Научнопопулярное издание история сыска в россии в 2 книгах
 Скачать 2.76 Mb.
|
|
пошел к Бурцеву и в присутствии двух адвокатов дал откровенные показания. В 1915 году Познанский жил в каком-то французском провинциальном городе. Кроме Познанского, таким же "талантливым" оказался и Петров. Александр Петров, дворянин, уроженец Кронштадта, учился в Военно-медицинской академии, принадлежал, по его словам, с 1900 года к РСДРП. В революционной среде был известен под именем Олег. Петров состоял с октября 1912 года сотрудником заграничной агентуры под псевдонимом Мигло. Жил в Париже под фамилией Артемьев. При проверке сведений, доставленных Петровым, они не подтвердились. Получив из "охранки" 300 франков и захватив еще 200 франков у своей близкой знакомой, Петров скрылся. Литовец Петр Пиленас как охранник был завербован Красильниковым. Он состоял секретным сотрудником заграничной агентуры под кличкой Руссель. Получал 600 франков в месяц, доставлял общие сведения о русских эмигрантах, живущих в Англии, но так как донесения его были основаны больше на сообщениях газет, то содержание ему было уменьшено. Обиженный Руссель сначала отказался от дальнейших сношений, но затем написал извинительное письмо, в котором сообщал о своем отъезде в Америку и предлагал свои услуги по освещению революционного движения в Америке, соглашаясь получать 400 франков в месяц. Руссель был вновь принят и давал кое-какие сведения. Спустя полтора года, в августе 1916 года, сношения с ним были прекращены. Провокатором в среде социал-демократов был Матвей Бряндинский, носивший бесконечное число охранных псевдонимов в России. Он их менял, видимо, стараясь законспирировать себя. Уроженец г. Казани, из потомственных почетных граждан, бывший учитель, он состоял секретным сотрудником Московского охранного отделения под кличками Вяткин, Крапоткин и другие. Обслуживал, по словам жандармского полковника Заварзина, верхи социал-демократической рабочей партии. Получал 150 рублей в месяц. В июне 1912 года был передан в ведение заграничной агентуры. Жалования платили ему 400 франков в месяц. В марте 1913 года Бряндинский уехал в Россию с тем, чтобы явиться к судебному следователю в Ярославле по обвинению в поступлении в высшее учебное заведение по чужим документам. Наконец, к 1912 году относится секретный сотрудник Ла-Котта. О нем помощник Красильникова, жандармский подполковник Люстих показал на допросе: "Первый сотрудник, которого я получил по приезде в Париж в августе 1912 года, назывался La Cotta, проживал в Германии, в г. Катовицы. Я его совершенно не знал лично, только переписывался. Клички его я не могу вспомнить, но их можно восстановить по отчетам за 1912 год. Освещал польские организации. В письмах предлагал заниматься военным шпионажем против Германии. Вскоре затем, в конце или начале 1913 года, провалился, благодаря, как я думаю, перлюстрации его писем германскими властями". Провокаторы трепетали перед Бурцевым. Сведения Бурцева основывались на нескольких источниках: на добытых Бурцевым документах, на сообщениях изменивших охранке Бакая, Меньшикова и агентов-французов (Леруа, Лесна и других) и, наконец, еще одного молодого человека из кругов парижского консульства, о котором рассказывает в воспоминаниях сам Бурцев. Бакай и Меныциков склонны были переоценивать значение сообщенных Бурцеву фактических данных. Но только тот, перед кем вдруг открылись сокровеннейшие тайны русской политической полиции, кто мог узнать все и сразу, только тот может оценить всю настойчивость, остроумие, талант, почти фанатизм, с которым Бурцев умел из самых ничтожных намеков, мельчайших деталей добыть данные, которые превращались в грозные и неопровержимые улики для провокаторов. Живя сам в тяжелой нужде, Бурцев тратил все свои заработанные журнальными статьями деньги и все пожертвования, стекавшиеся к нему, на дело борьбы с провокацией. Он не останавливался и тогда, когда ему грозила смерть. Красильников и его агенты не спускали с него глаз. В письме к директору Департамента полиции о приезде в феврале 1910 года в Париж нового помощника по заведованию секретными сотрудниками, Красильников, упоминая и о Бурцеве, писал: "Ротмистр Эргардт вошел в сношения с парижскими друзьями, за исключением одного, которого принял я". Друзьями Красильников называет секретных сотрудников. "Передача друзей, - продолжает Красильников, - совершилась вполне благополучно и без всякого личного посредства ротмистра Долгова. Что же касается до иногородних, то я имею в виду вызвать для личного свидания только некоторых из них, с менее же интересными ротмистр Эргардт вступит в сношения письменно". Красильников добавлял, что "во всех имевших место собеседованиях всеми, без исключения, высказывалось не только опасение, но даже убеждение, что у Бурцева имеются в Департаменте полиции верные друзья, сообщающие ему все, что им удается узнать интересного". Предположение и даже убеждение провокаторов было сущим вздором. Бурцев никого не имел в Департаменте, однако, всем говорил об этом. Так, в январе 1913 года Красильников узнал от секретного сотрудника, освещавшего Бурцева, что тот якобы получил из Департамента полиции сообщение и донес об этом Особому отделу полиции. В ответ на это заведующий Особым отделом просил Красильникова "добыть, если представится возможным, фотографический снимок почерка лица, сделавшего сообщение Бурцеву". На случай же, если не удастся достать фотографию письма или же письмо писано измененным почерком или на машинке, Еремин (заведующий Особым отделом) придумал целый план проверки лиц, заподозренных им в выдаче тайн Департамента полиции. С этой целью Еремин предлагал Красильникову "от имени Бурцева прислать в Петербург по указанным адресам письмо с предложением доставить известные адресату и возможные для последнего сведения с обещанием оплатить их крупной суммой, причем редакцию каждого из писем видоизменить, указав для каждого ответа по возможности другой адрес до востребования, но так, чтобы высланный из Петербурга ответ был доставлен вам, а не Бурцеву". Мы не будем перечислять, в какие сроки должны были посылаться письма и какими условными телеграммами должен был Красильников уведомлять Еремина о высылке каждого письма. Заподозрены были в выдаче тайн Бурцева следующие лица в Петербурге: 1. Васильев И.С. - Большая Охта, М. Прохоровская ул., д. 15, кв.10. 2. Васильев МД - Крестовский Остров, Вязовская ул., д. 15/12, кв. 4. 3. Широков К.К. - Ивановская ул., д. 24., кв. 10. 4. Семенихин СГ. - Сергиевская ул., д.31, кв 42. 5. Преображенский ДМ. - Петербургская сторона, Б Дворянская ул, д.28, кв.12. Через 11 дней Еремин дополнял, что надо "в следующих письмах не указывать на бывшее будто бы сношение Бурцева с адресатами, а предлагать последним доставлять за определенную и значительную сумму интересующие автора, т.е. Бурцева, сведения, которые могут быть извлечены из дела Департамента полиции". "Кроме того, - писал Еремин, - если с течением времени представится необходимость во временном прекращении высылки вами писем от имени Бурцева впредь до особого распоряжения, то вам будет выслана мною условная телеграмма за обыкновенной подписью "Орлов" следующего содержания: "Препятствий к выезду Женеву нет". Из заподозренных откликнулся Васильев с Крестовского Острова (на адрес Шарля Дермонта): "Получил Ваше письмо, подпись которого мне совершенно незнакома... Такое редкое совпадение моих имени, отчества, фамилии и места жительства, на которое я недавно лишь переехал, не что иное, как недоразумение. Письмо Ваше для меня загадочное. О каком обещании с моей стороны Вы упоминаете? Да и вообще, если Вам угодно со мной разговаривать, я просил бы подписать фамилию ясно и полностью". Пока дошло это письмо в Париж, Еремин взволновался, ибо №1 получил и представил ему загадочное письмо от якобы Бурцева, а №2 не представил, "ввиду чего возникает предположение, что он намерен послать ответ по указанному Вами в том письме адресу". Прием, употребленный Ереминым, не удался, Летом 1913 года кто-то донес Департаменту полиции, что некая Нина Петровна Козьмина предпринимает с некоторыми товарищами при участии "известного эмигранта В.Л.Бурцева" экскурсию на Кавказ. "Это сведение лишено всякого основания, - писал Красильников, - по ходу своей деятельности вообще, а в настоящее время в особенности, Бурцев далек от каких бы то ни было экскурсий. В данное время вся его деятельность сводится к приисканию средств к существованию и к поддержанию находящихся на его иждивении Леруа и Лесна". Поездка его на юг Франции и в Италию, где он надеялся добыть нужные ему деньги, не увенчалась успехом. Он получил только обещание, что деньги ему будут даны в конце августа или начале сентября. Если же он обещанного не получит, то, не имея возможности без денег продолжать свою разоблачительную деятельность, он, по его словам, уедет в Россию, так как без денег ему за границей делать нечего. Не знаем, достал ли Бурцев денег, но осенью того же года он нанес "охранке" тяжкие удары. Из числа лиц, пытавшихся связаться с "охранкой", в 1912 году можно отметить Макаревича и Ерофеева. Захарий Макаревич, крестьянин Ошмянского уезда, Полянской волости, деревни Мокрицы, приказчик по заготовке леса, был выслан по делу социал-демократической пропаганды в Вологодскую губернию, где сделался секретным сотрудником местного губернского жандармского управления, под кличкой Волков, с платой по 26 рублей в месяц. Макаревич донес, что покушение на жизнь тюремного инспектора Ефимова сделала Энна Славницкая. В ноябре 19П года Макаревич скрылся за границу, в Лондон, откуда снова вступил в сношения с "охранкой", предлагая ей свои услуги; последние, однако, не были приняты ввиду того, что Макаревич, по официальному отзыву, особого положения в РСДРП не занимал и деятельность его сводилась к распространению нелегальной литературы; как сотрудник давал сведения по партии эсеров, получаемые, видимо, из плохо осведомленного источника. Карьера Ерофеева была кратковременна. Шлиссельбург-ский мещанин Леонид Ерофеев в 1912 году явился к заведующему заграничной агентурой и, не называя себя, предложил выдать Бориса Савинкова, едущего будто бы. с другими лицами в Россию для совершения террористических актов; при этом за выдачу первого он просил вознаграждение в тысячу рублей, а за остальных сверх того, сколько будет признано возможным. Ерофеев был принят на этих условиях в секретные сотрудники под кличкою Фальстаф. Вскоре, однако, действительная фамилия нового агента выяснилась, и Департамент полиции дал о нем такой отзыв: "Ерофеев является человеком крайне преступного направления и порочной нравственности, который в бытность свою за границей, в период времени 1908 - 1912 годов, присваивал себе разные имена, располагая для сего подложными документами, совершал под этими именами кражи, вымогал у консулов и частных лиц деньги, хранил с преступными целями взрывчатые вещества и поддерживал сношения с революционными организациями". В конце концов за свои проделки Ерофеев был выслан административно в Нарымский край, откуда в марте 1913 года скрылся. Немногим дольше работал Калман Альбаум (Эльбаум), который до начала 1912 года состоял за 75 рублей в месяц секретным сотрудником Белостокского охранного отделения. Он был сыном частного поверенного. Его революционная кличка была Карл. В январе 1912 года Департамент полиции запросил Красильникова о желательности передачи в заграничную агентуру Альбаума, который предлагал свои услуги в деле политического розыска в Лондоне по группе анархистов. О своем прибытии в Англию он должен был уведомить Красильникова письмом за подписью "Корпюлент". 2 марта Альбаум выехал в Лондон, а 10 июня состоялось его первое свидание с представителем агентуры. Однако в январе 1913 года Красильников уже доносил Департаменту полиции на основании сведений, доставленных секретным сотрудником Дорожко, что Альбаума товарищи подозревают в сношениях с полицией, причем у анархистки Камёнецкой имелись прямые указания, что Альбаум получил деньги на проезд в Лондон от начальника Белостокского охранного отделения. Не наладились как следует сношения и с Козловым. Яков Козлов, крестьянин Курской губернии, бежал с военной службы, украв у командира батареи, в которой служил, 200 рублей, был арестован под фамилией Грачевского при типографии эсеров, обнаруженной в Глухове в 1907 году. Бежал из тюрьмы и снова был задержан в Белебее, где он жил под именем Антона Марченко; был осужден и сослан на поселение; в 1912 году скрылся из деревни Ян на Чуне. 16 июля того же года Департамент полиции уведомил Красильникова, что в мае в Женеву выбыл секретный сотрудник Енисейского губернского жандармского управления по партии эсеров под кличкой Уярский - Яков Козлов. По предложению того же Департамента полиции, в сентябре 1912 года за Козловым, жившим уже в Париже, было установлено наблюдение с целью выяснить, может ли он приносить пользу делу политического розыска. В то же самое время Козлов прислал из-за границы в Красноярск жандармскому ротмистру Беликову, который его завербовал, сообщение о том, что "подготовляется цареубийство и что он на днях виделся с Лазаревым и Фигнер, они скоро собираются в Россию, а относительно других лиц узнаю по прибытии в Париж, куда уже взял явки прямо в ЦК к Аргунову, Натансону и Ракитникову". В октябре Козлов жил в Париже под фамилией Васильева. Он требовал командирования в Париж Беликова, так как решил "никого другого до себя не допускать". В ноябре Департамент полиции поручил заграничной агентуре войти в сношения с Козловым. Чиновник Литвин, которому было поручено это, доложил, что Козлов с ним не пожелал иметь дела и что он произвел на него впечатление ненормального человека: "У него какая-то дрожь, щелкает зубами, а ноги и руки так и ходят во все стороны, все время испуганно озирается, как будто ожидая нападения". При свидании Литвина с Уярским 6 января 1913 года последний "опять был нервно настроен, держал себя вызывающе, резко". После этого Красильников сообщил Департаменту полиции, что рассчитывать на получение от Уярского в будущем полезных сведений не приходится и что лучше было бы из-за границы его отозвать. В октябре 1914 года Козлов, по сведениям Департамента полиции, жил в Швейцарии, в 1917 году в Лиане и принимал участие в местном эмигрантском комитете. Козлов-Уярский с перепугу уклонился от дальнейшей работы в "охранке", почувствовав близость возможного разоблачения и расплаты. Зато другие (Молчановский, Нобель) тщетно стучались в охранные двери с предложением услуг. Петр Молчановский, бывший студент харьковского ветеринарного института, был выслан по делу харьковского кружка эсеров в Архангельскую губернию, но в том же году ему разрешено было выехать за границу. В 1910 году он жил в Париже. В 1913 году Молчановский обратился в Департамент полиции с предложением своих услуг. Журналист Александр Нобель, проживая в Париже, в 1912 году обратился в Русское посольство с заявлением, что революционеры замышляют покушение при помощи аэропланов "на священную жизнь государя императора", при этом Нобель назвал ряд участников этого предприятия. С таким же доносом он обратился к министру Столыпину. Парижское бюро заграничной агентуры занялось обследованием полученных указаний, но скоро убедилось в полной его вздорности. 10 марта 1913 года Департамент полиции предписал "дальнейшие сношения с журналистом Александром Нобель совершенно прекратить". По сведениям того же Департамента в ревельской газете в 1913 году была помещена статья, предостерегавшая проживающих за границей относительно лица, выдающего себя за инженера надворного советника Нобеля, который, находясь в Бельгии, сообщает русским властям за вознаграждение сведения об эмигрантах. Серию разоблаченных в 1913 году начал Глюкман. Рязанский мещанин Мовша Мордков Глюкман (он же Гликман, он же Дликман) по профессии слесарь. В революционной среде был известен под кличкой Мишель, Михаил Саратовец, Аполлон. Привлекался по политическому делу в Рязани. После был осужден на поселение по делу о Саратовском губернском комитете партии эсеров. Состоя секретным сотрудником Пермского охранного отделения под кличкой Ангарцев с |