монография ММ 2010. Книга Маршалл Маклюэн
 Скачать 2.1 Mb.
|
|
Глава 2. Г.М. МАКЛЮЭН И ЛИТЕРАТУРА МОДЕРНИЗМА Большую роль в формировании Маклюэна литературоведа и теоретика медиа сыграла литература модернизма. В главе рассматривается восприятие канадским ученым творчества Э. Паунда, Т.С. Элиота и Д. Джойса, в том числе анализируются литературно-критические статьи Маклюэна, посвященные вышеупомянутым писателям-модернистам, эпистолярное наследие ученого, а также оценка творчества писателей-модернистов в основополагающих трудах канадского исследователя – «Галактике Гутенберга» и «Понимании средств коммуникации». Предметом пристального внимания также является влияние мировоззрения, литературных традиций и художественных приемов Паунда, Элиота и Джойса на теорию медиа М. Маклюэна. 2.1. Влияние поэзии и прозы Э.Л. Паунда на Г.М. Маклюэна Из всех литераторов ХХ в. Эзра Лумис Паунд (Ezra Lumis Pound, 1885–1972) был духовно всех ближе Маклюэну. В 1930–1940-е гг. Э. Паунд стал всемирно известным поэтом-модернистом и критиком, в то время как имя Маршалла Маклюэна знали лишь в узких академических кругах. Для Маклюэна Паунд был безусловным авторитетом. Канадский профессор с интересом штудировал поэзию и прозу своего американского коллеги и вел с ним переписку. Его не смущало то, что Э. Паунд увлекался национал-социализмом, во время войны жил в Италии и вел передачи на римском радио, защищая режим Муссолини и призывая американцев прекратить войну с Италией. Паунд критиковал политику Ф.Д. Рузвельта, а затем Г. Трумэна, но полагал, что его выступления ни в коей мере не были антиамериканскими. Однако американцы посчитали иначе. После окончания войны Паунда обвинили в предательстве, за свою деятельность он был интернирован и с 1945 по 1948 г. находился в лагере г. Пизы. В 1948 г. в Вашингтоне его судили за пропаганду фашизма, но признали недееспособным и поместили в психлечебницу Святой Елизаветы. В 1958 г. по просьбе многих писателей и поэтов, в том числе Э.С. Элиота и Р. Фроста, Паунда отпустили из лечебницы, он переехал в Италию, где жил и работал до самой смерти1. В 1948 г. в клинике Святой Елизаветы г. Вашингтона Маклюэну удалось встретиться с Паундом. Этот визит он совершил вместе с Хью Кеннером. Кеннер, как и Маклюэн, восхищался творчеством американского поэта-модерниста. Посещение больницы, в которой находился Паунд, и переписка с ним были достаточно смелыми поступками для того времени и могли отрицательно сказаться на академической карьере канадского профессора. Однако Маклюэн или не задумывался об этом, или игнорировал мнение окружающих, считая, что общение с опальным поэтом было для него очень важно. С 1948 по 1957 г. Маклюэн и Паунд обменивались письмами, обсуждая проблемы литературы, искусства. Исследователь творческого наследия Маклюэна Э.Д. Бартон отмечал важность изучения этого эпистолярного наследия, поскольку, по мнению критика, из материалов становится понятно, как канадский исследователь пришел к выводу о том, что следует применять лингвистический и литературоведческий анализ в изучении массмедиа [135]. Паунд, как и Маклюэн, имел опыт преподавательской работы. В начале своей карьеры в Уобэш-колледже штата Индиана он обучал студентов романским языкам. Как и Маклюэн, Паунд имел хорошее гуманитарное образование, отличался энциклопедизмом и не раз критиковал систему обучения в североамериканских университетах. Он считал знание греческого, латыни, современных европейских языков необходимой частью хорошего гуманитарного образования. Паунд был не только прекрасным поэтом, но и переводчиком. Среди его работ есть переводы с провансальского, староитальянского, староанглийского, китайского. Он также серьезно изучал историю, литературу и культуру Японии, Китая, Индии. Увлечение Паунда Востоком, его интерес к языкам ощутимы в его поэзии и прозе. В 1910–1920-е гг. Паунд много сделал для того, чтобы организовать творческое сотрудничество между американскими и британскими литераторами, а также популяризовать творчество У.Б. Йетса, Р. Фроста, Д. Джойса1, Э. Хемингуэя и особенно Т.С. Элиота. Поэму Элиота «Бесплодная земля» Паунд редактировал и способствовал ее публикации2. Элиот писал: «Любой поэт, родившийся в этом веке или в последнее десятилетие прошлого, который может честно сказать, что он не испытал влияния Паунда или не научился на его работах массе вещей, достоин даже не упреков, а “жалости”» [226, p. 228]. Однако экстравагантный Паунд, готовый придти на помощь молодым дарованиям, объяснить им законы существования и продвижения в писательской среде, вызывал и отрицательные эмоции у некоторых представителей литературного Олимпа того времени. Злую характеристику дала Паунду Гертруда Стайн: «Познакомилась с Эзрой Паундом. Он мне не очень-то понравился. Нашла, что он толкователь деревни. Очень полезно, если вы живете в деревне, а если нет, то нет»3. Возможно, Стайн, которая сама любила окружать себя молодыми литераторами и давать им напутствия, раздражало то, что Паунд также взял на себя обязанности мэтра и покровителя начинающих писателей. Литературовед А. Нестеров отметил, что Д. Джойс выражал признательность Э. Паунду за помощь в работе и что «только редактура Эзры Паунда превратила “Улисса” из аморфной груды осколков в роман, прославивший своего автора» [263, c. 56]. Паундовский эстетический принцип «точного слова» заимствовали и Р. Фрост, и Т.С. Элиот, и Д. Джойс, и Э. Хемингуэй. Следует отметить, что все названные выше поэты и писатели оказали значительное влияние и на Маклюэна. О многих из них канадский ученый писал как в своих литературно-критических статьях, так и в трудах по теории коммуникации. Как и Маклюэн, Паунд имел опыт работы редактором литературного журнала1, но прежде всего он был блестящим поэтом, начавшим свою карьеру как поэт-имажист2 и вскоре ставшим одним из основателей модернизма в американской литературе. Российский литературовед А.М. Зверев справедливо отмечал, что Паунд сыграл «большую роль в развитии литературы модернизма: как поэт, критик и редактор антологий и журналов» [265, с. 347–348]. Американский критик К.К. Стид (C.K. Stead) полагает, что путь Паунда к модернизму был медленным, сопровождавшимся «большим количеством осознанного теоретизирования и множеством программных деклараций», в то время как Т.С. Элиот словно «натолкнулся на свою версию этого течения, подражая Лафаргу и дыша бергсоновским воздухом интеллектуального Парижа 1910 года» [218, p. 38]. В течение шестидесяти лет своей творческой деятельности Паунд опубликовал несколько сборников стихов, среди которых наибольшую известность получили его стихи «Кантос» (The Cantos, 1925–1968), а также работы по теории литературы, искусства и культуры3. Большое влияние на Паунда оказал американский востоковед, профессор-китаист Эрнест Фенеллоза, чей архив вдова ученого в 1913 г. передала молодому поэту. Фенеллоза сформулировал поэтическую и геополитическую концепцию единого мира, рожденного от союза Запада с Востоком. По мнению критиков, «пафос этой по-американски прагматической и оптимистической идеи заключался в объединении западной научно-технической мощи с восточным эстетическим инстинктом и опытом духовного созерцания» [285]. Этот союз обещал синтез прогресса и религии, тела и духа, богатства и красоты, агрессивного мужского и восприимчивого женского начал. Фенеллоза мечтал о Ренессансе, способном спасти Запад от упадка культуры, а Восток – от упадка цивилизации. Япония и Китай были для него новыми Римом и Грецией. Он верил, что Запад сумеет, как это было в эпоху Возрождения, включить в себя забытые и неизвестные дары иной культуры, что приведет мир к новому Ренессансу. Паунд был в постоянном поиске новых форм в поэзии. Он считал, что нет смысла подражать ни современникам, ни тем более поэтам прошлых веков, поскольку с помощью заимствованных клише не создать настоящую поэзию. Каждое время, по мнению поэта, требует своих новых техник и нового языка. Эта идея созвучна мыслям Маклюэна, которые канадский профессор высказывал в книгах «Понимание средств коммуникации», «Галактика Гутенберга», «Война и мир в глобальной деревне» и ряде других работ. Паунду не нравилась современная поэзия, он считал ее «вялой и пустой» («flabby and vague»). По его мнению, она потеряла музыкальность из-за своей метрической системы, в которой ритмика метронома заменила сложную и тонкую слуховую композицию. Поэт активно пропагандировал верлибр (free verse). Он считал, что в поэзии существуют три основных элемента: игра образов, музыки и смысла («phanopoeia, melopoeia, and logopoeia – the play of image, music, and meaning») [53, p. 42]. Поэзию Э. Паунда, как и Т.С. Элиота, критики называли драматической, поскольку для их стихотворных произведений характерна полифония, присутствие множества персонажей, в которых растворяется автор. Так, Б. Дубин писал, что Элиот и Паунд «делают свою лирику драмой в лицах» [243, c. 136]. Главную задачу поэта Паунд видел в обновлении языка поэзии и искусства. Эксперимент был основой его творчества. Т. Элиот считал, что нет человека, сделавшего для революции в поэзии ХХ в. больше, чем Паунд [56, p. XI]. Своими мыслями об искусстве Паунд делился на страницах таких изданий, как «Поэтри» («Poetry»), «Литтл ревью» («Little Review), «Фортнайтли ревью» («Fortnightly Review») и др. Совместно с художником и поэтом Уиндэмом Льюисом (Wyndham Lewis) и скульптором Анри Годье-Бржешкой (Henri Gaudier-Brzeska) Паунд стал основателем «вортицизма» (vorticism) – направления, в котором могли себя выразить не только писатели и поэты, но и представители других видов искусства, – музыканты, художники, скульпторы. В первом номере журнала «Бласт» («Blast»), который вышел в 1914 г. под редакцией У. Льюиса, Э. Паунд в программной статье «Вортицизм» выразил видение вортицистами целей, задач искусства и способов их художественного выражения. Э. Паунд писал: «Весь поэтический язык без остатка – это язык поиска…Образ сам по себе есть язык. Образ – это слово за рамками выработанного языка. <…> “Монообразное стихотворение” есть форма суперпозиции, то есть положение, когда одна идея накладывается на другую. С его помощью я и выбрался из того тупика, в который меня завело мое парижское впечатление. Я набросал тридцатистрочное стихотворение и уничтожил его, потому что оно оказалось тем, что мы называем произведением «второй интенсивности». Спустя полгода, я сделал стихотворение вдвое короче прежнего; еще через год у меня родилось следующее предложение в духе хайку: Виденье этих лиц в толпе несметной – Как россыпь лепестков на черной мокрой ветке. <…> Вортуизм1 – напряженное искусство. Под этим я подразумеваю, что нас заботит условная напряженность (или условная значимость) различных типов выражения. Предпочтение отдается наиболее сильным из них, так как определенные формы выражения объективно “сильнее” других. Они более динамичны. Образ не есть идея. Это слепящий узел или пучок; это то, что я могу, да и волей-неволей должен назвать ВОРТЕКСОМ (ВИХРЕМ), из которого, сквозь который и в который непрестанно устремляются идеи. Говоря начистоту, его нельзя назвать иначе, чем ВОРТЕКС. Вот из этой неизбежности и родилось название “вортуизм”. Nomina sunt consequentia rerum2, и никогда еще это утверждение Фомы Аквинского не звучало более верно, чем в случае с вортуистским движением»3. Для Паунда и его единомышленников вортекс (vortex) означало движение вихря, водоворота, воронки, вечно обновляющейся творческой энергии. Продолжая идеи имажистов, вортицисты стремились к динамичной поэзии, в которой нет ненужного украшательства и лишних слов, каждая фраза продумана и незаменима. Они не признавали поэтического дискурса, в котором средства выражения и смысл внутренне чужды друг другу. Паунд призывал поэтов обогатить музыку английского стиха поэзией иных стран и эпох. Включенные в произведения Паунда цитаты из японских, китайских, французских, итальянских стихотворных и прозаических произведений обогатили творчество Паунда, но сделали его доступным лишь хорошо подготовленным читателям. В стихотворных произведениях, по мнению Паунда, должно быть противопоставление не только образов, но и различных фактов, аллюзий, цитат, фрагментов других текстов. Этот метод Паунд позднее использовал при написании своей основной работы – «Кантос». Для Паунда вортекс – это не только технология создания художественного текста, но и особое видение мира, которое близко взглядам М. Маклюэна1. Современное искусство было предметом пристального интереса Э. Паунда. На станицах журнала «Вортекс» он публиковал свои статьи и материалы своих единомышленников об искусстве. Особое восхищение у него вызвала живопись представителя эстетизма Уистлера. Ему Паунд посвятил стихотворение «Уистлеру, американцу» (To Whistler, An American, 1912), в котором писал: «You had your searches, your uncertainties,/ And this is good to know for us – I mean,/ Who bear the brunt of our America/ And try to wrench her impulse into art./ You were not always sure, not always set/ To hiding night or tuning ‘symphonies’, /Had notone style from birth, but tried and pried/ And stretched and trampered with the media./ You and Abe Lincoln from the mass of dolts/ Show us where there is a chance at least of winning through»2. В духе Уистлера написано одно из его ранних стихотворений «L’Art»: «Green arsenic smeared on egg-white cloth, / Crushed strawberries! Come, let us feast our eyes»1. Паунд определял вортицизм как «интенсивное искусство… из четырех различных интенсивностей – математического выражения, алгебраического, геометрического и аналитической геометрии»2. Эти взгляды поэта близки идеям Маклюэна, чья деятельность заключалась в междисциплинарных исследованиях: литература использовалась как метод для изучения медиа, физика и биология – для изучения литературных текстов и коммуникационных процессов. В 1940–50-е гг. Маклюэн внимательно изучал творчество вортицистов. Понятие «вортекс» – водоворот – ассоциировалось у него с рассказом Э. По «Низвержение в Мальстрем» (The Descent into the Maelstrom). Матрос в этом рассказе, по мнению Маклюэна, «спасается благодаря тому, что изучил принцип действия водоворота». Ученый спрашивает: «Не в том ли будет состоять наша задача в новую электронную эпоху, чтобы попытаться понять принцип действия нового водоворота на старое тело?» [46, c. 116]. Таким образом, Маклюэн продолжил те мысли, которые в статье «Вортекс» высказал Паунд, и призвал не сопротивляться тому, что несут с собой новые технологии, в том числе новые медиа. Своеобразным диалогом с журналом вортицистов «Бласт» –«Blast» («Взрыв») стала опубликованная в 1969 г. книга канадского коммуникативиста «Контрбласт» – «Counterblast» («Антивзрыв»). Предметом особого интереса Маклюэна в творчестве Э. Паунда было самое значительное его поэтическое достижение «Кантос» – «Песни»3. «Кантос» представляют собой серию длинных стихотворений, над которыми поэт работал практически всю жизнь – с середины 1930-х гг. до самой смерти. Эту сложную поэму, в которой трудно выделить план или структуру, сам Паунд называл эпической. Темы жизни и смерти, поиска смысла существования, осмысления божественного начала и путей, ведущих в ад и рай, необходимости обращения к урокам истории, метаморфозы жизни – вот лишь некоторые темы, к которым обращался Паунд в своей поэме. Поэт не стремился облегчить своим читателям знакомство с «Песнями». Какие-то пассажи в поэме были явной стилизацией под античный эпос, китайскую поэзию, песни средневековых трубадуров. Как «Улисс» Д. Джойса остается загадкой для читателя, не знакомого с «Одиссеей» Гомера, так и «Кантос» непонятны тому, кто не знаком с поэмами Гомера, Данте, Овидия, восточной и западной историей, философией и литературой. В текстах часто встречаются архаизмы, фразы на иностранных языках, латынь, которые особенно затрудняют понимание. Постоянные ссылки на разные исторические события, литературные произведения, не всегда понятные символы и аналогии, упоминание имен малоизвестных поэтов и музыкантов1 заставляли читателя «Кантос» постоянно расшифровывать скрытый смысл стихотворений. Неудивительно, что многие критики жаловались на трудность понимания текста поэмы. Фрагменты иностранных слов, цитат, в том числе прозаических отрывков, которые Паунд включал в свою поэзию, напоминают инсталляции в современном искусстве. Такой стиль работы характерен и для Э. Элиота, и для Д. Джойса, и для Маклюэна. В основе поэтики Паунда, Элиота и Джойса лежит характерный для литературы модернизма принцип соположения, на который обратил внимание известный литературовед и культуролог Ю.М. Лотман. Критик заметил, что образуемые в произведениях разных течений авангарда «фигуры могут читаться как метафоры и как метонимии. …Смыслообразующим принципом текста в целом делается соположение принципиально несоположимых сегментов. Их взаимная перекодировка образует язык множественных прочтений, что раскрывает неожиданные резервы смыслов» [258, c. 58]. Этот принцип характерен и для текстов М. Маклюэна несмотря на то, что они не были художественными в традиционном понимании. Сложность поэзии Паунда обусловливалась также необычной метрикой стиха, Паунд писал стихи и обычным пятистопным ямбом, и верлибром (free verse). Эта метрика была новаторской для своего времени и непривычной для слуха. Паунд, находившийся под влиянием французских символистов, английских поэтов-викторианцев, тем не менее оставался американцем, в его стихах ощутима поэтическая традиция У. Уитмена. Поэзия Паунда требовала от читателя энциклопедических знаний, терпения и желания разгадывать загадки. Иногда для понимания содержания его текстов надо было прочитать не только стихотворные произведения, но и теоретические работы писателя, поскольку в них объяснялись некоторые понятия, рассказывалось о людях – малоизвестных музыкантах, поэтах, мыслителях, которые упоминались в стихах. Один из поклонников творчества Паунда, Нед Бейтс, еще в студенческие годы разместил часть «Кантос», LXXXI, в Интернете, сопроводив гиперссылками имена исторических лиц и героев греческой мифологии, географические названия, литературные аналогии и дефиниции слов, а также все иностранные слова, включая древнегреческие, которые могли быть непонятны среднему читателю [281]. Это значительно облегчило понимание поэмы Паунда. Форма текста с гиперссылками, которую выбрал Бейтс, напоминает работы в области современного сетевого искусства, в рамках которого экспериментаторы выделяют фразы из текста и отсылают читателя на другие ресурсы. Достаточно вспомнить известное стихотворение Андрея Великанова «С неба звездочка упала», где гиперссылка на слово «звездочка» уводит посетителя на сайт НАСА [399]. Поэзия Паунда провоцировала его почитателей, как и последователей Маклюэна, экспериментировать и искать ключи к пониманию собственных трудов. Знакомство с китайской письменностью и литературой оказало огромное влияние на Паунда. В иероглифах, которые символизировали не только буквы, но и понятия, он увидел способ выражения мыслей с помощью знаков и метафор. Этот метод он назвал идеограммным (ideogrammic method) и описал его в «Алфавите чтения» [53, c. 26]. О сложности изучения и толкования поэзии Паунда писала литературовед Лорен Уэбстер (Loren Webster). Она признавалась, что, несмотря на то, что семь лет штудировала английский язык и литературу в колледже и университете, специализируясь при этом на поэзии, и два последних года в университете серьезно изучала китайский под руководством блестящего профессора-корейца, она чувствовала себя недостаточно подготовленной для понимания стихов американского поэта-модерниста. Уэбстер считает, что аудитория «Cantos» ограничивается узким кругом интеллектуалов, который способен читать и расшифровывать их смысл [290]. Даже если замечание Л. Уэбстер и справедливо, то следует признать, что Паунд может гордиться своей элитарной аудиторией, в которую входили Т. Элиот, Р. Фрост, Х. Кеннер. К этому узкому кругу читателей и поклонников эпической поэмы Паунда относился и Маклюэн. Он приступил к серьезному изучению «Кантос» после знакомства с поэтом в лечебнице Святой Елизаветы в Вашингтоне. Во время этой встречи Паунд сказал, что «Песни» с 1-й по 40-ю представляют собой детективную историю. Это замечание заинтересовало канадского исследователя. В письме от 16 июня 1948 г. Маклюэн просит Паунда поделиться с ним и другими секретами и спрашивает, являются ли «Песни» реконструкцией преступления против человека и цивилизации. Необычное замечание Паунда привело Маклюэна к неожиданной мысли, которой он поделился с автором «Кантос»: «Я отметил одну вещь в детективных историях, которая, возможно, далека от темы. Эдгар По в 1840 г. с помощью Дюпена изобрел кинематограф. Он работает с трупом, как с натюрмортом. То есть с помощью кинематографического монтажа он восстанавливает преступление, и остальные сыщики делают то же после него»1. Из этого письма видно, что уже в 1948 году Маклюэн задумывался об истории и сущности разных средств коммуникации, одним из которых он считал кино. Позднее в книге «Понимание средств коммуникации» он более подробно будет рассматривать эту тему. Американский литературовед Эдвин Бартон (Edwin Barton) полагал, что изучение творчества Д. Джойса, Э. Паунда и Т. Элиота способствовало переходу Маклюэна от изучения литературы как таковой к исследованию технологии и культуры, причем особую роль в этом процессе, по мнению критика, сыграл прежде всего Паунд. Изучив переписку Э. Паунда и М. Маклюэна, Э. Бартон пришел к выводу о том, что общение с Паундом наталкивало Маклюэна на неожиданные мысли и идеи. Эти материалы, полагает Бартон, являются иллюстрацией процесса превращения Маклюэна из литературного критика в теоретика коммуникации [135]. Читая поэзию и прозу Паунда, Маклюэн открыл для себя технологию переноса прошлого в настоящее. Он считает, что в «Кантос» Паунд впервые по-настоящему использует технические возможности кинематографа. Структуру поэмы Маклюэн трактует как монтаж персонажей и вылепленных автором образов, а возвращение в прошлое, с его точки зрения, создает ощущение одновременности действия, соединения настоящего и прошлого. Восхищаясь поэмой Паунда, Маклюэн советует поэту сделать запись стихов на пластинки, чтобы у любителей его поэзии была возможность услышать голос автора [2, p. 193]. Исторические примеры и развитие ситуаций, как и литературные тексты, превратившиеся в метафорические аналогии, стали материалом для подкрепления теорий канадского ученого в его трудах по коммуникации. Особенно этот прием ощутим в «Галактике Гутенберга». Изучив переписку между Маклюэном и Паундом, Г. Уиллмот пришел к заключению, что канадский ученый воспринимал «Кантос» Паунда как трансмифический пейзаж, развернутую площадку структурных принципов, технологию (techne), средство коммуникации (medium), которые для читателя были в большей степени основой для получения знаний, чем идеологией [127, p. 49]. Критик полагает, что творчество Паунда ощутимо во многих трудах Маклюэна 50–60-х гг., но особенно в «Механической невесте». Структура книги, отмечает Уиллмот, представляющая произвольное соединение разнообразных рекламных объявлений, отрывков из комиксов, обложек детективов и дамских романов, напоминает принцип монтажа «Кантос» Паунда [127, p. 53]. Несомненно, стиль Паунда оказал огромное влияние на Маклюэна, но помимо Паунда следует упомянуть и влияние других писателей-модернистов: Т.С. Элиота, У. Льюиса, Д. Джойса, для которых также была характерна подобная манера подачи материала. Приемы всех вышеназванных писателей можно заметить и в творчестве самого М. Маклюэна. Поэзия Паунда вызывала разные чувства у читателей и критиков – от искреннего восхищения до полного неприятия. Его называли и гением, и «поэтом хаоса». Подобные слова критики использовали и по отношению к Маклюэну. Интересно, что, как позднее и Маклюэна, Паунда и его творчество не раз называли безумными, но некоторые критики признавались, что после прочтения Паунда «сначала может возникнуть чувство, что тут сплошная риторика и безумие, пустая демонстрация виртуозности и страсти, не создающей красоты. Но по мере чтения удостоверяешься, что эта странная метрика обладает собственным законом и порядком, а отличающая Паунда грубая сила воображения словно бы придает его словам свойство красоты, обладающей заразительностью» [69, c. 445]. Подобные ощущения возникали у многих читателей и критиков и после знакомства с книгами Маклюэна. Пытаясь подчеркнуть противоречивую сущность характера канадского ученого и его творчества, американец Гэри Вульф в журнале «Wired»назвал свою статью о Маклюэне «Мудрость Святого Маршалла, Священного глупца» (The Wisdom of Saint Marshall, the Holy Fool), а самого ученого – «консервативным христианином-анархистом» [156]. В характерах Маклюэна и Паунда немало сходства. Они были яркие, но достаточно высокомерные личности, склонные к неординарным поступкам. Оба хорошо разбирались в литературе и искусстве, ценили искусство слова. Консерватизм, любовь к элитарному искусству сближали их. И Маклюэн, и Паунд испытывали страх перед получавшей все большее распространение массовой культурой, но если Паунд игнорировал ее, то Маклюэн, напротив, считал необходимым изучать явление, и, судя по его трудам, эти исследования по-настоящему увлекали его. Паунд же позволял себе эксперименты, используя иногда просторечия в своей поэзии. В Песне 77, имитируя ломаный язык британских рабочих кокни, он писал: «WOT IZZA COMIN'?/I'll tell you wot izza comin'/ Sochy-lism is a-comin'» (Че это идет?/ я скажу, че идет/ сочи-лизм идет)1. Социализм и коммунизм в понимании Паунда были абсолютным злом. Он резко выступал против «красной угрозы», высказывал мысли, которые заставили многих отвернуться от него и зачислить его не только в антикоммунисты, что только приветствовалось в те годы в США и Европе, но и в фашисты и в антисемиты. Маклюэн никогда не позволял себе подобных высказываний, но в 1940-е гг., недовольный развитием своей карьеры, искал в академических кругах масонский заговор2. Многие высказывания и публикации как Маклюэна, так и Паунда по вопросам литературы, религии, науки и культуры, массовой коммуникации вызывали раздражение и неодобрение общественности, поскольку не всегда были достаточно аргументированы, а иногда эпатажны. В отношениях Паунд – Маклюэн не было равенства. Паунд был намного старше Маклюэна. Разница в возрасте и его известность как поэта позволяли Паунду снисходительно относиться к своему канадскому коллеге. Даже тот факт, что для многих Паунд был в 1940-е гг. изгоем, ничего не менял в его отношениях с Маклюэном, для которого он был мэтром и к которому канадский профессор обращался, интересуясь его мнением по проблемам литературы и искусства. Паунд отвечал не на все письма Маклюэна. В ответ на полные восторга и восхищения послания он мог откликнуться письмом-запиской, спрашивая, чем в настоящий момент занимается канадский профессор. Маклюэн не был Паунду столь интересен, как Паунд Маклюэну. Судя по всему, Паунд не видел в Маклюэне ни коллегу, чье творчество следует пристально изучать, ни серьезного литературного критика. Маклюэна он воспринимал как преподавателя литературы и как-то задал вопрос о сути педагогической деятельности. На это Маклюэн в характерном для него эпатажном стиле ответил, что учителя – «люди низкого происхождения и без какого-либо культурного багажа или традиции»1. Ни в одном из своих писем Паунд не высказал своего мнения о книгах Маклюэна, которые сделали канадского профессора всемирно известным. В разгар переписки Маклюэна и Паунда была опубликована «Механическая невеста: Фольклор индустриального человека». Однако ни эта работа, ни другие не обсуждались между ними. Маклюэн, следует отметить, делился с Паундом своими планами написать книгу «Эра Гутенберга», которая позднее была опубликована и стала широко известна под именем «Галактика Гутенберга», но поэт-затворник не проявил серьезного интереса к этому проекту. Возможно, темы, затронутые Маклюэном в его ставших всемирно известными книгах по коммуникации, не были интересны Паунду или эти труды он посчитал неудачей, которую не стоит обсуждать. По воспоминаниям врачей, окружавших Паунда в больнице Св. Елизаветы, поэт был одержим идеей заговора против его персоны. Ему временами казалось, что он, Паунд, мог предотвратить Вторую мировую войну, если бы публично выступал против проводимой Ф.Д. Рузвельтом политики. Он считал настоящей литературой, хотя и сложной для восприятия, свое творчество, а также творчество Т.С. Элиота и Д. Джойса2. Судя по всему, Маклюэн со своими исследованиями медиа не был той интеллектуальной фигурой, которая могла стать значимой для Паунда. В переписке с Маклюэном Паунд часто использовал просторечия, новые словообразования, и этот стиль стал нормой их общения. Маклюэн подхватил его, стараясь подражать манере поэта. Маклюэн прощал Паунду многое: его североамериканское прошлое и даже безразличие к трудам самого Маклюэна. «Мистер Паунд – единственный писатель нашего времени, чья проза хранит впечатление настоящего разговора… Она шокирует снова и снова драматическим акцентом устного слова, но в ней нет того, что всегда говорят о “соленой речи янки”. Проза мистера Паунда включает радикальный индивидуализм поколений моряков-янки, но не только саму манеру, а все движение ума: интенсивность, остроту и страсть к технической точности», – писал о Паунде Маклюэн в эссе «Критика Паунда» (Pound’s Critical Prose – перевод И.А.) [1, p. 75]. В письме к Ф. Джованелли Маклюэн писал: «Проза Паунда точна. Ее надо читать очень медленно. Все, что он упоминает, следует прочесть. Его метод в поэзии и прозе – идеограмма» [2, p. 201–202]. Склонность к неординарным поступкам, эксцентризм, желание быть в центре внимания были свойственны Паунду. Характеризуя поэта, Карл Сэндберг писал: «Любой разговор о современной поэзии, когда его ведут понимающие люди, кончается тем, что рано или поздно заговаривают об Эзре Паунде. Случается, его упоминают только для того, чтобы пожурить как проказника и насмешника, как позера, которому неведомы серьезность и укорененность. Но утверждают и совсем другое: сегодня он заполнил собой ту нишу, которая в былые времена была заполнена Китсом»1. Поэзия Э. Паунда всегда восхищала канадского ученого, но особое влияние на него оказали прозаические работы писателя, посвященные теории литературы, искусства и культуры: «Алфавит чтения» (ABC of reading, 1934) и «Путеводитель по культуре» (Guide to Kulchur, 1938). В «Алфавите чтения», как и в написанной ранее «Книге для чтения», Паунд представляет на суд читателя свою эстетическую теорию. Книга состоит из двух частей. Первая часть представляет собой ряд небольших глав, в каждой из которых автор в афористичной форме рассказывает о своем видении роли литературы, языка, искусства. Во второй части дан анализ творчества Д. Чосера, К. Марло, У. Уитмена и ряда других писателей. Автор говорит о роли литературы, языка и чтения в жизни человека. Эти же темы рассматривает подробно Маклюэн в «Галактике Гутенберга». Для Паунда чтение – это и наука, и искусство. Он полагает, что литературу можно изучать с помощью естественнонаучных методов. «Мы живем в мире науки и изобилия, – такими словами начинает Паунд первую главу книги и далее поясняет. – Лучший метод изучения поэзии и литературы – это метод современных биологов, т. е. тщательное изучение источника из первых рук и постоянное СРАВНЕНИЕ одного “среза” или образца с другим» [53, p. 17]). Высказывание кажется достаточно необычным, но подобные идеи использования биологии и психологии для изучения устной и письменной коммуникации, языка и литературы встречаются и у Маклюэна. Канадский исследователь даже развил биологическую тему, утверждая, что разные средства коммуникации являются продолжением человека. Ранее мы писали, что его основополагающий труд по теории коммуникации называется «Понимание средств коммуникации: Продолжение человека». Согласно Маклюэну, перо и авторучка являются продолжением руки человека, телевидение – его глазами, компьютер – продолжением мозга и всей психической системы (the extensions of man). Возможно, подобные идеи возникли у него под влиянием «Алфавита чтения» – книги, которую Маклюэн изучил достаточно подробно, о чем свидетельствуют ее многочисленные упоминания в трудах Маклюэна. Возможно, под влиянием этой работы Паунда Джеймс Джойс изобрел словечко «ABCED-minded», которое по звучанию напоминало слово «absentminded» (забывчивый, рассеянный). Это слово позднее использовал Маклюэн. В 1955 г. в журнале «Эксплорейшнс» (Explorations) он опубликовал статью, посвященную проблеме противостояния электронных СМИ печатной культуре, которую назвал «Радио и телевидение против АБВГД-мыслящих», по-английски в заглавии статьи «Radio and TV vs. ABCED-minded» ощутима игра слов, свойственная стилю ученого [8, p. 12–18]. И Паунд, и Маклюэн пытались использовать опыт естественнонаучных дисциплин для анализа литературы, искусства и культуры. Предложенный Паундом метод сравнительной биологии (тщательное изучение предмета «из первых рук» и постоянное сравнение одного среза образца с другим) для изучения поэзии и прозы очень напоминает пробы Маклюэна – междисциплинарные эксперименты, в рамках которых ученый и его соратники и ученики пытались соединить между собой разные виды искусства и медиа, медиа и науку, искусство и технологии и т. д. Стиль «Алфавита чтения» во многом сопоставим со стилем позднего Маклюэна. Многие фразы из этой книги афористичны, как и многие «маклюэнизмы». Некоторые высказывания из Э. Паунда, например «Литература – это язык, заряженный смыслом» («Literature is language charged with meaning»), «Литература – это новости, которые всегда остаются новостями» («Literature is news that STAYS news») [53, p. 28–29], Маклюэн цитировал в своих работах. Сравнивая стиль текста «Алфавита для чтения» со стилем «Галактики Гутенберга» и «Понимания средств коммуникации», можно найти много общего. Влияние Паунда ощутимо и в знаменитой формуле Маклюэна «medium is the message». В тексте «Алфавита для чтения» и «Путеводителя по культуре» Паунд выделяет некоторые слова и фразы в своих высказываниях-афоризмах заглавными буквами, стараясь подчеркнуть их смысл и важность. Это помогает читателю проследить ход мысли писателя, выделить главное и второстепенное. Визуализация, к которой прибегает Паунд, отчасти напоминает прием (flaming – сердитость), используемый в переписке по электронной почте, в котором эмоционально выраженные слова, переходящие в крик, пользователи выражают заглавными буквами. Маклюэн также прибегал к графическим приемам в своих текстах. Так, в «Галактике Гутенберга» он выделил рамкой и крупным жирным шрифтом афористичные заголовки, словно предлагая эти части текста использовать как цитаты, что и делают его последователи. Сборник «Путеводитель по культуре» (1938), содержащий тексты из пяти прижизненных книг Паунда, отражает разнообразные интересы писателя. В книгу вошли статьи по эстетике, поэтике трубадуров, материалы, посвященные разным вопросам экономики, бизнеса и финансов, политическая публицистика. Все части не связаны друг с другом. Иногда они напоминают черновые записки из блокнота, которые автор сделал, чтобы не забыть пришедшие в голову мысли, но, собранные воедино, они дают представление об эстетических принципах, художественных и литературных предпочтениях, противоречивых взглядах на современную экономику и политику Э. Паунда. Паунд в одном из эссе сборника радуется, что кто-то из обозревателей в популярной газете признал, что он, Паунд, иногда заставляет читателя «внезапно увидеть», или что его замечание может раскрыть весь предмет с совершенно нового угла зрения. Подобные замечания критики делали и в адрес Маклюэна, который постоянно заставлял своих читателей и слушателей по-новому посмотреть на привычные явления, задуматься о их будущем. Паунд еще раз поясняет, что идеограммный метод исследования в литературе и искусстве «состоит в представлении одной грани, затем другой до того момента, пока не совершится переход с мертвой, утратившей чувствительность поверхности читательского ума на ту его часть, которая способна регистрировать» [53, p. 28–29]. В статье «Новое образование» (The New Learning) Паунд нападает на американское образование и распространенное в США спонсорство, утверждая, что американской университетской системой управляют по большей части наймиты и деревенщина. Последней уловкой вымогателей и ростовщиков, по мнению поэта, было подавить обучение дарами. Весь доход университетов, как полагал Паунд, идет на содержание этих готических зданий – анахронистических чудовищ. Паунд критикует политику Рузвельта (статья «Удар & 1935»), выступает против существующей банковской системы, пронизанной духом ростовщичества. Он много рассуждает о вреде системы кредитования и процентных ставок, которые помогают не лучшим людям нажить капитал. Паунд предлагает отделить имущество от капитала, чтобы экономические процессы способствовали росту имущественного благосостояния, а не росту капитала [54, p. 241–248]. Российский критик О. Ермишин в рецензии на вышедшую в России книгу Э. Паунда «Путеводитель по культуре» в переводе К. Чухрукидзе, К. Голубович и А. Нестерова пытался объяснить суть работы «Удар & 1935». По мнению Ермишина, заявляя, что «государства ослабевают или попадают в руки невежд и мерзавцев», Паунд подразумевал администрацию Ф.Д. Рузвельта и еврейскую финансовую элиту, которую он обвинял во многих грехах. Рузвельта в своих римских радиопередачах Паунд позднее называл «Jewswelt» (Рузвельтштейн). Попытки американского поэта разобраться в политике и экономике, как полагает О. Ермишин, выглядят достаточно нелепо, так как для этого у него не было ни достаточных знаний, ни материала для исследования [291]. Подобные высказывания Паунда и привели к тому, что его зачислили в фашисты и антисемиты, а за публичную критику американского правительства во время Второй мировой войны судили. Из-за антисемитских и фашистских взглядов, которые Паунд высказал в ряде своих работ, его имя практически не упоминалось в курсах по зарубежной литературе в советской и постсоветской России. Поэта долго не переводили на русский язык. Публикация сборника его стихотворных произведений в России в 2003 г. вызвала неоднозначную реакцию. Как уже упоминалось выше, журналист радио «Свобода» А. Генис советовал радиослушателям с осторожностью относиться к идеям Паунда. Я. Пробштейн, составитель и редактор сборника, в интервью каналу «Культура», соглашаясь с журналисткой Натальей Казаковой, что Паунд – одна из наиболее противоречивых фигур XX в., признал, что, когда брался за эту работу, знал о том, что российские фашисты с удовольствием цитируют антисемитские и фашистские высказывания Паунда на своих сайтах. Но они, как подчеркнул Пробштейн, «не пытаются разобраться, что привело Паунда к фашизму, и уж, конечно, для них творчество Паунда имеет третьестепенное значение» [286]. Пробштейн считал, что наследие великого поэта, каким он считал Паунда, следует изучать, а прятать его тексты, потому что он совершал ошибки, во многих из которых позднее раскаялся, не имеет смысла. Следует отметить, что Паунд не разделял приписываемых ему фашистских взглядов, отвергал тот путь, который выбрал для Германии и всего мира А. Гитлер. Однако, живя в Италии, поэт не раз встречался с Бенитто Муссолини, который вел с ним интеллектуальные беседы. Возможно, после аскетичной Америки Италия, колыбель мировой культуры, и ее лидер показались поэту страной, в которой под руководством нового вождя наступит «новый Ренессанс», процветание чистого искусства без финансовых воротил, биржевых махинаций, культа чистогана. Паунд не был согласен с политикой Ф.Д. Рузвельта. Ему казалось, что Рузвельт и его администрация виноваты в Великой депрессии, тех трудностях, которые США пережили в 1930-е гг., поэтому он позволял себе критиковать президента, живя во вражеской стране, которой тогда для США была Италия. Конечно, это было недопустимое поведение, за которое он был сурово наказан по окончании войны. Вместе с тем следует прислушаться к мнению таких людей, как Я. Пробштейн, которые пытаются понять и объяснить поведение поэта. Следует отметить, что к концу жизни сам Паунд признал свои ошибки. Я. Пробштейн обращает внимание на тот факт, что Паунд признавался поэту Алену Гинзбергу, что в «Кантос» он многое непоправимо испортил, по недомыслию впустив в текст политику, и что самой худшей ошибкой было его «тупое провинциальное предубеждение против евреев, которое одно всё испортило» [292]. Так, по утверждению российского исследователя О. Ермишина, «книга «страдает отсутствием концептуального единства», а авторский комментарий-объяснение в предисловии «резко снижает его авторитет как политического мыслителя» [291]. В «Путеводителе по культуре» Маклюэна заинтересовали не высказывания Паунда на политические темы, а размышления автора о литературе и средствах коммуникации. В письме к поэту Маклюэн признавался, что в «Путеводителе по культуре» он нашел помощь, которая необходима для понимания «Кантос», что эта книга полностью прояснила для него высказывание о том, что «Песни» с 1-й по 40-ю являются по сути своей детективными историями1. Дальнейшее развитие эти идеи получили в «Галактике Гутенберга» и «Понимании средств коммуникации». В этих основополагающих трудах канадского исследователя весьма ощутимо влияние Паунда. Никто из исследователей творчества Паунда не ставил под сомнение его поэтический талант, но теоретические размышления американского модерниста на разные темы вызвали негодование у многих критиков. Маклюэн не разделял взглядов своего американского коллеги на государственное и экономическое устройство США, его финансовую политику. Эти вопросы не были предметом его научных интересов. Однако тема денег все же присутствует и в его трудах. Одну из глав «Понимания средств коммуникации» он назвал «Деньги – кредитная карточка бедняка» («Money: Poor man’s credit card») [39, p. 131]. Проблему денег Маклюэн рассматривает как культуролог и одновременно технологический детерминист. Рассмотрев историю развития денег от монеты до кредитной карты, он приходит к выводу, что деньги также являются средством коммуникации, передачи информации, а коллекционирование денег, по мнению Маклюэна, имеет много общего с образованием толпы [39, p. 138–139]. Маклюэн задумывал совместно с Х. Кеннером написать книгу о Паунде или Элиоте и в беседах делился с коллегой своими взглядами на творчество этих поэтов. Но из совместного проекта ничего не получилось. Х. Кеннер серьезно занялся исследованием творчества Эзры Паунда в докторантуре Йельского университета. Сначала он планировал рассмотреть творчество Д. Джойса в своей диссертации, но после встречи с Паундом и обсуждений его поэзии и прозы с Маклюэном изменил тему исследования. Читая публикации своего коллеги о Паунде, Маклюэн находил в них свои мысли и жаловался Клинту Бруксу на то, что «слишком много кормил Кеннера со своей тарелки», обвиняя тем самым своего коллегу в плагиате [102, p. 99]. Трудно сказать, насколько мысли Маклюэна повлияли на труды Кеннера, но последний всегда признавал, что под влиянием Маклюэна он остановился на избранной теме диссертации и был по сути своей маклюэнистом, свято верившим в то, что средство коммуникации является сообщением. Кеннер считается одним из лучших исследователей и знатоков творчества Эзры Паунда. В 1950 г. он опубликовал книгу «Поэзия Эзры Паунда» (The Poetry of Ezra Pound), за которую получил премию Портера. В 1971 г. он опубликовал получившую всемирную известность монографию «Век Паунда» (Kenner H. The Pound Era). Забыв об обидах, Маклюэн написал предисловие к этой книге [27, p. 215–217] и, по воспоминаниям биографа Ф. Марчанда, рекомендовал ее своим студентам [102, p. 99]. Рассматривая конфликт Кеннера с Маклюэном, следует иметь в виду, что у Маклюэна был дар влиять на людей, обращая их в «свою веру». Кеннер не «украл» идеи своего учителя, а стал одним из маклюэнистов, развив и интерпретировав идеи своего старшего коллеги и учителя. Тот факт, что Кеннер в своей книге «Эра Паунда» пытался показать, как Паунд придал литературную форму нелинейной концепции времени Альберта Эйнштейна, заставляет вспомнить многие положения теории Маклюэна, его страсть к объяснению естественнонаучных вопросов через литературу. Но вряд ли можно назвать публикации Кеннера плагиатом. Маршалл Маклюэн не написал серьезного исследования о творчестве Э. Паунда, но он посвятил ему эссе «Проза Паунда» (Pound’s Critical Prose), в котором, анализируя творчество писателя, пришел к выводу, что Паунда можно понять, если сопоставить его поэзию и теоретические труды, поскольку они дополняют и объясняют друг друга. При этом Маклюэн признавал, что стихи американского модерниста являются истинным шедевром, а «Кантос» он справедливо называл лучшими из них. По мнению Маклюэна, несмотря на присущий ему космополитизм, многому в своем творчестве Паунд был обязан Америке, поэтому в его поэзии заметно влияние зарождающегося в США в начале века механицизма, который придал необычную форму его стихам. Маклюэн уверен, что Паунду также удалось впитать все лучшее из французской литературной традиции последних семидесяти лет, развивавшейся от Стендаля к Малларме. Маклюэн восторгается статьей Паунда о Д. Чосере, опубликованной во второй части «Алфавита для чтения», отмечая его мастерство как литературного критика. Он справедливо утверждает, что творчество Паунда развивалось в унисон с творчеством Элиота и Джойса и именно эти три писателя являются эталоном современной англо-американской литературы модернизма [1, p. 75–78]. Помимо предисловия к «Эре Паунда» Х. Кеннера Маклюэн в журнале «Ренейсенс» опубликовал рецензии на три книги, посвященные жизни и творчеству Э. Паунда [27, p. 200–202]. Несмотря на пиетет по отношению к поэту, Маклюэн планировал свою первую книгу о массовой культуре, широко известную как «Механическая невеста», назвать по аналогии с «Путеводителем по культуре» Паунда «Путеводитель по хаосу» (The Guide to Chaos); вторая версия названия была «Тайфун в Америке» (Typhoon in America)1. Второй вариант названия, несомненно, возник у Маклюэна под влиянием вортицизма. Ирония всегда была одним из любимых приемов Маклюэна, и никто и ничто, за исключением религиозных тем, не были гарантированы от его ироничных замечаний. Маклюэн не верил в безумие своего американского коллеги. Когда Клинт Брукс называл Паунда безумным (crazy), Маклюэн добавлял «как лис» (crazy like a fox). Он не без основания полагал, что сумасшествие Паунда было в определенной степени симуляцией, позволившей поэту в связи с предъявлявшимися ему обвинениями в измене Родине, приверженности фашизму и антисемитизму, избежать более тяжелого наказания. Отчаяние Паунда от того положения, в котором он находился в психиатрической клинике, ощутимо в ряде его писем. Примером этого может служить один из случаев, о котором вспоминал антрополог Т. Карпентер, коллега Г.М. Маклюэна по Университету Торонто. В 1950-е гг. М. Маклюэн и Т. Карпентер редактировали и издавали литературно-культурологический журнал «Эксплорейшнс», на страницах которого обсуждали разные темы: современную литературу, искусство, культуру и массмедиа. Маклюэн и Карпентер посылали Паунду некоторые номера этого журнала и просили его поделиться своим мнением по ряду публикаций. Паунд высказывал свое мнение по тем проблемам, которые его интересовали, но не давал разрешения публиковать материал в журнале. В ответ на одно из писем Карпентера, в котором канадские исследователи просили Паунда рассказать о том, как влияет пишущая машинка на стиль его письма, и позволить им опубликовать в журнале часть корреспонденции с ним, Паунд ответил отрицательно и достаточно жестко. В стиле авангардного стихотворения: «Февраль пятнадцатое НЕТ Вы определенно НЕ получите моего разрешения цитировать мою частную корреспонденцию ДО ТЕХ ПОР, ПОКА не предпримите усилий, чтобы вытащить меня из Дуррдомма И не проявите интереса к чему-либо более серьезному, чем теннисные брюки Гаси Морана А Бразилия на 30 лет опережает вас как бы то ни было гоРРите вы синим пламенем ЕЗ П А не отправиться ли вам в Монреаль?» (Перевод И. А.) (15 Feb NO You most cert may not have my permission to quote my private correspondence UNTIL you get some effort to get me out of bughouSZ and show some interest in something more basic than Gussie Moran’s tennis pants AND Brasil is 30 years ahead of you anyhow goRRelup yu EZ P Why don’t yu go to Montreal?»)1 В этом письме прослеживается характерный для Паунда стиль. Даже в переписке с коллегами и друзьями он оставался поэтом. Ему хотелось играть словами и экспериментировать. Судя по всему, Маклюэн до конца не понимал трагизма положения Паунда. Ни в одном из своих писем к поэту, своим друзьям или коллегам он не выражал сочувствия Паунду, не высказывал желания чем-либо помочь, чтобы вызволить поэта из лечебницы. Возможно именно поэтому переписка между Паундом и Маклюэном была более активной со стороны канадского профессора, а ответы Паунда были достаточно скупы. В письме к Теду Карпентеру Паунд признавался, что не видит смысла в переписке с ним, «совершенно неизвестным ему» человеком («totally unknown to me»), и Маклюэном, который был склонен к сухости (скуке) и обсуждению безопасных тем» («seems headed towards aridity and discussion of safe topics»)2. Для Маклюэна, напротив, общение с Паундом было источником новых идей. Переписка с Паундом, по признанию Маклюэна, была очень важна для него. Мысли, которыми поэт делился с канадским ученым, нашли свое выражение в «Галактике Гутенберга» и «Понимании средств коммуникации». Неслучайно в 1952 г. Маклюэн послал Паунду для ознакомления текст «Галактики Гутенберга», настолько для него было важно его мнение о тех новациях, которыми изобиловали его сочинения. Паунд давал Маклюэну замысловатые советы, над которыми надо было не только задумываться, но иногда и расшифровывать их. Так, например, в письме к Маклюэну он рекомендовал: «Писать будет намного приятнее, если Вы начнете искать больше плюсов, чем минусов; и неважно, где и что приобрел человек, важно, что он с этим делает или не делает после того, как приобрел это»1. Маклюэн считал, что он хорошо понимает поэта. Он часто повторял, что творчество и идеи Паунда оказали огромное влияние на его мировоззрение, выбор тем для изучения и методов их анализа2. Маклюэн не только восхищался идеограммным методом, который Паунд ввел в оборот, но и сам использовал его в ряде своих работ. Нельзя не согласиться с Э. Бартоном, утверждавшим, что «метафорический и /или идеограммный способ мышления работает у Маклюэна так же, как он работал у Паунда» [135]. С начала знакомства Паунд пытался научить канадского коллегу не писать линеарно, излагая свои мысли в логической последовательности, а создавать тексты, основанные на противопоставлениях, сравнениях, метафорах, заставляя читателя думать и самому находить ответы на многие вопросы. Именно такая техника письма встречается в трудах Маклюэна. Следует также отметить и влияние афористичных высказываний Паунда на стиль Маклюэна. Канадский исследователь М.А. Трембли в диссертационном исследовании на тему «Эзра Паунд и Маршалл Маклюэн: Размышление о природе влияния» подчеркивал, что в 40–50-е гг. Маклюэн был одним из немногих канадских литературоведов, – к этим немногим Трембли относит Эли Мандел (Eli Mandel), Линду Хатчеон (Linda Hutcheon) и Фрэнка Дэвиса (Frank Davies), – кто пропагандировал творчество Паунда и включил его произведения в программу учебных курсов. Таким образом, по мнению Трембли, Маклюэн прививал студентам и интеллектуальному сообществу Торонто вкус к блестящей литературе модернизма3. Несомненно, в формировании М. Маклюэна как литературного критика и ученого огромную роль сыграли искусство и литература модернизма, и одним из писателей-модернистов, повлиявших на видение ученого, его метод изучения средств массовой коммуникации, был Э.Л. Паунд. Маклюэн видел в нем первого поэта «всемирной деревни», объединившего мир сетью своих «Кантос». Многие эксперименты, которые Паунд проводил в поэзии, Маклюэн использовал в исследовании медиа. Вортицизм нашел свое отражение и в литературной критике, и в методах, использованных канадским коммуникативистом при изучении медиа. Мысли о языке, культуре, средствах коммуникации, высказанные Паундом в его книге «Алфавит для чтения», были развиты Маклюэном в трудах по теории коммуникации. Даже в стиле теоретических работ о литературе и СМИ Маклюэна и Паунда много общего. Маклюэн не разделял политических взглядов американского поэта, но ему были близки его литературные вкусы, взгляды на природу и предназначение искусства. Сравнивая поэзию и прозу Эзры Паунда с теоретическими трудами Маклюэна разных лет, можно смело утверждать, что во многом под влиянием Паунда Маклюэн сформировался как литературовед и теоретик массовой коммуникации. |