Книга для интеллектуального меньшинства, абсолютно не
 Скачать 1.17 Mb.
|
|
следует — не учить языку, общению, прочим социальным навыкам, мы не станем людьми в привычном понимании этого слова. Мы останемся теми животными, которыми в действительности и являемся. Только культура, которую мы усваиваем через общение, воспитание и обучение, делает человека человеком. Без других людей мы небыли бы людьми. Наша человечность — это не данный богом дара результат соответствующего обучения, можно сказать — дрессировки. И сегодня учёные хорошо представляют себе, как это происходит. Когда малыш только появляется на свет, в его мозгу, пусть ив самом зачаточном состоянии, существует гигантское количество потенциальных нервных связей между клетками (природа заготавливает их для нас с большим запасом). Впрочем, пока нейроны в мозгу младенца связаны друг с другом совершенно хаотически, в этих связях нет никакого смысла. Это цельное полотно — большой чистый лист, на котором можно написать практически всё что угодно. При условии, конечно, что соответствующие связи окажутся задействованными. В реальности только часть этих связей между нейронами активизируется в результате контакта малыша с окружающей средой. А те, что остаются невостребованными, просто отмирают. Таким образом, в мозгу появляется уникальный рисунок взаимосвязи между нервными клетками. Научный факт В 1970 году два психолога, К. Блейкмор и Дж. Ф. Купер, проводили в университете Кембриджа опыты над новорождёнными котятами каждый день в течение нескольких часов они показывали им чередующиеся чёрные и белые вертикальные полосы, а в остальное время держали котят в темноте. Повзрослев, эти кошки были совершенно неспособны к восприятию горизонтальных линий. Всё, что научился видеть их глаз, — это вертикальные поверхности. Этот и сотни других экспериментов доказывают в процессе взросления перед нами открываются специфические окна возможностей. Это периоды, когда наш мозг способен к усвоению тех или иных навыков. Если же этим нейрофизиологическим окном не воспользоваться, то незадействованные связи между нейронами отомрут, и сформировать у нас соответствующий навык уже не удастся. Так, например, если мауглеоид окажется в нормальном человеческом обществе в возрасте после 6–7 лет, он уже никогда не освоит нормальной речи. Это должно произойти раньше. Если же он окажется в обществе людей после одиннадцати лет, то он вообще не будет способен к речевой коммуникации. Это окно возможностей захлопнется для него безвозвратно. Если бы мы родились в другой культуре, в других обстоятельствах, если бы нашим воспитанием не занимались вовсе или делали это как-то иначе, то рисунок нервных связей в нашем мозгу был бы другими мысами были бы другими. В своём знаменитом трактате О душе Аристотель сравнивал младенца с восковой дощечкой для письма — мол, что на ней напишешь, тем они будет. Впоследствии эта идея вошла в историю философии под названием — Tabula rasa, то есть чистая доска». И хотя это очень упрощённая схема, суть она отражает верно. Культура, как папа Карло, превращает нас из поленьев в Буратин. Или, если угодно, подобно Микеланджело, делает из нас красивые мраморные статуи. Сути дела это не меняет — мы детерминированы той социальной средой, в которой выросли. Мы были обречены стать теми, кем мы стали. И немы это выбрали, это выбрал за нас некий, если хотите, Рок. Не нужно питать иллюзий, ненужно верить сказкам о том, что наша личность — это то, что идёт своим, выбранным ею путём. Этот путь для нас крепко-накрепко проложен другими людьми, которые создали ту культуру, в которой нас угораздило родиться. Но если это так — что значит прожить свою или не свою жизнь? Как она вообще может быть нашей, если у нас не было шанса её выбрать? Происхождение ценностей Змея, которая не может сменить кожу, гибнет. Тоже и с умами, которым мешают менять мнения они перестают быть умами. Фридрих Ницше Итак, нас угораздило родиться в определённое историческое время, в конкретной семье и стране. И это в каком-то смысле случай — так карты выпали. Но закономерность в том, что данные конкретные время и место делают людей такими, какими они себя знают. Среди моих читателей есть те, кто родился сразу после Великой Отечественной войны — как, например, мои родители. Кто-то, как я, — в застойные семидесятые. Ну а кто-то уже после перестройки и крушения СССР — в совершенно новой, другой стране. Представим себе эти жизни. Мои родители провели детство в коммунальных квартирах. Каждый из них жил в комнатухе, которая вмещала одновременно шесть человек представителей сразу трёх поколений. В школе они писали железным пером, макая его в чернильницу- непроливайку, и до вполне сознательного возраста не имели никакого представления о существовании телевизора. В свою очередь, их родители, то есть мои бабушки и дедушки, пережившие блокаду Ленинграда, никогда, например, не выбрасывали еду. И несмотря на то что, учитывая их характеры, это было непросто, они всю жизнь прожили вместе. Я же родился в относительно сытые годы советского застоя не в коммуналке, конечно, но мясо на ужин готовили только по воскресеньям (потому что «дорого»). Впрочем, лично я был совершенно счастлив оттого, что родился в СССР, а не в какой-нибудь империалистической Америке. Я любил «дедушку Ленина, ездил в летние лагеря пионерского и комсомольского актива, возглавлял пионерскую дружину школы. Наконец, моя дочь родилась уже в мире интернета и гаджетов (ещё в младенчестве заслюнявив пару родительских телефонов до смерти — тогда ещё они от этого безвозвратно ломались По случаю её рождения мы построили загородный дому неё была не только отдельная комната, но и няня. Поучившись в частной школе в России, Соня уехала учиться в Америку, и ей там очень нравится. Забавно, правда? А вот если бы Соня родилась во времена моей прабабки, то она, скорее всего, была бы безграмотной (как и мои прабабки) — тогда уровень грамотности населения России был немногим выше процента. Впрочем, там, где жили мои прабабки и прадеды, ещё даже электричества не было, не говоря уже, понятное дело, об интернете. Теперь перемножьте сто миллиардов (количество людей, живших на Земле за всю её историю) на сто миллиардов (вероятность того, что именно вы, а не какой-то ваш брат или сестра, появились у ваших родителей, ивы узнаете, каков был ваш шанс родиться именно тогда, когда вы родились. Представьте: местом вашего рождения могла быть индийская деревушка времен Сиддхартхи Будды, далёкий аул в современном Афганистане или, например, Лондон времён Великой чумы. Даже если бы вы сохранили тот же набор генов, те же задатки, на выходе выбыли бы совершенно другим человеком. Такова закономерность. Случайность лишь в том, что с вами случилось то, что случилось. «Мы были обречены стать теми, кем мы стали. И немы это выбрали, это выбрал, за нас некий, если хотите, Рок». Но что в таком случае это мысами, я сам, если нас штампуют как резиновые игрушки на кукольной фабрике исторического времени? Мы пришли в этот мир, ничего толком не соображая, не имея никакой собственной позиции, и на нас надели то мировоззрение, которое на тот момент и на данной территории было в моде. Родись мы, например, в исламском мире, то верили бы в Аллаха, боготворили бы Коран, считали бы нормальным иметь четырёх жён, держали бы жёсткий пост в Рамадан и т. д. и т. п. И всё это считали бы предельно важным, суперважным! Мы готовы были бы за это умереть! За христианские ценности сейчас вроде как умирать не принято (за редкими ближневосточными исключениями, но были ведь и другие времена. Появись мы на свет в римский период, то, вполне возможно, погибли бы за христианскую веру, также по случаю нами усвоенную. Ещё раз нас могли бросить на съедение львам римского Колизея или сжечь в ските, как старообрядцев при Петре I, и только потому, что так нас воспитали. А тот, кто бы нас убивал, действовал бы по той же самой причине — потому что его так воспитали. Для каждого из нас в отдельности — это случайность, а по существу закономерность. Мы винтики одной большой машины времени. Точнее даже заготовки к винтикам на этой конвейерной ленте. Номы, конечно, не осознаём этого. Мы с величайшим почтением относимся ко всему, во что уверовали, что было нам привито, и ко всему, чему нас так заботливо выучили. И мы не можем усомниться нив себе, нив своих представлениях о мире, словно бы это истина в последней инстанции. А ведь это случайность... Да, случайность, которая при этом совершенно закономерна. И наша уверенность в том, что мы во всём правы, анаши предки во всём заблуждались, — тоже. Правда же в том, что одним из нас одно втемяшили в голову, а другим другое. Для каждого из нас в отдельности (для меня, для вас, ваших друзей и знакомых) — это случайность, а по существу — закон. Например, люди веками считали (не во всех культурах, конечно, что брак — это цель и смысл жизни человека, а сейчас молодые люди относятся к браку диалектически и во главу угла ставят «самореализацию». Кто прав? Прежние поколения были уверены, что правы они, а нынешнее — что правда за ними. Нов действительности все они заблуждаются! Все верят в свою правду только потому, что так получилось. Случайно. Как говорит известный популяризатор здравого смысла и футуролог Жак Фреско: Если бы выродились в племени охотников за головами, выбыли бы охотниками за головами. И если бы я спросил вас Тебя не смущает, что в твоём доме пять завяленных человеческих голов, вы бы ответили Да, смущает. У меня всего пять, ау моего брата — двадцать!”» Киники и скептики Первыми, кто в этой игре случая разобрался, были киники — древнегреческие философы, которых так прозвали, потому что они жили как собаки» [14] Всё началось со знаменитого Диогена, который, впрочем, квартировал не в бочке, как он м рассказывают, а в большой погребальной урне (что, согласитесь, само по себе говорит о том что он не слишком страдал предрассудками). За киниками последовали скептики — Пиррон, Тимей, Аркесилай. Они считали, что доказать существование бога невозможно, а поэтому любое верование — это лишь человеческий предрассудок, свойственный тем, кто не хочет или не может смотреть на вещи здраво. К моменту появления этих учений, а это IV–II вв. дон. э., греки уже насмотрелись на множество чужестранцев, которые с одинаковой силой прославляли такое множество разных (и зачастую совершенно несуразных) божеств, что относиться к религиозной вере с прежним придыханием для мыслящих людей того времени было уже совершенно невозможно. Скептики придерживались аналогичных взглядов не только в отношении религии, но и всех общественных отношений. Впрочем, разубеждать никого и нив чём они не стремились, и по существу их главным суждением относительно человечества было следующее Чтобы дитя ни делало, только бы не плакало!» Каким образом древнегреческие философы додумались до того, что сейчас становится нашей повседневной реальностью, остаётся вопросом. Но очевидно, что с развитием информационных технологий нам уже не скрыться от этого то, что мы всегда считали «истиной», на глазах превращается в черепки множества частных и ничем непримечательных правд, где одна, по большому счёту, ничем не лучше другой. Впрочем, на это, наверное, можно возразить, что есть, моли общечеловеческие ценности, что они фундаментальны, универсальны и не подлежат сомнению. Хорошая попытка, как говорят в таких случаях. Правда в том, что все наши представления о неких фундаментальных «общечеловеческих ценностях на самом деле являются таким же результатом культурной пропаганды, как и все прочие истины подобного рода. Человек, к сожалению, самое агрессивное, самое нетерпимое животное из всех, что когда-либо населяли нашу планету. То, что какие-то животные кажутся нам грозными, дикими и жестокими, — только иллюзия. Данными качествами, что наглядно показал нобелевский лауреат, выдающийся этолог Конрад Лоренц, обладает только «человек-культурный». Ни одно другое животное не уничтожило забавы ради такое количество представителей собственного видав междоусобных войнах и крестовых походах, в фашистских концентрационных лагерях или отечественном ГУЛАГе. Ни одно другое животное не создало таких средств массового истребления ближних — начиная с обычного огнестрельного оружия и заканчивая оружием химическим, биологическими атомным. За скобками, понятно, газовые камеры, инквизиторские пытки, а также терроризм всех видов и мастей. Об отношении человека к другим видам животных, наверное, и вовсе следует промолчать, чтобы совсем уж не позориться. По количеству уничтоженных нами видов, а также по совокупному деструктивному воздействию на окружающую среду нас можно приравнять разве что к ледниковому периоду. Впрочем, и на это, наверное, можно ответить, что всё зависит от «уровня развития личности. Что ж, посмотрим на эту личность Цена позора Ну-ка, видите вы этот камзол. И вот уже четыре часа, как я природный дворянин. Уильям Шекспир В тоже самое время, когда Бенджамин Либет возился со своими электродами в Сан-Франциско, другой великий психолог обустраивал бутафорскую тюрьму в подвале факультета психологии Стэндфордского университета. Никто никаких прорывов от этого исследования не ждал, но именно «тюремному эксперименту Филипа Зимбардо предстояло рази навсегда изменить наши представления о человеке. Начиналось всё достаточно буднично. На университетских стенах появились объявления, приглашающие студентов принять участие в научном эксперименте. Добровольцам были обещаны деньги — по пятнадцать долларов задень работы. За две недели можно было сколотить состояние в долларов, что неплохо для студента образца 1971 года. Жребий определил тех, кто будет играть в эксперименте роль «заключённого», и тех, кто станет надзирателем в тюрьме Зимбардо. В каждой группе, как и апостолов, по двенадцать человек. В назначенный день надзиратели надели полицейскую форму и отправились по домам «заключённых», чтобы произвести их арест. С этого момента и те, и другие были полностью предоставлены друг другу. Надзиратели приняли заключённых в участке, а затем с завязанными глазами спустили их в тюрьму. Там их заставили раздеться догола и встать лицом к стене Руки на стену Ноги в стороны!» Простоять в таком виде заключённым пришлось достаточно долго надзиратели убирали их вещи, проводили осмотр камера также комментировали размеры представших на их обозрение гениталий. Но даже если закрыть глаза на эти традиционные мужские шутки», нужно признать, что запах власти и унижения сразу и до отказа заполнил всё пространство воображаемой стэндфордской тюрьмы. Надзиратели придумывали издевательские правила, будили заключённых посреди ночи, устраивали досмотры, допросы и переклички В качестве наказания за малейшее неповиновение они отбирали у заключённых матрасы и одеяла, сажали их в карцер, лишали еды, заковывали вцепи и надевали наголову мешки. Новым и новым унижениям не было числа, а изворотливости ума надзирателей можно было только позавидовать. При этом любые попытки заключённых проявить хоть какое-то недовольство приводили лишь к усилению жестокости и вспышкам немотивированной агрессии. Заключённые страдали, испытывали приступы паники, плакали, просили о снисхождении и унижались. Уже на третий день эксперимента надзиратели требовали, чтобы заключённые обращались к ним не иначе как «господин надзиратель. И узники «стэндфордской тюрьмы это делали. Незаметно для всех эта пустяшная, по сути, игра стала самой настоящей реальностью — жестокой и бесчеловечной. Задумайтесь: речь не идёт о каких-то маньяках, убийцах, извращенцах, отбросах общества и т. д. и т. п. Мы говорим о совершенно нормальных, обычных студентах престижного вуза, которых просто поставили в определённые обстоятельства. И этого оказалось вполне достаточно, чтобы они превратились в тех самых маньяков ив те самые отбросы! Впрочем, когда я думаю об эксперименте Зимбардо, меня больше всего поражает другой факт. Заключённые, понятно, находились в тюрьме постоянно, а вот надзиратели работали посменно — по восемь часов в день. То есть каждый божий день они после такой вот своей «смены» возвращались домой и — как нив чём не бывало — исполняли роли милых и добропорядочных граждан любящих сыновей, обходительных любовников, подающих надежды студентов... [15] У вас это укладывается в голове? А теперь представьте, что на месте этих студентов могли оказаться вы. Заметили бы вы то самое объявление на стене и позвонили бы в офис Зимбардо... Выдумаете, что никогда бы не превратились в таких отморозков? Уверен, что вы таки думаете. Но не для того научная психология ставит свои эксперименты, чтобы мы посмотрели на какой-то загадочный — другой — вид людей. Она ставит их для того, чтобы мы посмотрелись в зеркало. То, что случилось со студентами в эксперименте Зимбардо, — это то, что случилось бы с каждым из нас. Эту правду трудно принять, я понимаю. Но это важно. Отложите книгу и просто подумайте об этом то, каким вы себя знаете, — это лишь следствие вполне определённых внешних обстоятельств. Если они существенно изменятся, вы, вероятно, уже не сможете себя узнать. И поведение «заключённых» в эксперименте Зимбардо — лучшее тому подтверждение. Невозможно понять, почему они-то оставались в этой «тюрьме»? Никто не вправе был их удерживать там против их воли. Отказавшись, они в худшем случае недополучили бы какие-то деньги (причём многим, как выяснилось, они были и не так уж нужны). Этот вопрос до сих пор остаётся без ответа. Есть версии исследователей и объяснения самих испытуемых, а мыс вами можем только строить догадки. Но чего все они стоят, если действительная реальность такова, что никто из «заключённых» не затребовал своего освобождения Никто. Все продолжали играть в эту игру, осознавая при этом безумие собственного положения [16] Эффект Люцифера Незаметно для самих себя даже создатели эксперимента — учёные-психологи — поддались его гипнозу. Спустя 36 лет, уже имея за плечами выдающуюся карьеру и экспертный опыт работы в тюрьме Абу-Грейб (после известных случаев пыток заключённых), Филип Зимбардо написал книгу «Эффект Люцифера. Почему хорошие люди превращаются в злодеев. Книгу, полную раскаяния. «Негативная власть, которой я обладал, — пишет Зимбардо, вспоминая своё поведение в «стэндфордской тюрьме, ослепила меня, она не позволила мне увидеть разрушительное влияние Системы, которую я создали поддерживал. Участники эксперимента были совсем зелёными юношами, почти безжизненного опыта. А я был опытным исследователем, зрелым взрослым человеком. Ноя постепенно превращался в Символ тюремной власти. Я ходили говорил, как он. Окружающие относились ко мне так, будто бы я был им. И я им стал. Я стал именно таким символом власти, к которым я питал отвращение всю свою жизнь, — надменным, авторитарным боссом. Я стал его воплощением. Я мог успокоить свою совесть — ведь в качестве хорошего и доброго суперинтенданта я старался удерживать слишком рьяных охранников от физического насилия Но это лишь содействовало тому, что охранники изобретали всё новые и новые методы изощрённого психологического насилия над бедными заключёнными». Многие слышали об этом чудовищном эксперименте, но немногие знают, что остановило тогда учёных. Ведь если бы этого не произошло уже на первой неделе эксперимента, то ещё неизвестно, чем бы всё это закончилось. А дело было так... Зимбардо обратился к своей невесте — психологу Кристине Маслак — за помощью. Он попросил её провести дополнительное анкетирование участников, а поэтому на пятый день эксперимента она оказалась в «стэндфордской тюрьме». Кристина пришла в такой ужас от увиденного — от всего того, что происходило в лаборатории её жениха, — что разорвала помолвку. Столь резкий шаг возлюбленной заставил Филипа вернуться в реальность. Он осознал,что за ад на земле он создали к чему всё это может привести. А потому седьмой день эксперимента стал для его участников последним. Но знаете, что, возможно, самое страшное Когда тем самым «охранникам» и «заключённым» сообщили об окончании эксперимента, никто из них не мог в это поверить. За неделю мир настолько переменился в их сознании, что даже эта правда казалась им пугающим розыгрышем. «Тюремный эксперимент Филипа Зимбардо, равно как и знаменитый эксперимент Стэнли Милгрэма (тот, в котором люди учили своих жертв с помощью ударов электрическим током, а также тысячи и тысячи других исследований дали нам совершенно чёткий и однозначный ответ на действительные причины человеческого поведения. И ответ этот таков неважно, что человеко себе думает, не важно, |