Книга предназначена только для предварительного ознакомления! Просим вас удалить этот файл с жесткого диска после прочтения. Спасибо. Дж. К. Хоган "Сильное лекарство"
 Скачать 1.49 Mb.
|
|
Глава 7 — Это не твоя вина, Кэмерон. Голос доктора Шелдона едва ли проникал через туман беспокойства, которое испытывал Кэмерон с тех пор, как приключился этот инцидент с Джона. В одну минуту они разговаривали, а в следующую… ну, сначала глаза Джона расширились, а рот приоткрылся. Он стоял так какое-то время, практически незаметно раскачиваясь. Его губы начали двигаться, будто он с кем-то разговаривал, но не произносил ни слова. Затем он начал сильно дрожать, настолько, что Кэмерону казалось, будто он слышит, как стучат друг о друга его кости. Его глаза закатились, и он рухнул в снег. Кэмерон отчаянно писал Рохану, пытаясь поднять тело Джона со снега, чтобы он не замёрз. А затем ждал. Их разделяли мучительные, горькие, холодные мгновения, как только медсёстры пришли забрать Джона. Пока они возились с ним, доктор Шелдон поспешно пригласил Кэмерона в свой кабинет, и с тех пор они сидели там. Парализованный страхом, шоком и даже виной, Кэмерон с трудом дышал, пока Шелдон не заставил его сесть в кресло и опустить голову между коленями. Когда начальная паника улеглась, он смог выпрямиться обратно, хотя с благодарностью принял маленький бумажный пакет, чтобы дышать в него. — Я не могу… — вздох, глоток. — Я не… — вздох, ик. — Что… произошло? Доктор Шелдон подвинул к Кэмерону ещё один стул и сел лицом к нему, так близко, что их колени соприкасались. — Кэмерон. У мистера Рэдли случился психический приступ, к которым он склонен во время своих кратких пребываний с нами. — Но я… но я вызвал это. Я спросил его, почему он приехал сюда. — Это не твоя вина. Джона здесь для того, чтобы лечить нейробиологическое расстройство. Теоретически, если бы он был совершенно здоровым человеком — в случае чего ему вовсе не нужно было бы находиться здесь — тогда такой вопрос его не побеспокоил бы. Но он не совсем здоров. Ты делал свою работу санитара, сопровождал постояльца на одобренной прогулке. У него случился приступ, ты позвал на помощь. Ты сделал всё правильно. Разбегающиеся мысли Кэмерона пытались ухватиться за слова Шелдона, принять их и осознать как правду. Он слегка успокоился, но глубоко внутри всё ещё чувствовал, что виноват в этом. Было ужасно наблюдать, как Джона кладут на носилки, пристёгивая как бешеного пса, а затем он приходит в себя, сбитый с толку и дезориентированный. Кэмерон хотел остаться с ним, но Шелдон его увёл, и его догнал звук сумасшедшего смеха Джона. — Зачем его пришлось привязать? — Джона был не в себе во время своего приступа. Когда охрана и медсёстры попытались ему помочь, он стал физически неуправляемым. Он мог травмировать себя или кого-то другого. Так как Джона отказывается от химических ограничений, нам пришлось использовать четырёхточечное ограничение, ради всеобщей безопасности. — Химические ограничения? — Седативные препараты или транквилизаторы. Одно из условий добровольного пребывания Джона — подписанное соглашение о том, что ему не будут давать никаких седативных препаратов, пока он не проявляет жестокость и есть другие способы разобраться с ситуацией. У нас есть его выраженное разрешение ограничивать его физически любыми необходимыми средствами, прежде чем прибегать к лекарствам. — Значит, он не принимает никакие лекарства. — Нет, не принимает. — Но почему? — спросил Кэмерон, не особо ожидая ответа. Шелдон с грустью покачал головой. — Честно, я не знаю, но он непреклонен, несмотря на природу его расстройства. Моя личная теория заключается в том, что в его прошлом случилось что-то связанное с медикаментами или наркотиками. Может, его насильно заставляли что-то принимать… Тяжело сказать, потому что он отказывается говорить о своём детстве. Брови Кэма нахмурились, пока он крутил это в голове. Джона определённо намекал на какое-то травмирующее событие, но замолкал, как только его спрашивали об этом. Затем пришла мысль: — Подождите, зачем говорить мне всё это? Я думал, существует… конфиденциальность. — Обычно, да. Видишь ли, Джона особый случай, он ходит ко всем трём докторам, потому что его расстройство очень… необычное. Оно проявляется разнообразными признаками. Каждый доктор работает с разной группой медсестёр и санитаров. Может быть сложновато ходить ко всем троим, так что Джона обеспечил всем сотрудникам Ривербенда доступ к своей медицинской карте, за исключением временных или испытуемых сотрудников… — Но я испытуемый, во всех смыслах этого слова. — Да, ну, это самая необычная часть. Джона попросил добавить тебя в список сотрудников, имеющих доступ к информации по его делу. Для Кэма это стало шоком. Он знал, что нравится Джона, по сравнению с тем, как он обычно вёл себя с сотрудниками, и у них возникло взаимопонимание, но это было… ну, странно. — Зачем ему это делать, доктор Шелдон? — На этот вопрос может ответить только Джона, а он отказался это делать. Я доверяю тебе сохранение крайней секретности этого знания. — Конечно, но я всё равно не понимаю. — Кажется, Джона привязался к тебе, что для него очень необычно, как ты явно слышал. Однако, думаю, за этим кроется что-то большее. Что-то в тебе вызывает воспоминания о моменте из его прошлого, когда он был либо счастлив, либо в безопасности, или что-то в таком духе. Из-за этого он запечатлён на тебе. Кэмерон думал над этим, пока не вспомнил разговор с Джона. — Он говорил, что в детстве смотрел моё шоу, в смысле постоянно. Сказал, что это делало его счастливым после… чего-то. Он не говорил, после чего именно. Шелдон решительно хлопнул себя ладонями по коленям. — Тогда, должно быть, это оно. Он не столько запечатлён на тебе, Кэмерон Фокс, сколько на твоём персонаже… — он махнул рукой в сторону Кэма. — Кайл, — подсказал Кэмерон. — Кайл Чейз из «Чейз и Слоан». Но у меня определённо сложилось впечатление, что он осознаёт разницу. Он понял, что я не такой же, как мой персонаж. — Люди с нейробиологическими расстройствами могут идти на обман, чтобы заполучить желаемое. Конечно, мы предоставим Джона кредит доверия. Я хочу, чтобы ты продолжал проводить время с Джона, так много или так мало, как он предпочтёт. Я бы хотел наблюдать за его взаимодействием с тобой. Это может как раз дать нам с ним необходимый прорыв. Взгляд доктора стал острее, на мгновение он почти напомнил хищника, а затем вернулось его обычное приветливое поведение. Что это было? Он не просил Кэмерона сделать что-то плохое или даже что-то, что он не планировал делать и так. И всё же, глубоко внутри у него появилось беспокойное ощущение. Что-то в плане Шелдона казалось неправильным, обманным. Но если это могло помочь Джона с лечением, Кэмерон должен был попытаться. *** На следующий день, около полудня, Кэмерона позвали в комнату Джона. Его внутренности дрожали от тревоги, пока он шёл по длинному коридору жилых комнат. Он работал в этом блоке каждый день, выполняя свою долю обязанностей и помогая медсёстрам заботиться о лежачих постояльцах. К тому времени даже запах был для него знакомым — смесь характерного освежителя для воздуха, антисептик, тальк и хлорка. Запах напоминал больничный, только со слабой попыткой его скрыть. Потянувшись к двери, Кэмерон постучал и услышал с другой стороны слабое «входите». Он вошёл, не отрывая глаз от пола. Он закрыл дверь и прижался к ней спиной, прежде чем медленно поднять взгляд. Джона скрутился под горой одеял и выглядел невероятно маленьким и хрупким. Его глаза всё ещё блестели, как и всегда, даже почти поглощённые тёмными кляксами. Кэмерону всегда казалось, что эти зеленовато-золотистые глаза какие-то неземные, что они видят то, что больше не может никто. Может быть, сумасшедшими были те, кто ничего не видит. — Привет, — вяло произнёс Кэмерон. Его тело было так напряжено, что плечи находились где-то около ушей. — Привет, — Джона говорил так, будто по его голосовым связкам прошлись наждачкой. — Я рад, что ты пришёл. Осторожничая, Кэмерон подошёл к единственному стулу в комнате и сел рядом с кроватью. — Я был не особо уверен, что ты захочешь меня видеть после вчерашнего. Я не должен был тебя расспрашивать. Джона удивлённо моргнул, и даже этот простой жест, казалось, высосал из него силу. — Они так говорят? Кэмерон выпрямился. — Нет, это я говорю. Я не должен был лезть. Мы просто гуляли, и ты был в порядке, пока… — Я не был в порядке, — вмешался Джона. — Кэмерон, я никогда не бывал в порядке, — прохрипел Джона, глухо хохотнув. — Каким бы ты ни был милым, ничего из этого тебя не касается. Это продолжалось долгое время до того, как ты сюда приехал, и будет продолжаться долгое время после. Возможно, вечно. Кэмерон судорожно выдохнул и поёрзал на стуле. В каком-то смысле он надеялся, что сделал что-то не так, потому что тогда мог бы что-то исправить. Что угодно было бы предпочтительнее этого бессильного напряжения, которое он постоянно чувствовал. Глаза Джона лениво поднялись к потолку, затем метнулись к ванной. Он видел призраков? Вздохнув, он повернулся обратно к Кэму. — Я отвечу на твой вопрос. Во всяком случае, обходными путями. — Эм? — пробормотал Кэмерон, совершенно забыв, какой вопрос только что задал. Джона улыбнулся, краткой загнанной улыбкой, будто колибри приземлилась на цветок прямо перед тем, как её прогнал ветер. — Не сегодняшний. Тот, который ты задал перед тем, как я отключился. О том, почему я здесь. — Оу. Это. Пожалуйста, это действительно не обязательно. — Но я хочу. Ну, по крайней мере, в какой-то степени… — его голос стих, будто на мгновение он отвлёкся. — Будучи ребёнком, я прошёл через вещи, о которых не буду говорить, но из-за этого я был очень испорчен. Были только Онория — моя мама — и я, и… она старалась как могла, наверное, — он вздохнул и на мгновение закрыл глаза, будто пытался собрать энергию для продолжения. — Она любила меня, но… она была старомодной пуэрториканкой, хоть и не жила там с детства, и она не верила «во всю эту психологическую чепуху». Когда у меня начали проявляться симптомы, когда я начал видеть и слышать разные вещи, я умолял её отвести меня к любому доктору, но она не слушала. «Мы Рэдли, — говорила она. — Мы справляемся со всем сами». Когда-нибудь слышал песню Миранды Ламберт «Разбитое мамино сердце»? — спросил он, затем продолжил, не дожидаясь ответа. — Там есть строчка: «Беги и прячь своё сумасшествие»… ну, мама говорила примерно так же. На самом деле, её любимой поговоркой было: «Ты можешь быть сумасшедшим, если нужно, но только внутри». Кроме того, она не верила, что со мной действительно что-то не так. Она говорила, что я просто одержим lossustos — страхами — из-за… того, что со мной случилось. Оно возвращалось и преследовало меня. — Господи, — всё, что пришло на ум Кэмерону. Как мать могла не добиться помощи для своего ребёнка, когда он просил об этом? — Не суди её слишком строго, — сказал Джона, будто читая его мысли. — Поверь мне, она старалась, как знала. Никто не стал бы… Нет руководства для таких вещей, через которые мы прошли. Кэмерону хотелось узнать от него больше, просто спросить, что — что что что — случилось, чтобы вызвать такой сдвиг в психике человека, но он видел, как в глазах мужчины захлопнулся стальной занавес. — Это… — что на такое вообще говорить? — …тяжело. Джона слабо пожал плечами. — Мы справились, держа всё склеенным слюной и жвачкой. Спустя какое-то время мои приступы ослабли и стали реже, пока я не смог вести какое-то подобие нормальной жизни. Я закончил старшую школу, нехотя стал жить один и справлялся нормально… какое-то время. — Так почему ты начал приезжать в Ривербенд? — спросил Кэмерон. — Ах, это, — Джона застенчиво хохотнул. — Помнишь об этом, да? Ну, я жил один около года, когда вышла моя первая книга. Вскоре после этого мама начала забывать вещи. Ранний Альцгеймер. Когда ей стало хуже, мои симптомы вернулись, но они цикличные — эпизоды случаются пару раз в год, а в остальное время отступают — не полностью, конечно. Спустя три года и один сердечный приступ, мама умерла, а я начал просыпаться в крови из-за жестоких снов. Я не был склонен к суициду, но начал переживать, что неосознанно раню себя во время ночных ужасов и приступов, так что стал приезжать в Ривербенд каждый раз, когда случался эпизод — моя мама жила там во время своей болезни, так что я был знаком с этим местом — и с тех пор провожу их здесь. Кэмерон думал об этом несколько мгновений, размышляя, как можно приезжать в больницу два раза в год, бессрочно, и не получить помощи. Почему он не поправлялся? Может, было невозможно поправиться от нейро… нейробо… психического расстройства. Почему-то эта мысль пугала ещё больше. — Почему врачи не могут это исправить? Они ведь этим здесь занимаются, верно? Чёрные как смоль ресницы Джона опустились, и Кэмерону показалось, что он увидел слабый румянец на оливковой коже. — Я не самый покладистый пациент, — его взгляд метнулся вверх в его обычной манере, затем переместился из стороны в сторону, будто наблюдая, как что-то ползает по потолку. — Я не верю, что они могут мне помочь, — рассеянно произнёс он, всё ещё наблюдая. — Кроме того, хоть доктора не могут согласиться насчёт моих диагнозов, они согласны в одном — им нужно знать, что со мной произошло. — Разве это так неоправданно? — спросил Кэмерон, в замешательстве поднимая взгляд к потолочной плитке. Он ничего там не видел. — Конечно нет. Но я не пойду… я не могу пойти туда. Я могу тебе гарантировать, что потеряю все остатки своего здравомыслия. Я больше не буду собой… я буду существом, которым становлюсь, когда я не в себе, только так будет всегда. Я не хочу быть этим существом, потому что уж точно в итоге буду жить до ста пяти лет и превращусь в какого-то безумного, старого поехавшего лунатика. Честно, я лучше умру, чем так жить. — Я не уверен, что понимаю, — сказал Кэмерон, почёсывая челюсть. — Что за… существо? Куда пойти? Джона покачал головой, несколько быстрых раз, будто чтобы сказать: «Не бери в голову». Его взгляд метнулся к двери в ванную, и он резко вдохнул. Страх в комнате был таким ощутимым, что Кэмерон чувствовал, как Джона дрожит, хоть и никак не прикасался к нему. Что-то его пугало, нет, ужасало, но в комнате они были совершенно одни. — Ты веришь в демонов, Кэмерон? В настоящее зло? — он всё ещё смотрел на дверь ванной, широко раскрытыми глазами, и не моргал. Каре-зелёная радужка почти полностью поглотила его зрачки. — Демоны… в смысле «ангелы и…»? Я бы не подумал, что ты религиозный. Тогда Джона посмотрел на него, будто ему не хватало одной карты до полной колоды. — Это не имеет никакого отношения к религии. Это просто нелепые суеверия. Зло — это такое атавистическое, уродливое существо, которое появляется и исчезает во времени. Оно более случайное и реальное, чем человеческое объяснение вселенной. Наверное, это первое, что возникло на свете, задолго до того, как кто-то появился и изобрёл религию, — его брови нахмурились, будто он пытался найти слова. — Оно проявляется по-разному — природные катастрофы, вроде ураганов, гигантских метеоритов… пожаров. В животных, когда они разрывают друг друга на части ради интереса, а не ради выживания. В людях… Каждый раз, когда ты с этим сталкиваешься, какая-то часть остаётся на тебе. Это как пятно, и оно растёт и растёт, до тех пор, пока ты больше не может никуда от него деться. Поэтому я приезжаю в Ривербенд, Кэмерон, — потому что не могу отделаться от пятен, оставшихся в моём разуме. *** Когда Кэмерон захлопнул за собой дверь в свою квартиру, оказавшись в её безопасности, его всё ещё морозило от слова Джона. Он чувствовал одновременное отторжение и опустошение, пока Джона рассказывал свою историю. Его сердце разбивалось из-за того, через что прошёл Джона — через что по-прежнему проходил. От этого Кэмерон чувствовал себя полным придурком из-за сопротивления собственной терапии. Если худшим для него была маленькая депрессия с толикой алкоголизма, что ж, он должен был чувствовать себя везунчиком по сравнению с Джона. Но от осознания, что этот мужчина видел, слышал и, может быть, даже чувствовал то, что не мог больше никто, Кэмерон чувствовал слегка тошнотворное головокружение. Даже воспоминание об этом вызывало привкус ржавчины в его горле. Несмотря на эти сильные и противоречивые эмоции, или отчасти из-за них, Кэмерон чувствовал несомненную тягу к Джона, будто магнитную. Кэму хотелось обвить его руками и забрать домой, чтобы больше ничто никогда не могло причинить ему боль — даже если он не знал, что причинило ему боль. Но Кэмерон знал, что у него нет возможностей, чтобы справиться с болезнью Джона. Ещё он просто наслаждался компанией этого парня. Кэмерон понял бы, что он романист, просто по разговорам с ним. Джона говорил как писатель, будто всё, что слетало с его языка, было сначала записано в его голове. У Кэма было не так; всё, что он думал, обычно вырывалось поневоле. И на заднем плане всегда было сожаление. Судя по тому, что всё ещё дышал, Джона явно был силой, с которой стоило считаться. Кэмерон где-то прочёл поговорку: «Раненные люди опасны; они знают, как выжить». В случае Джона, Кэмерон был уверен, что это правда. И всё же, он был заинтригован. Ему хотелось быть тем, кому Джона откроется, кого впустит во все тёмные уголки своего разума. Это пугало Кэмерона больше всего, и всё же, он уснул с изображением лица Джона, которое мелькало на коре его головного мозга. Глава 8 У Джона случился очередной приступ. Он начался в присутствии Кэмерона. Комната снова загорелась. Этот неистовый шёпот вернулся, пробираясь сквозь пламя, чтобы бесконечно его колоть. Ему удалось держать себя в руках во время последних реплик их разговора — едва ли — потому что он не вынес бы, если бы выставил себя сумасшедшим лунатиком перед Кэмом… снова. Стены начали выпирать и вздыматься с губительным пульсом. Гвозди трещали, на выкрашенном в бежевый цвет гипсокартоне появлялись тонкие трещины, окна шатались. Всё это было из-за дрожащего, туберкулёзного дыхания. Дыхания с терпкой сладостью, как от дыма сигар. Дыхания Ангуса. Но это было нелепо, так ведь? Просто бред сумасшедшего. Он мог вычислить точный момент, когда Кэмерон начал смотреть на него новым взглядом, когда в его глазах отразилась сдержанность. Джона видел это раньше, этот взгляд означал, что человек говорит с настоящим сумасшедшим, и это не просто домысел. Отсюда недалеко было до жалости или страха и до отвращения. Джона не мог вынести мысль о том, что Кэмерон будет чувствовать к нему нечто подобное. Ему следовало держаться подальше, спугнуть этого парня. Но каждый дюйм его кожи болел от желания быть рядом с ним. Он не мог представить, почему именно, потому что настоящее всё смешалось с прошлым, иллюзии с реальностью. Он знал только то, что его тянет к Кэмерону. В голове Джона идеально во всём разобрался — нашёл место для всего и расставил всё по этим местам. Это были сумасшедшие, невозможные вещи, но он знал, что это такое, и как разбить это на категории. Воспоминание, галлюцинация, призрак, идея, иллюзия — его болезненный мозг был смесью кружащейся активности. Сегодня был день доктора Драри. Сэм Драри был абсолютно незаинтересованным героем на этой стадии жизни. Ему было почти пятьдесят, он носил двухфокусные очки и начинал терять волосы. Его стандартной формой были брюки и белая рубашка, натянутая на лёгкое брюхо. На галстуке, который висел вялой макарониной на его шее, обычно было пятно, а на его бледном лбу почти всегда виднелась испарина. Джона боялся его. В то время как Шелдон был совершенно идеальным, а Кэллоуэй стервозной карьеристкой, Драри был подозрительно безобидным. Судя по опыту Джона, люди, которые казались безвредными, всегда ужасали больше всего. Он не мог вспомнить, как вышел из своей комнаты в жилом блоке и дошёл до двери в кабинет доктора Драри. Такое иногда бывало, он терял отрывки времени, пока его разум заплывал в омут воспоминаний или какие-то психические зыбучие пески, отказываясь его отпускать. Когда дверь распахнулась, рука Джона всё ещё была сжала в кулак, готовая к стуку, хоть он и не осознавал, что вообще стучал. Слегка хитрое лицо Драри появилось в серебристом свете от открытой двери. — А, Джона. Проходи, — средним пальцем он поправил очки на носу и отошёл назад, давая Джона возможность проскользнуть в открытую дверь. Стол Драри был крохотным и стоял в углу комнаты, его ноутбук ненадёжно лежал на стопке лишних бумаг. Было несколько шкафчиков для документов и фикус, и больше ничего в плане личных вещей. По комнате у него было расставлено много различных стульев с барахолки. Он всегда говорил, что хочет, чтобы пациент чувствовал себя комфортно, так что предоставлял большой выбор. Джона уселся в глубокое кресло с плотной обивкой, устраиваясь в его кожаных складках. Драри занял место в чёрном стуле на колёсиках напротив него. Он не достал диктофон или блокнот. Джона знал, что он не станет этого делать, потому что его кабинет был оснащён камерами и микрофонами. Если верить словам доктора, это создавало меньше давления на пациента. Доктор Драри посмотрел на Джона долгим внимательным взглядом, из-за чего обвисли его щёки, и он стал напоминать одного из этих английских бульдогов. Затем он привёл черты своего лица обратно в спокойное, кроткое выражение. — На этот раз всё хуже, да? Джона коротко кивнул. — Да. Не было смысла врать этому мужчине. Драри приподнял свои густые брови. — Я удивлён, что ты готов признать, что твои симптомы двигаются по дегенеративной траектории. Это прогресс. Значит ли это, что ты наконец готов поговорить о событиях своего детства? Джона позволил своей гробовой тишине ответить за него. Он серьёзно имел в виду то, что говорил Кэмерону. Ни за что он не станет открывать ту дверь; это только впустит внутрь всех злодеев. Но впервые за долгое время, его губам хотелось начать двигаться, просто чтобы выпустить всё это и сдаться сумасшествию. Ведь каким он уже был, если не сумасшедшим? Он заставил своё горло сжаться вокруг слов, которые жаждали выскользнуть. Эта трухлявая дверь должна была остаться запертой. Его вежливость перекрыло разочарование, но так же быстро оно и исчезло. Его взгляд стал острее. — Тогда ладно. Можешь рассказать мне, как они начинаются, эти твои приступы? И, может быть, побольше о том, что происходит во время них? Чем больше подробностей ты мне предоставишь, тем лучше. Сделав глубокий вдох, Джона забрался в собственную голову, пытаясь мысленно вернуться в то место, где верх взяло сумасшествие. — Ну, иногда это адский, настойчивый скрип в моём черепе — будто кот скребётся в дверь. Он просто хочет, чтобы его впустили — «покорми меня, погладь меня, ПОСМОТРИ НА МЕНЯ» — пока ты наконец не сдашься, — сказал он, вздрогнув. — В других случаях оно просто давит на меня силой, распахивает дверь и запускает в меня свои когти, вплетаясь в мой костный мозг до тех пор, пока не можешь сломать меня, кусочек за кусочком, превращая в кричащего маньяка. В такие времена я улетаю. Я просто покидаю своё тело, потому что оно становится враждебным. Непригодным для жизни. Драри стал мёртвенно-бледным, мышцы на его лице застыли в маске омерзения. Не важно, как много раз кто-то это делал, встреча лицом к лицу с сумасшествием всегда казалась шоком. — И что именно такое это «оно»? — Я не знаю, — ответил Джона, ненавидя слегка скулящую нотку, которая вплелась в его голос. — Вы не думаете, что если бы я знал, то смог бы что-то с этим сделать? — Тогда что происходит? Что ты видишь? — Просто… воспоминания. Обычно они начинаются как воспоминания. Я вижу призраков — не как медиум или ещё что-то, я знаю, что на самом деле их нет. По большей части. Я вижу свою мёртвую мать, своего… отца. Пожар. Всегда пожар. — Как ты считаешь, какое значение имеет пожар? Он не думал, он знал, но если он расскажет об этом доктору, это опасно сдвинет границы его худшего кошмара. Он опустил глаза и уставился на свои руки. Затем потёр запястье, незаметно привлекая внимание к ожогам на нём. Дело было за доктором, выяснит он это или нет. На щеке доктора Драри дёрнулся мускул. Он устало выдохнул, скрещивая, а затем опуская руки. — Послушай, Джона, здесь я с тобой поспорю. Я уверен, что тебе абсолютно необходимо начать говорить о том, что с тобой произошло, когда ты был маленьким. Даже не обязательно говорить со мной или другими докторами. Это может быть родственник или друг, кто-то, кому ты доверяешь. Чёрт, даже вести дневник лучше, чем держать всё под таким замком. — Нет, — каждой фиброй своей души Джона был настроен серьёзно. Хоть он и знал, что док, наверное, прав, он не мог это вынести. Даже при мысли об этом в уголках его сознания растягивалась бездна, пытаясь заставить его улететь. Может, он просто откинется назад, позволит своему разуму стать буйком. Уйдёт. В конце будет не так больно, верно ведь? — Я очень рекомендую тебе передумать. Не думаю, что ты когда-либо восстановишься, пока не сможешь поговорить о том, что произошло, разобраться со своими чувствами и двигаться дальше. Я работаю над теорией о твоём расстройстве… Пока не буду вдаваться в подробности, потому что хочу понаблюдать за тобой чуть дольше. Но даже если верить доктору Кэллоуэй, и у тебя личностное расстройство, сопутствующие симптомы очевидно ухудшаются тем, о чём ты отказываешься говорить. Драри снял свои очки и потёр уставшие на вид глаза. — Вывод? Думаю, у тебя будут происходить эти цикличные приступы, пока ты не разберёшься со своим прошлым. Они могут даже ухудшиться или длиться дольше. Боже, Джона, в итоге ты можешь остаться жить здесь! Я тебя умоляю, хотя бы подумай об этом немного… Желудок Джона дёргался внутри его тела, как рыба на суше в ожидании того, когда её либо поджарят, либо закинут обратно в море. Он кивнул Драри и натянуто улыбнулся, не в силах что-то сказать. Он не хотел об этом думать, но складывалось страшное ощущение, что доктор не далёк от правды. *** Иногда самых беспокойных пациентов Ривербенда принуждали к изоляции. Это использовалось скорее для ограничения, чем в качестве наказания, но всё равно считалось «провалом в лечении». Однако, Джона попросил изоляцию на следующий день после приёма у доктора Драри. Пчёлы жужжали у него в голове больше, чем обычно, и он не мог справиться с повседневными мыслями, не говоря уже о том, чтобы решить, скольким он готов поделиться. Реальность была изворотливым зверем. Она играла с ним как кошка с мышкой, виляя перед ним свободой, только чтобы разрушить надежды взмахом гигантской лапы. О, как она смеялась над ним, у Джона аж зубы сводило. Изолированная комната, естественно, обладала мягкими стенами, и окно было всего одно, в двери, без сомнений из небьющегося стекла. Это была белая комната, в которой не было ничего, кроме кровати с белыми простынями. Она не вызывала никаких чувств, и Джона это нравилось. Не было никакой визуальной, звуковой или тактильной информации, чтобы добавить постоянного жужжания. За это он был безмерно благодарен. Ему хватало переживаний. Джона сел на кровать, подтянув колени к груди. Его веки дёргались в нервном ритме, что было продуктом серьёзного недостатка сна. Позади него раздался тяжёлый вздох, смешанный с разочарованием. — Ты снова смотришь это шоу, сынок, — сказала Онория. Джона медленно повернул голову, бесстыдно, так же медленно, как поворачивается ржавая петля. Он не хотел смотреть и чертовски надеялся, что когда повернётся, её там не будет. Но она была. Её кожа не была такой морщинистой, какой стала ближе к концу. Вместо этого была гладкая, карамельная кожа латиноамериканки в расцвете сил, хоть она и быстро старела с тех пор, как Джона забрали. Поставив руки в боки, она покачала головой и цыкнула на него. — Ты знаешь, что это не по-настоящему, Жонас, — сказала она, используя испанскую версию его имени. «Это не по-настоящему, — подумал Джона. — Это телешоу реальнее, чем ты сейчас». — Убирайся, — всё, что он сказал вслух. От разговора с ней он только будет чувствовать себя более сумасшедшим. Лицо Онор напряглось, и губы раскрыли в оскале её пожелтевшие с возрастом зубы. — Я бы убила этого ублюдка, Ангуса. Если бы когда-нибудь увидела его снова. Если бы не он, ты бы не заглядывался на этого маленького блондина-гринго в этой идиотской коробке. Этот разговор произошёл, когда Джона было лет семь или восемь. Тогда он даже не знал, что значит «заглядываться». — Ангус не превратил меня в гея, ма, — ответил нынешний Джона, ныряя в кроличью нору в виде ускользающего здравомыслия. — Все так говорят, все говорят, — нараспев произнесла она. Огонь охватил пол и её босые ноги, поднимаясь по краю её платья. — Но он сделал тебя хорошим и изворотливым, да? — Я разговариваю со своей мёртвой матерью. Как ты думаешь? Она взмахнула руками. — Мёртвая, мёртвая. Что такое «мёртвая»? Вот я здесь, ты здесь. Я говорила тебе, сынок, это нельзя показывать. Они тебя заберут, запрут, прямо как твоего отца. — Это тяжеловато, когда ты постоянно появляешься. Огонь добрался до её колен. — Эти бедные девочки. Я всегда думала, почему они. Почему они, а не я? Я была замужем за этим сукиным сыном, так ведь? Не то чтобы я этого хотела, но… ты знаешь, почему? Джона тёр ладонями глаза так сильно, что увидел вспышки света. — Я не знаю, ма, — сказал он, прежде чем открыть глаза. Онор исчезла. Огонь был сильным, обжигающим, и в комнате потемнело, так что единственный свет излучало пламя. Внезапно, Джона услышал скулёж. Ему не нужно было смотреть, чтобы знать, что в углу будет сидеть безглазая девушка, возможно, под одеялом пламени. «Прочь. Прочь. Нужно убраться ПРОЧЬ». Огонь развести было легко, как только он нашёл старый коробок с двумя оставшимися внутри спичками. Тяжелее было выбраться. Соскочив с кровати, Джона подбежал к стене. То, что должно было быть мягким, стало твёрдым и холодным. Камень. Глина. И немного гнилых досок, наскоро прибитых, чтобы заделать дыру. Они горели, но едва заметно. Он ударил по ним рукой, один раз, второй, снова и снова, пока доски наконец не сдались, и не ворвался свежий воздух. Где-то на задворках разума, пока он соскальзывал по стене на пол, Джона думал, что они увидят — если люди в белых халатах наблюдали за ним в окно. Каким им казался его кошмар? *** На следующий день, Джона не пошёл на ланч в общую комнату, как делал обычно. Он сдержал своё обещание доктору Драри и думал о том, чтобы постучаться в ту тайную дверь. В любом случае, всё ускользало. В его комнате играла «Аида» Верди, чтобы заглушить звуки внутри него — такие звуки, как скулёж безглазой девушки, шаги и тяжёлое дыхание его отца, бесконечные вопросы его матери с отсутствующим взглядом. Сильный, ясный голос тенора прорезался сквозь белый шум в его мозге, помогая ему сосредоточиться. Док был прав, если он всё это не вытащит наружу, ему никогда не станет лучше. Джона был уверен в этом. Но если вытащит, могло произойти неизвестное. Он мог полностью потерять себя, необратимо разорвав связь с реальностью. Или мог наконец освободиться и узнать, каково жить как нормальный человек, а не как несчастная горгулья, скорчившаяся на обрыве и глазеющая на прохожих. Смерть или сумасшествие казались лучше, чем остаться никем, кроме каменной статуи или подобия человека. И всё же, каждый раз, когда Джона казалось, что он решил сорвать этот пластырь, распахнуть дверь, внутри у него всё дрожало и съёживалось до вида вяленого мяса, и он яростно отступал назад. — К чёрту, — пробормотал он сам себе. — У меня болит чёртова голова. Сердце Джона подскочило, когда его дверь открылась и вошёл улыбающийся Кэмерон в своей уличной одежде, в клетчатой рубашке и чёрных обтягивающих джинсах, а поперёк груди у него висел странный разноцветный ремешок. Он заглянул внутрь, согнувшись под неловким углом, и Джона смог увидеть, что на этом ремешке держится акустическая гитара. Поначалу Джона пришёл в замешательство, думая, почему Кэмерон не в обычной форме. Он понял, что изоляция отключила его внутренние часы. Сегодня была суббота, обычный выходной Кэма. Хоть щёки Джона покраснели от перспективы того, что его увидят в таком беспорядке после изоляции, его сердце затрепетало от того, что Кэмерон пришёл увидеть его в свой выходной — возможно, пришёл только для того, чтобы его увидеть? Прочистив внезапно пересохшее горло, Джона попытался улыбнуться. — Что… ты здесь делаешь? И к чему бренчалка? — Что? — спросил Кэмерон, очаровательно смутившись. — Так мы, южане, называем гитару, — он намеренно произнёс это в деревенском стиле — гит-тара — но это только напомнило ему об Ангусе, так что он заставил себя сглотнуть волну тошноты. Щёки Кэмерона растянулись от улыбки, а глаза прищурились. От этого он должен был казаться старше, но на самом деле это придавало ему ауру невинности, которой обычно не было. Джона подвинулся и похлопал по краю кровати, чтобы Кэмерон присел. К счастью, молодой человек подчинился. — Да, эм… — начал Кэмерон, затем прервался не нервный кашель. — Я недавно говорил тебе, что принесу свою гитару и сыграю для тебя, так что я здесь. Джона пришлось закусить губу, чтобы не сказать Кэмерону, какой он очаровательный — «ты восхитительный, милый, идеальный, никогда не уходи, женись на мне… воу» — и ему понадобилось мгновение, чтобы собраться и заговорить. — Но у тебя выходной. Я думал, ты захочешь быть подальше от этой дыры, когда не обязан здесь находиться. Кэмерон вздохнул, драматично и многострадально. — Ладно, ты меня раскусил. Мне больше негде быть. Мне нельзя садиться за руль, на работу я езжу на автобусе Ривербенда. Я никого не знаю в этом захолустье… и если честно, когда я подумал о том, чем хочу сегодня заняться, в моей голове сразу же появился ты. Как только эти слова сорвались с его губ, глаза Кэма расширились, и он покраснел как помидор. Джона заглушил смех, прикрыв рот кулаком. — О нет! Нет, нет, нет, я не это имел в виду. В смысле, имел, но… Я не говорю, что хочу заняться тобой. Я хотел провести с тобой время. Знаешь, заняться чем-нибудь… не заняться тобой. О боже, — он закрыл лицо руками, кончики его ушей просто горели. Наконец, Джона выпустил смех, который копился с тех пор, как Кэмерон начал смущаться. — Всё нормально, умник. Я понял, что ты имел в виду, — он толкнул ногу Кэма своей ступнёй в носке. — Я рад, что ты пришёл. — Я тоже, — сказал Кэмерон, всё ещё краснея и не в силах встретиться с ним взглядом. — Просто… Вчера я тебя не увидел и, ну, наверное, отчасти я по тебе скучал. — Да, прости. Мне пришлось через кое-что пройти. Это вызвало у Кэма смешок. — Полагаю, это место для такого подходит. Глядя на Кэма, Джона понял, что музыка всё ещё играет. Он потянулся к тумбочке и выключил колонки, которые были присоединены к его планшету. — Прости за это, я сейчас выключу. — Что это было? Над Джона с раннего возраста смеялись за любовь к опере, но Кэмерон казался совершенно искренним. Может, это потому, что он был музыкантом. — Паваротти. «Аида». — Мюзикл? — Опера. — Чёрт возьми! Элтон Джон написал оперу? Я понятия не имел. Джона смотрел на него с раскрытым ртом, пребывая в искреннем ужасе. — Эм… нет, это Верди. Он был первым. Кэмерон сидел на месте, удивлённо моргая целых тридцать секунд, пока Джона не понял, что его разыгрывают. Потянувшись за спину, он схватил подушку и ударил ею Кэмерона по голове. Кэмерон сразу же расхохотался. — Я тебя провёл! Ты был готов позвать Рохана, чтобы он укатил «Человека дождя» на каталке. — Я определённо попался, дурак, — будучи тактильным человеком, Джона провёл пальцами по полированному дереву гитары. Ещё от него не укрылось то, как Кэм следил взглядом за его движениями. — Она хорошая. Светлые ресницы Кэма затрепетали, когда он опустил взгляд на гитару. Затем пожал плечами. — Многие годы все инструменты, на которых я играл, принадлежали организации, а затем стали собственностью «Фоксфаер». Так что я приехал сюда ни с чем. Я съездил с Уитни в Эшвилл и купил в музыкальном магазине эту маленькую Ибанез, — он слегка ударил по струнам. Всё ещё застряв на фразе «приехал сюда ни с чем», сердце Джона тихо разбивалось из-за бедного парня. Он пытался не показывать это лицом, потому что кто захочет жалости от сумасшедшего человека? Он знал, что Кэмерон не такой парень, но всё же… — Это ужасно… насчёт инструментов. Должно быть, ты сходил с ума, когда не на чем было здесь играть. Кэмерон махнул рукой, будто говоря, что это не важно, но всё равно не смотрел на Джона. — В любом случае, у меня едва ли было время. Здесь мне находят довольно много дел. «И всё же, ты здесь, в свой выходной», — подумал Джона. Не то чтобы он жаловался. Он снова толкнул ногу Кэмерона своей. — Так сыграй мне что-нибудь, суперзвезда. Кэмерон раскраснелся и издал звук, средний между стоном и смешком. Как мог парень, который так смущался от внимания, быть в детстве актёром, а затем фронтмэном поп-группы? Или, может быть, это только Джона заставлял его нервничать? Его рассеянные, лёгкие движения медленно переросли в мелодию. Когда он начал петь, по всё тело Джона покрылось мурашками. Композиторы музыка из «Чейз и Слоан», и даже «Фоксфаер», оказали ему медвежью услугу. Они совершенно недоиспользовали Кэмерона Фокса. Его голос был сильным и чистым, и хрипоты было как раз достаточно, чтобы звучало сексуально. Джона мог бы влюбиться в один этот голос. Мелодию он узнал, это была песня «One Republic», которой он никогда не уделял много внимания. Однако, услышав её в исполнении головокружительного тенора Кэма, Джона действительно вслушался. В песне говорилось о необходимости быть кем-то большим, чем ты видишь, и что выжить можно только ставя одну ногу перед другой. Всю свою жизнь Джона определяли по тем вещам, которые он видел, которые с ним произошли, и казалось, что этот мужчина, который едва ли его знал, видел всё это просто с одного взгляда. Кэмерон посмотрел прямо на Джона, будто написал эти слова только для него, хоть и не делал этого. Песня непринуждённо слетала с его губ и пальцев, оставляя Джона в восхищении и слегка лишая воздуха. Кэм по-своему говорил Джона держаться как можно лучше. Ох, как он понимал эти слова, больше, чем кто-либо когда-либо узнает. Мы прошли так много войн, стольким вещам не научились. Но всем, что у нас есть, я клянусь, что мы идём вперёд. Когда песня закончилась, Джона не мог говорить. Дыхание покинуло его тело и смешалось с воздухом, следя за песней Кэмерона туда, куда она решала вести. Он дрожал и сжимал челюсть, чтобы не разрыдаться. Он так долго был один, а этот мужчина просто появляется и… понимает это. Джона хотел его, и у него болело сердце от надежды на подобное. — Это было прекрасно, — прошептал он после того, как наконец набрал воздуха в лёгкие. Кэмерон отвлечённо кивнул, и внезапно показалось, что он находится за сотни миль. Затем он заметно встряхнулся и слабо улыбнулся. — Мне этого не хватало. — Могу представить, — сказал Джона, хоть и не мог, на самом деле. — Сыграешь что-нибудь ещё? Пальцы Кэмерона снова начали летать по гитаре, буквально подчиняя и закручивая струны по его воле. Он сыграл блюзовый рифф, который Джона прочувствовал до кончиков пальцев ног, прежде чем перешёл прямо к следующей песне. На этот раз Джона ничего не узнал. Прежде чем начались слова, Джона вопросительно приподнял брови. Кэмерон улыбнулся. — Это песня Тейлор Свифт, но я всегда слушал версию Сабрины Карпентер, потому что она мне больше подходит. Она одна из вундеркиндов Диснея. Я не совсем забыл о соперничестве — «Чейз и Слоан» выходили на конкурирующем канале — но для неё я делаю исключение. Джона вернул на лицо улыбку и приготовился слушать. Мелодия была успокаивающей в таком плане, который он не совсем мог осознать, будто тёплое одеяло музыки прилетело укрыть его в своих складках. Кэмерон сделал глубокий вдох и снова начал петь. Джона испытал ту же внезапную реакцию. Он лишился способности думать, дышать. Он не мог сосредоточиться ни на чём, кроме спокойного лица Кэма, глаза которого были закрыты, пока он пел песню. Не смей выглядывать в окно, дорогой, всё в огне, война за нашей дверью не прекращается. Держись за эту колыбельную, даже когда исчезнет музыка. А вот эта песня просто опустошила Джона. При первом упоминании огня она вцепилась в него как одно из его видений, только он остался в себе. Это задело первобытную струну глубоко внутри него, перерезая какие-то связи и отпуская всю его боль. Всё его тело замерло в какой-то полукататонии. Он едва дышал, пока слёзы свободно текли по его лицу. Песня затронула что-то, чего он никогда не смел желать, о чём даже не смел думать — чтобы что-то или кто-то появился и просто… всё исправил. Всё наладил. Это была фантазия, сказка, но она всё равно пробила его осторожно выстроенную защиту и выпустила все эти надежды и мечты. Кэмерон закончил песню, медленно возвращаясь в реальный мир после того, как потерялся в музыке. Сквозь своё ослабленное состояние, Джона увидел точный момент, когда Кэмерон понял, что что-то не так. Он небрежно взглянул на Джона, и от его лица отхлынула вся краска. Он вскочил с кровати, и гитара упала на матрас с металлическим, негармоничным звуком. — Боже, Джона, мне так жаль. Не могу поверить, что я снова это сделал. Какой я дурак! Кэмерон казался таким расстроенным, что Джона хотелось его успокоить. Он открыл рот в попытке заговорить, но ничего связного не вышло. Кэмерон ходил из стороны в сторону, проводя дрожащими пальцами по своим взъерошенным светлым волосам, пока не привёл их в ещё больший беспорядок, чем обычно. — Боже, я такой тупой. Я должен просто оставить тебя в покое. Я продолжаю тебя ломать! Это наконец вырвало Джона из тумана. Он внезапно понял, что Кэмерон выбрал эти песни не без причины. Он посылал сообщение. Может, он что-то чувствовал к Джона, или, может быть, просто питал слабость к сумасшедшим и по-своему пытался сказать Джона, что собирается помочь ему всё наладить. Хоть слёзы продолжали катиться по его щекам, он встал и обошёл кровать с другой стороны, пока не прервал шаги Кэма. Он схватил мужчину за руки, чтобы остановить его нервные движения. Они были почти одного роста, так что Джона пригнулся и слегка наклонил голову, чтобы посмотреть Кэму прямо в глаза. Его сердце сжималось и дрожало, когда он смотрел на штормовые тучи, растущие в этих глазах. Он переместил руки на лицо Кэма. — Эй, ты не сделал ничего плохого. Ты никогда не сможешь сломать меня. Ты на это не способен. Ты сама доброта, — прежде чем успел передумать, Джона притянул к себе это лицо и прижался к губам Кэма своими. Его тело будто ждало этого всю жизнь, будто он возвращался домой после долгого путешествия. На этот раз Кэмерон замер, издавая хриплый писк удивления. За этим быстро последовал тихий стон. Это был знак согласия? Решив принять это так, Джона продвинулся вперёд, дразня губы Кэма своими, пока они не раскрылись и не позволили ему проскользнуть внутрь языком. Тело Кэма заметно расслабилось и — наконец, чёрт побери — его руки обвили талию Джона. Джона чувствовал, как изящные мышцы дрожат от нужды. Кэмерон прервал поцелуй, чтобы выдохнуть в шею Джона, и Джона смутился от своего сорвавшегося вздоха разочарования. — Мы не должны этого делать, — произнёс Кэмерон между прерывистыми вздохами. Конечно, он был прав. Это был верх неприличия, но Джона просто не мог заставить себя беспокоиться. Он был под кайфом от ощущения… похоти?.. любви?... просто от ощущения. — Н-не надо. Не делай этого пока, пожалуйста. Мы оба знаем, что это неправильно, но… Кэмерон перебил его, захватывая его губы в яростном поцелуе. Пока этот мужчина пытался высосать его мозги через язык, у Джона сложилось сильное ощущение, что Кэмерон изголодался по любви так же, как и он. Они хватались и цеплялись друг за друга, желая начать срывать одежду, но зная, что здесь не могут ничего такого начать. В самой глубине своего сознания, Джона знал, что Кэмерон из-за этого потеряет намного больше, но не мог заставить себя отстраниться. Пока кто-то позади них не откашлялся. Кэмерон вздрогнул и развернулся, в то время как Джона виновато отскочил назад. Рохан стоял в дверном проёме, с обманчиво небрежным видом, прислоняясь массивной фигурой к железной раме. Джона видел это по его глазам; он шипел от злости — и не на Кэмерона, а на него. Рохан изо всех сил старался прожечь дыру прямо сквозь Джона. — У тебя выходной, новичок. Проваливай, — сказал он, не отводя взгляда от Джона. Повернувшись обратно к Джона, Кэмерон бросил на него последний неясный взгляд, полный отчаянной тоски. Они оба знали, что между ними что-то есть, но зарождающееся пламя потушили раньше, чем ему выдался шанс разгореться. С призрачной улыбкой, Кэмерон развернулся и с опаской прошёл мимо Рохана, исчезая в коридоре. Тихими, размеренными движениями, Рохан зашёл в комнату. Он мягко закрыл дверь, но в голове Джона гулкий стук прозвучал громко, так что он подпрыгнул, когда раздалось эхо. Прислонившись спиной к двери, Рохан скрестил руки на груди и смерил взглядом Джона. — Ты и я, нам нужно поговорить. *** Будто по какому-то молчаливому согласию, Рохан вывел Джона из комнаты и повёл по лабиринту коридоров жилого блока в прихожую. Джона надеялся, что это потому, что Рохан не больше него хочет, чтобы их разговор подслушали. Часть снега растаяла, проходил краткий тёплый циклон. Это означало разнообразие в виде хорошей погоды, так что Рохан повёл Джона по той же тропе, по которой они гуляли с Кэмероном. Было тяжело поверить, что это было ненамеренно. Медбрат хотел напомнить Джона, каково было показать своё сумасшествие перед Кэмом? — Полагаю, ты не готов притворяться, что никогда этого не видел. Рохан резко остановился и посмотрел на него с таким недоверием, что Джона пришлось стиснуть зубы, чтобы не выпалить ещё какую-нибудь глупость. Обычно спокойный гигант выставил руки перед собой, будто ему нужно было мгновение, чтобы придумать, что сказать. В конце концов, он прерывисто выдохнул. — Прости, что приходится вмешивать сюда мисс Онорию, упокой Господь её душу, но… Жонас Анджелито Рэдли-Мелендез, какого вездесущего чёрта ты, по-твоему, делаешь? — Моя мама никогда не использовала такие слова, — пробормотал Джона, прежде чем успел себя остановить. Рохану явно не было весело, а с этим мужчиной никто не хотел шутить. — Прости. Конечно, ты прав. Я знаю. — Ты создаёшь риск для моей программы, Джои. И, возможно, для свободы этого парня. — Он взрослый человек… — очередной смертельный взгляд перебил его посреди фразы. — Прости, я знаю. — И если доктора узнают об этом, что ж, я даже не знаю, что будет. Они могут тебя выгнать, Джо. — Думаешь, выгонят? — Я не знаю! Никто никогда раньше такого не делал. Это за гранью. — Я знаю. — Нельзя заводить отношения с сотрудником. Особенно с испытуемым! — Я знаю, — сказал Джона, достигая точки усталости. Как могло нечто такое обыденное, как гипотетические правила, встать на пути того, что росло между ним и Кэмероном? — Но это… Это не касается, ну знаешь, секса или чего-то такого. Я что-то чувствую рядом с ним. В смысле, я хочу что-то ему рассказывать, потому что думаю, что он поймёт. Он не испугается. Рохан прекратил свои раздражённые движения, опустил руки и наклонил голову, глядя на Джона. — Ты имеешь в виду, рассказывать то самое? Они оба знали, что он имеет в виду. То, что могло помочь Джона исцелиться и о чём он никогда не мог говорить — Ангус. — Может быть, я не знаю. Иногда у меня возникает желание, когда я с ним. Будто мне не надо прятаться. — Джои, ты сейчас ставишь меня в безвыходное положение. Но ничего такого, — произнёс он, смутно указывая в сторону жилого блока, — не может повториться в больнице. На этот раз я закрою рот на замок, но больше никогда, слышишь меня? — Да, — пробормотал Джона, опустив голову. — Я не говорю, что ты не можешь общаться с этим парнем. Безусловно, если ты чувствуешь необходимость что-то ему рассказать, то расскажи. Но здесь нельзя разводить панибратство, ребята. Чем вы занимаетесь вне этих стен, это ваше дело, но не здесь, понимаешь? Джона понимал. Рохан закрывал дверь, закрывать которую было его должностной обязанностью, но он открывал окно. «Чем вы занимаетесь вне этих стен, это ваше дело». Вот оно. Джона нужно было поправиться. Он знал, что хочет Кэма, но сам определённо не был похож на бойфренда. Он должен был выздороветь, чтобы поддерживать отношения — он никогда раньше не думал об этом, а теперь эта возможность висела перед ним как морковка. И он невольно клевал на эту приманку. |