Теория_метафоры_сборник_статей_copy (3). Н. Д. Арутюновой
 Скачать 3.06 Mb.
|
|
(1) и (2). (1) Энциклопедии похожи на словари (2) Энциклопедии похожи на золотые прииски Однако я собираюсь показать, что в то время как (1) — буквальное сравнение энциклопедии действительно похожи на 224 словари, (2) — сравнение небуквальное (энциклопедии на самом деле непохожи на золотые прииски. У меня есть два основных аргумента в пользу такого вывода поскольку я считаю этот вывод очень важными поскольку многие находят его противоречащим интуиции и попросту неверным, я приведу эти аргументы во всех подробностях. Первый аргумент апеллирует к интуиции обычных людей, отличной от интуиции теоретиков, которые склонны об этом забывать. Если спросить кого-либо, действительно ли энциклопедии похожи на золотые прииски, то прямой положительный ответ не дается никогда. Очень часто дается прямой отрицательный ответ, особенно если вопрос задан по контрасту с вопросом Действительно ли энциклопедии похожи на словари Это значит, что люди не считают (2) истинным они скорее говорят, что (2) ложно. Напротив, (1) естественно считать истинным. Тем самым, при отсутствии доказательств обратного, следует сказать, что (2) ложно. С этим обстоятельством связан и следующий лингвистический факт уподобления типа (2) более естественно встретить в сопровождении ограничителей вроде как, в некотором роде, как бы и т. д. На самом деле, даже когда люди не отрицают истинность утверждений типа (2) прямо, они всегда принимают их истинность лишь с добавлением такого ограничителя. Тем самым, я думаю, данные свидетельствуют о том, что люди соглашаются с истинностью обычных сравнений не колеблясь — в то время как истинность уподоблений охотно отрицается, особенно если оценка истинности производится в том же буквальном смысле, что и для обычных сравнений. Исходя из всего сказанного, я склонен считать обычные сравнения буквально истинными (если они замышлялись как таковые, а уподобления, напротив, ложными. Второй мой аргумент — своего рода доведение до абсурда. Предположим, некто, строго придерживаясь противоположной точки зрения, утверждает, что уподобления истинны. На чем основано такое утверждение Ответ таков оно основано на убеждении, что в какой-то степени, в каком-то отношении (или в каких-то отношениях, все похоже на все. Тем самым, коль скоро все похоже на все, тогда, конечно же, энциклопедии похожи на золотые прииски, а также на мороженое, бесконечность и на все, что придет вам в голову. Однако этот аргумент имеет любопытные следствия, самым серьезным из которых представляется то, что, если все утверждения сходства истинны в силу того факта, что все похоже на все, то эти утверждения не могут быть ложными. Это значит, что все утверждения сходства необходимо истинны это в свою очередь означает, что все они суть тавтологии. Поскольку тавтологии не несут никакой новой информации, то и утверждения сходства не могут нести новой информации. Помимо абсурдности этого вывода, он попросту неверен сказать, что структура атома похожа на структуру солнечной системы, — 225 это, безусловно, передать новую информацию. И действительно, это вполне стандартный способ обучения началам атомной физики. Далее, если утверждения сходства обладают свойством (которым не обладает никакой другой класс широко употребительных утверждений) всегда быть истинными, возникает другая проблема. Одна из причин осмысленности ассертивных высказываний состоит в том, что они всегда могут оказаться ложными — точно также как для приказов существует возможность неподчинения им, а для обещаний — их нарушения. Нет ничего противоречивого в утверждении, что энциклопедии непохожи на золотые прииски это было бы не так, если принять вышеизложенную точку зрения. Следовательно, я вынужден признать невозможность этой точки зрения и считать, что утверждения сходства не могут быть ложными а коль скоро это так, тоне видно причин, почему не считать уподобления хорошим примером ложных утверждений сходства — если интерпретировать их как обычные сравнения. Выше я несколько раз употребил выражение уподобления, интерпретируемые как обычные сравнения. Пришло время объяснить, что я имею ввиду. Когда мы сталкиваемся с буквально истинным утверждением сходства, то всегда оказывается, что некоторые предикаты, важные для одного члена сравнения, важны также и для другого. Тем самым можно считать, что интерпретация обычных утверждений сходства всегда включает поиск общих характерных предикатов, как об этом говорит Тверски. Особенность уподоблений в том, что для них эта процедура не даст ни одного такого предиката, если не понимать сами эти предикаты метафо- рически 3 . (Серль в своей статье доказывает примерно тоже самое) Далее, пусть стандартная процедура интерпретации утверждений сходства включает поиск общих характерных предикатов и пусть — как утверждает и теория Тверски, и моя интуиция — одним из свойств, определяющих степень сходства, является качество соответствия или число общих характерных предикатов. Тогда, поскольку члены уподобления не имеют таких общих предикатов, процедура приведет к провалу попыток найти хоть что-нибудь существенное, что было бы общим для обоих членов. Итак, высказывание утверждающее сходство этих членов, будет либо ложным, либо метафорическим. С этого места я буду говорить об обычных утверждениях сходства как о буквальных сравнениях, а об уподоблениях — как о «небуквальных» сравнениях. Вопрос, на который теперь предстоит ответить, таков каковы процессы, приводящие к связной интерпретации небуквального сравнения Как говорит Тверски, мы заданное принимаем сходство. и ищем ту интерпретацию признакового пространства, которая максимизирует качество соответствия. Но как мы узнаем, что надо делать именно это, а не то, что следует, по утверждению Тверски, делать для буквального сравнения — то есть, приняв 226 заданное признаковое пространство, искать соответствие Тверски, судя по всему, предлагает две хотя и связанные, но разные операции однако при этом поверхностная структура сравнений ничего не говорит о применимости той или другой из них. Может быть, по умолчанию мы действуем в рамках сценария для буквальных сравнений, а в случае, когда соответствия не найдено, переинтерпре- тируем пространство так, чтобы такое соответствие возникло. Предположим, однако, что процесс интерпретации буквальных сравнений — это процесс, который, по словам Тверски, применяется к метафорам, а именно, поиск таких предикатов второго члена, которые были бы применимы к первому члену. В таком случае один и тот же процесс будет работать и для буквальных сравнений, и для небук- вальных (то есть уподоблений). Естественно, такой процесс не должен приводить к успеху в случае, когда применимыми оказываются произвольные предикаты предикат являться объектом тривиально применим и к золотым приисками к энциклопедиям. Мы должны ограничить рассматриваемые предикаты характерными, по крайней мере для начала. С этой точки зрения интересно предположение Паивио, что конкретные носители предпочтительнее абстрактных это может быть связано стем фактом (если это факт, что конкретные понятия имеют больше ассоциированных характерных предикатов, чем абстрактные, и что для них эти предикаты более доступны. Прежде чем идти дальше, необходимо отметить, что грань между характерными и нехарактерными предикатами нечеткая, однако для крайних случаев она очевидна. Безусловно, здесь существуют большие индивидуальные различия, проистекающие из-за различий в представлениях ив личном опыте разных людей. Мое употребление понятия характерности здесьосно- вано на операциональном определении такое решение может удовлетворить психологов, но вряд ли — философов. Понятия золотых приисков и энциклопедий, как и все остальные понятия, имеют ассоциированные сними предикаты, характерность которых варьирует в зависимости от контекста употребления (см. [2]). Предположим, в процессе сравнения делается попытка применить предикаты золотых приисков к энциклопедиям, начиная с наиболее характерных. Мы возвращаемся к понятию поиска соответствия, введенному Тверски, приняв в качестве критерия применимости предиката к концепту наличие предиката где-то во внутренней структуре концепта темы. Существует очень мало — а скорее всего, вообще не существует — характерных предикатов золотых приисков, которые могли бы также быть характерными предикатами энциклопедий, именно поэтому я предложил считать (2) небу- квальным сравнением. Однако существуют характерные предикаты золотых приисков, которые также являются менее характерными предикатами энциклопедий, и именно поэтому (2) — интерпретируемое сравнение. Это приводит к следующему описанию сравнения А похоже 227 на В. Если характерные предикаты В являются также характерными предикатами А, то сравнение буквальное и референты его членов будут оценены как на самом деле сходные. Если некоторый характерный предикат В является менее характерным предикатом Авто время как существуют характерные предикаты В, вообще к А неприменимые, — налицо уподобление. Если же вообще никакие характерные предикаты В неприменимы к А, то сравнение либо неинтерпрети- руемо, либо является бессмыслицей (если здесь есть какая-нибудь разница. Следует отметить, что уподобления могут легко модифицироваться таким образом, что очень близко подходят к буквальным сравнениям. Если вводится модификатор (являющийся на самом деле атрибутом, по которому оба члена сравнимы, то характерность этого атрибута для члена А временно возрастает, и процесс сравнения приводит к нахождению соответствия характерных предикатов. Тем самым мы можем рассматривать модификаторы как средства подчеркивания то есть повышения характерности) соотнесенных сними предикатов, благодаря чему они служат для идентификации соответствующих друг другу характерных предикатов, которая осуществляется путем указания на них и их выделения. Так, если (3) — это уподобление, то (4) гораздо ближе к буквальному сравнению (3) Его лицо было похоже на свеклу (4) Его лицо своей краснотой было похоже на свеклу (было красно, как свекла Разница между этими примерами в том, что в (4) повышена характерность предиката первого члена, что приводит к соответствию характерных предикатов, в то время как в (3) наблюдается соответствие между характерными менее характерным предикатом. Тем самым, по-видимому, вопрос о том, является ли данное языковое употребление в данном конкретном случае буквальным или нет, — это вопрос скорее степени, чем собственно классификации. Теперь я перейду к краткому обзору некоторых собранных мною предварительных данных, имеющих отношение к роли общих характерных предикатов в буквальных и небуквальных сравнениях. В эксперименте по выявлению предикатов испытуемым было дано задание перечислить предикаты сорока понятий каждой из четырех групп испытуемых было дано по десять понятий. Эти сорок понятий были извлечены из десяти троек сравнений. Каждая тройка содержала уподобление типа (2) и два буквальных сравнения, по одному на каждый член уподобления. Так, если уподоблением служит предложение (2), то одним из буквальных сравнений будет (1) (для энциклопедий, другим — (5) (для золотых приисков (1) Энциклопедии похожи на словари (2) Энциклопедии похожи на золотые прииски (5) Золотые прииски похожи на нефтяные скважины. Испытуемые перечислили для каждого из предъявленных 228 десяти понятий в среднем немногим более шести предикатов. После составления списка предикатов для какого-либо понятия каждый испытуемый ранжировал эти предикаты по важности, после чего отмечал (также в порядке важности) те, которые, по его мнению, необходимы для идентификации понятия, если не знать, что имеется ввиду. Это было принято за операциональное определение характерности. Испытуемые отметили в качестве характерных в среднем потри предиката на понятие. Утверждаемые сравнения были просчитаны по формуле, предложенной Тверски; результирующие значения для уподоблений всегда оказывались ниже, чем для буквальных сравнений. Здесь, однако, нас интересует относительная вероятность появления общих предикатов в буквальных и небуквальных сравнениях. Из характерных предикатов, перечисленных для членов буквальных сравнений, около двадцати пяти процентов оказались общими — в сравнении с одним процентом в случае уподобле- ний. Если пересчитать эти значения, взвесив их в соответствии с частотой упоминания, разница окажется еще более ощутимой. Эти данные показывают, что члены уподоблений практически не имеют общих характерных предикатов, в то время как в буквальных сравнениях таких предикатов много. Из этого вытекает следующее если утверждение сходства двух объектов означает наличие у них важных общих свойств, то полученные данные позволяют с большой степенью уверенности сказать, что члены уподобления на самом деле не сходны, а члены буквального сравнения — сходны. Это, конечно, не значит, что сходство членов уподобления вообще нельзя обнаружить но, обнаруживая такие сходства, интерпретация уподобления перестает быть буквальной интерпретацией. Чтобы показать отношения между характерными и менее характерными предикатами, полезно рассмотреть конкретный пример. Рассмотрим уподобление (око- тором уже шла речь выше, выраженное в предложении (6): (6) Афишные тумбы похожи на бородавки В Таблице 1 приведены предикаты, чаще всего отмечавшиеся как характерные для каждого члена их порядок соответствует вероятности упоминания испытуемыми. Наиболее частотный предикат встретился у более чем 90% испытуемых, менее частотные — примерно у 40%. Таблица 1 Афишные тумбы Бородавки используются для рекламы находятся на тротуарах большого размера и т. д. находятся на коже обычно удаляются безобразны являются наростами и т. д. 229 В качестве первого приближения для степени характерности предиката разумно использовать значение вероятности его вхождения в список. Тогда 0,40 будет достаточно высоким значением именно это значение получает предикат быть безобразным в отношении бородавок. Быть безобразным в отношении афишных тумб в списке характерных предикатов не встречается вообще, однако в список всех предикатов попадает с вероятностью 0,07; тем самым мы имеем основания утверждать, что быть безобразным является характерным предикатом для бородавок, но менее характерным предикатом для афишных тумб. Заметим, что у рассматриваемых членов сравнения общих характерных предикатов нет, поэтому это сравнение — небуквальное, или уподобление, скорее чем буквальное сравнение. Афишные тумбы на самом деле непохожи на бородавки сказать, что они похожи, можно только метафорически. Ранее я доказывал, что утверждать (6) и утверждать (7) — это разные вещи (7) Бородавки похожи на афишные тумбы Интерпретация (7) требовала бы найти характерные предикаты афишных тумб, которые были бы менее характерными предикатами бородавок. Так, можно предположить, что смысл (7) состоит примерно в следующем скорее подчеркивается, что бородавки могут быть большими, они могут бросаться в глаза и т. д, чем то, что они безобразны, поскольку именно указанные предикаты характерны для афишных тумб, будучи в тоже время приложимы к бородавкам. Несимметричность небуквальных сравнений происходит оттого, что их члены имеют непере- секающиеся множества характерных предикатов. Буквальные сравнения также могут быть асимметричными, когда некоторые предикаты, приложимые к одному из членов, не являются характерными для другого члена однако, в силу того, что всегда находятся общие для членов характерные предикаты, эта асимметричность — неполная и меньше бросается в глаза. Разница между (6) и (7) представляется мне несравненно большей, чем разница между (8) и (9): (8) Бородавки похожи на болячки (9) Болячки похожи на бородавки В этой паре примеров основное различие — в предмете сообщения основание сравнения по сути одно и тоже, хотя, возможно, и неидентично на сто процентов. Тоже относится и к приведенному выше примеру с ежевикой и малиной. В любом случае, очевидно одно всякое описание уподоблений и метафор должно объяснять их полную асимметричность. Даже если предложенный мной анализ не дает ничего другого, он по крайней мере решает эту задачу. Обсуждение роли сходства до сих пор было главным образом посвящено выявлению эмпирического критерия для различения буквальных и небуквальных сравнений. Этот критерий определяется тем, в какой степени характерные предикаты второго члена характерны или менее характерны) и для первого члена. Я предложил способ описания, при котором один и тот же процесс лежит в основе понимания как буквальных, таки небуквальных сравнений. Это процесс применения предикатов, при котором делаются попытки применить известные характерные предикаты оболочки к теме. Но что мы получим, если попытаемся разобраться в понятии применение Коль скоро описанный процесс включает попытки применения предиката к теме, тока- ковы критерии установления успешности или возможности такого применения Как мы видели ранее, один из возможных путей — посмотреть, является ли применяемый предикат уже известным предикатом темы. Тем самым может оказаться, что поиск соответствия предикатов должен быть включен как интегральная часть в процесс применения предиката этот поиск может завершиться успехом или неудачей. Но тогда возникает вопрос что происходит, когда применяемый предикат не является (для слушателя или читателя) известным заранее предикатом темы Если про тему известно очень много, то поиск соответствия может сыграть свою роль но если о теме известно мало, то есть недостаточно для нахождения хорошего соответствия, то поиск соответствия тут не поможет. Более того, в таких случаях процесс выбора предиката (когда то, что может быть применено, на самом деле применяется) может оказаться гораздо менее эффективным, чем процесс отбрасывания предиката, при котором все предикаты носителя считаются применимыми — кроме случаев базовой несовместимости. Итак, я предлагаю здесь следующее. Когда о теме известно очень мало, те предикаты оболочки, которые с темой явно несовместимы, отбрасываются, а то, каким образом ив какой степени применяются остальные предикаты, едва ли определяется вообще. С другой стороны, когда о теме известно очень много, то выбираются применимые к ней предикаты, и результирующая интерпретация получается более конкретной и более ограниченной. Полагаю, что это различие приводит к некоторым важным следствиям относительно создания новой концептуальной сущности, о которой говорит Паивио; к этой проблеме я вскоре вернусь. Принятая мною точка зрения в основе своей отрицает наличие коренных различий в обработке буквальных и небуквальных сравнений. Я склонен думать, что это верно также для буквальных и метафорических употреблений языка вообще. Конечно, в ряде случаев, слушатель или читатель не сможет с помощью описанных процессов прийти к связной интерпретации часто мы говорим себе Интересно, чтобы это могло значить В таких случаях, я думаю, привлекаются более рационалистические стратегии решения задач, запускаемые чем-то вроде прагматического анализа Грайса [6]; их описал в своей работе Серль. Такого рода анализ требует соотнесения значения высказывания со значением говорящего путем снятия кажущихся нарушений тех имплицитных принципов, которые управляют языковым взаимодействием. Говоря более конкретно, я предполагаю, что когда слушатель или читатель оказывается не в состоянии (разумно) интерпретировать высказывание, которое может обоснованно считаться осмысленным, он пытается сделать нарушение этих принципов (возможно, касающихся искренности и релевантности) всего лишь кажущимся. В таком случае слушающий предполагает существование обнаружимого основания сравнения и включает процессы, которые способны помочь его обнаружить. Однако очевидно, что это общее описание также точно подходит и для неясных буквальных упот- реблений языка. Здесь может быть разница в том, какие именно языковые соглашения нарушаются, но сознательное вычисление имевшегося ввиду значения, безусловно, не ограничивается только лишь небуквальными употреблениями языка Здесь вполне уместно может прозвучать жалоба, что до сих пор речь шла только об уподоблениях, а их значение для метафоры читатель должен понять сам поэтому я уделю несколько строк соотношению уподоблений и метафор. В той мере, в какой понимание метафор включает сравнивание, можно предположить, что процессы, необходимые для понимания метафор и уподоблений, имеют много общего. Высказывалась точка зрения (например, в [8]), что понимание метафоры на самом деле происходит путем превращения ее в уподобление. Даже если принять эту точку зрения, предположив, что такое превращение всегда возможно (в чем я сомневаюсь, остается неясным, каким образом и с какой целью производится это превращение. Рассмотрим предложение (10), выражающее уподобление) в форме метафоры (10) Энциклопедии — это золотые прииски. Когда слушатель (или читатель) встречает (10) в определенном контексте, он рано или поздно осознает, что, понятое буквально, это предложение либо ложно, либо бессмысленно. Кроме того, в отличие от уподобления, в нем нет поверхностных признаков сравнения, так, что даже при тождестве процесса понимания уподоблений процессу понимания буквальных сравнений здесь нет никаких априорных оснований обращаться к этому процессу понимания. Сначала надо прийти к рассмотрению этого предложения как сравнения, которое не может быть буквально истинным, поскольку (10) таковым не является возможно, после этого в игру вступают процессы понимания сравнений. Одна из возможностей состоит в том, что в таких атрибутивных метафорах предикаты приписываются теме точно также, как для уподоблений, с отбрасыванием неприменимых предикатов оболочки. Яне исключаю, что в некоторых случаях именно таки происходит, но очень сомневаюсь, что так происходит всегда. В других случаях требуется дополнительный механизма именно, механизм соотнесения значения высказывания со значением говорящего, 232 описанный выше. Такого подхода придерживается в своей главе Серль. Наконец, я хотел бы ввести разграничение метафор выдвижения предиката и метафор введения предиката — разграничение, связанное с упомянутым выше разграничением выбора предикатов и отбрасывания предикатов. В метафорах выдвижения предиката предполагается, что слушатель (и, вероятно, говорящий) знает о теме достаточно, чтобы распознать истинность того, что о ней имплицитно сообщается. Такие метафоры часто включают родовые понятия. Вернемся к примеру большинство людей знают, что энциклопедии — это источники знаний и что источники знаний полезны, отрадны итак далее. Именно такие предикаты естественно прилагаются к золотым приискам. Я утверждаю следующее когда кто-либо понимает метафору таким способом, он уже знает, что данные предикаты истинны относительно члена Атак что извлекаемая из метафоры информация — это старая информация, итак она и воспринимается говорящими слушателем. Тем самым слушатель при понимании делает ровно одно он повышает характерность релевантных предикатов для члена А. Но есть и другая возможность, а именно слушатель знает о теме очень мало и, понимая метафору, узнает о ней нечто новое (или как минимум строит умозаключения о чем-то, чего он не знал раньше. Я считаю, что в этих случаях метафора сточки зрения слушателя является метафорой введения предиката. Здесь характерность уже существующего предиката (или набора предикатов) не может быть увеличена, поскольку эти предикаты вообще еще не являются предикатами члена А. Они вводятся в качестве новых предикатов в результате процесса понимания. Я утверждал, что в уподоблениях характерные предикаты оболочки являются характерными предикатами темы это отличает уподобления от буквальных сравнений, где соответствие устанавливается между предикатами высокой степени характерности. Однако теперь мы можем видеть, что этим дело не ограничивается. Рассмотрим, например, (11): (11) Манеры Аттилы были похожи на выгребную яму Предположим, некто произносит (11), причем слушатель не знает про Аттилу ничего более конкретного сверх того, что он был знаменитым варваром. Тогда, хотя никакие характерные предикаты выгребных ям не являются менее характерными предикатами Аттилы или его манер, это предложение тем не менее интер- претируемо, и большинство людей интерпретируют его правильно. Менее характерные предикаты Аттилы в представлении говорящего могут включать быть в высшей степени неприятным, иметь отвратительные манеры итак далее сточки зрения слушателя, эти предикаты вообще не являются свойствами Аттилы. Цель метафоры в томи состоит, чтобы выразить эти идеи. Тем самым, по- видимому, имеет место следующее. Уподобление, 233 используя характерные предикаты оболочки, которые являются менее характерными предикатами темы или вообще не являются ее предикатами, служит для подчеркивания, или повышения характерности этих предикатов (если они были менее характерными, или для их введения (если их вообще не было. В метафорах выдвижения предиката эти предикаты уже присутствуют они становятся более подчеркнутыми или выделенными. В метафорах введения предиката этих предикатов заранее нет, и они вводятся. Я считаю вполне вероятным, что метафора введения предиката служит одним из краеугольных камней прозрения. Ее понимание в результате дает нам более богатые репрезентации, которые могут быть даже в какой-то мере неуместны, поскольку они отбрасывают только вопиюще несовместимые части. Их богатство отчасти является следствием именно этого. Предикаты, которые переносятся с оболочки на тему, в большей степени холи- стичны ив меньшей степени дискретны они могут включать перцептивные и эмотивные компоненты. Как я старался показать в работах [11], [12], они тем самым ближе к перцептивным репрезентациям, чем большинство других репрезен- таций, имеющих языковую природу. Я думаю, именно поэтому для метафор важны образы, как, несомненно, полагают Паивио и другие. Эта связная, холистиче- ская интерпретация позволяет нам видеть вещи с разных сторона, как часто указывалось, способность видеть вещи с разных сторон является необходимой предпосылкой научного открытия. Как сказал Уайтхед, фундаментальный прогресс связан с переосмыслением базовых идей. Хотя уподобления и метафоры обычно обрабатываются также, как буквальные высказывания, между ними остаются существенные различия эти различия связаны сих функциями и использованием в процессе общения. Есть и еще одно различие. Все типы употребления языка имеют тенденцию растягивать его, но при буквальном употреблении он пружинит метафоры растягивают язык за пределы его эластичности. ПРИМЕЧАНИЕ Я очень обязан Дэвиду Румелхарту. Некоторые идеи данной статьи являются отчасти результатом наших с ним многочасовых обсуждений. Хотелось бы отметить и помощь, предоставленную мне Национальной академией образования в виде Спенсеровской Стипендии. Работа, изложенная здесь, получила также частичную поддержку в виде контракта с Национальным институтом образования Под объектами я подразумеваю не физические объекты, а скорее те реальные или воображаемые сущности, которые способны связываться отношениями. Об опасностях рассмотрения объектов как физических объектов см. главу Серля. 2 Следует, однако, отметить, что предлагалось модифицировать (геометрическую модель так, чтобы избежать этой трудности см, напр, [9]. 83 Это сложный вопрос, выходящий за рамки данной статьи. Существенно, однако, понимать, что дурной бесконечности здесь не возникает. Можно 234 приводить аргументы в пользу рекурсивного процесса понимания, где правилом выхода может служить либо нахождение соответствия прежде, чем будет достигнут некий порог обработки, либо неудача в этом. В последнем случае результатом может быть осознание правила понимания. ЛИТЕРАТУРА [1] Andеrsоn J. R., Power G. H. Human associative memory. Washington (D. С, Winston and Sons, 1973. [2] Anderson J.R., Ortony A. On putting apples into bottles: A problem of polysemy. — "Cognitive Psychology", 1975, № 7, p. 167 — 180. [3] Billow R.M. A cognitive developmental study of metaphor comprehension. — "Developmental psychology", 1975, № 11, p. 415 — 423. [4] Bransford J.D., McCarrell N. S. A sketch of a cognitive approach to comprehension. — In: W. B. Weimer and D. S. Palermo (eds.). Cognition and the symbolic processes. Hillsdale (N. J.), Erlbaum, 1975. [5] Carrol J. D., Wish M. Multidirectional perceptual models and measurement methods. — In: E. С Carterette and M. P. Friedman (eds.). Handbook of perception. N. Y., Academic Press, 1974. [6] с H. P. Logic and conversation. — In: P. Cole and J. L. Morgan (eds.). Syntax and semantics, Vol. 3 : Speech acts. N. Y., Academic Press, 1975 (русск. перевод см. в сб.: Новое в зарубежной лингвистике, вып. XVI. М, Прогресс, 1985) [7] Henley N. М. A psychological study of the semantics of animal terms — "Journal of Verbal Learning and Verbal Behavior", 1969, № 8, p. 176 — 184. [8] Кintsсh W. The representation of meaning in memory. Hillsdale (N. J.), Erlibatim, 1974. [9] К C. L. Concerning the applicability of geometric models to similarity data: The interre- lationship between similarity and spatial density. — "Psychological Review", 1978, Vol. 85, p. 445 — 463. [10] Norman D. A., Rumelhart D. E. and the LNR Research Group. Explorations in cognition. San Francisco, W. H. Freeman, 1975. [11] Ortony A. Why metaphors are necessary and not just nice. — "Educational theory", Vol. 25, 1975, p. 45 — 53. [12] Ortony A. On the nature and value of metaphor: A reply to my critics. — "Educational theory", 1976, Vol. 25, p. 395 — 398. [13] Ortony A., Schallert D. L., Reynolds R. E., Antos S. J. Interpreting metaphors and idioms: Some effects of context on comprehension. — "Journal of Verbal Learning and Verbal Behavior", 1978, Vol. 17, p. 465-477. [14] Pу1уshуn Z. W. What the mind's eye tells the mind's brain: A critique of mental imagery. — "Psychological Bulletin", 1973, Vol. 80, p. 1-24. [15] Rumelhart D. E., Abrahamson A. A. A model for analogical reasoning. — "Cognitive Psycholo- gy", 1973, № 5, p. 1 — 28. [16] Rumelhart D. E., Ortony A. The representation of knowledge in memory. — In: R. С Anderson, R. J. Spiro, W. E. Montague (eds.), Schooling and the acquisition of knowledge, Hillsdale (N. J.), Erl- baum, 1977. [17] Shepard R. N. Representation of structure in similarity data: Problems and prospects. — "Psy- chometrika", 1974, Vol. 39, p. 373 — 421. [18] Tversky A. Features of similarity. — "Psychological Review", 1977, Vol. 84, p. 327 — 332. ДЖОРДЖ А. МИЛЛЕР ОБРАЗЫ И МОДЕЛИ, УПОДОБЛЕНИЯ И МЕТАФОРЫ Я буду здесь защищать вариант традиционной точки зрения, состоящей в том, что метафора — это стянутое сравнение и что вызванная ею мысль касается сходств и аналогий. В XIX в. этот тип мысли называли апперцепцией. Апперцепция — это единственный термин менталистов, еще не реабилитированный когнитивными психологами, и, возможно, теперь для этого настало время. Для Гербарта [13] апперцепция служила родовым термином для описания тех ментальных процессов, с помощью которых поступающая информация соотносится с уже построенной ранее понятийной системой. Наши сегодняшние психологические журналы пестрят такими терминами, как кодирование, отображение, «категоризация», вывод, ассимиляция и аккомодация, атрибуция и т. п возможно, апперцепция была бы полезным родовым понятием для всех них. Гербарт утверждал, что обучение новому происходит путем соотнесения его с уже известным он исходил из убеждения, что если учителя знают, что именно известно ученикам, то те идеи, которые они хотят передать им, ученики могут соотнести с уже имеющимися знаниями. Хотя термин Гербарта и вышел из моды, его философия обучения путем максимизации передачи навыков представляется столь же разумной сейчас, как и сто лет назад. По-моему, немалая часть научного интереса к анализу метафоры заключается в том, что этот анализ может дать для теории апперцепции, согласованной с понятиями психологии и теории обучения XX в. Чтобы не выходить за рамки реального, я отвлекаюсь от тех глубинных метафор, детальное развитие которых способно мотивировать сложные литературные или научные построения я займусь локальными метафорами, способными обогатить оди- George A. Miller. Images and Models, Similes and Metaphors. — In: "Metaphor and Thought", ed. by Andrew Ortony, Cambridge University Press. Cambridge — London, 1979. © by Cambridge University Press, 1979 236 ночное предложение. Поскольку всякая метафора может быть записана, я буду называть ее получателя «читателем» 1 ТЕКСТОВЫЕ КОНЦЕПТЫ Необходимость понимания того, каким образом мы соотносим новые идеи со старыми, особенно остро встает в психологии чтения. При чтении и понимании какого-либо отрывка текста новую информацию человек должен соотнести как с собственным фондом знаний — раньше это называли его апперцептивной массой таки с внутренним представлением самого этого отрывка. Естественно, по мере поступления новая информация становится старой, и к ней в свою очередь добавляется следующая новая информация так текстовый концепт» растет в процессе чтения. Чтение с пониманием — лабораторный пример работы апперцепции. Сначала я сформулирую мою точку зрения на процессы восприятия текста, затем рассмотрю понимание выражений подобия и, наконец, перейду кана- лизу метафоры, создающей специфические апперцептивные трудности. Вспоминание Что происходит, когда мы читаем описательный прозаический отрывок Если мы внимательны и пытаемся понять его, тоне только водим глазами по строчками бормочем про себя. Мы самименяемся. Закончив чтение, мы приобрели нечто, чего у нас прежде не было. Психологическая проблема состоит в том, как охарактеризовать изменения, произошедшие с читателем после внимательного прочтения прямолинейно описательной прозы. Образы. Один из подходов к проблеме — интроспекция коли так, тоне откажитесь принять участие в моем эксперименте по самонаблюдению. Ниже приведен описательный отрывок из повести Генри Торо «Уолден» [33]. Внимательно прочтите его и попытайтесь проследить затем, что с вами происходит при чтении Где-то в конце марта 1845 года я, одолжив топор, спустился к лесам у Уолденского озера, неподалеку от места, где собирался построить дом для строительства я стал рубить высокие, стреловидные, еще молодые сосны. Славное было место склон, покрытый сосновым лесом, сквозь который виднелись озеро и небольшая поляна с кустами орешника и тянущимся ввысь молодым сосняком. Лед на озере еще не растаял, нов нем уже зияли полыньи, и весь он потемнел, пропитанный водой. Моя интроспекция убеждает меня, что, вникнув в этот отрывок, я построил в воображении нечто вроде ментальной картинки, к которой я добавлял детали по мере усвоения очередных оборотов и предложений. Я назову то, что строил, образом. Поскольку этот образ отличается от фотографического или перцептивного образа описанного Торо пейзажа, то для того, чтобы подчеркнуть 237 разницу, нужен более определенный термин в ряде случаев во избежание смешения с чем-то более вещественным или детализированным я буду называть этот тип образа образом-в-памяти (memory image). Мой образ-в-памяти рос шаг за шагом примерно так. Сначала я прочел, что время действия — конец марта здесь еще нет образа, но эта информация будет использована в дальнейшем (это неточное описание ниже я еще вернусь к марту 1845 года. Далее, я увидел неотчетливого Торо, одалживающего у кого-то, еще менее отчетливого, топор и идущего стопором в руке к каким-то лесам близ озера. Следующая часть предложения превратила деревья в сосны, и я увидел Торо, размахивающего топором. Следующее предложение вводит склон холма внезапно поверхность земли в моем образе опрокинулась, и сцена обрела четкость. Далее в образ вписалось озеро, поляна и тающий лед. Конечно, я не утверждаю, что возникшие у меня образы, большей частью зрительные, обязательны для всех вы могли почувствовать запах хвойного леса или услышать стук топора. Я хочу подчеркнуть, что, читая отрывок, я производил конструктивную работу, ив результате этой ментальной деятельности получился образ-в-памяти, вобравший в себя извлеченную из текста информацию. Хотя этот образ-в-памяти остался во многих отношениях нечетким, тем не менее это конкретный образ, также точно как прозаический отрывок из Торо — конкретный отрывок в действительности образ самого отрывка — тоже часть образа-в- памяти, как и образ описанной им сцены. Итак, один из способов описать то изменение, которое происходит при чтении, — это сказать, что в процессе понимания отрывка мы создаем образ, помогающий нам запомнить прочитанное. Я имею ввиду следующее если, после того как вы отложили книгу, попросить вас пересказать прочитанное, вряд ли вам удастся сделать это слово в слово. Тем не менее вы можете актуализировать ваш образ-в- памяти и описать его, породив тем самым прозаический отрывок, отличный от первоначального, нов общих чертах (если у вас хорошая память) эквивалентный ему. Во многих психологических экспериментах показано, что мы забываем одни детали и выдумываем другие, так что этот процесс не дает идеального соответствия но все же образ-в-памяти задает некую запись отрывка и извлеченной из него информации — запись, которая строится по мере чтения отрывка фраза за фразой. Не надо преувеличивать иконичность образов-в-памяти. Приведенный отрывок из Торо был выбран специально визуализировать многие другие отрывки было бы гораздо труднее. Более того, некоторые люди утверждают, что у них вообще не возникает зрительных образов они напрасно рыщут по своим ментальным кладовым, пытаясь найти хоть что-нибудь похожее на картинку читаемого описания. Если верить этим людям — а я им верю, — то должны существовать другие пути запоминания прочитанного. Тем самым я обобщу данное описание образа-в-памяти, чтобы оно охватывало все ментальные процессы, которые способны строить конкретную запись конкретного отрывка и извлеченной из него информации. Некоторым людям для построения такой записи удобнее всего использовать гигантскую вместимость перцептивной системы, но это не единственная — а для некоторых отрывков и не самая простая — возможность построить и сохранить эту запись во всей ее конкретности и индивидуальности. Так, для очень абстрактных текстов образ-в-памяти может состоять в основном из образа — зрительного или слухового — самого текста. Несомненно, все сказанное — не новость для тех, кто задумывался над этими проблемами я говорил об этом для того, чтобы прояснить, что я понимаю под об- разом-в-памяти, а также для интуитивного обоснования утверждения, что понимание отрывков типа приведенного есть конструктивный ментальный процесс. Добавлю еще одно замечание, часто не принимающееся во внимание при рассмотрении образов-в-памяти: образ, чтобы им можно было пользоваться, обязательно должен быть нечетким. Если бы образы-в-памяти были полностью детализированы, как фотографии, они не могли бы служить для хранения неполной информации, содержащейся в письменных описаниях. Тороне описывал каждую деталь лесов над Уолденским озером читателю, который хочет запомнить только то, что описал Торо, лучше не загромождать образ-в-памяти деталями, которые ему небыли даны. Не исключено, что без избыточной информации, не выведенной из текста, а лишь навеянной им, вообще невозможно построить образ [1]; к примеру, читатель, ничего незнающий про пейзаж Новой Англии, построит другой образ, чем читатель, хорошо с ним знакомый. Я хочу лишь подчеркнуть, что такие добавки из фонда имеющихся общих знаний суть потенциальные источники ошибок, даже если они кажутся очень естественными в данном контексте. Модели. Приведенное описание формирования образов многим покажется убедительным ноя хотел бы теперь представить другой способ описания того, что происходит при чтении приведенного отрывка. Сначала я очистил свое сознание от всего постороннего. При такой установке можно представить себе любое положение дел. Когда я прочел, что Торо одолжил топор, я использовал эту информацию, чтобы свести множество возможных положений дел к кларсу ситуаций, которые включают Торо, одолжившего топор. Прочтя затем, что он спустился к лесу у Уолденского 239 озера, я еще более сократил потенциальное множество — до таких положений дел, которые включают Торо, спустившегося стопором к лесу у Уолденского озера. Информацию, поступающую от предложения к предложению, я использовал для ограничения множества возможных положений дел. К концу чтения я уже довольно сильно сузил это множество, хотя в нем еще оставалось бесконечно много альтернативно остановить свой выбор на одной из них я не могу в силу недостаточности собранной информации. Ранее формирование образов было описано мною как конструктивный процесс, теперь — как селективный. Построение — не тоже самое, что выбор более того, у них разные конечные продукты. Конструктивный процесс выдает образ-в- памяти, целостную репрезентацию сцены, особенности которой тесно связаны с особенностями отрывка селективный процесс, напротив, выдает набор возможных положений дел, соответствующих письменному тексту только общими свойствами и отличающихся друг от друга в остальных отношениях. Впервые столкнувшись с селективным описанием, многие чувствуют, что оно противоречит повседневному опыту. Если даже один образ-в-памяти мысленно нелегко удержать, то как же справиться с бесконечно большим набором образов одновременно Я полностью согласен с этим возражением оно доказывает, что, какова бы ни была природа ментальных репрезентаций, из которых читатель производит выбор, они не могут быть образами. Если всерьез отнестись к селективной гипотезе, то здесь должна быть полная ясность множества возможных положений дел, из которых читатель производит выбор, не являются образами. Самый простой способ помнить об этом — назвать эти множества как-то иначе. Я буду называть их моделями отрывка. Поскольку, однако, модели бывают самые разные, во избежание смешения я буду говорить о семантических моделях. Итак, семантическая модель данного текста — это множество всех возможных положений дел, относительно которых истинна вся информация, построенная для данного текста. Все факты, содержащиеся в описании, будут необходимо истинны в модели — они истинны для каждого элемента множества. Любой факт, противоречащий фактам описания, будет необходимо ложным. И, наконец, всякий факт, который не содержится в описании, но и не противоречит ему, будет, возможно, истинным — он может быть верен для некоторых положений дел, принадлежащих модели, но он не обязан быть верным для всех ее элементов. Семантические модели более абстрактны, чем образы-в-памяти. Модель — это множество объектов, ноя еще никак не охарактеризовал эти объекты я сказал только, что это не образы. Не противореча духу селективной гипотезы, мы могли бы рассматривать их как потенциальные, еще не сформированные образы. Или же, в соответствии с более лингвистически ориентированной 240 интерпретацией, модель можно рассматривать как исходный отрывок плюс всевозможные его продолжения. По мере чтения отрывка мы строим образ-в-памяти, позволяющий сузить множество возможных продолжений. Рассмотрим модели сточки зрения автора. Торо писал данный отрывок, имея нечто ввиду. Если он строил его как описание реальной сцены — то есть если его модель содержала только одну репрезентацию единичного положения дел, — тоне трудно представить, как он пользовался этой моделью, чтобы каждое написанное им предложение было истинно. С другой стороны, если Торо писал по памяти, он скорее всего забыл массу конкретных деталей в таком случае его модель содержала более одной репрезентации, совместимой с образом-в-памяти, и все же он мог воспользоваться своей моделью, чтобы каждое написанное им предложение было истинно. Семантические модели обычно рассматривают именно в таком ключе. Считается, что модель задана заранее, а предложения, выражающие разного рода факты, могут затем оцениваться как необходимо или возможно истинные или ложные относительно этой модели. Короче, автор использует семантическую модель для выбора истинных описательных предложений. Теперь рассмотрим семантические модели сточки зрения читателя. Изначально он имеет лишь самую общую модель (если она вообще у него есть. Читателю дан текст, то есть цепочка описательных предложений, а не модель. Он должен найти совместимую с этими предложениями модель (включая и авторскую. Основное предположение читателя должно состоять в том, что данные ему предложения истинны. Тогда его задача строго образа задаче автора читатель использует истинное описательное предложение для выбора модели [8]. Текстовые концепты. Итак, я представил два способа характеризации того, что происходит при чтении отрывка дескриптивной прозы. Поскольку они кажутся различными, может возникнуть вопрос, какой из двух способов правильный Я утверждаю, что правильны оба. Читатель располагает и образом-в-памяти, и моделью. Они служат взаимосвязанным, но различным цепям. Образ-в-памяти выступает как ментальный суррогат самого описательного отрывка это историческая запись, точная ровно в той мере, в какой она содержит всю информацию, заключенную в отрывке, и только ее. Модель же, напротив, сохраняет мысль открытой будущим возможностям. Важность ее можно проиллюстрировать следующим способом восстановите ваш образ описанной Торо сцены и попытайтесь определить, был литам снег. Вот- рывке снег не упоминается и, если ваш образ-в-памяти точен, тов нем снега также не будет. Поэтому если бы вы располагали только образом, 241 тона вопрос о снеге вам бы пришлось ответить нет. Однако вызнаете тот факт, что Тороне упомянул снег в приведенном выше отрывке, еще не значит, что снега вообще не было. Если же вы ответите да, то вы слишком далеко выйдете за пределы данной вам информации. Ничто не мешает следующему предложению звучать так Та зима была бесснежная. Все, что вы можете сказать о снеге — это Возможно, там был снег, ноя этого еще не знаю Что же следует из вашего незнания Если бы высмотрели на реальную сцену и вас спросили, есть литам снег, вряд ли вы затруднились бы ответить. Чтобы знать, чего вы не знаете, вы должны располагать какими-то мыслительными механизмами, дополняющими образ-в-памяти. Таким дополнительным механизмом и является семантическая модель, отличающаяся от реальной сцены тем, что она представляет собой целое множество репрезентаций альтернативных положений дел, из которых одни содержат снега другие — нет. Епископ Беркли как-то сказал, что абстрактных идей быть не может, так как идеи — это образы, а образы всегда конкретны не бывает образов, в которых одновременно есть снег и нет снега. Чтобы ответить на аргументы Беркли, мы должны дополнить образы моделями. Модели, по определению, содержат альтернативные репрезентации, которые несовместимы друг с другом. Образы, будучи хранилищем информации, содержащейся в предшествующем дискурсе, принадлежат прагматической теории языка. Это значит, что разные предложения могут служить для построения одного итого же образа, а одно и тоже предложение может в разных контекстах порождать разные образы. Как человек строит образ поданному отрывку в данном конкретном его употреблении — вот центральная проблема всякой прагматической теории языка. Модели, с другой стороны, представляют механизм приписывания истинностных значений, ив этом качестве они принадлежат семантической теории языка. Здесь нет противоречия. Образ, как и тот текст, который он позволяет нам запомнить, — это конкретный образ, который соотнесен с конкретным списком критериев для выбора модели, совместимой с этим списком 3 Итак, запоминание прозаического отрывка зависит от двух взаимно дополнительных и поддерживающих друг друга процессов один из них — конструктивный и конкретный, другой — селективный и абстрактный. Конструктивный процесс сохраняет задаваемые отрывком критерии для выбора абстрактной модели, состоящей из множества всех потенциальных положений дел, которые могут удовлетворить этим критериям. Комбинацию «образ/модель», возникающую в процессе чтения, я буду называть «концептом» отрывка у читателя, а конструктивные/селективные процессы, участвующие в его построении, — синтезом этого концепта. Если под экстен- сионалом концепта 242 понимать множество объектов, являющихся частными случаями этого концепта, то модель у читателя соответствует экстенсионалу его концепта отрывка если под интенсионалом концепта понимать те знания, которыми должен располагать читатель для нахождения его экстенсионала, то образу читателя соответствует интенсионалу его концепта отрывка. В этом отношении концепт читателя для конкретного текста похож на сентенциальные и лексические концепты, используемые в его синтезировании. Но поскольку не все концепты эквивалентны, тов случаях, где возможна путаница, я буду называть концепт текста у читателя текстовым концептом». С этого места я начну говорить о метафоре. Я мог бы утверждать, что метафора ставит апперцептивную проблему в конце концов я приду к этому утверждению, но пока что мое описание еще неполно в очень важном отношении. Понимание Изучение понимания при чтении — это нечто большее, чем просто изучение того, как читатель выделяет информацию путем дешифровки, синтаксического анализа и интерпретирования текста, или того, как он использует эту информацию для построения образа отрывка, который позволит ему выбрать модель возможных продолжений этого отрывка. Это также должно быть и изучение решения задачи [34], при котором все, что читатель знает о мире или о способах использования текстов, может быть употреблено им как подспорье в определении того, какой концепт имел ввиду автор, когда он выбрал данные конкретные предложения Чтобы понять отрывок, читатель должен соотнести синтезируемый текстовой концепт с общим фондом своих знаний и представлений. Основания. Весьма распространенным является мнение, что мы понимаем предложение, если знаем условия, при которых оно может быть истинно. Есть веские основания считать эту точку зрения слишком узкой, но давайте пока отнесемся к ней серьезно. Она предполагает, что вам заранее уже известно очень многое из того, о чем говорится в предложении от вас ожидается, что выбудете выделять в ваших знаниях условия истинности предложения. Психологически это значит, что для понимания предложения вы должны установить отношение вери- фицируемости между выражаемым в предложении концептом и вашими общими знаниями о мире. Если вы не можете установить это отношение, то вы не понимаете предложение если никому не удается установить это отношение, то предложение (как предполагается) бессмысленно. Между текстом и общими знаниями требуется устанавливать более широкое отношение, чем верифицируемость. Каково это отношение и как оно устанавливается центральная проблема психологии апперцепции. Яне могу предложить ее решения 243 но, чтобы сделать шаг к будущему решению, рискну сказать, что мы понимаем предложение, если знаем условия его употребления. Эти последние шире условий истинности и могут покрыть большую часть апперцептивных отношений. Я буду говорить об условиях употребления как обоснованиях автора сказать то, что он сказал я буду считать что понимание этих оснований для предложения в большой степени опирается на общие знания и мнения о ситуациях или событиях, сходных с теми, которые заданы в текстовом концепте. При такой формулировке получается, что неверифицируемые предложения все-таки можно понять, если осознать основания автора к их употреблению. Тем не менее мы не можем полностью отказаться от понятия истины, поскольку читатель не может выявить авторские основания, не будучи готовым принять сказанное за истину относительно авторского концепта. Естественно, в случае отрывков, имеющих буквальное значение, условия употребления несильно отличаются от условий истинности ноне все, что пишется, задумано для передачи буквального смысла. Тем самым мы должны подробнее рассмотреть презумпцию истинности, из которой исходит читатель. Презумпция истинности. Я говорил, что выбранная для текста семантическая модель содержит всевозможные продолжения этого текста, которые не противоречат ничему из образа-в-памяти. Апперцептивная проблема, скрытая в этой формулировке, заключается в слове противоречить. Проиллюстрирую это, предположив, что первое предложение из приведенного отрывка Торо звучит следующим образом Где-то в конце марта 1845 года я, одолжив топор, поехал на машине в леса у Уолденского озера, неподалеку от места, где собирался построить дом. Вы сразу же заметите противоречие, поскольку автомобилей в 1845 году еще не было. Откуда берутся знания, необходимые для обнаружения этого противоречия Заведомо не из образа-в-памяти. Мне, по крайней мере, представить автомобиль в 1845 году не труднее, чем строить образ продолжения отрывка Торо. Эти знания берутся и не из выбранной для отрывка модели, ибо эта модель — как она была описана до сих пор — ограничивается только образом. Источник противоречия заключен в чем-то ином где-то в моем фонде общих знаний имеется информация, позволяющая мне заключить, что в 1845 году автомобилей не было. Общие знания должны играть определенную роль в процессе понимания, должны обеспечивать основания того, что написал автор. Что же происходит, когда мы наталкиваемся на противоречие Разумеется, система понимания не отключается. Из приведенного примера ясно, что Тороне мог написать такое предложение его написал тот, кто жил после изобретения автомобиля Либо мы ошиблись в определении жанра отрывка — возможно, это пародия или научная фантастика — либо в текст вкралась опечатка вместо «1945» случайно получилось «1845». Это значит, что мы пересматриваем наш концепт отрывка таким образом, чтобы сохранить презумпцию истинности текстового концепта. Излишне настаивать, что понимание при чтении как-то зависит от общих знаний. Но их участие в понимании часто оценивается неправильно. Мы могли бык примеру, рассматривать выбор модели отрывка на только на основе информации, извлеченной из текста, нона основе вообще всей информации, приобретенной человеком в течение его жизни, включая только что прочитанную им часть текста. В некотором смысле это верно, что доказывается вторжением в воспроизведение текста по памяти информации, которая напрямую не входила в текст и не следовала из него. С другой стороны, эта точка зрения не может быть целиком и полностью верной, так как если текстовой концепт данного отрывка не отделен в какой- то мере от всех остальных знаний, то образ-в-памяти не может выполнять свою прямую функцию в ответ на задание вспомнить текст может быть выдан любой фрагмент предшествующего опыта. Тем самым мы вынуждены предположить, что образ-в-памяти для текста отделен от общих знаний как запись текущего эпизода. Читатель обычно считает, что его знания о реальном мире применимы кто- му миру, о котором он читает (если текст не свидетельствует об обратном, но если он смешает эти два мира, он не сможет точно вспомнить текст. Другая причина, по которой образ-в-памяти не может быть прямо встроен в общие знания, состоит в том, что истинность в модели должна быть отграничена от истинности в так называемом реальном мире или в наших знаниях об этом мире. Литературные критики уже давно спорят о том, в каком смысле произведение художественной литературы в целом, и поэзии в особенности, может оцениваться как истинное или ложное. Некоторые утверждают, что для таких произведений истина и ложь нерелевантны; ноя думаю, что Эмпсон [9 (1967), р. 12] находится на правильном пути, когда он говорит Суть не в том, что их истинность или ложность нерелевантны, а в том, что от вас требуется представить себе такое состояние ума, в котором они покажутся истинными. В моих терминах это звучит так принимая их в качестве истинных, читатель надеется прийти к модели, которую имел ввиду автора уже эта модель может совпадать или не совпадать стем, что читатель знает или полагает относительно реального мира. Если, как в приведенном примере, утверждение противоречит этим знаниям или убеждениям, мы не можем отвергнуть принятую рабочую гипотезу, что прочитанное истинно в выбираемой нами модели. Мы должны любой ценой держаться за презумпцию истинности. Если мы не хотим отказаться от попытки понять прочитанное, то должны выбрать модель, делающую отрывок истинным — даже если этот выбор требует изрядной находчивости. К счастью, в этих вопросах наша изобретательность поразительна. Презумпция истинности подвергается тяжелому испытанию, когда читатель сталкивается стой формой юмора, которая строится на абсурдных предположениях. Вот пример (источник неизвестен, любимый детьми One bright day in the middle of the night Two dead boys got up to fight. Back to back they faced each other, Drew their swords and shot each other. A deaf policeman heard the noise And came and killed those two dead boys. букв Однажды ясным днем, среди ночи, Двое мертвых мальчиков затеяли драку. Спиной к спине они сошлись лицом к лицу, Обнажили мечи и застрелили друг друга. Глухой полицейский услышал шум, Пришел и убил тех двух мертвых мальчиков Такой нонсенс нельзя принять — ни о каком доверии тут не может быть и речи. Тем не менее образ можно построить и для этих, с позволения сказать, стихов (мальчики-призраки, стреляющие мечи, а общий сценарий (мальчишеская потасовка привлекает полицию) достаточно знаком, чтобы связать их воедино, несмотря на вопиющие противоречия в каждой строчке. Упорство, с которым читатель старается спасти презумпцию истинности прочитанного (по крайней мере истинности в его модели текста, недооценивать нельзя. Эта презумпция так устойчива, что автор может эксплуатировать ее для достижения разных эффектов, в том числе и юмористического. Презумпция истинности не ограничена у читателя текстами, передающими объективную истину. Если заглянуть вперед в область метафоры, должно быть очевидно, зачем понадобилось разграничение истины-в-мире и истины-в-модели. Буквальная интерпретация метафоры нелепа, если не ложна — для распознавания метафор необходимо ясное ощущение уместности в контексте и истины-в-мире, и поэтому общие знания должны быть доступны для читателя. Конечно, не каждое буквально нелепое или ложное утверждение является метафорой но оно должно быть истинно-в-модели. Как изобретение вымышленного положения дел, таки поиск альтернативной интерпретации, которая могла бы быть истинной в реальном мире, требует от читателя принять важное решение то, считаем ли мы выражение заржавевшие суставы фигуральным описанием старика или строим образ ржавой машины, может иметь важные последствия для нашего понимания текста. Каким бы приемом ни пользовался читатель для сохранения презумпции истинности, разграничение истины-в-мире и истины-в-модели должно входить в любую общую теорию понимания текста. 246 Метафора ставит апперцептивную проблему. Метафора, ложная в реальном мире, может тем не менее быть добавлена к образу и использована для сужения нашей модели, но она создает напряжение между нашей картиной реального мира и картиной того мира, который имеет ввиду автор. Чтобы как можно полнее использовать наши знания о сходных ситуациях в реальном мире, мы пытаемся синтезировать текстовой концепт, как можно более близкий к нашему концепту реальности мы пытаемся добавить метафорическую информацию таким способом, чтобы ее истинность как можно меньше противоречила нашему представлению о реальном мире. То есть мы пытаемся сделать мир, который автор просит нас вообразить, похожим на реальный мир (такой, каким мы его знаем) по как можно большему числу оснований. Если автор говорит, что х есть у, в то время как мы знаем, что хне есть умы пытаемся представить себе мир, в котором х есть у. Эта работа воображения сильно облегчается, если в реальном мире х в каких-либо отношениях похож на у, поскольку тогда мы можем считать их сходства основаниями автора сказать, что х есть у. Если он, к примеру, говорит Человек — это волк, мы можем отдать должное презумпции истинности, приписав людям свойства волков (примерно также мы бы поступили с предложением Человек — это животное. Если, однако, автор говорит Тайфуны — это пшеница, будет нелегко одновременно выбрать модель, в которой это предложение истинно, ив тоже время сохранить сходство этой модели с реальным миром. Сходства между хи у позволяют нам минимизировать напряжение между нашим текстовым концептом и нашим концептом реальности, тем самым максимизируя возможность использования того, что мы уже знаем. Очень соблазнительно сделать более сильное утверждение, а именно, что сходства позволяют читателю понять замысел автора и что к текстовому концепту добавляется эта понятая информация — скорее чем буквальное высказывание. К примеру, если автор говорит Человек — это волк, читатель может понять его в том смысле, что 'Человек похож на волка, и добавить эту информацию к текстовому концепту. Безусловно, попытка понять утверждение Человек — это волк заставляет читателя исследовать те отношения, в которых человек и волк схожи но добавить утверждение Человек похож на волка к текстовому концепту — значит нарушить презумпцию истинности, которая служит для читателя единственной опорой при определении ментального состояния автора. Человек — это волк — гораздо более сильное утверждение если автор сказал именно это, читатель должен исходить из того, что именно это они имел ввиду. Утверждение Человек — это волк фактически ложно. Если оно должно рассматриваться как истинное, это возможно только в том текстовом концепте, который синтезирует читатель. Однако чтобы понять это утверждение, читатель должен ассоциировать 247 его с утверждением Человек похож на волка, или даже еще слабее — Человек кажется похожим на волка автору. Уподобление не может быть добавлено к текстовому концепту, поскольку автор сказал нечто иное но именно уподобление — та основа, которая позволяет читателю понять, почему автор мог бы сказать Человек — это волк. Таким образом, читатель синтезирует концепт автора, также как и концепт того, что тот написал. Важно подчеркнуть следующее когда автор говорит нечто буквально противоречивое или ложное, читатель не переводит это во что-то истинное, предполагая затем, что автор именно это и хотел сказать. Скорее, читатель исходит из того, что сказанное автором верно в описываемом им положении дели ищет в своих общих знаниях правдоподобные основания для этого. Поиск таких оснований направляется теми сходствами и аналогиями между миром текста и миром реальности, которые читатель способен обнаружить. УТВЕРЖДЕНИЕ СРАВНЕНИЯ Со времен Аристотеля исследователи метафоры говорили, что она используется для выражения сходства или аналогии. Хотя давно установлено, что существуют фигуры речи, которые выглядят как метафора, ноне выражают ни сходство, ни аналогию, авторитет Аристотеля оказался столь велик, что многие его последователи либо игнорировали эти фигуры, либо доказывали, что это не метафоры. В любом случае — является или нет подобие определяющей характеристикой метафоры никто не станет спорить, что многие метафоры воспринимаются втер- минах сходств. Поэтому, прежде чем переходить к их роли в метафоре, я должен сказать несколько слово выражениях подобия вообще. Направленность На первый взгляд отношение сходства кажется симметричным то есть, если А похоже на В, то В должно быть похоже на Аи оба способа выразить это эквивалентны выражению « |