! Дай же Боже, чтоб вы на войне всегда были удачливы! Чтобы бусурме- нов били, и турков бы били, и татарву били бы; когда и ляхи начнут что против веры нашей чинить, то и ля- хов бы били! Ну, подставляй свою чарку; что, хороша горелка? А как по-латыни горелка? То-то, сынку, дур- ни были латынцы: они и не знали, есть ли на свете горелка. Как, бишь, того звали, что латинские вирши писал? Я грамоте разумею не сильно, а потому и не знаю: Гораций, что ли? «Вишь, какой батько! – подумал про себя старший сын, Остап, – все старый, собака, знает, а еще и при- кидывается». – Я думаю, архимандрит не давал вам и понюхать горелки, – продолжал Тарас. – А признайтесь, сынки, крепко стегали вас березовыми и свежим вишняком по спине и по всему, что ни есть у козака? А может, так как вы сделались уже слишком разумные, так, может, и плетюганами пороли? Чай, не только по субботам, а доставалось и в середу и в четверги? – Нечего, батько, вспоминать, что было, – отвечал хладнокровно Остап, – что было, то прошло! – Пусть теперь попробует! – сказал Андрий. – Пус- кай только теперь кто-нибудь зацепит. Вот пусть толь- ко подвернется теперь какая-нибудь татарва, будет знать она, что за вещь козацкая сабля! – Добре, сынку! ей-богу, добре! Да когда на то пошло, то и я с вами еду! ей-богу, еду! Какого дьяво- ла мне здесь ждать? Чтоб я стал гречкосеем, домо- водом, глядеть за овцами да за свиньями да бабить- ся с женой? Да пропади она: я козак, не хочу! Так что же, что нет войны? Я так поеду с вами на Запорожье, погулять. Ей-богу, поеду! – И старый Бульба мало-по- малу горячился, горячился, наконец рассердился со- всем, встал из-за стола и, приосанившись, топнул но- гою. – Затра же едем! Зачем откладывать! Какого вра- га мы можем здесь высидеть? На что нам эта хата? К чему нам все это? На что эти горшки? – Сказавши это, он начал колотить и швырять горшки и фляжки. Бедная старушка, привыкшая уже к таким поступ- кам своего мужа, печально глядела, сидя на лавке. Она не смела ничего говорить; но услыша о таком страшном для нее решении, она не могла удержаться от слез; взглянула на детей своих, с которыми угрожа- ла ей такая скорая разлука, – и никто бы не мог опи- сать всей безмолвной силы ее горести, которая, каза- лось, трепетала в глазах ее и в судорожно сжатых гу- бах. Бульба был упрям страшно. Это был один из тех ха- рактеров, которые могли возникнуть только в тяжелый XV век на полукочующем углу Европы, когда вся юж- ная первобытная Россия, оставленная своими князья- ми, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись дома и кровли, стал здесь отважен человек; когда на пожарищах, в виду грозных соседей и вечной опасно- сти, селился он и привыкал глядеть им прямо в очи, разучившись знать, существует ли какая боязнь на свете; когда бранным пламенем объялся древле мир- ный славянский дух и завелось козачество – широкая, разгульная замашка русской природы, – и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие и удобные места усеялись козаками, которым и счету никто не ведал, и смелые товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему знать о числе их: «Кто их знает! у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то ко- зак» (что маленький пригорок, там уж и козак). Это бы- ло, точно, необыкновенное явленье русской силы: его вышибло из народной груди огниво бед. Вместо преж- них уделов, мелких городков, наполненных псарями и ловчими, вместо враждующих и торгующих города- ми мелких князей возникли грозные селения, курени и околицы, связанные общей опасностью и ненавистью против нехристианских хищников. Уже известно всем из истории, как их вечная борьба и беспокойная жизнь спасли Европу от неукротимых набегов, грозивших ее опрокинуть. Короли польские, очутившиеся, наместо удельных князей, властителями сих пространных зе- мель, хотя отдаленными и слабыми, поняли значенье козаков и выгоды таковой бранной сторожевой жизни. Они поощряли их и льстили сему расположению. Под их отдаленною властью гетьманы, избранные из сре- ды самих же козаков, преобразовали околицы и куре- ни в полки и правильные округи. Это не было стро- евое собранное войско, его бы никто не увидал; но в случае войны и общего движенья в восемь дней, не больше, всякий являлся на коне, во всем своем вооружении, получа один только червонец платы от короля, – и в две недели набиралось такое войско, какого бы не в силах были набрать никакие рекрут- ские наборы. Кончился поход – воин уходил в луга и пашни, на днепровские перевозы, ловил рыбу, торго- вал, варил пиво и был вольный козак. Современные иноземцы дивились тогда справедливо необыкновен- ным способностям его. Не было ремесла, которого бы не знал козак: накурить вина, снарядить телегу, намо- лоть пороху, справить кузнецкую, слесарную работу и, в прибавку к тому, гулять напропалую, пить и браж- ничать, как только может один русский, – все это было ему по плечу. Кроме рейстровых козаков, 5 считавших обязанностью являться во время войны, можно бы- ло во всякое время, в случае большой потребности, набрать целые толпы охочекомонных: 6 стоило толь- ко есаулам пройти по рынкам и площадям всех сел и 5 Рейстровые козаки – казаки, занесенные поляками в списки (реест- ры) регулярных войск. 6 Охочекомонные козаки – конные добровольцы. местечек и прокричать во весь голос, ставши на теле- гу: «Эй вы, пивники, броварники! 7 полно вам пиво ва- рить, да валяться по запечьям, да кормить своим жир- ным телом мух! Ступайте славы рыцарской и чести добиваться! Вы, плугари, гречкосеи, овцепасы, бабо- любы! полно вам за плугом ходить, да пачкать в земле свои желтые чеботы, да подбираться к жинкам и гу- бить силу рыцарскую! Пора доставать козацкой сла- вы!» И слова эти были как искры, падавшие на сухое дерево. Пахарь ломал свой плуг, бровари и пивовары кидали свои кади и разбивали бочки, ремесленник и торгаш посылал к черту и ремесло и лавку, бил горш- ки в доме. И все, что ни было, садилось на коня. Сло- вом, русский характер получил здесь могучий, широ- кий размах, дюжую наружность. Тарас был один из числа коренных, старых полков- ников: весь был он создан для бранной тревоги и от- личался грубой прямотой своего нрава. Тогда влияние Польши начинало уже оказываться на русском дво- рянстве. Многие перенимали уже польские обычаи, заводили роскошь, великолепные прислуги, соколов, ловчих, обеды, дворы. Тарасу было это не по сердцу. Он любил простую жизнь козаков и перессорился с теми из своих товарищей, которые были наклонны к варшавской стороне, называя их холопьями польских 7 Броварники – пивовары. панов. Вечно неугомонный, он считал себя законным защитником православия. Самоуправно входил в се- ла, где только жаловались на притеснения арендато- ров и на прибавку новых пошлин с дыма. Сам с сво- ими козаками производил над ними расправу и поло- жил себе правилом, что в трех случаях всегда сле- дует взяться за саблю, именно: когда комиссары 8 не уважили в чем старшин и стояли пред ними в шап- ках, когда поглумились над православием и не почти- ли предковского закона и, наконец, когда враги были бусурманы и турки, против которых он считал во вся- ком случае позволительным поднять оружие во славу христианства. Теперь он тешил себя заранее мыслью, как он явит- ся с двумя сыновьями своими на Сечь и скажет: «Вот посмотрите, каких я молодцов привел к вам!»; как представит их всем старым, закаленным в битвах то- варищам; как поглядит на первые подвиги их в ратной науке и бражничестве, которое почитал тоже одним из главных достоинств рыцаря. Он сначала хотел бы- ло отправить их одних. Но при виде их свежести, рос- лости, могучей телесной красоты вспыхнул воинский дух его, и он на другой же день решился ехать с ними сам, хотя необходимостью этого была одна упрямая воля. Он уже хлопотал и отдавал приказы, выбирал 8 Комиссары – польские сборщики податей. коней и сбрую для молодых сыновей, наведывался и в конюшни и в амбары, отобрал слуг, которые долж- ны были завтра с ними ехать. Есаулу Товкачу передал свою власть вместе с крепким наказом явиться сей же час со всем полком, если только он подаст из Сечи какую-нибудь весть. Хотя он был и навеселе и в голо- ве его еще бродил хмель, однако ж не забыл ничего. Даже отдал приказ напоить коней и всыпать им в яс- ли крупной и лучшей пшеницы и пришел усталый от своих забот. – Ну, дети, теперь надобно спать, а завтра будем делать то, что Бог даст. Да не стели нам постель! Нам не нужна постель. Мы будем спать на дворе. Ночь еще только что обняла небо, но Бульба все- гда ложился рано. Он развалился на ковре, накрылся бараньим тулупом, потому что ночной воздух был до- вольно свеж и потому что Бульба любил укрыться по- теплее, когда был дома. Он вскоре захрапел, и за ним последовал весь двор; все, что ни лежало в разных его углах, захрапело и запело; прежде всего заснул сторож, потому что более всех напился для приезда паничей. Одна бедная мать не спала. Она приникла к изго- ловью дорогих сыновей своих, лежавших рядом; она расчесывала гребнем их молодые, небрежно вскло- ченные кудри и смачивала их слезами; она глядела на них вся, глядела всеми чувствами, вся превратилась в одно зрение и не могла наглядеться. Она вскормила их собственною грудью, она возрастила, взлелеяла их – и только на один миг видит их перед собою. «Сы- ны мои, сыны мои милые! что будет с вами? что ждет вас?» – говорила она, и слезы остановились в морщи- нах, изменивших ее когда-то прекрасное лицо. В са- мом деле, она была жалка, как всякая женщина того удалого века. Она миг только жила любовью, только в первую горячку страсти, в первую горячку юности, – и уже суровый прельститель ее покидал ее для сабли, для товарищей, для бражничества. Она видела мужа в год два-три дня, и потом несколько лет о нем не бы- вало слуху. Да и когда виделась с ним, когда они жили вместе, что за жизнь ее была? Она терпела оскорбле- ния, даже побои; она видела из милости только ока- зываемые ласки, она была какое-то странное суще- ство в этом сборище безженных рыцарей, на которых разгульное Запорожье набрасывало суровый колорит свой. Молодость без наслаждения мелькнула перед нею, и ее прекрасные свежие щеки и перси без лоб- заний отцвели и покрылись преждевременными мор- щинами. Вся любовь, все чувства, все, что есть неж- ного и страстного в женщине, все обратилось у ней в одно материнское чувство. Она с жаром, с страстью, с слезами, как степная чайка, вилась над детьми сво- ими. Ее сыновей, ее милых сыновей берут от нее, бе- рут для того, чтобы не увидеть их никогда! Кто знает, может быть, при первой битве татарин срубит им го- ловы и она не будет знать, где лежат брошенные тела их, которые расклюет хищная подорожная птица; а за каждую каплю крови их она отдала бы себя всю. Ры- дая, глядела она им в очи, когда всемогущий сон на- чинал уже смыкать их, и думала: «Авось-либо Буль- ба, проснувшись, отсрочит денька на два отъезд; мо- жет быть, он задумал оттого так скоро ехать, что мно- го выпил». Месяц с вышины неба давно уже озарял весь двор, наполненный спящими, густую кучу верб и высо- кий бурьян, в котором потонул частокол, окружавший двор. Она все сидела в головах милых сыновей сво- их, ни на минуту не сводила с них глаз и не думала о сне. Уже кони, чуя рассвет, все полегли на траву и перестали есть; верхние листья верб начали лепе- тать, и мало-помалу лепечущая струя спустилась по ним до самого низу. Она просидела до самого света, вовсе не была утомлена и внутренне желала, чтобы ночь протянулась как можно дольше. Со степи понес- лось звонкое ржание жеребенка; красные полосы яс- но сверкнули на небе. Бульба вдруг проснулся и вскочил. Он очень хоро- шо помнил все, что приказывал вчера. – Ну, хлопцы, полно спать! Пора, пора! Напойте ко- ней! А где стара́? (Так он обыкновенно называл жену свою.) Живее, стара, готовь нам есть; путь лежит ве- ликий! Бедная старушка, лишенная последней надежды, уныло поплелась в хату. Между тем как она со слеза- ми готовила все, что нужно к завтраку, Бульба разда- вал свои приказания, возился на конюшне и сам выби- рал для детей своих лучшие убранства. Бурсаки вдруг преобразились: на них явились, вместо прежних за- пачканных сапогов, сафьянные красные, с серебря- ными подковами; шаровары шириною в Черное море, с тысячью складок и со сборами, перетянулись золо- тым очкуром; 9 к очкуру прицеплены были длинные ре- мешки, с кистями и прочими побрякушками, для труб- ки. Казакин алого цвета, сукна яркого, как огонь, опо- ясался узорчатым поясом; чеканные турецкие писто- леты были задвинуты за пояс; сабля брякала по но- гам. Их лица, еще мало загоревшие, казалось, по- хорошели и побелели; молодые черные усы теперь как-то ярче оттеняли белизну их и здоровый, мощный цвет юности; они были хороши под черными бараньи- ми шапками с золотым верхом. Бедная мать как уви- дела их, и слова не могла промолвить, и слезы оста- новились в глазах ее. 9 Очкур – шнурок, которым затягивали шаровары. – Ну, сыны, все готово! нечего мешкать! – произнес наконец Бульба. – Теперь, по обычаю христианскому, нужно перед дорогою всем присесть. Все сели, не выключая даже и хлопцев, стоявших почтительно у дверей. – Теперь благослови, мать, детей своих! – сказал Бульба. – Моли Бога, чтобы они воевали храбро, за- щищали бы всегда честь лыцарскую, 10 чтобы стояли всегда за веру Христову, а не то – пусть лучше про- падут, чтобы и духу их не было на свете! Подойдите, дети, к матери: молитва материнская и на воде и на земле спасает. Мать, слабая, как мать, обняла их, вынула две небольшие иконы, надела им, рыдая, на шею. – Пусть хранит вас… Божья Матерь… Не забывай- те, сынки, мать вашу… пришлите хоть весточку о се- бе… – Далее она не могла говорить. – Ну, пойдем, дети! – сказал Бульба. У крыльца стояли оседланные кони. Бульба вско- чил на своего Черта, который бешено отшатнулся, по- чувствовав на себе двадцатипудовое бремя, потому что Тарас был чрезвычайно тяжел и толст. Когда увидела мать, что уже и сыны ее сели на ко- ней, она кинулась к меньшому, у которого в чертах ли- ца выражалось более какой-то нежности: она схвати- 10 Рыцарскую. (Прим. Н.В. Гоголя.) ла его за стремя, она прилипнула к седлу его и с отча- яньем в глазах не выпускала его из рук своих. Два дю- жих козака взяли ее бережно и унесли в хату. Но ко- гда выехали они за ворота, она со всею легкостию ди- кой козы, несообразной ее летам, выбежала за воро- та, с непостижимою силою остановила лошадь и об- няла одного из сыновей с какою-то помешанною, бес- чувственною горячностию; ее опять увели. Молодые козаки ехали смутно и удерживали сле- зы, боясь отца, который, с своей стороны, был то- же несколько смущен, хотя старался этого не пока- зывать. День был серый; зелень сверкала ярко; пти- цы щебетали как-то вразлад. Они, проехавши, огляну- лись назад; хутор их как будто ушел в землю; только видны были над землей две трубы скромного их до- мика да вершины дерев, по сучьям которых они лази- ли, как белки; один только дальний луг еще стлался перед ними, – тот луг, по которому они могли припом- нить всю историю своей жизни, от лет, когда катались по росистой траве его, до лет, когда поджидали в нем чернобровую козачку, боязливо перелетавшую через него с помощию своих свежих, быстрых ног. Вот уже один только шест над колодцем с привязанным ввер- ху колесом от телеги одиноко торчит в небе; уже рав- нина, которую они проехали, кажется издали горою и все собою закрыла. – Прощайте и детство, и игры, и всё, и всё! |