Петров М.К. Самосознание и научное творчество (1). Н. Н. Арутюнянц Об авторе этой книги

• Название: Н. Н. Арутюнянц Об авторе этой книги
• Дата: 06.04.2023
• Размер: 1.77 Mb.
• Имя файла: Петров М.К. Самосознание и научное творчество (1).doc
• Тип: Документы; #1041761
• страница: 20 из 29

Нестабильность

Прогрессирующая нестабильность, как характерная черта нашего времени, отмечается многими авторами, хотя делается это чаще по чисто внешним признакам, поясняется аналогиями типа представления о бегуне, который много километров не замечает перемен, а затем, на последних метрах перед финишем, пробегает мимо всех завоеваний науки от паровой машины до спутника. Полезно сразу заметить и подчеркнуть, что само понятие нестабильности имплицитно содержит стабильность – инерционную и, возможно, «донаучную» точку зрения. Эффект связан, видимо, с тем обстоятельством, что все мы духовно принадлежим к миру устойчивых сельскохозяйственных циклов, суточных и годовых вращений земли, маятников: они составляют, основу нашей пространственной и временной определенности. Поэтому нам легче представить себе общество в положении споткнувшегося бегуна, которому приходится ради равновесия набирать по экспоненте скорость, чем, маятник или землю в позиции прогрессирующего замедления качании и оборотов. Если «привязать» точку зрения к процессам социальной трансформации,

нестабильность перешла бы в понятия пространства и времени, что, хотя и заманчиво («долголетие» человека, например, в такой системе отсчета устремлялось бы по экспоненте в бессмертие), но по ряду причин не совсем удобно.

197

Впервые явление нестабильности было отмечено и использовано Мальтусом. Открытие было использовано в столь реакционных целях, что даже сегодня, говоря о Мальтусе и росте населения, считают хорошим тоном вставить «якобы» (см., например, Философскую энциклопедию). Но население действительно растет по экспоненте. И не только население: по тому же закону в геометрической прогрессии растут производство продуктов питания, доходы на душу населения, наука и расходы на неё. Если нестабильность изобразить семейством экспонент, то наиболее пологой была бы кривая роста населения (удвоение в 40–50 лет), а наиболее крутой–кривая расходов на науку (удвоение в 5–7 лет). Все остальные располагались бы между ними. Критикуя Мальтуса, Маркс и Энгельс строили возражения не на отрицании экспоненциального роста, а на распространении этого закона на общую характеристику эпохи. Энгельс писал: «Но наука растет, по меньшей мере, с той же быстротой, как и население; население растет пропорционально численности последнего поколения, наука движется вперед пропорционально массе знаний, унаследованных ею от предшествующего поколения, следовательно, при самых обыкновенных условиях она также растет в геометрической прогрессии»¹⁷⁵. Энгельс не располагал статистикой, сведения о других цивилизациях и культурах были в то время скудными и отрывочными (понятие «азиатского способа производства», например, классики основывали на данных, собранных французом Бернье, врачом могульского императора). Это не позволяло сравнивать стабильный и нестабильный периоды, не давало возможности разобраться в природе и механизме нестабильности. За последние десятилетия положение изменилось: стало возможным сравнение, появилась статистика возникли новые проблемы.

Располагая количественными характеристиками и учитывая накопленный уже опыт моделирования науки (биологические, географические, военные, лингвистические модели), мы можем сформулировать ряд требований к модели нестабильности и попытаться найти аналогию, которая хотя бы частично удовлетворяла этим требованиям, связывала количественные и качественные представления в единое целое.

1.Модель нестабильности должна соотноситься в плане отрицания с моделью стабильности. Ей предстоит, в частности, объяснить, почему в течение нескольких тысячелетий быт, человеческое окружение, технология производства оставались почти без изменений на том примерно уровне, на котором мы застаем их сегодня в слаборазвитых странах, но за последние 300 лет (в некоторых странах за 100 или даже за 50 лет) все эти исходные моменты определенности меняются в нарастающем темпе: дают, например, десяти – двадцатикратное увеличение дохода на душу населения по сравнению с исходным «стабильным» уровнем

2.Модель должна учитывать революционный характер социально-экономических трансформаций, тот тип отношений, который Энгельс связывал с законом конкуренции: «...никогда не бывает здорового состояния, а всегда имеет место смена возбуждения и расслабления, исключающая всякий прогресс, вечное колебание, никогда не приходящее к концу»¹⁷⁶.

198
Выход из положения Энгельс видел в социальной революции, в основании процесса и уничтожении стихии: «Если бы производители как таковые знали, сколько нужно потребителям, если бы они организова­ли производство, распределили его между собой, то колебания конкуренции и и ее тяготение к кризису были бы невозможны. Начните производить сознательно, как люди, а не как рассеянные атомы, не имеющие сознания своей родовой общности, и вы избавитесь от всех этих искусственных и несостоятельных противоположностей»¹⁷⁷. Следует отметить, что здесь, как и в случае с Мальтусом, речь идет не об отрицании нестабильности как таковой, а об отрицании стихийных ее проявлений.

3.Модель должна объяснять смысл и генезис основных постулатов научного мышления, этого, по мнению X. Ульдалля, «танца лошадей».

Если ограничиться этим списком требований, то наиболее подходящей исходной аналогией представляется широко использованное Марксом и Энгельсом представление о «родовой общности», связности, цельности человека, которое реализовано в социальном единстве атомизированного, мозаичного, «частичного» человека и которое должно «...постоянно витать в нашем представлении как предпосылка»¹⁷⁸. Особенно интересны здесь биологические сближения, которые обнаруживаются, например, в подходе Маркса к истории техники: «Дарвин интересовался историей естественной техники, т.е. образованием растительных и животных органов, которые играют роль орудий производства в жизни растений и животных. Не заслуживает ли такого же внимания история образования производительных органов общественного человека, история этого материального базиса каждой особой общественной организации?»¹⁷⁹.

Поскольку потребление может рассматриваться условием существования производства, модель стабильности (донаучная модель) могла бы выглядеть как близкое к естественному отбору отношение. Биология использует три опорных понятия: особь, вид (популяция), биоценоз (система всех существующих видов). В той же интерпретационной норме производство представимо «техноценозом» как конечная по числу мозаика технологий («видов»), каждая из которых реализуется в единичных актах («особях») и «существует» в условиях потребления («условиях среды»).

Такая обращенная биологическая модель стабильности расходится с биологией лишь в том отношении, что акцентирует эзотерический, а не экзотерический аспект условий среды, но вместе с тем модель удивительно точно «вписывается» в докапиталистические формации, охватывая либо социальную структуру в целом, либо ее производственную, «биологическую» часть. Модель подчеркивает физиологическую основу социальной общности в ранних формациях, где свободный и раб, феодал и крепостной, чиновник-мандарин и крестьянин связаны в одно через потребление, а дополнительные связи (военная в Европе, техническая в Китае) служат стабилизаторами сложившегося положения, фиксируют его, могут рассматриваться средствами обратной связи, Для понимания существа нестабильности особое значение имеет анализ способасуществования технологий («видов») по модели стабильности. Здесь в рамках стабильности, наблюдается чисто биологическая эволюция: изменение технологии идет по генетическому основанию, как

199

отбор случайных отклонений-«мутаций» без нарушения целостности технологии по предмету и продукту труда. Этот ограниченный рамками конкретной технологии процесс рационализации, процесс освоения нового знания, не вызывает или почти не вызывает изменений в «техноценозе»: общая форма производства, состав технологической мозаики сохраняются неопределенно долгое время, по существу, с точки зрения индивидуума, должны рассматриваться неразрушимыми, вечными и неизменными формами жизнедеятельности. Как раз здесь возникает та удивительная «вневременная» устойчивость быта, обихода, орудий, продуктов, которая вынуждает археологов датировать свои находки не столько по реалиям материальной культуры, сколько по самым неожиданным привходящим обстоятельствам, вроде периода полураспада радиоактивного углерода. Блэккет отмечает: «В истории предметов быта поражает почти полное отсутствие, существенных улучшений или изменений в период между расцветом великих цивилизаций Среднего и Дальнего Востока и подъемом современной технологии в Европе восемнадцатого столетия. ...В некоторых областях имел, конечно, место медленный и постепенный прогресс, но он выравнивался регрессом в других. Среди наиболее важных технических новинок были огнестрельное оружие, магнитный компас, печать с разборным шрифтом, хомут, некоторые усовершенствования водяных и ветряных мельниц, океанские корабли. Три первых новинки были европейскими приложениями более ранних китайских открытий, которые до этого времена не находили полного применения»¹⁸⁰.

Эта устойчивость социально-человеческой деятельности, принимающая форму вечного и неизменного, «космоса» или «христианского миропорядка» в Европе, не должна пониматься застоем. В рамках конкретных технологий здесь возможно движение знания: усвоение нового, дренаж избыточного примерно по той же схеме, что и движение знания в животном рефлексе, где условнорефлекторные связи способны ввести новое, а отсутствие подкрепления – вывести из рефлекса старое знание Смысл стабильности не в ее непроницаемости для нового, а в форме присвоения нового: любая инновация становятся социально значимой только в том случае, если она не разрушает конкретно-традиционную форму технологии. Ученые могут открывать и изобретать, но все это труд для кунсткамеры, для анналов истории, если он не возникает в пределах или выходят за пределы конкретной технологии. В условиях стабильности, сохранения формы, введение новых по форме технологий – событие исключительное, которое вызывает активное сопротивление форм в виде скажем, картофельных бунтов в России.

Если теперь на фоне модели стабильности мы попытаемся рассмотреть нестабильность, то сразу возникает эффект ореола, нарушения фокусировки. Более или менее четким остается изображение структуры потребления, хотя оно и подвижно. А рядом с четкой структурой

потребления возникают технологические тени, тени подвижные, каждая из которых включает несколько технологий. По ходу трансформации структуры потребления меняется; и состав технологической тени: в неё входят новые технологи, из нее уходят старые. Картину можно остановить, посмотреть в «кадре», тогда сразу выявляется неоднородность технологических теней. В состав тени входят как действительные технологии, которые реализованы в производстве и «гонят вал», так

200
и технологии возможные, которые существуют на правах образца в «техноценозе», но не существуют в наличной форме производства. Переходя от кадрового анализа к кино-поточному, что практически означает включение механизма отбора, мы обнаруживаем два типа изменений: с одной стороны, это знакомая по стабильности генетическая эволюция технологий, в ходе которой они совершенствуются по внутренним линиям без нарушения целостности, а с другой – появление нового типа движения, функциональная революция, но ходу которой часть возможных технологий «внедряется» в производство, переходит в разряд действительных, а некоторое число действительных – исчезает, Этот новый тип движения составляет суть и смысл нестабильности: изменение формы присвоения и утилизации нового. В условиях стабильности форма ограничена конкретной технологией, в условиях нестабильности – всей совокупностью действительных и возможных технологий.

В любой данный момент «в кадре» мы можем выделить стабильную составляющую – наличную форму производства. Она соотнесена с формой потребления и составляет исходную определенность «техноценоза»: только по отношению к наличной форме получают какое-то значение возможные технологии. Но для механизма отбора этого различия между действительным и возможным не существует, для него действительны и равноправны все элементы «техноценоза», и вопросов о том, каким именно технологиям войти в наличную форму определенности – «следующего кадра», решается не на основе истории, а на основе сравнения по всему набору параметров совокупной «силы субъекта». В принципе, процесс трансформации определенности производства продолжает и теперь оставаться биологическим или, по терминологии Энгельса, «природным» приспособлением, мерой и степенью совершенства которого выступает скорость изменения наличной формы производства. Биологическая направленность изменений и биологическая природа нестабильности в целом как раз и вызывают ту массу сомнений и опасений, которые характерны для нашего периода научно-технической революции, Новое в нестабильности: 1) появление второй, «научной» связи между частями социального организма, которая порождает возможные технологии и тем самым отрицает наличную определенность, движет ее по, вектору приспособления общества к условиям среды; 2) изменение способа существования технологий: из вечных они становятся смертными.