Книга Текст предоставлен правообладателем
 Скачать 2.9 Mb.
|
|
* * Ровно через два года мы снова окажемся в Йоханнесбурге в середине июля, в разгар несуровой южноафриканской зимы. Агнес снова встретит нас в аэропорту и повезет показывать город в прошлый разя был здесь с коллегами, а в этот раз – с Аллой хочу, чтобы она тоже посмотрела. За окном машины опять покажется викторианская архитектура богатых пригородов, безупречно чистые и абсолютно пустые улицы, усаженные жакарандами, эритринами. Теннисные корты, здание частной школы-пансиона для мальчиков, больше похожее на Виндзорский замок, чем на школу. Это – пригороды Сэндтон, Роузбенкс, Орандж Гроув, бастионы белого меньшинства. Оно, меньшинство, до сих пор составляет около десяти процентов населения ЮАР, но, если верить Аг- нес, перспективы не радужные по ее словам, правительство продолжает науськивать черных на белых. Новый президент, Сирил Рамафоса, оказался не лучше своего предшественника. Участились случаи нападений на белых фермеров, введены новые расовые квоты при приеме на работу. Учитывая уровень безработицы в стране, эти квоты означают белому человеку приличной работы не получить. Интересно, что на китайцев квоты не распространяются, их нанимают наравне с чернокожими. В Гаутенге появляется все больше китайских районов, пригород Брума превратился в Чайната- ун. Говорят, появились даже китайские тюрьмы вместо того чтобы нанимать на строительные работы местное население, Китай ссылает сюда заключенных, используя их в качестве бесплатной рабочей силы. С ведома и согласия Рамафосы, разумеется. Два года назад Агнес показывала нам центр города, но теперь туда ездить нельзя, слишком опасно. В прошлом году у нее гостили друзья из Голландии, иона рискнула, свозила их в центр. Ничем хорошим это не кончилось: на первом же светофоре на нее наставили дуло пистолета. К счастью, все обошлось Агнес газанула и, чудом нив кого не врезавшись, ушла от гоп-стопа. Но урок усвоила, в центр с тех пор ни ногой. Трое ее детей перебрались в Англию, четвертый еще здесь, но она надеется, что ион скоро уедет. Все, кто может, уезжают. Остальные прячутся за электрическими заборами в Сэндтоне и Роузбенксе. Городские достопримечательности мост Манделы, университет Витватер- сранд, небоскребы полевую руку и алмазные копи по правую можно обозревать лишь издали. Зато в Соуэто все еще сравнительно безопасно, туда еще можно. И мы снова проезжаем мимо знаменитых градирен (теперь там устраивают соревнования по банджи-джампингу), мимо огромной больницы Криса Хани Барагваната (третья по величине больница в мире. Снова гуляем по улице, где жил Мандела, ужинаем в буфет-столовой «Сахумзи», дегустируем зулусскую кухню: жаркое из требухи, из куриных желудков, из бараньих копы- тец. После наступления темноты в Соуэто неуютно. Капюшоны, косые взгляды. Из всех динамиков – гангста-рэп. Слышатся окрики Эй, Агги, мама Агнес, эй Ее тут знают. «Эй, мама Агнес, погоди Несколько подростков гопниче- ского вида несутся нам наперерез. Оказывается, я оставил в «Сахумзи» свой рюкзак. Ребята догнали нас, чтобы вернуть. Видишь, мама Агнес, как мы о тебе печемся Сколько нам дашь за такую услугу Мы тебя знаем, мама Агнес, ты – свой человек. Всегда заходи. Фамильярность с очевидным подтекстом мы тебя знаем, терпим до поры до времени. Вокруг – трущобы, оцинкованные лачуги. А в нескольких километрах отсюда – хоромы, викторианская архитектура. Неудивительно, что… Но бывает и по-другому, и пусть лучше запомнится то другое ощущение южноафриканской зимы, мягкая прохлада днем, зябче к вечеру, лимонный, рассеянный свет. Таким видится мир, когда впервые выходишь на улицу после болезни. И все ему под стать, этому свету и порыжелая трава, и рыжий кирпичи люди в лыжных шапках и толстовках, одетые так не потому, что действительно холодно, а потому, что зимой так носят, инистого ни с сего всплывшая цитата из романа Надин Гордимер Люди Джулая»: Нежный вечер обволакивал Джулая и Морин, словно принимая их по ошибке за влюбленных 3. Виндхук – Калахари Вынырнув из картины Сальвадора Дали (красные дюны Соссусфлея под неправдоподобно густой синевой, утрированные изгибы верблюжьих акаций, белые глиняные черепки Мертвого озера, детритная пыль ископаемых беспозвоночных, ты снова попадаешь в привычный миропорядок и не сразу замечаешь, что за короткое время твоего отсутствия этот мир успел полностью обезлюдеть. Как если быте эмблематичные часы, что стекают с безлистой ветки в Постоянстве памяти, вдруг показали какое-то совсем другое время – не то доисторическое, не то постапокалиптическое. Есть мирно людей в нем еще или уже нет. Этот свет беспробудному камню быстро снится. Не перекочевал ли ты, сам того не ведая, из одного сновидения в другое Но тут на горизонте появляется зеленый прямоугольник указатель на Виндхук. А вслед за ним – невесть откуда взявшийся придорожный трактир, единственная постройка на многие десятки километров. Это – Намибия, в точности такая, как ее описывал Жу- зе Агуалуза в своем романе-травелоге Жены моего отца». Читатель Агуалузы ожидает встретить в подобном трактире самых невероятных персонажей – экспатов-полукровок, людей со странной родословной и не менее странной жизненной траекторией, с профессиями, которых не существует, с бессвязными монологами, в которых обязательно рассыпана алмазная крошка откровений. Но увы, никаких героев Агуалузы тут нет, а есть только приземистая официантка, девушка из племени дамара. Протягивая тебе меню, она интересуется, откуда ты приехали, услышав ответ, без тени улыбки предлагает тебе увезти ее в Нью-Йорк. Вменю, написанном от руки на ламинированном листе, всего два блюда: натертая специями говядина на гриле («капана») и вызолен- ная кукуруза в томатном соусе («стампмилис»). Так как насчет Нью-Йорка, мистер Ты должен взять меня с собой, а то иначе как я туда попаду Я же там никого не знаю В этот момент тебе наконец приходит в голову, что герой Агуалу- зы – странный тип с запутанной биографией и бессвязным монологом – здесь все-таки есть ты сам. Городок-призрак на краю мироздания, какой-нибудь Вит- флей или Гобабис. Клочковатая растительность Намибской пустыни с предзакатным кьяроскуро горных цепей назад- нем плане. По части пейзажей Намибию не переплюнешь. Да и вообще, здесь тебе не Конго и не Мали даже в самых захолустных населенных пунктах улицы асфальтированы, вместо хижин – одноэтажные коттеджи вместо рынка, где торговцы сидят на земле, выложив перед собой неказистый товар, вполне приличные супермаркеты. И – ни души. Что за страна такая Страна как страна, только молодая, тридцати лет отроду. Отец-основатель Сэм Нуйома, чей памятник вознесся выше всех зданий в центре Виндхука, еще живет и здравствует. Некоторые из соседей до сих пор считают Намибию придатком Южной Африки, ставят под сомнение независимый статус, отказываются обменивать намибийскую валюту. В отличие от ботсванских пула или замбийских квача намибийские доллары не принимают нигде в мире, даже в Зимбабве, где с 2009 года вообще нет собственной валюты. Но, как нам с гордостью сообщают местные, Намибии от этого ни тепло, ни холодно. Что до меня, все ровно наоборот мне и тепло, и холодно. Зима в пустыне Намиб. По ночам – колотун, в середине дня парилка. Наша зима – это все четыре времени года сразу: утро – весна, день – лето, вечер – осень, а ночь А ночь изощренная пытка для тех, кому выпало спать в палатке. Можешь натягивать теплое белье, заворачиваться в спальники все равно проснешься среди ночи оттого, что зуб на зуб не попадает. Потерпи, друг, впереди Виндхук, теплый гостиничный номер. Зеленый указатель нам поможет. На подъезде к столице мелькают фермерские виллы с красными двускатными крышами. Дорога-серпантин напоминает о юге Испании или Португалии тоже ощущение уютного и живописного захолустья. Впрочем, португальцы основались не здесь, а в соседней Анголе здесь – немцы. Мелькают немецкие названия улиц, германская архитектура во главе с лютеранской церковью, построенной в честь окончания войны между немцами, готтентотами, овамбо и гереро в конце XIX века. Увы, перемирие оказалось недолгим всего через десять лет после освящения Церкви мира немецкие поселенцы истребили около половины готтентотского насе- ления. В наше время все, кроме немцев, мирно сосуществуют в районе Ванагеда, чье название расшифровывается как «овамбо, нама, гереро, дамара»: этнонимы четырех народностей, живущих здесь бок о бок. Нама – это готтентоты, они самые малочисленные. Представителей племени гере- ро, сородичей восточноафриканских масаи, в Ванагеда тоже немного они предпочитают селиться в районе под названием Катутура. Дамара – народ, чье происхождение остается загадкой. Выглядят они как банту, но говорят на одном из готтентотских языков, а селятся, как правило, там же, где и гереро. Дамара тоже мало, как в Виндхуке, таки вообще на свете. Большинство местного населения составляют овамбо. Язык ошивамба используется в Намибии в качестве. Есть еще химба – те самые жители долины Кунене, чьи фотографии всегда присутствуют на сайтах, посвященных Намибии, рядом с фотографиями красных дюн Соссусфлея. Чтобы защитить кожу от солнца, химба покрывают тело смесью из охры, жира, пепла и смолы кустарника омузумба, из‐за чего их кожа приобретает красный оттенок той же смесью напомажены и волосы, которые женщины химба заплетают в толстые косы. Непременный образ хим- ба из National Geographic: краснокожая африканка с обнаженной грудью, в юбке из козлиной кожи, украшенной ракушками и медными побрякушками. Так они и выглядят, женщины химба, сидящие на земле перед гостиницей Хи- лтон» в центре Виндхука. Их основное занятие – фотографироваться с туристами. Кроме того, они продают поделки: медные браслеты, бусы из ракушек. Если купишь браслет, фото можешь снимать бесплатно. Много, много фото!» Центральная улица Виндхука названа именем Роберта Мугабе. Так распорядился первый президент Намибии, числивший бессменного лидера Зимбабве среди своих ближайших друзей. Длинная, как срок правления Мугабе, эта улица тянется из центра в пригороды, где по выходным происходят все главные события. Таксист, вызвавшийся показать нам все главное, сулит столпотворение и движуху (Вот приедем, увидите там такое творится. Но столпотворением это можно назвать разве что по намибийским меркам если центр города кажется совершенно вымершим, то здесь, по крайней мере, есть какие-то люди, хоть их и немного. Все движение происходит почему-то вокруг автомоек. Так здесь принято в пятницу или субботу вечером люди съезжаются в пригород, чтобы помыть машину. Эвфемизм, означающий выпить пива, поесть мяса, потусоваться. Вот они, злачные места, на особый виндхукский лад автомойка, кабаки шашлычная под одной крышей. Иногда, до кучи, еще и цирюльня. Под конец вечера клиент, аккуратно постриженный, гладко выбритый ив дупель пьяный, садится за руль своего до блеска вымытого автомобиля. Номы этого зрелища уже не увидим вернувшись в центр города, знакомимся с шумной компанией немецких туристов и отправляемся сними пить пиво в знаменитом Joe’s Beerhouse. Автомобилей там не моют, зато потчуют белых охотников до экзотики бифштексами из зебры, орикса, спрингбока и куду. За соседним столиком белый намибиец, чьи щеки и нос уже успели стать краснее, чем кожа женщины химба, силится продемонстрировать официантке свое знание языка ошивамба. * * При слове пустыня я, как, вероятно, большинство людей, представляю себе бесконечное песчаное полотно, с барханами или без. Песок и больше ничего, до самого горизонта. Иначе говоря, я представляю себе Сахару. Калахари, другая великая пустыня Африканского континента, выглядит совсем иначе густые заросли колючих кустарников, се- ребристо-пепельный сухостой высотой в человеческий рост, крученые акации. Это пустыня, в которой можно спрятаться. Местами она похожа на саванну – стой разницей, что здесь нет травы, а есть лишь деревья, тянущие влагу из огромного подземного озера. Это подземное озеро – источник жизни не только для растений, но и для людей, обитающих в пустыне на протяжении многих тысячелетий. Жители Калахари хранят добытую из-под земли воду в страусиных яйцах. Технология изготовления такого сосуда проста в скорлупе проделывают небольшое отверстие и, высосав все содержимое, наполняют яйцо водой с помощью черепашьего панциря, используемого в качестве воронки, после чего затыкают отверстие пучком шалфея. До того как ветры цивилизации принесли в Калахари невиданные предметы из металла и пластмассы, бушмены мастерили орудия труда из страусиных костей, смазывали их нутряным антилопьим жиром, дубили шкуры животных экстрактом из слоновьего корня (Elephantorrhiza охотились с помощью копий и стрел с отравленными наконечниками, жили общинами, в которых правил не вождь, а демократически избранный совет мудрейших, и не имели понятия о частной собственности. Причиной разрушения традиционного уклада жизни стала, разумеется, не бутылка из-под кока-колы, найденная героем фильма Наверное, боги сошли сума, а новые государственные программы, нацеленные на развитие сельского хозяйства. Технологии подземного орошения позволили превратить большие участки Калахари в пастбища для скота и поля для посева зерновых культур. Бушменам было предложено заняться скотоводством и земледелием. Были даже выделены определенные субсидии, чтобы помочь им в этом начинании. Но охот- ники-собиратели сан, успевшие вдоволь натерпеться от завоевателей и предпринимателей всех мастей, отказались плясать под чужую дудку. Вместо того чтобы пасти скот и возделывать землю, они принялись охотиться на чужих коров (идея частной собственности была им по-прежнему чужда. В конце концов правительство приняло закон, запрещающий бушменам какую бы тони было охоту. Это произошло около пятнадцати лет назад, и с тех пор древнее племя стремительно теряет охотничьи навыки, а питается преимущественно кукурузной кашей, из‐за чего многие страдают ожирением. И то сказать, традиционный уклад жизни в наше время поддерживать трудно вне зависимости от государственной политики людей все больше, животных все меньше, климат меняется. Малые народы находятся на грани исчезновения – что в Сибири, что в Калахари. Можно сказать в духе Льва Николаевича Все жизнеспособные племена выживают по-разному, все вымирающие вымирают одинаково». Дичь уходит из Калахари, но есть еще насекомые, ягоды, орехи и корнеплоды, есть вековые навыки собирательства, и есть чужестранцы, которым эти навыки можно показывать за неплохие деньги. И отряд бушменов, облаченных в традиционные наряды из шкуры хохлатой антилопы, водит нас по пустыне, рассказывая и показывая. Сегодня мы будем ночевать у них в лагере, в соломенных хижинах будем завороженно глазеть на шаманские пляски у костра (большие и малые песни будем слушать их цокающий язык, щедро раскошеливаясь за возможность почувствовать себя первопроходцами, как тысячи туристов дои после нас. Если отвлечься от коммерческой подоплеки данного мероприятия, поход в Калахари в сопровождении бушменов очень даже познавателен, да и сами бушмены кажутся на редкость симпатичными. Перед нами разыгрывают спектакль, нов их игре я не отмечаю ни усталости заученных жестов, ни подспудного раздражения, которое проступало у гордых масаи. Бушменская игра выглядит естественно, будучи обращена не только и даже не столько к зрителю, сколько к самим актерам большую часть времени они общаются между собой, не утруждая себя переводом, дурачатся, покатываются со смеху. Потом, спохватившись, вспомнив она- шем присутствии, пытаются объяснить нам действие како- го-то целебного растения, но через минуту снова отвлекают- ся. Один из юношей бросается копать землю, подбадривая себя радостными междометиями. Что это он там копает? Ищет для нас калахарский трюфель. Пробовали ли мы этот деликатес Не пробовали, но сейчас попробуем. Картофелина не картофелина, одним словом, корнеплод, довольно безвкусный. С европейскими трюфелями общего мало. Есть и другие деликатесы орех «монгонго» (тот, что добывают из слоновьих экскрементов, орех «марама», дыня «тсамма» (ближайшая родственница обыкновенного арбуза, плоды изюмного куста (Grewia robusta) и куста коньячного, муравьиные яйца, гусеницы, гигантский жук. Или, например, чудодейственная похлебка из горьких кореньев, приправленная муравьиной кислотой Кое-что из этого вполне съедобно у ореха «монгонго», например, приятный вкус, напоминающий фундук. Калахар- ская дыня, «тсамма» или «леротсе», снаружи выглядит как арбуз, но мякоть у нее бледно-желтая и совершенно несладкая. По вкусу она похожа на огурец. Из нее готовят традиционное блюдо «богобе джуа леротсе»: кашу из перекисшего сорго долго варят вместе с мякотью дыни. Это – завтрак бушмена, на удивление аппетитный. Другой юноша, знаток целебных трав, изображает, что происходит с человеком дои после того, как он примет то или иное снадобье. Демонстрирует нам средства от запора, поноса, головной боли, бесплодия, кашля и ожогов. С особым артистизмом показывает сперва недуга затем чудесное исцеление. От этой пантомимы голова идет кругом. Тем временем еще несколько юнцов усердно пытаются развести костер традиционным способом (этот фокус с растиранием палочки я уже видел в деревне масаи. Наконец у них получается, и сидящая рядом старуха тотчас достает из‐за пазухи бычок, подобранный за кем-то из туристов. Прикуривает от костра. Сначала затягивается сама, затем предлагает внуку. В том, что белые люди приезжают поглазеть на бушменов и прочие африканские племена в их естественной среде обитания, есть что-то очень неблаговидное. Бедственное положение, в котором находятся эти племена, вынуждает их торговать своим экзотическим обликом и дикарскими повадками, подстраиваясь под ожидания тех, кто платит Для белого туриста бушмен – зрелище, ради которого стоило ехать за тридевять земель. Для бушмена белый турист источник дохода, на который возлагаются большие надежды. Кто-то возразит, что это обычные отношения продавца – покупателя. Нов данном случае акт купли-продажи предполагает полное опредмечивание другого человека. Такие сделки развращают как покупателя, таки продавца. Впрочем, есть у этой медали и оборотная сторона современные бушмены кормятся за счет туристов сейчас это их единственная возможность выжить. С недавних пор им запретили охотиться, а сельское хозяйство они таки не освоили. Если бы не туристы, им бы попросту нечего было есть. Спрашивается, кому будет лучше оттого, что ты, воспылав праведным гневом, объявишь бойкот туристической индустрии, эксплуатирующей исчезающие африканские племена Уж точно не племенам. Да и бесконечные волонтеры от НПО, студенты и миссионеры, табуном приезжающие в африканскую глушь, чтобы вырыть символический колодец, ощутить себя новым Швейцером, а затем щелкать сел- фи в обнимку с аборигенами (разумеется, бесплатно, не вызывают уважения. Не честнее ли фотографироваться за деньги, без номинального волонтерства, развращающего не меньше, а то и больше, чем откровенное человеческое сафари И вообще, туризм есть туризм осмотр достопримечательностей, шапочное знакомство с людьми. Что тут такого В конце концов, какая разница, куда человек едет путешествовать, в Европу или Африку Нет ли завуалированного расизма в самой предпосылке, что это не одно и тоже Но это и вправду не одно и тоже слишком много исторического багажа, из‐за которого поездка в Европу никак не может быть приравнена к визиту европейца в Африку, особенно в африканскую деревню. Сама форма такого визита – смоделированное приключение – практически исключает возможность подлинного человеческого контакта. И опять возразят хорошо так рассуждать, когда у тебя есть возможность выйти за рамки типового опыта. К сожалению, у большинства людей такой возможности нет. Их выбор – одно из двух познавать мир по трафарету, предусмотренному для белого туриста, или сидеть дома. Справедливо ли осуждать тех, кто выбирает первое? И все же нечто предосудительное, безусловно, есть. Это нечто – сами фотографии. На фоне бушменской хижины. В обнимку с бушменом. Бушмены в традиционном одеянии из антилопьих шкур. Фотографии, позиционирующие фотографа как отважного путешественника, побывавшего на краю света и теперь вернувшегося с отчетом о дикой Африке в пандан расистским стереотипам. Мне лине знать: у меня за последние годы таких фотографий накопились десятки, если не сотни. Пора почистить архив, стереть всю эту порнуху с iCloud. |