Леонтьев. Леонтьев Лекции по общей психологии. Лекции по общей психологии под редакцией Д. А. Леонтьева, Е. Е. Соколовой москва смысл 2000 А. Н. Леонтьев
 Скачать 3.35 Mb.
|
|
Вот почему важно понять, преломить это мышление сквозь призму человечес- кой жизни, включить концептуальный аппарат деятельности, иначе оно ничего не получает в своем конкретном развитии. Вы видите, я начинаю сейчас защищать свою теорию деятельности, еще раз, в сотый раз доказывать эвристичность этой теории для исследования таких сложных процессов, как мышление. Но монотонность (всюду деятельность, действия, операции и, наконец, функции-реализаторы) нарушается вот чем: особенность мыслительного действия состоит в том, что оно происходит при неполных условиях. У меня не все условия 345 МЫШЛЕНИЕ И ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ налицо. Это очень характерная черта, которая специфицирует мыслительную дея- тельность. В действии мышления, как и в целом в мыслительной деятельности, существу- ет очень интересная ситуация, которой мы с вами будем заниматься и которая спе- цифицирует, нарушает монотонность, о которой я сейчас говорил: действие, реали- зация операции... Тут нас ждут неожиданности, и мы попробуем разобраться в этих неожиданностях, и такой раздел я задумал специально. Вот почему я не хочу торо- питься с мышлением, мне хочется сделать мышление психологическим, а не физио- логическим и не логическим и не философским. Тут суть в том, что в познавательных задачах существуют два решения: одно решение — открытие условий, другое — их использование и выполнение решения. Эта очень сложная динамика резко отличает деятельность мыслительную, на- рушает монотонность. Тут масса возвратов, есть два решения и они повторяются на разных уровнях: на суперуровне мыслительной деятельности, деятельности мышле- ния; на уровне мыслительных актов, действий. Только на уровне операций они не могут повториться. Проиллюстрирую, что я хочу сказать. Вы, вероятно, знаете, что есть задачи программирования. Так вот, я хочу обратить ваше внимание на то, что при составлении программ имеются два разных программирования: одно — его мож- но так и назвать — это программирование для программиста; а другое — програм- мирование для машины программистом. Вам понятна разница? Вторая программа — это про мышление или про операции? Про операции. А только первая программа есть познавательная. Программа для программиста не имеет вида программы. Она не той формы, какова программа для машины. Эта одна из иллюстраций, а я могу та- ких иллюстраций привести десятки. Я только хочу в связи с этим сказать: а что вы- полняет мыслящая машина? На каком уровне познавательные процессы идут в мыслящих логически машинах? Логические — это вычислительные, это компьюте- ры, и т.д. Ну, что же логические машины делают? Думают они все-таки или не ду- мают? Эти споры и дискуссии, вы, наверное, знаете, ведутся уже лет пятнадцать- двадцать. От первых логических машин. Это же терминологические дискуссии, они пусты и нелепы. Если бы наука регулировалась правилами игры, жестко фиксиро- ванными, то я бы ввел среди этих правил одно: прекратить всякую дискуссию о том, думают ли машины. Стройте машины и не спорьте о том, думают они или нет. Теоретики машин давным-давно — лет десять тому назад — дали очень чет- кую формулу. И она не может быть опровергнута никакими эвристическими про- граммами, никакими другими дальнейшими шагами в развитии компьютеров. Вы всегда имеете дело с выполнением операций. Операций. Вот и все. И если вы теперь подумаете о всяких других программах, то это программы операций и машины их выполняют. Когда вы задаете программу отыскания операции, то это тоже «опера- ция по отысканию операции». Это непрерывный способ. Откуда же берутся эти про- граммы? Операции могут быть экстериоризированы, внешне выражены. В этом внеш- нем виде они передаются машинам. Вы, конечно, знаете, что машины не телепаты? Узнать ваши мысли они не могут, они вне парапсихологии, бедные машины этого не умеют. Значит, им можно передать это только во внешнем виде. Неважно, в ка- кой форме. А дальше там все интериоризируется. Вы же не видите ничего, правда? Внеш- ние и внутренние машинные процессы — это всегда сначала трансформация в опе- рацию, а потом передача. И тут — я знаю — некоторые математики, логики очень агрессивны по отношению к идее операции и сами при этом используют этот тер- мин, абсолютно однозначно определяя его и применяя. 346 ЛЕКЦИЯ 36 МЫШЛЕНИЕ И РЕ Ч Ь Вот тогда и начинается разговор явный: а что же мы, таким образом, отдаем машине? Всю ее исполнительную, так называемую операционную, часть, с кото- рой она справляется лучше, чем наша голова, потому что у нас медленный про- цесс и всякая дрема бесконечная. Она тоже врет, но меньше. Она нас вооружает. Но дело в том, что, по мере того как она нас вооружает, она высвобождает мышле- ние, а мышление начинает прогрессировать и, таким образом, порождать новые операции. И передача будет происходить постоянно. Они все время будут умнеть, эти машины. А благодаря тому, что они все время будут усовершенствоваться, то мы будем от этого тоже все время умнеть и сочинять все новые и новые задачи и способы решения. Вот и идет движение. А это движение, вы думаете, новое? Открытое в эпоху логических машин? Нет. Это движение всегда существовало, но только, конечно, без этой техники, и поэто- му на другом уровне. лекция 37 генезис человеческого мышления Ч итая вводную лекцию о проблеме мышления, я говорил о том, что мыш- ление как психический процесс представляет собой процесс познавательный, про- текающий в особенной форме. Этот процесс отличается от непосредственно чувст- венного познания, от процессов восприятия. И это отличие прежде всего заключается в том, что мышление, как и восприятие, имея единственным своим источником ощущения, тем не менее переходит границы непосредственно чувственного отра- жения мира. Создается известный парадокс. Имея свою единственную основу, един- ственный источник, в чувственности, мышление дает больше, чем чувственность. Процессы мышления отличны от процессов восприятия. Я об этом тоже гово- рил, как и о том, в чем состоят эти отличия. Последнее очень важно с самого начала иметь в виду, потому что недостаточно отчетливое различение восприятия и мышле- ния порождает в психологии ряд недоразумений, трудностей. Но общее состоит в том, что, как и у восприятия, источником мышления является чувственность, чело- веческие ощущения. Другое общее, что не всегда подчеркивается, состоит в том, что, как и вос- приятие, мышление дает обобщенное отражение реальности. Образ, как и словесное понятие, является несомненным обобщением. Иногда указывают еще одну черту, которая составляет общую черту мышления и восприятия. Как и восприятие, мыш- ление тоже имеет дело не с изолированной действительностью, а с действительнос- тью, с реальностью в ее связях, в ее отношениях, в движении. Я это говорю к тому, что мне припоминаются какие-то тексты учебников по психологии, где в определении мышления было записано: «В отличии от восприятия, которое дает образы, отражения предметов, мышление к тому же дает отражение связей, отношений, которые существуют в предметном мире, которые связывают между собой предметы». Это, конечно, совершенно наивное и ложное представление. Конечно, и в восприятии, как и в мышлении, действительность отражается в ее свя- зях (а не как изолированность предметности) и в движении. Попросту говоря, и для восприятия и для мышления мир выступает, то есть отражается, так, как он суще- ствует в четырехмерном пространстве. В трех измерениях (так сказать, объемный мир, пространственный мир) и во времени, или, что то же самое — в движении, в своих изменениях. Значит, надо искать отличия в чем-то другом. Я опять возвращаюсь мысленно к тексту учебников, особенно популярных учебников, где указываются иногда эти особенности, описываемые понятиями и терминами «существенности» отражаемого и «глубины» отражения. Вы понимаете, что это описание нуждается в анализе. 348 ЛЕКЦИЯ 37 МЫШЛЕНИЕ И РЕ Ч Ь В самом деле, что значит «существенность», когда говорят о свойствах? «Су- щественных» в каком отношении? Вот, наверное, у животного, в самых элементар- ных формах отражения можно найти ряд свойств, которые, наверное, существенней- шие для жизни, самые важные, правда? Значит, указание на существенность ничего не решает. Поиск пищи и обнаружение ее в восприятии животного очень существенно, но это, наверное, не та существенность, которая характеризует процесс мышления. «Существенность» здесь в другом значении слова. Вот если бы вы мне сказали «в существе», то это уже немножко лучше. Но это описание. За ним не лежит никакой четкой мысли, никакого четкого определения. То же тем более относится к «глуби- не». «Глубина» противопоставляется поверхностности. А в каком смысле здесь «глу- бина»? Это ведь тоже требует объяснений, определения. Главное отличие мышления от восприятия, о котором я говорил в своем вступлении, не в обобщенности, не в мере существенности отражаемого в общем значении этого слова, не в том, что там отдельные предметы, а здесь они в связях, отношениях и в своих движениях, а в особом типе самого процесса познания, в типе обобщения, в характере протекания самого процесса, в особенностях операций, этот процесс реализующих, в особом богатстве и многообразии форм мыслительного процесса, процессов мышления. Самое существенное, самое важное, что отличает мышление от восприятия, состоит в опосредствованном характере результата познавательного процесса. Я в прошлый раз и дал такую условно упрощенную формулу этой опосредствованности. В мышлении мы по тому, что открыто для нашей чувствительности, находим то, что скрыто от чувственного восприятия. Вот эта опосредствованность и составляет коренное отличие мыслительного процесса от процесса восприятия. И третья форма, в которой я могу выразить ту же самую мысль. Можно пред- ставить себе взаимодействие предметного мира и познающего субъекта. Это значит воздействие каких-то свойств объекта и действия с этим объектом самого субъекта. А чем ограничено это взаимодействие? А оно ограничено очень просто: воздейство- вать на субъекта могут только те свойства предметной действительности, по отно- шению к которым существуют органы, способные отвечать на эти воздействия, попросту говоря — органы чувств, органы чувствительности. Нечто отбрасывает све- товые лучи, и у организма есть соответствующий рецептор, чувствительный, иначе говоря, аппарат. Ну, а если это лучи другой части спектра? Если это невидимые глазом лучи? Там есть тепловые ощущения, которые будут вызывать реакцию. А если мы пойдем дальше, то окажется, что мы ничего посредством органов чувств не можем знать об этом свойстве, мы ничего не воспринимаем. Мы данное свойство чувственно отразить не в состоянии. Мы так мало непосредственно воспринимаем в этом огромном спектре элек- тромагнитных волн, что найти здесь пример не представляет труда. Даже просто уль- трафиолетовые лучи, воздействующие на организм, который не имеет специальных чувствительных аппаратов, не вызывают ощущения. Мы их не видим. Другое дело, что мы можем испытать на себе результат их воздействия в виде ожога кожи. Между прочим, мы можем видеть результат, но агент, который его вызывает, мы не мо- жем иметь предметом восприятия. Или, воспринимая объект, мы не можем его вос- принять в этом свойстве. Оно скрыто от непосредственного чувственного познания. И проникновение, отражение этого свойства, познание его и есть переход к тому, что мы называем более «глубоким» знанием. Я думаю, эта мысль понятна? Мы зна- ем, что в действительности очень многое мы не можем познать непосредственно с помощью наших органов чувств, воспринимая эту реальность. Не можем. И познаем. 349 ГЕНЕЗИС Ч ЕЛОВЕ Ч ЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ Вот тут-то парадокс и выступает. Мы познаем эти скрытые от нас свойства объек- тивной действительности по воспринимаемым, то есть доступным нашему восприя- тию, изменениям других объектов, других свойств, под влиянием свойств воздей- ствующих, нами не воспринимаемых. Мне не нужно для того, чтобы узнать, что существуют, скажем, рентгеновские лучи, иметь орган восприятия, так как по по- чернению пластинки, по флюоресценции экрана я сужу о наличии или отсутствии этих лучей. Мы не только знаем, что существуют ультрафиолетовые лучи, мы знаем боль- ше. Мы знаем, что мы их не воспринимаем непосредственно, а вот какие-нибудь муравьи их видят, то есть воспринимают непосредственно. Значит, это вне нашей чувствительности, но в диапазоне чувствительности какого-нибудь животного. Можно себе представить животное, которое обладает таким набором ре- цепторов, такими возможностями чувственного отражения мира, которые где-то превосходят в этом отношении возможности человеческого организма, а где-то, на- против, дают дефицит. Словом, шкала возможностей, диапазон возможностей не всегда совпадает у живых существ. Но так как мы можем по воспринимаемому су- дить о невоспринимаемом, то это и есть процесс мышления. Наше сознание не ог- раничивается набором ощущений, возможностей всех рецепторов. Оно оказывается теперь безграничным, потому что когда я привожу во взаимодействие объект «А» и объект «B» и по изменению объекта «B» сужу о свойстве объекта «А», скрытом от меня, от моей непосредственной чувственности, то эта связь перехода от одного к другому, эта возможность заключить по ощущаемому и воспринимаемому о не- доступном непосредственному познанию, может протягиваться как угодно далеко. Мы можем вызвать такое изменение в объекте «B», которое обнаружится только через «C». И так через огромное количество связей. Ничем эта цепочка связей не ограничена. Вы можете сказать, что этот длиннейший путь мышления тем замечателен, что в развитии мышления возникают также и такие формы, которые укорачивают эти пути. И нам не нужно проводить эти длинные цепи испытаний. Мы идем по короткому пути. И загадка мышления есть загадка перехода от этого длинного тео- ретически намеченного пути, к сокращенному, необыкновенно короткому, так что у всякого обыкновенного думающего, мыслящего человека создается впечатление, что мышление — это что-то совсем другое, вовсе отделенное от восприятия, имею- щее как бы другое происхождение, другой источник, и возникает это мышление как развивающееся из особого начала, другого совсем, чем то начало, из которого возникает наше непосредственное знание, иначе говоря, чувственное познание, что существует даже какая-то противоположность мысли и чувства (чувства в смысле чувствительности), мышления и восприятия. Иногда выходит и так, что развивают- ся концепции, исходящие из той предпосылки, что мышление, возвышаясь над вос- приятием, определяет даже и само восприятие: как мыслим, так и воспринимаем. Два начала. Вот куда уходит наивная мысль, которая все же понимает, что мысли- тельный процесс не может быть редуцирован к простому движению в чувственных образах, представлениях, к их связям, к переходам от одного впечатления к друго- му впечатлению, от одного удержанного впечатления, то есть представления, к дру- гому. Что речь идет не о том, чтобы вычленить мышление из наслаивающихся друг на друга чувственных образов, не об обобщении по типу генерализации. Кстати, ча- сто обобщение на уровне восприятия, на уровне чувственности и описывается сло- вом «генерический образ». Некоторые психологи применяли этот термин, чтобы не говорить «понятие», так как под этим термином понимают словесное понятие. У 350 ЛЕКЦИЯ 37 МЫШЛЕНИЕ И РЕ Ч Ь животных генерический образ, а у человека сверх того и словесные понятия, кото- рые вмешиваются даже и в построение этих генерических образов, меняют их. В этих рассуждениях, в этих философских размышлениях есть и правда и боль- шая неправда. А где мера, которой можно было бы измерить, чего здесь больше — правды или неправды? Вот односторонность есть, и это мы можем сказать: одна сто- рона выхватывается, преувеличивается, и тогда возникают идеалистические представ- ления о понятии как о развивающемся, происходящем из особого начала, из логоса, имеющем какую-то особую природу. Или другое преувеличение: мы знаем реальное материальное взаимодействие, есть предметная реальность, которая воздействует на наши органы чувств, и из этого воздействия самого по себе давайте попробуем выве- сти все наше знание, ни к чему другому не обращаясь. Тоже преувеличение, тоже из- вестная односторонность. И очень трудно преодолеть эти односторонности не словес- но, а в конкретном научном исследовании, то есть исследовании психологическом, потому что психологам, занимающимся мышлением в его конкретном протекании как живого познавательного процесса, ничего из него не изымая, не нарушая его много- гранности и целостности, трудно выйти из этих противоречий, из этих столкновений, если не утвердить несколько предварительных тезисов, не всмотреться, не вникнуть в некоторые важные для первоначального анализа факты. Одним из важнейших фактов является факт, который можно назвать «фактом полиморфности мышления». Я поясню это хитрое иностранное слово. Надо вникнуть в тот факт, что мышление способно протекать в очень разных формах. Мышление многоформенно, многообразно по своему протеканию. Богатство этих форм и есть результат развития процессов мышления, а вовсе не дано с самого начала в тех его формах, которые обращают на себя внимание человека, прежде всего, человека ду- мающего. Ну, что мы можем сказать сразу о мышлении? Мы можем сказать о мыш- лении как о процессе внутреннем, прежде всего, как о процессе мышления рассуж- дающего, дискурсивного, логического, к тому же, по-видимому, словесного, потому что понятие имеет словесную природу. То есть мы видим одну форму очень развитую, свойственную, разумеется, исключительно человеку, да и то человеку на определен- ной ступени исторического и онтогенетического развития. И эта форма как бы зак- рывает от нас другие формы. Вот почему так важно с самого начала увидеть мышле- ние в многообразии его форм. Трудность состоит в том, что развитие этих форм в истории протекает не так, что более примитивные ранние формы умирают и заменя- ются другими, более высокими, более поздними по своему формированию, возник- новению, то есть так, что происходит простая смена одних форм мышления другими. Нет, дело обстоит более сложным образом. Генетически более ранние и более про- стые формы мышления не просто отмирают, исчезают в ходе дальнейшего развития. Они сохраняются, но сохраняются уже в преобразованном, трансформированном виде. Это не геологические пласты, а целая многогранная система. Вот что мы имеем в конце развития. Логическое дискурсивное мышление, появляясь, не отменяет и не отбрасывает более ранние формы мышления. Оно вбирает их в себя, преобразует их, трансформирует, но не порывает связей с ними. Конечно, размышляющий за своим столом философ может, естественно, отвлечься от тех умственных, интеллекту- альных познавательных задач, которые он непрерывно в своей жизни решает, и фиксировать все свое внимание на этой дискурсивности, на этом рассуждающем, подчиняющемся строгим логическим законам и правилам, мышлении. И тогда это мышление действительно выступает на первый план как внутренний логический сло- весный — обычно так думают и это в какой-то мере правильно — процесс. 351 ГЕНЕЗИС Ч ЕЛОВЕ Ч ЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ Можно сделать вывод из только что мною сказанного, резюмирующий неко- торые положения, с которых я начал раздел о мышлении. Этот вывод может быть так сформулирован, что мышление в его развернутом виде есть познавательная де- ятельность человека, имеющая свой генез в человеческой жизни, в человеческой практике, предпочел бы я сказать, и характеризующаяся многообразием форм сво- его протекания, взаимосвязями, взаимопереходами этих различных форм. Оно, сле- довательно, никак не сводится к тем дискурсивным процессам, логическим про- цессам, которые составляют предмет прежде всего логики, а не психологии. Второе исходное положение, или, точнее, второй факт (первым я назвал факт многообра- зия форм, в которых обнаруживает себя и протекает мышление) состоит в том, что мышление порождается не чувственностью, которую оно имеет своим источником, а практической деятельностью человека, практикой. И мышление является ничем иным с этой исторической точки зрения, как ее дериватом. «Деривато» значит по- русски «происходящим из». Нет, следовательно, особого начала, хотя мышление и не выводимо из чувст- венности. К этому я могу прибавить только еще одно: давайте условимся называть мышлением интеллектуальный познавательный процесс человека; человеческое мышление не выводимо из зачатков интеллекта у животных (и это тоже факты, а не гипотезы, не предположения), его просто невозможно вывести. Что же мы находим у животных? Об этом много говорилось. Можно по-разно- му описать интеллектуальное поведение животных. Описание, которое вам знакомо, я думаю, — описание в хороших простых терминах: это усложнение поведения, вы- ражающееся в наличии фазы подготовления окончательного процесса. Это двухфаз- ность процесса. Первая фаза какая? Результат получается или нет из первой фазы? Нет. Нужна вторая, чтобы получить практический жизненный результат. Первая фаза, в этом смысле, выполняет только роль подготовки. Она только готовит вторую, и в этом отношении она является фазой познавательной. У животных она никогда не от- деляется от второй, завершающей фазы. Она вливается в нее и без нее не существу- ет, как, например, зачатки орудий у животных появляются в связи с самим процес- сом их использования, а вне его они исчезают. Вы хорошо знаете, что вне ситуации экспериментальной, то есть жизненной, проблемной, которая ставит конкретную задачу, никакая палка не сохраняется в качестве орудия, она не хранится, за ней не закреплено ее употребление. Все богатство зоопсихологических данных бесспорно, безоговорочно свидетельствует об этом. Итак, для того чтобы осуществлялся переход к человеческому интеллекту от животного, иначе говоря, к человеческому мышлению, мышлению в собственном смысле, необходимо, чтобы произошло какое-то коренное изменение. Легче всего гипотетически представить себе дело так, что эта необходимость состоит в разрыве двух фаз. И вот уже первая фаза подготовления к собственно действию начинает ис- торию своего самостоятельного развития. Это может произойти в том случае, когда познавательный результат, достигаемый первой фазой, может существовать в фор- ме продукта, отдельно. Для этого он должен быть субъективным продуктом, и этот субъективный продукт должен найти свою форму субъективно и объективно. Он дол- жен иметь возможность коммуницироваться, передаваться. Он должен иметь свой «субстрат», свою основу, свой причал, своего «носителя» и для субъекта. Вы знае- те, что происходит разделение, я имею в виду, техническое, а не общественное, разделение предметного процесса (имеется в виду трудовой процесс) между людь- ми, вычленение этой фазы, естественно происходящее, и возможность означения, его результата посредством языка. Вот это и есть тот узел, благодаря которому со- 352 ЛЕКЦИЯ 37 МЫШЛЕНИЕ И РЕ Ч Ь вершается поворот в развитии и начало в истории развития человеческого мышле- ния. Я хочу вам еще раз напомнить статью, написанную Л.С.Выготским, которая называется «Генетические корни мышления и речи» 1 . В статье реализуется очень простая вещь, которая когда-то вызывала наивные возражения с некоторым даже философическим возмущением. Я говорю философическим, потому что не хочу оби- жать философию. Ну как же так? «Генетические корни мышления и речи»? А един- ство мышления и речи? Потому-то и возникает эта новая связь мышления и речи, что генетически-то они готовятся как независимые. Общение у животных еще не языковое, правда? Оно не предметное. А, с другой стороны, интеллект не языко- вой, хотя и предметный. В чем же заключается событие? Во встрече, в узле, кото- рый увязывает эти две вещи и который можно выразить очень просто: интеллект животного благодаря языку «оречевляется», находит свою новую форму; а речь, благодаря этому развитию предметного знания, на более высоком уровне получает свою предметную отнесенность и свою обобщенную функцию и становится языком в собственном смысле. Интеллектуализация речи и оречевление интеллекта — вот что происходит при встрече этих двух линий. Об этом очень ясно и писал в свое время Выготский. И это положение — о наличии такого перекрестка — невозможно поколебать, и оно ничем не колеблется. Подготовление речи — это очень трудная задача для ис- следования, и мы не можем ее касаться. Первые шаги в развитии нам представить себе легче, но это тоже вопрос, который решается гипотетически, построением ги- потез, испытанием этих гипотез на прочность, то есть путем столкновения этих ги- потез с другими положениями, проверка через косвенные свидетельства фактов. Дальнейший же путь мы представляем себе довольно ясно, и, главным образом, его мы и будем изучать в нашем курсе. Я имею в виду не только появление языковой формы, в которой начинает существовать познавательный продукт, вот этой опосредствованной деятельности, практической, прежде всего. Но это и отделение познавательной фазы или стороны деятельности от непосредственного практического эффекта. Это история отделения, наконец, самого познавательного процесса как процесса мыслительного, от прак- тической деятельности, их раздвоение и, наконец, переход этого процесса из пре- имущественно внешне-двигательной формы, в процесс внутренний, его интерио- ризация. Вот теперь они окончательно могут не только отойти от практической деятельности, но и представиться человеку как особые процессы, не имеющие ни- чего общего с практической деятельностью, которая выражает лишь итоги мышле- ния и ничего не вносит сама в развитие и в движение этого процесса. Общественное разделение труда приводит к тому, что мыслительная деятель- ность делается преимущественно занятием одних людей, а практическая деятель- ность — других. Отсюда и возникает иллюзия о некотором разрыве, существующем между практикой и мышлением, умственной деятельностью и деятельностью прак- тической, внешнефизической. Так происходит разрыв умственного труда и физичес- кого, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Постепенно роется пропасть между ними в жизни, в реальной жизни общества. А потом эта пропасть закрепля- ется идеологами в теориях. Я пока, как видите, не выдвигаю специальных проблем, а остаюсь в общем круге проблем, и теперь я хочу их конкретизировать. И, прежде всего, я хочу конк- 1 Выготский Л.С. Генетические корни мышления и речи // Естествознание и марксизм. 1929. № 1. С.106—133; См. также: Выготский Л.С. Собр. соч.: В 6 т. М., 1982. Т.2. С.89—118. 353 ГЕНЕЗИС Ч ЕЛОВЕ Ч ЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ ретизировать первый факт или первое положение, факт полиморфности процессов мышления у человека. Я перехожу к описаниям, к феноменологии. Я настаивал на том, что сосуществуют формы, генетически более ранние и ге- нетически более поздние. Только генетически более ранние формы существуют в трансформированном виде. Я сейчас иллюстрирую это положение, приведя примеры задач, как говорят, «на мышление». Это, значит, задач теоретически чистого позна- ния, то есть собственно познания, в узком интеллектуальном значении этого терми- на. Я подчеркиваю это наперед для того, чтобы не возникло сомнений: а может быть, мы имеем дело уже не с мышлением, а с чем-то другим? Нет, общий критерий — познавательная задача, которая в плане ощущений, восприятия, то есть в непосред- ственно чувственном плане, не решается. Тогда мы имеем несомненно мышление. Задача первая. Решение мыслительной задачи в этом случае необходимо про- текает в форме пробующих действий, в форме действия. Притом не воображаемого, а реализуемого. Но тут маленькая запятая: а может быть, я могу заменить реализуемое действие мысленно реализуемым? Но в той задаче, которую я вам сейчас предло- жу, последнее очень трудно сделать. Без движения здесь обойтись очень трудно, да и страшно неэкономно. Иного решения без посредства действий еще наука не приду- мала. Я с этой задачей встретился давно. Она родилась гораздо раньше, чем я с ней встретился. Но вот уже на протяжении полстолетия я время от времени задаю вопрос специалистам-математикам: решена эта задача или нет. Последние ответы, лет пять тому назад мною полученные, продолжали быть негативными — нет, не решена. Эта задача теоретическая, на мышление. Значит, в этой задаче, как в любой, даны условия и цель, к которой вы должны прийти, познавательная цель. Она в дан- ном случае выступает в форме сугубо теоретической. Речь идет о теореме, которую надо доказать. Задача для теоретика. За нее и взялись теоретики, только способ реше- ния, доказательства этой теоремы не математический. По крайней мере, до сих пор решение было не математическим. Может быть, завтра оно станет математическим. Эта математическая перспектива может быть ближе всего охарактеризована как то- пологическая, но не вполне. Я говорил со специалистами, но они утверждают, что она вообще-то топологическая, но надо ее еще так перевернуть, чтобы она стала то- пологической, то есть процедуре бы подчинялась, средствам топологической мате- матики поддавалась. Я не буду вас больше интриговать, а просто расскажу задачку. Я не случайно сказал: сначала условия, а потом цель. Я заранее предупредил, что цель — доказать. Вот эти условия: дана поверхность. Она не обязательно должна быть плоскостью. Здесь, для простоты, давайте решим, что это плоскость. Я уже на- ложил ограничение, которое теоретически не наложено. Значит, нет ограничений. Может быть, есть какая-то метрика? Любая. Какая угодно. Вот теперь я ввожу вто- рое условие. Она рассечена так, что в ней образуются различные участки. Любыми линиями. Никаких ограничений и здесь не наложено. В результате этого рассечения поверхности на отдельные участки возникает некоторое количество отдельных по- лей. Какое? Нет ограничений. Их может быть множество. Очень большое число. Вы понимаете, что эти поля связаны геометрическим отношением в том смысле, что одна линия образует границы двух полей. Здесь я вношу терминологическое ограни- чение. Смежными полями мы будем называть такие, которые граничат между собой более чем в одной точке. Теперь от вас требуют доказать некоторую теорему. А тео- рема эта состоит в том, что если мы имеем перед собой как угодно большую по- верхность, рассеченную на как угодно большое число полей какими угодно линия- ми и т.д., то для того, чтобы разметить поля красками разного цвета, да так, чтобы 354 ЛЕКЦИЯ 37 МЫШЛЕНИЕ И РЕ Ч Ь никакая пара смежных полей не имели бы одного и того же цвета, достаточно употребить четыре краски, то есть четыре цвета, и никогда не понадобится больше красок. Вот это и требуется доказать. Это теорема. Я задаю вам риторический вопрос, очевидно ли, что (говорят: интуитивно- очевидно) никогда не понадобится пятая краска, чтобы соблюсти правило, при ко- тором нет смежных полей с одинаковой краской? Очевидно или нет? Нет, товари- щи. Это абсолютно не очевидно. Этого нельзя увидеть. Не минимум, а максимум! Никогда больше четырех — вот в чем заключается теорема. Ни при каких условиях больше, чем четыре цвета, не может потребоваться. Вот тут-то и возникают трудно- сти. Я попробую немножко дорисовать, потому что другим способом я не могу до- казать. А потом те, кто заинтересуется, попробуют доказать теорему, которую я нач- ну доказывать. Тут я представляю себе полную возможность фантазировать, а вас только прошу следовать за моей фантазией. Я упрощаю свое доказательство тем, что рисую плоскую поверхность. Вы увидите, что так проще. Вот эта поверхность. Я ее ограни- чу произвольно. Теперь я начну ее рассекать сначала прямыми, теперь, для разно- образия, кривой, а потом еще и замкнутой кривой. Можно еще нарисовать лома- ную. Что еще можно сделать? Какую провести линию? Я проведу еще замкнутую кривую, да так, чтобы еще раз попасть в замкнутую кривую. Вот я так ее проведу и запутаю вас. Очевидно ли, что не понадобится пятая краска? А теперь я вам покажу, как она решается, но только для этого я перейду к более простому случаю, чтобы показать метод. Я нарисую еще одну плоскость и рас- черчу ее линиями вот так, и буду ставить цифры. Задача состоит в том, чтобы два смежных участка не получили одну и ту же цифру. При таком варианте вам будет достаточно только двух красок, двух цифр. У нас не будет двух смежных полей с оди- наковой краской. Если же мы вернемся к первому варианту, более сложному, то про- водя новые линии, мы можем сделать так, чтобы нам понадобилось четыре краски. Вот в результате таких опробований, таких действий, вы получаете очевидное для вас и для тех, кто участвовал в этих пробах, наблюдая их, доказательство этой теоремы. Я спрашиваю: положение теоретическое? Да. Доказано? Да. Способ доказа- тельства — формы дискурсии, формы логики? Математика? Пока нет. Математики говорят, что нужен особый аппарат. Они говорят, что трудность заключается в не- возможности фиксировать исходные условия, так как снята определенность с само- го начала. Но мы решили с вами задачу очень своеобразно: забыли про математику, забыли про логику, взяли в руки мел и начали делать, и так открыли эту зависи- мость — никогда больше четырех. Значит, и для географии, для карт, для того, что- бы каждая страна отличалась по цвету от другой, сколько надо заказывать полигра- фических цветов? Четыре. Как эта задача, интересная? Это интереснейший не логический случай. Я под- черкиваю, что это не к логике имеет отношение, а только к психологии. Наша логика, то есть наше дискурсивное мышление, порывает связь с не- посредственным действием, в которое оно включено, в котором оно выражается. Оно оказывается несвободным от наглядности, от картины, от той реальности, о которой идет речь. Вот еще одна задача. Она не такая классическая, как предыду- щая. Такая задача тоже попала на страницы популярной литературы и даже психо- логических учебников. Вы, вероятно, знаете ее решение, и вам неинтересно будет ее решать, но все равно я ее вам ее дам. Если вы знаете ответ, то тогда мы просто проанализируем ход. Это задача шутливая. Она формулируется следующим образом: в шкафу, слева направо, стоит собрание сочинений некоего ученого мужа; первый 355 ГЕНЕЗИС Ч ЕЛОВЕ Ч ЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ том этого собрания сочинений имеет 300 страниц, второй том — 200 страниц, а в шкафу у меня завелся книжный червь, который прогрыз оба тома, начиная от пер- вой страницы первого тома до последней страницы второго тома; спрашивается, сколько же всего страниц червь попортил. Обыкновенный ход решения этой задачи такой. Человек начинает обычно с вопроса о том, как надо понимать страницы: как листы или как страницы? Делить ли их пополам? Нет. Как страницы. Тогда начина- ют делить пополам и говорят, что 250 страниц прогрызено, то есть листков. И это неверно, потому что реальный ответ здесь — 0 страниц. Ничего не попортил. Ни одной страницы. Товарищи, кому-нибудь не очевиден мой ответ? Ведь он прогрыз обложку первого тома (вспомните, как стоят книги!) и обложку второго тома, не коснувшись страниц. В аудитории иногда возникал спор. Мне с возмущением даже возражали: «То есть как ни одной?!» Но дело все в том, что задача поставлена кор- ректно, и, если правильно ее понять, ее можно решить. Мое дело — ее вам коррек- тно поставить, а если ее корректно поставить, то ее могут и математики решить. Дело в том, что никакое производство, никакая жизнь, никакой предметный мир сам корректность на себя не наводит. Это уже ход математического познания. По- этому-то я все время имею в виду проблему не как математическую задачу, не как логическую Мне сейчас не интересно, как решается силлогизм или что-нибудь в этом роде. Вот я заранее посылку сочинил, сделал вывод и спрашиваю вас: пра- вильный или неправильный вывод? Это совершенно другой вопрос. лекция 38 мышление и речь Р ассмотрение важнейшей из форм человеческого мышления — мышления словесного, логического — необходимо приводит к проблеме мышления и речи. Это отношение мыслилось в различных психологических направлениях и школах неодина- ково. Я уже упоминал о том, что сторонники, приверженцы так называемой «объек- тивной психологии», выражающейся очень ярко в бихевиоризме, представляли себе это отношение мышления и речи как воспроизведение во внутренних процессах соб- ственно речевого рассуждения или речевых суждений. Воспроизведение речи во внут- ренней форме — это и есть собственно мышление. Такое воспроизведение достигается благодаря тому, что речь, вначале рождающаяся в общении, направляется затем по преимуществу не на коммуникативные, а на познавательные, или, как обычно гово- рят, на когнитивные, задачи. Ее внешняя форма становится необязательной, потому что она ничто никому не передает. Она выполняет функцию познавательную — когни- тивную. Естественно, может отмирать ее внешняя, произносительная, громкая сторо- на, а затем с ней происходят некоторые другие метаморфозы, изменения в направле- нии сокращения, некоторое упрощение ее структуры — собственно, в этом и состоит весь процесс. Когда необходимо решение проблемы, решение какой-то задачи, представ- ляющей особенные затруднения, то возникает обратный процесс — как бы раз- вертывание внутренней речи во внешнюю. Обычный прием учителя по отношению к запутавшемуся ученику — рассуждай вслух. Отсюда и преимущества письменной речи, потому что устно произносимая речь строится сукцессивно, то есть после- довательно, она течет, а не стоит перед взором говорящего, в то время как пись- менная речь, будучи сукцессивной, то есть последовательно идущей, вместе с тем остается предстоящей, то есть стоящей перед взором. Можно вернуться на странич- ку раньше, поднять глаза на две строчки вверх, словом, она продолжает оставаться в поле восприятия. Поэтому лучше прописать мысль или проговорить ее вслух. Но когда школьник уж очень старательно что-нибудь решает, то — это все знают — часто эта внутренняя речь просто превращается в шепотную. Он что-то шепчет. Это легче. Вот примерная аргументация к этой простой идее, что мышление есть разго- вор с самим собой, то есть процесс вообще речевой, что речь идет об известной системе в данном случае речевых навыков, что речевой процесс замещает некото- рый не символический, то есть не языковой, процесс. Словом, для бихевиориста последовательного и строгого, раннего бихевиориста, это есть, действительно, не- кая система навыков, некая система выученных реакций, которая затем осуществ- ляется без внешней формы своего выражения, где роль движений — реакций — выполняют невидимые, невыявленные микродвижения, где-то заторможенные так, 357 МЫШЛЕНИЕ И РЕ Ч Ь что остаются, по-видимому, их проприоцептивные эффекты. Предполагать здесь можно все, что угодно, и даже исследовать движения органов речи, потому что если дать человеку задачу и одновременно регистрировать движения органов речи, то удается достаточно отчетливо записать скрытые микродвижения. Например, движе- ние надгортанного хряща. Существует множество исследований в этом направлении, и в качестве индикатора каких-то происходящих при мышлении процессов все эти регистрации, конечно, имеют известное значение. Я подчеркиваю еще раз — в ка- честве индикаторов, то есть указателей, признаков. Противоположная позиция (я повторю ее коротко, ее мы с вами рассматрива- ли) заключается в том, что мышление есть процесс sui generis, то есть в своем соб- ственном роде выступающее как особенный процесс. Что же касается речи, то это лишь оболочка процесса. Это платье, в которое облекается мышление, мысль, для того, чтобы она была коммуницируемой, то есть чтобы она могла быть переданной, и для того, чтобы она приобрела развернутые формы. Речь есть одежда мысли. Ника- кое изучение речевых процессов не приведет и не может привести к решению про- блемы самого мышления. Это точка зрения, развивавшаяся и идеалистическими направлениями, редко, в последние десятилетия во всяком случае, выступала в своей прямой, «обнаженной» форме. Обычно она присутствовала или, точнее, находила свое выражение в более сложных представлениях, исходная позиция которых заключалась все-таки в проти- вопоставлениях наличного, некоего особого духовного (выражающего себя прежде всего в мышлении, а также и в других психических процессах) начала, детермини- рующего течение специальных процессов, которые составляют как бы технический аспект этой главной внутренней, чисто духовной активности. Эта мысль имеет большую философскую традицию, и я не буду на ней сей- час останавливаться специально, потому что она очень резко выводит исследова- ние мышления за пределы собственно науки, за пределы конкретного знания. Выготский выступил с критикой как той, так и другой позиции. Он разви- вал, в связи с исследованием понятий, значений слов, их структуры, их строения, операций, которые свернуты в этих значениях, иную точку зрения, иные поло- жения, которые мне представляются и до сего времени имеющими весьма важное значение. Главным объектом критики, естественно, Выготский избрал ту позицию, ко- торую я сегодня повторил первой — позицию приведения мысли, мышления, к ре- чевым процессам. Мысли к слову. Последняя глава его монографии «Мышление и речь» носит название: «Мысль и слово» 1 . Она особенно важна потому, что это после- днее, написанное им на тему о мышлении. Точнее, предпоследнее. Книга писалась так: когда книга уже была подобрана, то была написана вот эта большая, заключительная глава, которая внесла некоторые существенные кор- рективы к прежде написанным главам и много нового. И, наконец, предисловие, вводная глава, совсем коротенькая — это было самое последнее, после чего Лев Семенович Выготский умер. И на этом оборвалась история научно-литературного творчества Выготского. На этом предисловии, но так как оно все-таки только пре- дисловие, то я могу сказать: на этой последней главе «Мышления и речи». Это са- мое последнее. Если вам придется встречаться с этой книгой, то вы должны по- мнить всегда, что центр, итог, резюме — в последней главе «Мысль и слово». 1 Выготский Л.С. Собр. соч.: В 6 т. М., 1982. Т.2. С.295—361. 358 МЫШЛЕНИЕ И РЕ Ч Ь ЛЕКЦИЯ 38 Выготский развивал ту точку зрения, что речь и мышление, речевые и мысли- тельные процессы, слово и мысль не совпадают между собой. Он аргументировал это положение очень серьезными доводами. Они образуют как бы две группы: первая — это генетические доводы; вторая — это доводы систематического анализа. Источник первых — изучение развития. Источник второго — систематический анализ, аналити- ческие исследования. Генетические аргументы я постараюсь свести к двум. Вычленение первого очень просто. Оно восходит к идее о том, что мышление и речь имеют разные генетические корни. Это положение было приведено в одной из ранних работ Выготского. Впервые эта работа появилась в журнале, который теперь называется «Вопросы философии». Тогда он назывался «Под знаменем марксизма». Эта статья так и называлась: «Гене- тические корни мышления и речи» 1 Что же утверждалось в этой статье? Некоторое бесспорное, на мой взгляд, по- ложение. Это положение состоит вот в чем: в дочеловеческий период истории, то есть в порядке «подготовления» человека и человеческой истории, линии развития ком- муникаций, речевых процессов (но лучше осторожно говорить: «предречевых про- цессов») и развития мышления (чтобы не смешивать эти понятия, лучше говорить: «предмышление», или «интеллект животных») вообще идут независимо. И даже в ка- ком-то смысле находятся в оппозиции, в антагонистических отношениях друг к другу. Дело в том, что мы не знаем предметно-отнесенной речи у животных и до сих пор, вопреки колоссальному количеству усилий, огромному числу работ, посвящен- ных общению у животных, «речи животных», как иногда говорят. Эта речь, кажется, совершенно особенная. Это особенное общение. Оно предметно не отнесено. Оно может вызываться предметными условиями, оно может быть реакцией на предмет, а не только на другое животное того же вида, скажем, если речь идет об общении, и несет сигнальную функцию. Но дело в том, что нет предмета высказывания. Он не выделен, он не вычленен. Я все время слежу за появлением новых данных, касающихся связи речи и коммуникации, то есть знакового, сигнального общения, в мире животных, наибо- лее развитых животных или у животных, у которых особенно развиты взаимные свя- зи, практическое общение в повседневной жизни. К числу первых, самых разви- тых, животных надо, конечно, отнести антропоидных обезьян: шимпанзе, так много и пристально изучавшихся; гориллу, орангутанга. К числу вторых надо отнести «му- равейных животных», так сказать. Это пчелы, муравьи. Это и другие виды, живущие в достаточно больших сообществах (суслики) и постоянно вступающие в коммуни- кацию, в общение друг с другом. Но повторяю, сколько бы мы пристально ни изучали, различия всегда броса- ются в глаза. Речевая реакция есть реакция воздействия на особь, но воздействие (да- вайте говорить условно) говорящего. Понятно? Конечно, при виде угрозы, в силу действия инстинктивного или инстинк- тивно-подражательного (согласен и с этой поправкой) аппарата, птица (обыкно- венная курица, наседка) собирает криком цыплят. Но спрашивается, происходит ли индикация опасности? Значат ли эти крики, эти голосовые реакции, означают ли они «ястреб» или «лиса», «волк», «собака», «опасность»? Они дифференцируют- ся по роду поведения, по ситуации, а не по предметам. Вот почему сразу получают- ся некоторые обнадеживающие, как выражаются некоторые исследователи, «успе- хи» при обучении высших животных, и крах в конце эксперимента. 1 Выготский Л.С. Собр. соч.: В 6 т. М., 1982. Т.2. С.89—118. 359 МЫШЛЕНИЕ И РЕ Ч Ь Собаку можно обучить английскому слову, обозначающему чашку. И когда жи- вотное испытывает голод, оно может произносить это слово, фонетически для него удобное. Но дело все в том, что это выражение, а не означение, оно не предметное, нет предметного содержания. Я не имею времени перебирать фактический материал с тем, чтобы показать его действительное значение, которое не переходит за то, что я говорил: это сиг- нальная функция, включенная в общение животного с другими животными или с человеком, всегда представляющая сигнал какого-то действия, выученного или инстинктивного — безразлично, но никогда не несущего в себе образа вещи, обра- за объекта, вещественного или, тем более, идеального. Это положение остается не- поколебленным, несмотря на иногда почти маниакальные, пристрастные, с пре- увеличением, публикации относящихся к этому вопросу фактов. Факты-то верны! Но они допускают или, более того, требуют совершенно другой интерпретации, чем интерпретация их как аналогов по существенным характеристикам человеческой речи, языку. Заметьте, я уже внес еще один нюанс: речь есть процесс, осуществляемый с помощью языка, то есть с помощью системы значений — того, что несет в себе в идеальной обобщенности, в идеальной форме некоторое объективное явление: ве- щественный объект, процесс или невещественный объект. И значение этого чего-то вырабатывается не в порядке индивидуального и не в порядке видового, а в порядке исторического опыта, который затем усваивается. Попросту говоря, человеческая речь предполагает усвоение языка, то есть тех сиг- налов, которые фиксируются, которые предметно отнесены и составляют это ору- дие или средство общения. Это система отображения, отражения общественной практики, фиксированной не в видовом опыте инстинктивного поведения, не в готовом механизме и передаваемой даже не просто с помощью заражения, под- ражания (такие явления наблюдаются в животном мире). Кто не знает, что пев- чие птицы часто поют не свои песни, если воспитывать их в другом окружении? Есть заражение, подражание, и это примитивный механизм, ничего удивительного здесь нет. Есть особая история развития общения в мире животных, есть особая история развития предречи. Упрощая, можно сказать «речи животных», хотя я бы называл речью, то есть речью посредством языка, только речь человеческую. Это генетичес- кие корни человеческой речи, но пока еще не сама человеческая речь. Совершенно независимо происходит развитие высших форм поведения, которые мы обычно на- зываем интеллектуальным поведением, разумным, иначе говоря. «Разумный» — это уж очень громкое слово. «Разумный» всегда хочется напи- сать с большой буквы (не об этом, конечно, идет речь), поэтому я понимаю, что в советской и русской литературе создалась такая традиция перевода: мы говорим обычно без перевода — интеллектуальные процессы, интеллектуальное поведение, как бы желая смягчить термин «разумное» и не желая поспешно вводить термин «рассудочное». А различие в этих терминах существует. Оно фиксировано и стало тра- диционным, но применимо ли это традиционное расчленение в данном случае или нет — это еще вопрос, для психолога малосущественный. Мы говорим в общей фор- ме «интеллектуальное» или «интеллектоподобное поведение». И, конечно, вы знае- те, что когда говорят об интеллекте, то всегда имеют в виду высших животных, и, это справедливо, исследуют главным образом в этой связи человекообразных обезь- ян, антропоидных. Это знаменитые исследования Кёлера, которые вы знаете: дос- тавание плода, обходный путь, использование палки, подставки, чтобы достать вы- 360 МЫШЛЕНИЕ И РЕ Ч Ь ЛЕКЦИЯ 38 соко подвешенную вещь, и так дальше. Кто не знает исследования Кёлера и других авторов, очень близкие к ним методически? Заговорили даже о производстве или изготовлении орудия: палку в палку втыкают, удлиняют и все такое прочее. Оказа- лось, не так уж отделились наши обезьянки, которые морфофизиологически очень близки человеку, — высшие обезьяны, вроде шимпанзе. Они не очень оторвались от высших млекопитающих вообще. Казалось так: между человеком и этими обезьянками по признаку интеллекта маленькая пропасть, а между обезьянами и всякими собачками — большой разрыв по уровню возможностей. Это оказалось совсем не так. Дело в том, что изучение интеллекта животных очень расширилось по числу видов, охваченных такого рода исследованиями, и там открыли очень сложные опе- рации, многофазные, и действия, которые предполагают очень сложную организа- цию, в общем-то сопоставимую с тем, что мы называем «интеллектом» в человечес- ком значении термина. Они оказались умными. Всегда ведь наблюдателя, не вооруженного теориями, не являющегося спе- циалистом: ни гештальтовцем, ни бихевиористом, ни представителем другого пси- хологического направления, немного смущало то обстоятельство, что обезьяны, в общем-то, глуповатые, а собаки, например, ужасно умные. А мы приписываем очень высокое развитие интеллекта обезьянам и редко говорим об интеллекте собак. Но вот расширились границы поиска, и тут обнаружились некоторые удивительно умные животные, например енот. Вы, наверное, знаете, что еноты — это ближайшие родственники медведей по зоологической классификации. И вот они оказались необыкновенно умными, вы- ходящими из очень сложных ситуаций: распутывающими цепь, которой они привя- заны, вращаясь в обратном направлении (а цепь закручена за столб нарочно). Об- ходные пути — это простое дело. Это простое дело и для собак. Обходные действия по отношению к приманке, к цели в отрицательном направлении — это обычное явление. А уж никак не обучаемые кошки, которые не желают дрессироваться на- столько, что до сих пор в цирке нет кошек (их невозможно дрессировать) вас все- гда переигрывают в том смысле, что у них великолепно образуется условный реф- лекс, но только не тогда, когда этого хочет «дядя», а когда это необходимо по обстоятельствам, то есть вполне разумно образуются условные рефлексы. Но оста- вим их в стороне. Вы, конечно, знаете, прославившихся на весь мир дельфинов. О дельфинах писалось и пишется до сих пор все что угодно. Даже описываются случаи воспита- ния дельфинов, преследующего определенные цели: узнать, что дельфины думают о человеке. Как они воспринимают человека и оценивают. Для этого надо дельфина научить человеческим формам общения, человеческому языку, человеческой речи. Пожелаем успехов этим исследователям. Я не знаю, может быть, дельфины дейст- вительно проявили гениальность, решив перестать жить на суше и уйти обратно в воду? Ведь вы знаете, что дельфины — сухопутные млекопитающие, которые потом, вторично, проделали путь и превратились в гидробионтов, то есть в обитателей вод- ной среды. Но вот что замечательно! Это очень хорошо выразил Кёлер — можно ска- зать, классик и в каком-то смысле основоположник исследований интеллекта чело- векообразных обезьян. Он говорил так: «Когда обезьяна действует руками — она умолкает. Когда она вступает в прямое общение с другими обезьянами, то вместо употребления палки она отбрасывает ее, потому что речь идет не о палке, а об об- щении». И здесь даже некоторые антагонистические отношения прощупываются. 361 МЫШЛЕНИЕ И РЕ Ч Ь Словом, если животное занято делом, то болтать некогда. Когда животное общает- ся, то это происходит не в ситуации и не ради решения задач. Что же происходит у человека? Появление человека и образование челове- ческого общества, иначе говоря, возникновение труда и, следовательно, связей че- ловека с человеком в общественном процессе труда приводит к необыкновенному событию: скрещиванию линий развития коммуникации, то есть речевого общения, и развития познания, то есть интеллекта. Общение и познание завязываются в узел. Теперь они образуют нерасторжимые единицы. Я не знаю, написано или напечата- но это где-нибудь у Выготского, но он всегда любил говорить: «возникает единица новая и неразложимая». Она утрачивает свою особенность при попытке разложить ее, как, например, воду. Это не «Н» и не «О», это Н 2 О. Это не кислород и водород! Это вода. Это надо сравнивать с химическим соединением, а не с механическим — с прикладыванием одного к другому. Это неаддитивное образование, появляющееся в результате суммирования или даже иерархизирования. Это сплав. Кстати, я хочу внести одну маленькую, в некотором контексте абсолютно несущественную, но в нашем контексте вопросов, которые мы обсуждаем, необык- новенно важную поправку. Я имею в виду поправку к известному фрагменту Ф.Эн- гельса из «Диалектики природы», который называется «Роль труда в процессе оче- ловечивания обезьян». Там говорится о возникновении речи в процессе труда. И русский переводчик допустил малую неточность. Переводчик говорит примерно так (я цитирую по па- мяти): «В процессе труда у людей появилась потребность что-то сказать друг другу». Значит, причина какая? Труд создает потребность в речи, и труд порождает речь, следовательно, язык. У Энгельса этого нет. У него нет термина «потребность»! Он пишет в подлиннике (я тоже перевожу по памяти, только подчеркивая разницу): «В процессе труда у людей возникло, появилось, чт у сказать друг другу» 1 |