Называть вещи своими именами (манифест). Называть вещи своими именами программные выступления мастеров западноевропейской литературы XX века
 Скачать 3.38 Mb.
|
|
ДЖОН КОРНФОРД. ЛЕВЫЙ? «Наконец, в те периоды, когда классовая борьба приближается к развязке, процесс разложения внутри господствующего класса, внутри всего старого общества принимает такой бурный, такой резкий характер, что небольшая часть господствующего класса отрекается от него и примыкает к революционному классу, к тому классу, которому принадлежит будущее. Вот почему, как прежде часть дворянства переходила к буржуазии, так теперь часть буржуазии переходит к пролетариату, именно — часть буржуа-идеологов, которые возвысились до теоретического понимания всего хода исторического движения». «Манифест Коммунистической партии», 1848 В Англии в литературной сфере эта тенденция выразилась главным образом в революционном брожении в произведениях молодых поэтов — У. Одена, Ч. Мэджа, С. Спендера, С. Дэй Льюиса, Р. Гудмана, X. Кэмпа. По мере углубления кризиса ситуация все более настойчиво требует выбора между революцией и реакцией. Уход в субъективизм Элиота, Джойса или Паунда показывает более отчетливо судьбу тех, кто отказался принять необходимость выбора. Традиционная беспристрастность художника разоблачается как отказ от классовой борьбы, как мощный инструмент в руках господствующего класса, который предпочел бы удержать в своих руках средства производства. Банкротство старых писателей — ибо большая часть уютно приспособилась к паразитическому существованию при существующей системе — становится все яснее молодым писателям, столкнувшимся с безработицей, с бесперспективностью своего существования как писателей и впервые объективно понимающим причины и пути выхода из положения, с которым они и мы встретились лицом к лицу. Таким образом, впервые в английской культуре обозначились зачатки политически сознательной революционной литературы. Но в то же время бок о бок с ними существует весьма опасная попытка облечь литературу старого класса в новые революционно-утопические лохмотья, использовать движение влево молодых 1 К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, т. 4, с. 433 — 434. 494 студентов и интеллектуалов для того, чтобы преподнести старый наркотик в «революционной форме», создать среди буржуазных интеллектуалов литературную моду «на революцию», отрицая в то же время необходимость роста подлинно революционной литературы на новой классовой основе. Смешивать эти две тенденции — в интересах модных реакционных критиков. И не так-то просто провести между ними демаркационную линию. Часто они сосуществуют бок о бок в произведениях одного писателя. Но по мере того, как назревает кризис, разделение становится более явным. Дифференциация необходима, существенна для роста революционной литературы. Вторая тенденция должна быть обозначена отчетливее, иначе движение будет задавлено в зародыше. Задача данного эссе — определить основу для подобного разграничения. Противодействие этих двух тенденций выразилось с наибольшей очевидностью в недавних спорах Стивена Спендера и Чарлза Мэджа по вопросу поэзии и революции. Речь шла об объективном участии писателя в классовой борьбе. Статья Спендера настолько показательна, что нуждается в подробном цитировании. «Сочинение стихов — одно из наименее революционных занятий человека. Положение рантье, купца, капиталиста вносит свой малый вклад в революцию, оно очень непрочно. Но сочинение, написание стихов, лишь решает проблему стиха. Если стихотворение не закончено, если его содержание выплескивается в мир туманных эмоций, тогда это плохое стихотворение...» Интересно, что это высказывание находится как бы в полном противоречии с революционно-утопическим содержанием некоторых из его собственных стихов. Оно свидетельствует, что Спендер последовательно придерживается доктрины, ставшей фундаментальной для буржуазных писателей нашей эпохи, зиждущейся на противоречии между искусством и жизнью, между жизнью художника и жизнью общества. Мир художника рассматривается как метафизическая абстракция, не относящаяся к миру, в котором он живет, который породил и его и его искусство. Поскольку он не соотносится с этим миром, он является лишь беспристрастным, непредвзятым наблюдателем. При этом возникает существенная путаница — между беспристрастностью буржуазного писателя и объективностью революционного писателя. Буржуазная беспристрастность — это отрицание объективного факта классовой борьбы, отчаянная самозащита от вывода, к которому приведет объективное изучение современного мира. Но нет средней позиции между революцией и реакцией. Не принимать ничьей стороны — значит поддержать status quo1, предпочесть оставить вещи как они есть, не рисковать потерей собственной позиции и, таким образом, косвенно оставаться орудием реакции. Но объективное изучение мира, как он есть сегодня, объективного контраста между капиталистическим ми- 1 Существующее положение вещей (лат.). 495 ром и Советским Союзом, между условиями буржуазии и пролетариата в нашей стране может привести только к одному выводу, который буржуазия «беспристрастно» пытается скрыть. Объективный писатель не может оставаться «независимым» наблюдателем общества. Он должен активно участвовать в революционной борьбе общества, если он не собирается впасть в «сверхобъективность» старых писателей. Он должен категорически отрицать противоречие между искусством и жизнью. В своем ответе Стивену Спендеру Чарлз Мэдж показал себя более или менее ясно осознающим это. Он признает, что нет идеального поэтического мира, не соотнесенного с реальностью. «Проблема, которая решается в стихотворении, принадлежит именно поэту. Приговор стихотворению выносит поэт или читатель. Нет другого мира, кроме того, что есть в стихотворении...» И однако, этот ответ недостаточен. Он ничего не дает для прояснения субъективных заблуждений и противоречий, в которые впадает Спендер, сводя их к объективной терминологии. Против контрреволюционных догм Спендера Мэдж выдвигает свои собственные революционные догмы. И не из-за случайного недостатка ясности объяснения, а из-за противоречий, существующих в работах даже тех поэтов, что являются революционными и примыкают к левому движению. Объяснение здесь простое. Это происходит потому, что, хотя политически поэты отказались от своего класса, они все еще в большой степени пишут для него. Их становление как писателей происходило в условиях, препятствующих откровенно революционной поэзии, и это могло было быть преодолено только при прямом участии в революционной борьбе. С. Дэй Льюис часто обыгрывает тот факт, что Лоренс, выходец из рабочей среды, вовсе не читается рабочими. Верно, ибо он отмежевался от своего класса- -и настолько изолировался от него, что перестал его представлять. В «Радуге» он дает удивительно ясное и потрясающее описание классового гнета. Но поскольку он не связан с промышленным производством и никогда не участвовал в борьбе пролетариата, он никогда его не понимал, ощущая свою полную самостоятельность. Таким образом, вместо того, чтобы бороться с классовым гнетом и эксплуатацией, он «осыпал бранью индустриализм» и обыскал полсвета в поисках спасения и некоей примитивной, не-индустриальной формы жизни. Рабочий класс не в состоянии обежать мир в поисках спасения от «индустриализма». Поэтому он и не читает Лоренса. Может показаться противоречивым, что молодые интеллектуальные писатели способны более непосредственно писать для рабочих, чем это делал сын шахтера Лоренс. Но кто представлял интересы рабочих — бывший железнодорожник Джимми Томас или Ленин, который по своему происхождению был оторван от сферы производства? Это противоречие — явление такое же временное, как и дезинтеграция буржуазии. Оно больше не может быть основой прочно- 496 го литературного движения, точно так же как группа придерживающихся левых взглядов интеллектуалов не может стать постоянным классом, отличным от буржуазии и пролетариата. Урок Германии показывает с совершенной ясностью, что, когда созревает кризис, выбор между одной или другой стороной диктуется условиями существования. Только определенная цепь исторических, обусловленных временем обстоятельств может позволить группе поэтов появиться на время как независимый класс, от которого не требуется полного смешения с буржуазией или пролетариатом. По мере разрастания борьбы они должны довести процесс, в котором участвуют, до логического завершения — активного участия в классовой борьбе. Ибо в рамках умирающего капитализма они могут продолжать свое существование в качестве официального оправдания статус-кво; все другие формы выражения в тоталитарном государстве запрещены как опасные, и путь к фашизму в «демократических странах» быстро навязывает подобные ограничения на свободу выражения. Однако, несмотря на не зрелось и неясность, которые являются муками роста любого порожденного жизнью движения, у определенных поэтов вызревают ясные и мощные стихи. В этом нет никакой двусмысленности. Вот пример более жизнеспособной и откровенно революционной формы, чем у Стивена Спендера: Домой они шагают, А память их хранит Упругий алый стяг, Что реет на ветру. Мечта их — Царство мира, Там разум властвует, там жизнь кипит. О таких поэтах Чарлз Мэдж правильно замечает: «Они получат облегчение, говоря об увиденных ужасах и наблюдая картины, подтверждающие их желание видеть мир лучше». Эта поэзия — только один из видов утопического исполнения желаний. Это не поэзия революционной борьбы. Это поэзия революции как литературной моды, а не исторической реальности. Неудивительно, что Стивен Спендер — любимец буржуазно-либеральных критиков. Если этот идеалистически-романтический идеал и есть революция, тогда нет надобности ее бояться. Но это не революция. Это только интеллигенция, играющая в революцию. Чтобы ощутить полное различие между этими двумя тенденциями, вслушайтесь в стихи Стивена Спендера: Как зодчий, По велению народа цветок я Златолистый создаю. 497 Нет сомнения, что будущее — у революционного участника, а не беспристрастного наблюдателя или романтически-утопического идеалиста. И как из становления буржуазии, из отчаянных сотрясений феодальных обломков родилось удивительное революционное движение в елизаветинской драме, так в эпоху отчаянной борьбы между буржуазией и пролетариатом, когда в нашей стране, возникнув из маленькой ячейки, превращается в массовую революционную партию Коммунистическая партия, рождается революционная литература, которая сильнее и разнообразнее, чем все ее предшественники. 1933 — 1934 РАЛФ ФОКС. СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ Излагая свои взгляды на теорию романа, Филдинг всегда подчеркивал его эпический и исторический характер. Вы не сможете, утверждал он, показать человека всесторонне, пока не покажете его в действии. Романист, пишет он в одной из вводных глав к «Тому Джонсу», не просто летописец, но историк. Следовательно, его произведение не должно напоминать «газету, которая — есть ли новости или нет — всегда состоит из одинакового количества слов»1. Но в противоположность летописцу, романист обязан пользоваться методом «...тех авторов, которые занимаются изображением революционных переворотов». Иными словами, его должны интересовать эволюция, отношения между причиной и следствием, кризис и конфликт, а не просто описание или субъективный анализ. В другой главе Филдинг еще точнее объясняет роль романиста: он должен обладать способностью «...проникать все предметы, доступные нашему познанию, и схватывать их существенные особенности». Необходимые для этого качества Филдинг называет «изобретательностью и суждением» и тут же поясняет, что изобретательность не есть просто способность придумать эпизод или ситуацию. «...В действительности под изобретательностью следует подразумевать (и таково точное значение этого слова) не более как способность открывать, находить или, говоря точнее, способность быстро и глубоко проникать в истинную сущность всех предметов нашего ведения. Способность эта, я полагаю, едва ли может существовать, не сопутствуемая суждением, ибо для меня непостижимо, каким образом можем мы открыть истинную 1 Здесь и далее цитаты даются по изданию: Г. Филдинг. История Тома Джонса, найденыша. М., «Художественная литература», 1973. — Пер. А. Франковского. 498 сущность двух вещей, не познав их различия; последнее же, бесспорно, есть дело суждения». Превосходная мысль, никто не сказал лучше о том, как пишутся романы, и Филдинг не без оснований называет главу «Тома Джонса», содержащую приведенные выше строки, «О тех, кому позволительно и кому непозволительно писать истории, подобные этой». Другим качеством подлинного романиста или историка, как называет его Филдинг, должна быть ученость, и он упоминает, что Гомер и Вергилий, эпические поэты, которых он признает своими учителями, были «образованнейшими людьми своего времени»; и, наконец, после учености, романисту должна быть присуща способность «общаться с людьми всех званий и состояний». Когда романист снова примет взгляд Филдинга на свое назначение, родится новый реализм. Да, новый реализм, ибо ясно, что в наши дни раскрытие сущности вещей, способность видеть существенную разницу между ними, способность общаться со всеми людьми, независимо от их положения, не могут привести к простому возвращению к роману Филдинга или Диккенса. В наше время проникновение в существенные различия между вещами должно означать вскрытие тех противоречий, которые движут поступками человека, — как внутренних противоречий в характере человека, так и внешних противоречий, с которыми они неразрывно связаны. В наши дни мы не можем общаться со всеми людьми, пока не поймем, как изменились отношения между людьми со времен Филдинга. Современная психология, несомненно, накопила массу важного материала о человеческом характере, в особенности о глубинных, подсознательных сферах психики человека, и все это романист должен учитывать. Однако это вовсе не значит, что собранный психологами материал может сам по себе объяснить поступки человека, его мысли и чувства. Никакие труды Фрейда, Хавелока Эллиса или Павлова не позволяют романисту передать свои функции психологу. Марксист решительно отвергает право психолога объяснять все процессы человеческого мышления или изменения в психике человека чисто субъективными причинами, такими, как эдипов комплекс или любой другой из внушительного арсенала психоаналитических комплексов. Нельзя изобразить человека в его «коренной ломке», как этого требует Филдинг, нельзя правильно понять человеческую личность и творчески воссоздать ее, если вы связаны чисто биологическим, как у Фрейда, взглядом на духовную жизнь или чисто механистическим взглядом Павлова и рефлексологов. Без сомнения, современные психологи чрезвычайно обогатили наш запас знаний о человеке, и тот романист, который в наши дни пренебрег бы их вкладом, обнаружил бы не только глупость, но и невежество, однако им совершенно не удалось увидеть человека как целое, как существо общественное. Они подготовили почву для того ложного взгляда 499 на жизнь, который привел Пруста и Джойса к нелепой теории, будто задача искусства не созидание человеческой личности, а ее расщепление. Несмотря на блестящее и дерзкое вторжение в тайные глубины человеческой личности, психоаналитики никогда не понимали, что человек — это только часть социального целого и что законы этого целого, дробясь и преломляясь в человеческой психике, подобно лучам света, проходящим сквозь призму, изменяют природу каждого человека и управляют ею. В наше время человек вынужден бороться против существующих вне его объективных ужасов — спутников разрушения нашей социальной системы: против фашизма, войны, безработицы, упадка сельского хозяйства, против господства машин, но он должен также бороться против субъективного отражения всего этого в его собственном сознании. Он должен бороться за то, чтобы изменить мир, спасти цивилизацию, против капиталистической анархии в сознании человека. Именно в этой двойной борьбе, где каждая из сторон оказывает влияние на другую и в свою очередь также подвергается влиянию, придет конец устаревшему и искусственному делению реализма на субъективный и объективный. Уйдет в прошлое старый, натуралистический реализм, уйдет в прошлое роман, построенный на интуиции и нескончаемом психоанализе, возникнет новый реализм, в котором будет найдено правильное соотношение между ними. Современные реалисты, наследники Золя и Мопассана, конечно, чувствовали несовершенство метода своих учителей. Но, не владея диалектикой, философией, которая дала бы им возможность по-настоящему понять и познать мир, они свернули на ложный путь, дополнив этот натурализм навязчивым искусственным символизмом. Это самый серьезный изъян нескончаемых, сильных, но не удовлетворяющих нас произведений Жюля Ромена и Селина. Как можно добиться этого слияния, как покончить со старым делением внутри буржуазного реализма? Прежде всего, восстановив исторический взгляд на человека, который лежал в основе английского классического романа. Разрешите мне здесь подчеркнуть, что речь идет не только о необходимости сюжета и повествования — ведь нас прежде всего интересует живой человек, а не просто внешние обстоятельства его бытия. Как раз в этом ошибка многих романистов социалистического реализма, которые весь свой талант и энергию потратили на описание стачки, общественного движения, построения социализма, революции, гражданской войны, упустив из виду, что наиважнейшее — не социальный фон, но сам человек в его многогранности. Герой нового эпоса — это человек, в котором нераздельно слиты он сам и сфера его практической деятельности. Он живет и изменяет жизнь. Создает сам себя. Надо честно и самокритично признать, что ни советскому 500 роману, ни романам западных революционных писателей, за несколькими редкими исключениями, пока еще не удалось это выразить полностью. Тому есть множество извинений. Сами по себе события — гражданская война в России, строительство социалистической промышленности, революция в жизни крестьянства, борьба против эксплуатации, сопротивление рабочего класса фашизму — настолько героичны, настолько впечатляющи, что писателю кажется, будто достаточно их просто описать, чтобы они потрясали. Такие произведения действительно часто глубоко волнуют, но не более, чем волнует первоклассная журналистика. Такие произведения не обогащают наших знаний о человеке, не расширяют наших способностей познавать и чувствовать. Историческое событие, пишет Энгельс в статье, которую я уже цитировал во второй главе этого очерка, — это отнюдь не просто сложение 1+1=2, не прямое отношение причины и следствия. «...История делается таким образом, что конечный результат всегда получается от столкновений множества отдельных воль, причем каждая из этих воль становится тем, что она есть, опять-таки благодаря массе особых жизненных обстоятельств. Таким образом, имеется бесконечное количество перекрещивающихся сил, бесконечная группа параллелограммов сил, и из этого перекрещивания выходит одна равнодействующая — историческое событие»1. Энгельс и Маркс считали Шекспира единственным писателем, который блестяще разрешил проблему изображения человеческой личности. В шекспировских характерах они видели идеал, которому должен следовать писатель-марксист, показывая человека как тип и вместе с тем как индивидуум, как представителя массы и отдельно взятую личность. В интересном письме к Лассалю, критикуя его историческую драму «Франц фон Зикинген», Энгельс как на главный ее недостаток указывает на то, что Лассаль предпочел драматургический метод Шиллера шекспировскому «реализму». «Вы совершенно справедливо выступаете, — говорит Энгельс, — против господствующей ныне дурной индивидуализации, которая сводится просто к мелочному умничанью и составляет существенный признак оскудевающей литературы эпигонов. Мне кажется, однако, что личность характеризуется не только тем, что она делает, но и тем, как она это делает; и в этом отношении идейному содержанию драмы не повредило бы, по моему мнению, если бы отдельные характеры были несколько резче разграничены и острее противопоставлены друг другу. Характеристика, как она давалась у древних, в наше время уже недостаточна, и тут, по моему мнению, было бы неплохо, если бы Вы несколько больше учли значение Шекспира в истории развития драмы»2. 1 К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, т. 37, с. 395. 2 Ф. Энгельс. Письмо Ф. Лассалю, 18 мая 1859 г. — К. Маркс и Энгельс об искусстве, в 2-х т. М., 1976, т. 1, с. 23 — 24. 501 Маркс и Энгельс, несомненно, согласились бы со взглядом Хэзлита на шекспировскую трактовку характера, как на «...непрерывное соединение и расщепление его элементов, брожение каждой частицы в общей массе, ибо они то притягиваются к другим элементам, вступающим с ней в контакт, то отталкиваются от них. Пока не закончен эксперимент, мы не знаем его результата, не знаем, как изменится характер в новых обстоятельствах». Эта неожиданность, которая в то же время не должна противоречить внутренней логике исторического события и самого характера, как раз и есть то самое, что имел в виду Энгельс, когда писал, что из столкновения индивидуальных воль возникает «нечто такое, чего никто не хотел» 1. Из того, что я до сих пор сказал о марксистском понимании реализма, явствует, что этот взгляд ни в коей мере не согласуется с распространенным заблуждением, будто революционная или пролетарская литература — это, в сущности, не что иное, как глубоко замаскированный политический трактат. Маркс и Энгельс, безусловно, держались того мнения, что ни один автор не может писать, забывая о классовой борьбе своего времени, что все писатели, сознательно или бессознательно, занимают ту или иную позицию в этой борьбе и выражают ее в своих произведениях. Сильнее всего это сказывается в периоды творческого подъема мировой литературы. Но к такого рода сочинениям, где вместо живых действий людей преподносятся мнения самого автора, они всегда относились с величайшим презрением. Еще в 1851 году в статье, напечатанной в газете «Нью-Йорк дейли трибюн», Энгельс резко критиковал литературное движение в Германии 1830 — 1848 годов. «Почти все писатели того времени проповедовали незрелый конституционализм или еще более незрелый республиканизм. Среди них, особенно у литераторов более мелкого калибра, все больше и больше входило в привычку восполнять в своих произведениях недостаток дарования политическими намеками, способными привлечь внимание публики. Стихи, романы, рецензии, драмы — словом, все виды литературного творчества были полны тем, что называлось «тенденцией», т. е. более или менее робкими выражениями антиправительственного духа»2. В письме к мисс Гаркнесс, написанном примерно через сорок лет, говоря о Бальзаке, он выражается еще яснее: «Я далек от того, чтобы винить Вас в том, что Вы не написали чисто социалистического романа, «тенденциозного романа», как мы, немцы, его называем, для того чтобы подчеркнуть социальные и политические взгляды автора. Я совсем не это имею в виду. Чем больше скрыты взгляды автора, тем лучше для произведения искусства. Реализм, о котором я говорю, может проявиться даже 1 К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, т. 37, с. 396. 2 К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, т. 8, с. 16. 502 независимо от взглядов автора»1. Маркс и Энгельс, однако, решительно настаивали на том, что произведение искусства должно соответствовать мировоззрению автора, так как только это может придать ему художественную цельность. Но автор никогда не должен навязывать свои взгляды. Его воззрения на жизнь не должны проповедоваться, им следует совершенно естественно вытекать из самих обстоятельств и характеров. Это и есть истинная тенденциозность — та тенденциозность, которая пронизывала все великие произведения искусства и которую — как Энгельс говорил другой писательнице, Минне Каутской, матери Карла Каутского, пытавшейся создать социалистический роман, — можно обнаружить у Эсхила и Аристофана, у Данте и Сервантеса. Энгельс отмечает, что «современные русские и норвежские писатели, которые пишут превосходные романы, все тенденциозны. Но я думаю, что тенденция должна сама по себе вытекать из обстановки и действия, ее не следует особо подчеркивать, и писатель не обязан преподносить читателю в готовом виде будущее историческое разрешение изображаемых им общественных конфликтов»2. Он развивает этот взгляд дальше в том же письме, указывая, что в современных условиях читающая публика по необходимости вербуется преимущественно из буржуазии и что поэтому «социалистический тенденциозный роман целиком выполняет, на мой взгляд, свое назначение, когда, правдиво изображая действительные отношения, разрывает господствующие условные иллюзии о природе этих отношений, расшатывает оптимизм буржуазного мира, вселяет сомнения по поводу неизменности основ существующего, — хотя бы автор и не предлагал при этом никакого определенного решения и даже иной раз не становился явно на чью-либо сторону»3. Поучать — это совсем не дело писателя, его дело — показать правдивую историческую картину жизни. Легче всего подменить людей манекенами, плоть и кровь — системой взглядов, реальных людей, терзаемых сомнениями, старые связи, традиции, привязанности — абстрактными «героями» и «злодеями», но сделать это не значит написать роман. Речи персонажей ничего не стоят, если читатель не может понять жизнь, стоящую за этими речами. Конечно, у героев могут и должны быть политические мнения, но только их собственные, а не авторские. Даже если в некоторых случаях мнения героя и автора совпадают, они должны быть выражены голосом самого героя, а это в свою очередь означает, что у героя должен быть свой собственный голос, своя история. Революционный писатель — это партийный писатель, его миро- 1 К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, т. 37, с. 36. 2 К. Маркс и Ф. Энгельс об искусстве. М., 1976, т. 1, с. 3 Там же. 503 воззрение — это мировоззрение класса, который борется, чтобы создать новый социальный порядок, тем больше причин потребовать от него широчайшего размаха воображения, предельной творческой силы. Свою партийную миссию он выполняет, творя новую литературу, свободную от анархического индивидуализма разлагающейся буржуазии, создавая реальную картину мира, как того требует его мировоззрение, а не подменяя ее лозунгами партии по тому или иному злободневному вопросу. Эта картина не будет правдивой до тех пор, пока писатель не станет настоящим марксистом, диалектиком, владеющим целостным философским мировоззрением. Или, как сказал бы Филдинг, до тех пор, пока он не станет образованнейшим человеком своего времени. Такой взгляд на художника предполагает, что он воспринимает всю жизнь целиком. Пролетарская литература еще очень молода, за пределами Советского Союза ей меньше десяти лет, и ее часто упрекали в том, что по крайней мере и капиталистических странах ей присуща тенденция изображать людей только определенных категорий, да и тех далеко не всесторонне. Руководитель забастовки, капиталистический «босс», интеллигент в поисках новой веры — создалось мнение, что новые писатели не дерзают выходить за эти рамки и что даже эти характеры в их книгах не стали живыми людьми из плоти и крови. Этот упрек до некоторой степени справедлив, хотя при этом забывают эпические произведения Мальро, оба романа Ралфа Бейтса, творчество Джона Дос Пассоса, Эрскина Колдуэлла. И однако, нет такого человеческого характера, такого душевного движения, такого конфликта между отдельными людьми, которые были бы недоступны революционному романисту. В самом деле, только он один способен создать героя нашего времени, полную картину современной жизни, потому что только он один способен до конца осознать правду этой жизни. Да, мало было романов революционных писателей, не страдавших теми недостатками, которые критиковали Маркс и Энгельс. Много еще предстоит сделать, пока новая литература будет в состоянии выполнить свои задачи, и, разумеется, всегда будет верно положение, что для того, чтобы появились великие романы, надо, чтобы родились великие романисты. С другой стороны, скептику не мешает помнить, что в жестокой битве идей в современном мире большинство лучших писателей буржуазии стало круто поворачивать влево и сблизилось с революционными писателями. Мы с полным правом можем надеяться, что эта близость породит гения, которого мы ждем, ибо революционер — что, мне кажется, достаточно ясно выражено в этом очерке, — с одной стороны, принимает из наследия прошлого все то, что жизнеспособно и плодотворно, с другой стороны, не отбрасывает из настоящего ничего, что можно использовать для построения будущего. 1937 |