Нерсесянц_В_С_Право_математика_свободы_Опыт_прошлого_и_перспективы. Нерсесянц_В_С_Право_математика_свободы_Опыт_прошлого_и_перспекти. Нерсесянц В. С. Право математика свободы. Опыт прошлого и перспективы

• Название: Нерсесянц В. С. Право математика свободы. Опыт прошлого и перспективы
• Анкор: Нерсесянц_В_С_Право_математика_свободы_Опыт_прошлого_и_перспективы
• Дата: 06.06.2022
• Размер: 0.8 Mb.
• Имя файла: Нерсесянц_В_С_Право_математика_свободы_Опыт_прошлого_и_перспекти.doc
• Тип: Книга; #573876
• страница: 7 из 15

³. Момент единичности у Гегеля представлен властью государя.

Для гегелевской трактовки различных властей прежде всего характерно, что все они восходят к власти монарха, которая со­держит в себе все три момента государственной целостности: мо­мент всеобщности (участие в законодательстве), момент отношения особенного ко всеобщему (участие в правительственной власти) и, наконец, момент единичности — собственно монархический момент, раскрываемый Гегелем как момент последнего решения и абсо­лютного самоопределения.

¹ Кант И. Соч. Т. 4. Ч. 2. С. 237.

² Гегель. Философия права. М.-Л., 1834. С. 293.

³ Там же. С. 295.

47

Гегель отмечает, что о суверенитете можно говорить лишь тогда, когда в государстве установлен конституционный строй и господствуют законы; в этом конституционном состоянии сувере­нитет и проявляется как момент идеальности особенных сфер и функций, выражая определяющую роль целого. При деспотизме, подчеркивает он, нет суверенитета, поскольку в состоянии безза­кония лишь «воля монарха или народа (охлократия) имеет силу закона, или, вернее, заменяет собою закон»'.

Характеризуя суверенитет как «уверенную в самой себе субъ­ективность», Гегель добавляет: истина субъективности — в субъ­екте, личности — в лице. В разумном государстве «абсолютно решающим моментом целого является поэтому не индивидуаль­ность вообще, а один индивидуум, монарх»². Личность госу­дарства, по Гегелю, действительна лишь как лицо, как монарх Это означает, что суверенитет представлен в монархе.

Правительственная власть определяется Гегелем как «власть подводить особенные сферы и отдельные случаи под всеобщее»³. Задача правительственной власти, куда Гегель включает также судебную и полицейскую власти, — исполнение решений монарха, поддержание существующих законов и учреждений. Правительс­твенная власть имеет дело, по мысли Гегеля, с применением все­общих положений к особенным и единичным случаям.

Законодательная власть, по Гегелю, — это власть определять и устанавливать всеобщее. В гегелевскую конструкцию законода­тельной власти наряду с сословными элементами входят также монархический момент, которому принадлежит право оконча­тельного решения, и правительственная власть в качестве сове­щательного момента.

Гегель отвергает демократические взгляды на законодательную власть и депутатов как представителей «всех», т. е. всего народа.

Законодательное собрание предстает в гегелевской концепции разумного государства в форме двухпалатного сословного пред­ставительства: наследственной верней палаты и палаты депутатов, избираемых по корпорациям, общинам, товариществам и т. п., а не путем всеобщего индивидуального голосования.

Гегель выступает за введение буржуазного суда присяжных, отстаивает основные буржуазные права и свободы личности, сво­боду печати, публичность прений в палатах законодательного собрания и т. д.

¹ Гегель. Философия права. М.-Л., 1934. С. 302.

² Там же. С. 303.

³ Там же. С. 295.

48

Если у Канта правовые законы и правовое государство — это долженствование, то у Гегеля они — действительность, т. е. практическая реализованность разума в определенных формах обыденного существования людей. В этом смысл того, что, по Гегелю, действительность разумна; такую разумную действительность он называет также идеей, которую не следует смешивать с идеалом.

В XX в. многие либеральные авторы выступили против гегелев­ской философии права и государства как одного из теоретических оснований идеологии и практики фашизма, национал-социализма и вообще всех разновидностей современного деспотизма и тотали­таризма. Однако подлинное содержание гегелевской концепции правового государства свидетельствует об ошибочности и несо­стоятельности подобных обвинений.

Человек не рождается от природы свободным, как считал Руссо. Человек, по Гегелю, свободен именно как духовное существо. Сво­бодный человек и свободное учреждение формируются лишь в ходе длительного исторического развития, в процессе которого человек формирует себя самого в качестве свободной сущности и свой мир свободы, права и государства. В этом смысле всемирную историю Гегель характеризует как прогресс в сознании свободы — прогресс как в смысле углубления познания человеком объек­тивной истины (включая и познание себя в качестве духовной, свободной сущности), так и в плане объективации (практической реализации) достигнутых ступеней свободы в форме права и государства.

Право, по Гегелю, — это действительность свободы (или, иначе говоря, идея свободы), «наличное бытие свободной воли»'. Госу­дарство, согласно Гегелю, это тоже право, а именно — конкретное право, т. е., по диалектической трактовке, наиболее развитое и содержательно богатое право, вся система права, включающая в себя признание всех остальных, более абстрактных прав — прав личности, семьи и общества. В такой диалектической иерархии прав государство, как наиболее конкретное право, стоит на вер­шине правовой пирамиды. С этим связано гегелевское возвышение государства над индивидами и обществом, его восхваление и чуть ли не обожествление (государство как «шествие бога в мире»²). Все это подтверждает, что Гегель — этатист (государственник). Но Гегель — правовой этатист, он обосновывает, восхваляет и обо­жествляет именно правовое государство, он подчиняет (не отрицая их!) права индивидов и общества государству не как аппарату

¹Гегель. Философия права. М.-Л., 1934. С. 53.

² Там же. С. 268.

49

насилия, а как более высокому праву — всей системе права. А «система права есть царство реализованной свободы»'. Иными словами, Гегель философски восхваляет государство как наиболее развитую действительность свободы и права.

Как мыслитель начала XIX в., Гегель считал, что идея свободы достигла наибольшего практического осуществления именно в конституционной монархии, основанной на принципе разделения властей (государя, правительства и законодательной власти).

В целом вся гегелевская конструкция правового государства прямо и однозначно направлена против произвола, бесправия и вообще всех внеправовых форм применения силы со стороны частных лиц и государственных властей. Гегелевский этатизм радикально отличается от тоталитаризма всякого толка, который видит в организованном государстве и правопорядке своих пря­мых врагов и стремится вообще подменить правовой закон про­извольно-приказным законодательством, а государственность — своим особым властно-политическим механизмом. В гегелевском этатизме правомерно видеть не идеологическую подготовку тота­литаризма, а авторитетное философское предупреждение о его опасности. Ведь тоталитаризм XX в., рассмотренный с позиций гегелевской философии государства и права, — это антиправовая и антигосударственная форма организации политической власти, рецидив механизма насилия деспотического толка, правда, в ис­торически новых условиях и с новыми возможностями, целями и средствами.

Осмысление гегелевской концепции государства в контексте опыта и знаний XX в. о тоталитаризме позволяет понять враж­дебную и взаимоисключающую противоположность между госу­дарственностью и тоталитаризмом. В этом смысле можно уверенно сказать: этатизм против тоталитаризма².

Тоталитаризм во всех его вариантах и проявлениях — это от­рицание принципа суверенности государства, подмена государст­венных форм и внутренне, необходимо связанных с ними правовых норм, процедур и т. п. иными (экстраординарными, диктаторскими, опирающимися на прямое насилие или угрозу его применения) партийно-политико-властными структурами, институтами, нор­мами, идеологией. Свою неполноценность тоталитаризм как узур­пация и извращение суверенной власти компенсаторно прикрывает выхолощенными, по преимуществу вербальными конструкциями

¹ Гегель. Философия права. М.-Л., 1934. С. 31.

² См.: Нерсесянц В.С. Гегелевская диалектика права: этатизм против тоталитаризма //Вопросы философии. 1975. № 11; Он же. Гегелевская философия права: история и современность. М., 1974.

50

и формами, имитирующими государственно-правовой порядок. Но эта внешняя государственно-правовая атрибутика (все эти традиционные государственные названия властных учреждений, юридические наименования принудительно-приказных актов и т. д.) не меняет сути дела — принципиальной несовместимости тотали­таризма с началами права, с теорией и практикой государственного суверенитета, в том числе и с этатизмом. И именно тоталитаризм является радикальным отрицанием прав и свобод личности, начал государственно-правового порядка, независимости гражданского об­щества, которое полностью политизируется, лишается самостоя­тельности, разрушается и «поглощается» тоталитарной системой.

Идеи правового государства получили распространение и под­держку также и в дореволюционной русской литературе', хотя до практической их реализации дело тогда не дошло.

При освещении истории учений о правовой государственности необходимо остановиться и на таком теоретически и практически влиятельном направлении в подходе к этой теме, как юридико-позитивистские концепции правового государства. Это направ­ление в XIX и XX вв. представлено различными течениями и вариантами юридического позитивизма. К его известным привер­женцам относятся, в частности, К. Гербер, А. Дайси, Г. Еллинек, Р. Иеринг, Н.И. Коркунов, П. Лабанд, А. Эсмен и др. Суть их кон­цепций правового государства (при всех имеющихся между ними различиях) состоит в попытке создать ту или иную конструкцию самоограничения государства им же самим созданным правом. При этом отрицается различение права и закона и право сводится к установленным и защищаемым государством нормам (нормам закона, подзаконных нормативных актов, обычного права, прецендентов и т. д.).

Права и свободы личности, общественных союзов и общества в целом с позиций такого подхода лишаются объективного и само­стоятельного смысла и оказываются октроированными, дарован­ными сверху «благами» — по прихоти и усмотрению властвую­щих; так же произвольно эти «блага» могут отбираться обратно.

Внутренняя противоречивость и несостоятельность подобных конструкций правового государства очевидны. С одной стороны, государство в виде силы, произвольно творящей право, возвышают над правом, а с другой стороны, в самом этом произвольном

' См., напр.: Гессен В.М. Теория правового государства. — В кн.: Политический строй современных государств. Т. 1. СПб., 1905: Кистяковский Б.А. Социальные науки и право. М., 1916; Котляревский С.А. Власть и право. Проблема правового государства. М., 1915; Палменко Н. Правовое государство и конституционализм // Вестник права. 1906. Кн. 1; Рейснер М. Что такое правовое государство? // Вестник права. 1903. Кн. 4.

51

праве усматривают средство для ограничения, обуздания и «связы­вания» произвольной силы его собственного творца (т. е. госу­дарства). Причем реализация этого благопожелания зависит опять-таки от прихоти самой власти, ее «самоограничения». Возмож­ность нового произвола со стороны государства, следовательно, пы­таются предотвратить его «связанностью» своим старым произ­волом. Кроме того, уверяют, что произвол действий властей можно удержать в границах произвола их нормативных уста­новлений. Одни формы произвола должны, по этой логике, пресечь другие его проявления. Гарантии против произвола, таким образом, в самом произволе!

Легистско-позитивистские концепции правовой государствен­ности вращаются в порочном кругу тавтологии, где сила опреде­ляет, что есть право, и таким произвольным путем придает сама себе «правовой» характер. В этих концепциях речь идет, по су­ществу, не о правовом государстве, а, скорее, о «государстве за­конов», или «государстве законности» (как нередко именуют их и сами авторы соответствующих конструкций). Причем этим законам и законности, как и порождающему их и ими же «связанному» государству, не хватает как раз главного — объективного крите­рия их правомерности и правового характера, их отличия от форм произвола и несвободы. Между тем теоретически ясно, и практика это убедительно подтверждает, что законы могут испол­няться, законность соблюдаться и в том случае, когда они вместе с установившими их властями носят антигуманный, деспотический, террористический, — словом, антиправовой характер. Какой толк от таких «законов» и такой «законности», которые легализируют произвол властей и бесправие подвластных?

У представителей легистско-позитивистского направления нет и, по существу, не может быть убедительных, не противоречащих принципам их подхода ответов на подобные вопросы теории и практики.

  

История учений о правовой государственности — богатый ар­сенал идей и концепций, без знания которых, учета их сильных и слабых сторон, достоинств и недостатков невозможна сколь-нибудь серьезная современная теоретическая разработка проблем право­вого государства. Существенное значение в этом плане имеет также опыт конституционно-правового закрепления принципов и черт правовой государственности в прошлом и в современных

52

зарубежных странах, исторической и современной практики ее организации и функционирования¹.

В целом с учетом опыта прошлого и современности правовое государство можно охарактеризовать как правовую форму орга­низации и деятельности публичной политической власти и ее взаимоотношений с индивидами как субъектами права. При этом в числе главных отличительных признаков правового государства можно выделить: господство (правление) права и верховенство правового закона; реальность и неотчуждаемость прав и свобод личности; правовая организация и функционирование суверенной государственной власти на основе конституционной регламента­ции принципа разделения властей (на законодательную, испол­нительную и судебную); правовой принцип (взаимность прав и обязанностей) взаимоотношений индивида, гражданского общества и государства².

Обобщенно говоря, можно выделить три взаимосвязанных компонента, которые в своей совокупности выражают смысл и специфику правового государства. Эти компоненты (элементы теории и практики) правового государства условно можно назвать так: собственно правовой (или юридико-нормативный), индивидуально-правовой (или компонент прав и свобод индивидов) и организационно-правовой (или институционально-правовой).

В организационно-правовом плане концепция правовой госу­дарственности предполагает как разграничение государственных и негосударственных (партийных, общественных и т. д.) институ­тов, функций, полномочий, так и надлежащее правовое устройство и функционирование самой системы государственных органов по принципу разделения властей на три основные ветви: законода­тельную, исполнительную и судебную.

Каждая из этих властей в соответствии со своей природой, характером функций и назначением должна занять свое место в общей системе государственно-организованной власти и вести государственные дела в соответствующих им формах и пределах, надлежащими путями и средствами. Разделение властей включа­ет в себя организационно-правовой механизм их взаимодействий, взаимных сдержек и противовесов с целью удержания каждой из них в пределах своих правомочий и вместе с тем обеспечения ее независимости от других властей в тех же пределах. В системном

' По данной проблематике, в частности, см.: Оег txirgeriiche Rechtsstaat Kotn 1978-L'Etat de droit. Paris, 1987; Zippelius R. Allgemeine Staatslehre. Politikwissenshaft Munchen, 1988.

²См.: Нерсесянц B.C. Правовое государство: история и современность // Вопросы философии. 1989. № 2; Он же. История идей правовой государственности, м., 1993.

53

единстве и взаимодействии раздельных властей суверенитет госу­дарства находит свое наиболее адекватное юридико-организационное воплощение. Разделение властей — это резюме и показатель развитости права и государства, организационно-институциональ­ное выражение правового характера государства, необходимая предпосылка для режима господства права и правовой закон­ности. Без надлежащего разделения властей не может быть пра­вового государства и правовых законов, не могут быть гарантиро­ваны права и свободы человека и гражданина.

Для правового государства, конечно, необходимо, но далеко не достаточно, чтобы все, в том числе и само государство, соблюдали законы. Необходимо, чтобы эти законы были правовыми, чтобы законы соответствовали требованиям права как всеобщей, необ­ходимой формы и равной меры (нормы) свободы индивидов. Для этого необходимо такое государство, которое исходило бы из принципов права при формулировании своих законов, проведе­нии их в жизнь, да и вообще в процессе осуществления всех иных своих функций. Но все это возможно лишь в том случае, если организация всей системы публичной власти осуществлена на правовых началах и соответствует требованиям права и пра­вовой свободы людей.

Только правовая обоснованность и оформленность государства создают условия для преодоления произвола со стороны властей и придают государственному применению силы характер правовой санкции. Право государства (и только государства) на такое (и только такое, оправданное, определенное и ограниченное правом) приме­нение силы — его исключительная прерогатива и существенный показатель его суверенитета. Все другие (негосударственные) субъ­екты такого права иметь не могут.

Такая очерченность силы правом (как принцип всякой циви­лизации) означает, что полномочия государства, его органов и должностных лиц подразумевают соответствующие правомочия и действительны лишь в их рамках. В этом смысле всякое государ­ство связано правом в меру его цивилизованности, развитости права и правовой культуры у соответствующего народа и общества. Специальная же концепция правового государства предполагает достаточно высокий уровень развитости права и государствен­ности как исходную базу для сознательной разработки, консти­туционного закрепления и практической реализации социально-исторически подходящей модели (конструкции) правовой госу­дарственности. Здесь кроме субъективных пожеланий необходимы и объективные социально-исторические, экономические, полити­ческие, духовные и культурные предпосылки.

54

Укрепление правового типа и правовых форм суверенности государственной власти и утверждение господства права представ­ляют собой два тесно взаимосвязанных процесса на путях к право­вой государственности. Одно без другого невозможно. Суверенитет предполагает правовую организацию верховенства государствен­ной власти, определение правового статуса и процедуры работы всех государственных органов, установление правового положе­ния личности, общественных объединений, всех звеньев полити­ческой системы общества, — словом, правового порядка всей государственной, политической и общественной жизни. Господство права, в свою очередь, может быть осуществлено лишь всей систе­мой суверенной государственной власти, которая сама организована на правовых началах и обеспечивает признание и реализацию тре­бований права как в различных направлениях своей деятельности (законодательной, исполнительно-распорядительной, судебной), так и во всех сферах политической и общественной жизни.

Специально следует подчеркнуть то принципиальное обстоя­тельство, что в условиях правления права и правовой государ­ственности речь идет (и должна идти) именно о правовом сувере­нитете (внутреннем и внешнем), а не о верховенстве и диктате силы. Внутренний и внешний (мировой, региональный и т. д.) право­порядок тесно связаны между собой. Ведь, строго говоря, «между­народное право» (как и «внутреннее право») становится правом и является правом в собственном смысле лишь с признания сво­боды индивидов, их правосубъектности, поскольку только на такой исходной основе возможны право, правопорядок и правовые от­ношения вообще — как в международных, так и во внутренних делах. Можно надеяться, что в силу такого принципиального единства внутреннего и международного права постепенно будет складываться единое (по своим принципам и нормам) общечело­веческое правовое пространство — главное достижение челове­чества в борьбе за свободу, право и мир.

Дальнейший прогресс свободы и права в этом направлении предполагает, как минимум, юридическую обязанность всех госу­дарств обеспечить утверждение внутреннего правопорядка (защита прав и свобод человека, формирование правового строя) и соблю­дение требований международного правопорядка. Гарантом выпол­нения таких обязанностей в необходимых случаях должно быть мировое сообщество, наделенное надлежащими контрольными и иными правомочиями.

В этом общем контексте перехода от диктата силы к праву (от «права» силы к силе права), усиления правовых начал и в целом роли права как регулятора во внутригосударственных и между-

55

народных делах происходят изменения и в прежних представле­ниях о государственном суверенитете. По существу, речь идет о трудном процессе перехода во внутренних и внешних отношениях от прежней (неправовой, произвольной, авторитарной, силовой) концепции и модели суверенитета государства к новой (правовой) концепции.

Согласно прежней парадигме, монопольным субъектом права было государство, а права других субъектов (индивидов, наций, других государств, их объединений и т. д.) или игнорировались или признавались лишь по соображениям силы и целесообразности. Прежний суверенитет был «правом» сильного, «правом» на про­извол, а не настоящим правом, не системой правовых отношений различных субъектов права (не системой их взаимных прав и обязанностей, не формой их свободы). Такой неправовой сувере­нитет, конечно, несовместим с правами человека, с правами мень­шинства, с правом наций на самоопределение и вообще с призна­нием и соблюдением прав других субъектов, с общеобязательными для всех (от индивидов до независимых государств и мирового сообщества в целом) правовыми принципами и нормами, с совре­менными устремлениями и тенденциями к повсеместному господству права и правовому государству как необходимому условию достиже­ния стабильного внутреннего и внешнего мира. Обусловленную этим современную правовую трансформацию государственного сувере­нитета обычно неточно называют «ограничением суверенитета», «отказом от части суверенных прав» (в пользу союзов государств, мирового сообщества и т д.). На самом деле здесь имеет место ограничение государственного произвола, отказ от «права» на произвол, перевод государств в русло и пространство общеобяза­тельного для всех права, переход от прежнего силового, произ­вольного суверенитета к правовой концепции и конструкции суверенитета в рамках правового государства и международного правопорядка.

Такая юридизация внутреннего и внешнего суверенитета (как понятия и реальности), конечно, определяет правовые границы суверенитета, но это как раз не ограничение суверенитета, а признание и выражение суверенитета именно в форме прав и юридических обязанностей. Если старый суверенитет был прежде всего произвольным притязанием на правовую монополию и аб­солютное право по принципу «права» сильного, то новый сувере­нитет — это прежде всего правовая обязанность в отношении множества других субъектов права, обязательство считаться с правами других.

56

В общем виде можно также сказать, что старый суверенитет — это авторитарная организация силы, не признающая общего и обязательного для всех права; новый же суверенитет — это пра­вовая организация силы, основанная на общеобязательном прaвe и подчиненная его требованиям. Соответственно и переход от старой концепции суверенитета к новой означает переход от про­извольного насилия к правовой санкции, от силовой борьбы к правопорядку. Право везде выступает как основа, условие и средство мира.

Старая концепция суверенитета (с соответствующей тягой к большому унитаристскому государству силы, гаранту собственной безопасности и источнику повышенной опасности для других) становится архаичной и неадекватной в условиях господства права и правовой трансформации суверенитета. Эта старая «мода» утвер­дилась в условиях абсолютизма и авторитарных порядков, в эпоху господства больших наций и их почти исключительного «права» на государственность и государственный суверенитет. С тех пор многое изменилось. Идеи прав и свобод человека, прав социаль­ных и национальных меньшинств, правового государства, господ­ства права во внутренних и международных отношениях уже признаны мировым сообществом и постепенно, в той или иной мере и форме реализуются на практике. В русле общепризнанного (хотя во многом пока декларативного) права наций на самоопре­деление почти все нации, включая и малые, претендуют на свою государственность и свой суверенитет. Но это не осуществимо в форме старого, неправового суверенитета прежних господствующих наций и их больших государств. Такое требование реализуемо лишь в форме нового, правового суверенитета — в общем контексте современных тенденций к утверждению внутреннего и международного мира на универсальных правовых началах (на основе всеобщих принципов права, правовой государственности, правового суверенитета, международного правопорядка, признания прав человека, прав меньшинства, прав малых наций и т д.).

Новая «мода» на свое маленькое государство (в контексте ми­рового и региональных сообществ государств), хотя на первый взгляд (особенно. — с неправовых позиций старой концепции су­веренитета и силовой интеграции) и выглядит как признак дезинтеграции, однако по существу это необходимое проявление современной тенденции к правовой интеграции.

Важное значение для усиления процесса новой правовой инте­грации имеет ее поддержка мировым сообществом (высшая леги­тимация суверенной или автономной государственности малой нации и т. д.) и макрорегиональными государственно-правовыми сообществами правовых государств (типа Европейского сообщества).

57

Применительно к нашей ситуации можно сказать, что необхо­димой предпосылкой для искомой новой правовой интеграции (в пределах как Российской Федерации, так и СНГ) является предварительное удовлетворение правомерных притязаний на национально-государственное самоопределение (в виде автономии или независимого государства). Непосредственный прыжок от тоталитарной интеграции к интеграции правовой — без надле­жащего удовлетворения правомерных претензий наций на само­определение и свободный выбор формы своей национальной госу­дарственности — невозможен. Но синхронизация этих внешне разных, но по внутренней сути совмещаемых тенденций (дезинтег­рации тоталитарной системы и новой правовой интеграции на­ционально-государственных образований) в принципе возможна и объективно необходима в перспективе и в общем русле движения к господству права во внутригосударственных и международных отношениях.

Ключевой момент и конечная цель теории и практики право­вого государства и в целом господства права во внутригосудар­ственных и международных отношениях состоят в утверждении правовой формы и правового характера взаимоотношений (взаимных прав и обязанностей) всех субъектов соответствующих отноше­ний и прежде всего — в признании и надлежащем гарантирова­нии свободы и равенства всех индивидов, прав и свобод человека и гражданина. Причем предполагается, что правосубъектность индивидов, их права и свободы, правовой характер их отношений с властью — это не продукт воли и усмотрения самой власти, не ее «дар» или уступка людям, а существенная составная часть объективно складывающегося в данном сообществе права, при­знание, соблюдение и защита которого являются юридической обязанностью всех, и прежде всего публичной власти и ее пред­ставителей. В этом состоит смысл традиционного для идей правового государства противопоставления неотчуждаемых прав индивида феодальным представлениям об их октроированном (дарованном, пожалованном) характере.

Реализация таких положений во внутригосударственном плане возможна только при определенных организационно-правовых условиях, исключающих монополизацию власти в руках одного лица, органа или социального слоя и обеспечивающих соответ­ствие всей системы публичной власти (ее институционально-властных структур, функций и полномочий и т. д.) требованиям права и их последовательного соблюдения. Главным из этих усло­вий является конституционно-правовая регламентация суверенной

58

государственной власти в соответствии с принципом разделения властей на законодательную, исполнительную и судебную.

* * *

Правовое государство и правовой закон (как и государство и право вообще) — не самоцель, а социально-исторически обуслов­ленные всеобщие и необходимые формы выражения, организации и упорядочения свободы в общественных отношениях людей. Содержание и характер этой свободы, ее широта и объем, ее субъектная и объектная структуры (субъекты и сферы свободы) и т. д., — словом, ее количество и качество определяются достиг­нутым уровнем развития общества. Свобода относительна в смысле ее фактической незавершенности, исторического измене­ния и развития ее содержания и т. д., но она абсолютна как выс­шая ценность и принцип и поэтому может служить критерием человеческого прогресса, в том числе и в области государствен­но-правовых форм. Этим в конечном счете определяется и обще­человеческая ценность идей и конструкций правового госу­дарства, их значимость для нынешних постсоциалистических преобразований и реформ.

Важное подтверждение тому — новая Конституция России, которая в своей первой статье определяет Российскую Федера­цию как «демократическое федеративное правовое государство с республиканской формой правления». В ней проводится принцип приоритетного характера прав и свобод человека и гражданина. Широкий комплекс этих прав и свобод, отвечающий современным мировым стандартам, общепризнанным принципам и нормам международного права, содержится в главе 2 Конституции. В духе идей правовой государственности статья 2 Конституции провоз­глашает: «Человек, его права и свободы являются высшей цен­ностью. Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина — обязанность государства».

Принципиальное значение в этом плане имеет и целый ряд других положений новой Конституции о правах и свободах чело­века в провозглашенном правовом государстве. Так, наряду с фор­мулой о «прямом действии» Конституции, в ней имеется положение, согласно которому «любые нормативные правовые акты, затраги­вающие права, свободы и обязанности человека и гражданина, не могут применяться, если они не опубликованы официально для всеобщего сведения» (ст. 15, пп.1 и 3). Принцип неотчуждае­мости прав и свобод человека закреплен в статье 17 Конституции, гласящей: «Основные права и свободы человека неотчуждаемы и принадлежат каждому от рождения».

59

В общем русле характерной для правовой государственности ориентации на правовой закон, призванный прежде всего быть выражением и зашитой прав и свобод индивида, Конституция в статье 18 фиксирует следующее существенное положение; «Права и свободы человека и гражданина являются непосредственно дей­ствующими Они определяют смысл, содержание и применение законов, деятельность законодательной и исполнительной власти, местного самоуправления и обеспечиваются правосудием».

Важное дополнение к этим положениям содержится в пункте 2 статьи 55, где подчеркивается, что «в Российской Федерации не должны издаваться законы, отменяющие или умаляющие права и свободы человека к гражданина». А в соответствии с пунктом 1-этой же статьи «перечисление в Конституции Российской Феде­рации основных прав и свобод не должно толковаться как отри­цание или умаление других общепризнанных прав и свобод чело­века и гражданина».

Подобные правовые требования к закону и другим норма­тивным актам довольно отчетливо демонстрируют правовую идеологию новой Конституции, признание и защиту в ней идей правового закона и правовой формы свободы людей, исходного, определяющего и неотчуждаемого характера прав и свобод чело­века и гражданина, соблюдение и обеспечение которых — юри­дическая обязанность всех ветвей государственной власти.

Разумеется, декларация прав и свобод и их реальность, прак­тическое осуществление в жизни — вещи разные, далеко не всегда совпадающие. Многое в конечном счете будет зависеть от характера и возможностей формирующегося общества.

Существенное значение в плане практической реализуемости этих провозглашенных прав и свобод имеют, конечно, и организация государственной власти, и прежде всего конструкция предло­женного в Конституции правового государства, концепция и си­стема разделения властей.

Сам принцип разделения властей закреплен в статье 10 Кон­ституции: «Государственная власть в Российской Федерации осу­ществляется на основе разделения на законодательную, исполни­тельную и судебную. Органы законодательной, исполнительной и судебной власти самостоятельны». Конкретизация данного поло­жения дана в главах 4—7 Конституции, где речь соответственно идет о компетенции Президента Российской Федерации, Феде­рального собрания (т е. парламента — представительного и зако­нодательного органа Российской Федерации), Правительства и судебной власти.

60

Согласно статье 80 Конституции, Президент является главой государства, гарантом Конституции, обеспечивает согласованное функционирование и взаимодействие органов государственной власти, определяет основные направления внутренней и внешней политики. Он наделяется большими правомочиями в вопросах формирования исполнительной и судебной властей, в сфере нормотворчества, в отношениях с законодательной властью (право роспуска Государственной Думы) и во многих других сферах государственной жизни.

Практически нереализуемой представляется предложенная в Конституции процедура отрешения от должности Президента.

Хотя компетенция Президента в сфере исполнительной власти весьма значительна, однако по Конституции (ст. 110) «исполни­тельную власть Российской Федерации осуществляет Правитель­ство Российской Федерации».

Все эти положения (в сочетании со слабостью обозначенных в Конституции правомочий парламента, нереформированностью в стране судебной системы и ее большой зависимостью от кадровой политики Президента) отчетливо свидетельствуют о господст­вующем статусе Президента в зафиксированной в новой Консти­туции системе разделения властей, которую трудно назвать сба­лансированной в духе требований правового государства даже при признании необходимости сильной президентской власти, особенно в современных условиях развития России. Система «сдержек и противовесов», содержащаяся в Конституции, во многом односторонняя — в защиту президентских полномочий без адекватных защитных механизмов у других властей.

Очерченная в Конституции конструкция государственной власти, которую по Конституции (п.1 ст. 11) в Российской Федерации осуществляют Президент, Федеральное собрание, Правительство и суды Российской Федерации, трудно согласуется с уже проци­тированным положением статьи 10 Конституции о разделении государственной власти на законодательную, исполнительную и судебную. По характеру и объему компетенции Президента, месту и значению этого института в государстве президентская власть по существу не сводится ни к одной из перечисленных в статье 10 традиционных трех властей и предстает, скорее, как самостоя­тельная ветвь власти, которая к тому же во многом играет веду­щую и определяющую роль в соотношении и взаимодействии с тремя другими властями.

Все это, несомненно, породит немало проблем и трудностей в процессе практической деятельности различных властей. Думается, что в упорядочение и согласование их взаимоотношений заметный

61

правовой вклад призван внести Конституционный Суд Россий­ской Федерации, который по новой Конституции (п.п. 3 и 5 ст. 125) наделен правом разрешать споры о компетенции между феде­ральными органами государственной власти и давать толкование Конституции.

В этом плане помимо многих других спорных моментов при­стального внимания заслуживает проблема согласования нормотворческих правомочий Президента и парламента. Положение Конституции (пункт 3 статьи 90) о том, что «указы и распоряже­ния Президента Российской Федерации не должны противоре­чить Конституции Российской Федерации и федеральным зако­нам», по существу, отрицает подзаконный характер этих актов (отсутствие надлежащей формулы подзаконности акта — «на основании и во исполнение») и может привести к параллельному законодательству (наряду с законодательством парламента) и возродить «войну законов» в новой форме (в виде «войны между указами и законами»).

Правовое толкование (со стороны юридической доктрины и Конституционного суда) данной коллизии, на наш взгляд, должно быть в пользу верховенства закона и подзаконности президент­ских актов — с учетом положений Конституции о правовом госу­дарстве и разделении властей (с прямой характеристикой именно парламента как законодательного органа), очевидной несогласуемости законодательных полномочий одного лица с провозглашенной в статье 1 Конституции формулой о демократическом государ­стве с республиканской формой правления и абсолютной необхо­димости иерархии нормативно-правовых актов (конституция — закон — подзаконные акты), без которой невозможны правопоря­док, правовая законность, да и сама правовая государственность как таковая.

82