Москва купеческая. П. А. Бурышкин москва купеческая 1954 Посвящается дочери моей О. П. Абаза оглавление

• Название: П. А. Бурышкин москва купеческая 1954 Посвящается дочери моей О. П. Абаза оглавление
• Анкор: Москва купеческая
• Дата: 11.11.2022
• Размер: 1.22 Mb.
• Имя файла: Москва купеческая.doc
• Тип: Книга; #782676
• страница: 2 из 19

ГЛАВА I
«Процесс превращения Москвы в промыш­ленный центр пошел особенно быстрыми шагами вперед после реформы 1861 года. В Москву, на фабрики, толпами двинулись бывшие крепост­ные крестьяне. Впрочем, еще очень долго, вплоть до начала XX века, многие московские рабочие сохранили связь с деревней, оставленной наполовину крестьянами. Каждую весну, когда начинались сельскохозяйственные работы, они покидали свои станки и тянулись толпами в де­ревни. С другой стороны, владельцы текстильных фабрик по старинке раздавали в окрестные де­ревни пряжу, чтобы получить ее обратно размо­танной. В рабочих районах, у ворот фабрик, мож­но было видеть толпившиеся группы приезжих крестьянок, нагруженных громадными связками толстых катушек пряжи... В началах XX века эти пережитки старой мануфактуры отмерли, и мо­сковские фабрики в это время уже славились до­вольно высокой технической оснащенностью. Промышленный рост Москвы совершался очень быстро. Окраины города покрывались десятками вечно дымящихся фабрик. Под их стенами раз­растались рабочие кварталы — трущобы с узки­ми грязными улицами, мрачными бараками без света, воды и канализации» (С. Бахрушин, «Старая Москва», Госкультпросветиздат, Москва, 1947.).
Под этой картиной дореволюционного роста про­мышленного значения Москвы, которую рисует покой­ный Сергей Владимирович Бахрушин, я готов полностью подписаться, выпустив только слово «довольно» и сильно смягчив последнюю фразу. «Техническая оснащенность» московских крупных мануфактур — Эмиля Цинделя, Прохоровской Трехгорной, Альберта Гюбнера — была одной из самых лучших во всем ми­ре, и много было уже сделано для улучшения жилищ­ного вопроса для рабочих. Да и у самих Бахрушиных дело это обстояло совсем не так плохо.

Бахрушин прав, говоря, что «промышленным центром Москва начала становиться с начала второй половины прошлого столетья», но торговым центром она была уже давно, со времен Иоанна Грозного, ког­да пошла на ущерб роль Новгорода и Пскова, и са­мого Ганзейского союза, и особенно с той поры, когда и англичане «открыли» Московию. Все время рас­цвета торговли с англичанами и позднее с голланд­цами именно Москва была местом главного торжища, что отчасти проистекало и из того, что в то время она была и центром жизни государства, то есть сто­личным городом. Многие отрасли торговли были в те времена фактической, а иногда и юридической мо­нополией казны, и это обстоятельство способствова­ло усилению роли Москвы в Российском государстве. Москва была и столицей, и крупнейшим торговым цен­тром. И объяснение этому нужно искать не только в историко-политических, но и в географических усло­виях, в каковых находилась столица Московии.

Первенствующая роль Москвы в народно-хозяй­ственной жизни объяснялась, как сказано, и геогра­фическими, и историко-культурными условиями (Приводимую ниже характеристику Европейской России, равно как и некоторые указываемые ниже цифры, я заимствовал из последнего официального издания «Торговля и Промышлен­ность Европейской России по районам», СПБ 1910 г.).

«Европейская Россия представляет широкую че­тырехугольную равнину, вытянутую несколько более в меридианальном, чем в широтном направлении. Эта равнина окаймлена с краев четырьмя горными систе­мами (концом Скандинавской, Карпатской, Крымско-Кавказской и Уральской), четырьмя морями (Ледови­тым, Балтийским, Черным и Каспийским) и имеет че­тыре более или менее широких выхода в соседние равнины (из Лапландии в Швецию, через Польшу и Литву в Германию, из Бессарабии в Румынию и из Нижнего Поволжья в киргизские степи). Из окаймля­ющих русскую равнину морей все являются, так ска­зать, внутренними, так как ни одно из них в сущно­сти не имеет вполне свободного выхода в открытый круглый год для меновой торговли океан, хотя се­верные берега Европейской России и выходят непо­средственно в Ледовитый океан, образуя посредине залив, внутреннее Белое море, но. этот океан значи­тельную часть года затерт льдами. Каспийское море не представляет вовсе никаких выходов в океан, а Бал­тийское и Черное имеют узкие выходы в океан дале­ко за пределами России».

Таким образом, Европейская Россия является наи­более замкнутой, а следовательно наименее доступ­ной для меновой торговли из всех стран Европы, еще вдобавок и наиболее холодной по климатическим условиям. Это обстоятельство в связи с менее куль­турным населением, зависящее от исторических при­чин, служит объяснением сравнительно незначитель­ного развития торгово-промышленной жизни в Рос­сии. Торгово-промышленный оборот на одного жите­ля в Европейской России, выражавшийся в сумме в 7 с небольшим рублей в месяц, как раз соответство­вал покупной способности главной массы населения — чернорабочего люда, ежемесячный заработок которо­го в среднем именно и оплачивался этой суммой денег.

Для развития торгово-промышленной жизни на равнине Европейской России имело большое значе­ние то обстоятельство, что воды Европейской России значительную часть года скованы льдами. Это заставляло в зимнее время менять естественную водную ком­муникацию на искусственную сухопутную. Посему на развитие торгово-промышленной жизни имели первен­ствующее влияние сухопутные сообщения. Сначала грунтовые, а впоследствии железные дороги. Таково­го рода пути перекрещивались в центральной про­мышленной области и, прежде всего, в ее столице. В древности именно московская местность служила средоточием нескольких важнейших путей, и город Москва стоял на перекрестке этих путей.

С северо-запада от Новгорода сюда направлялись две дороги: Серегерский путь через Осташков к Зубцову и Мстинский или Вышневолоцкий путь мимо Тве­ри. Очевидно, эти дороги пролегали прямо через Москву из Новгорода к Рязанской области и дальше, к Дону. С запада и от верховьев Двины и Днепра из Полоцка или Смоленской области, или из страны древ­них кривичей, a следовательно вообще от Балтийско­го моря, через Москву, по Москве-реке и Клязьме на­правлялись прямые дороги к Болгарской Волге и, ни­зом Москвы-реки, опять на Рязань и к Дону.

С юга же, от Чернигова, а значит и от Киева, сю­да же шла дорога по Десне, Болве и Жиздре на Оку, или по Десне и Угре переволоком в Москву-реку, а отсюда, через переволок, по Клязьме, — к северу, на Суздаль, Ростов и даже на Белоозеро, и к востоку, на Болгарскую Волгу.

Москва искони была культурно-политическим цен­тром в истории равнины Европейской России. В ней же было и наибольшее оживление торгово-промыш­ленной жизни. Москва как бы подает руку вдоль Ни­колаевской железной дороги Петербургу, в виду почти сплошного ряда более или менее бойких промышлен­ных районов. А истоками Оки и Москва-рекой они связаны были с Волгой и Камой, этими крупнейши­ми водными путями Европейской России, вдоль кото­рых с самых давних пор сосредоточивалась ранее только торговая, а впоследствии и промышленная деятель­ность. Наконец, Москва стала самым крупным желез­нодорожным узлом в России, связанным со всеми районами необъятной российской равнины.

Для иллюстрации указанных выше положений до­статочно привести лишь несколько цифр, взятых из того же официального издания министерства торгов­ли и промышленности. Они относятся к началу теку­щего века, то есть почти к тому времени, к которому относится и начало моих личных воспоминаний.

Из общей цифры всего торгово-промышленного оборота Европейской России — 9 миллиардов 702 миллиона рублей — на долю московской промышлен­ной области приходилось 2 миллиарда 141 миллион; из них на долю самой Москвы 1.172 миллиона, иначе говоря, одна Москва давала более одной десятой все­го российского оборота (11,5%). Торговый оборот Первопрестольной столицы составлял 854 миллиона, а промышленный 318 миллионов. На каждого жите­ля это составляло, для московской промышленной об­ласти 303 рубля (167 по торговой и 136 по промыш­ленной). Средний же оборот по всей Европейской России выражался в цифре 84 рубля, — семь рублей в месяц, как это уже указывалось. В других областях оборот был значительно меньше. За Москвой идет северо-западная область, с Петербургом, — 130 руб­лей; далее — южная хлеботорговая — 125 рублей; южная горнопромышленная — 116 рублей и т. д. Из сказанного видно, что в Московской области торго­во-промышленная деятельность была более чем вдвое оживленной, чем в других областях, где также были развиты либо промышленность, либо торговля, и почти в четыре раза больше среднего общероссий­ского уровня.

Общее количество предприятий для Московской области было 53 тысячи, из коих 16 тысяч находились в самой Москве. Это давало самую высокую цифру предприятий по отношению к числу населения, — 8 на тысячу жителей, и самый высокий средний оборот на жителя, — 26 рублей. Но средний промышленный оборот Московской области — 126 рублей — усту­пал южной горнопромышленной, где таковой исчис­лялся цифрой в 140 рублей. Наконец, можно еще ука­зать на то, что в торговой группе торговля мануфак­турой занимала первое место: из общего оборота в 1.180 миллионов для Московской области на долю ма­нуфактуры приходилось 379,5 миллионов, то есть при­мерно 31% общей суммы. За мануфактурой шла торговля земледельческими и растительными продукта­ми, с 155-ью миллионами.

Этих цифр как будто достаточно, чтобы обрисо­вать первенствующую роль Москвы (в начале теку­щего столетия) во всей народно-хозяйственной жиз­ни Европейской России, и вместе с тем подчеркнуть то значение, которое для московского района имели мануфактурная промышленность и торговля. Москва являлась самым обширным резервуаром внутренних промышленных и торговых капиталов. В нее стека­лись со всех концов России торговцы за товарами, туда же шло громадное количество сырья для пере­продажи или переработки на многочисленных фабри­ках как в самой Москве, так и в окрестных городах и селениях. Не будет преувеличением сказать, что в Москве сосредоточивались главные массы всей внут­ренней и иностранной торговли России. В Москве из­давна накопились, в разных слоях ее населения, запа­сы преимущественно практических, технических зна­ний, и находились наиболее предприимчивые руки, устраивавшие промышленные заведения не только в Москве, но и вне ее. Поэтому Москва являлась как бы главным рассадником торговли не только всей внутренней России, но даже Кавказа и Средней Азии.

Благодаря своей торговле, Москва поддерживала Постоянную живую связь со всеми частями Российского государства до самых крайних пределов его в Ев­ропе и Азии. Торговцы Москвы и других близ ле­жавших торговых местностей с бесчисленной армией своих приказчиков и агентов всякого рода, армией, рассеянной по всей России и проникавшей даже внутрь всех соседних азиатских государств, являлись движущей силой всего торгового оборота на всех яр­марках, в том числе и в Сибири и в пограничных азиатских странах. Весь украинский ярмарочный торг, имевший такое огромное значение для народнохо­зяйственной жизни юга России, — может быть за ис­ключением юго-западной окраины, — в сущности го­воря мог бы быть назван московским торгом: такое значение имели на нем отделения московских фабрик или даже представительства московских оптовых тор­говцев, торговавших только чужим товаром. И все эти торговцы, принадлежавшие ко всем ступеням ком­мерческой иерархии, от крупных скупщиков до са­мых мелких разносчиков, ходебщиков, коробейников и офеней, лепились в тех местностях, куда они прони­кали колонизаторами московской промышленности и московской торговли.

Последние десять лет прошлого века и первые годы текущего характеризовались чрезвычайным ро­стом промышленности в России. Целый ряд отраслей производства стал развиваться с необычайной быст­ротой, стали появляться новые виды индустрии, до той поры в России не существовавшие. Развитие шло как в области обрабатывающей, так и в области до­бывающей промышленности. Горнозаводская, железо­делательная, сахарная, текстильная, в особенности ее хлопчатобумажная ветвь, достигли большого рас­цвета и, несмотря на значительное увеличение ем­кости русского рынка (внутреннего), обслуживание его за счет продуктов домашнего производства не только не сократилось, но, наоборот, стало произво­диться почти исключительно за счет русской про­мышленности. Росту ее способствовали как неисчис­лимые естественные богатства России, так и ряд не­обходимых правительственных мероприятий, прове­денных во время управления российскими финансами С. Ю. Витте, как, например, реформа в области денеж­ного обращения или покровительственная таможенная политика, которая уже и ранее, с начала XIX века, существовала в России. Помогала этому росту и об­щая атмосфера, которая развивалась и господствова­ла в русских деловых и частью в правительственных кругах. Лозунгом того времени было поднятие про­изводительных сил России, строительство собствен­ной индустрии, организация собственного русского производства для использования богатейших произ­водительных сил России. И нет никакого сомнения, что весь этот процесс промышленного развития не яв­лялся сколько-нибудь случайным или искусственно привитым русскому народному хозяйству.

Скорее об­ратно, промышленное развитие слишком запоздало в России конца XIX века по сравнению с ее западными соседями, и нужны были чрезвычайные меры, чтобы заставить Россию в некоторой мере нагнать другие европейские страны. Поэтому тот рост промышленно­сти, который сам по себе наблюдается в абсолютно значительных цифрах, представлял собою лишь есте­ственное следствие развития всей русской народно­хозяйственной жизни вообще. И для всякого беспри­страстного наблюдателя несомненно, что все те зна­чительные успехи, кои были достигнуты на русской земле в последние годы, были возможны только в си­лу такого огромного промышленного подъема, кото­рый имел место в России в последние годы перед ре­волюцией.

Для иллюстрации промышленного роста того вре­мени приведу лишь немного цифр, относящихся к хлопчатобумажной промышленности, столь характер­ной для Московского промышленного района. Так, число веретен с 1906/7 года до 1912/3 возросло с 6,5 миллионов до 9.213.000, а количество выработан­ной пряжи — с 16 миллионов пудов до 22 миллионов. За это же время количество веретен в Англии возрос­ло на 20%, а в Соединенных Штатах Америки — на 10%.

Число механических ткацких станков, которое в 1910 году достигало цифры в 151.300, в 1913 увели­чилось на 98.614 и составляло 249.920, иначе гово­ря — за 13 лет увеличений было 65%. Соответствен­но этому и общее количество тканей, ежегодно выра­батывавшихся, увеличилось с 11 миллионов 700 пудов до 19 миллионов 589, то есть увеличение было при­мерно таким же (67,2%).

Наряду с количественным ростом шло и качествен­ное улучшение фабричного оборудования. Многие текстильные фабрики России, и Московского района в частности, принадлежали по своему оборудованию к лучшим в мире.

В подтверждение можно привести характерное свидетельство, которое дает упоминавшаяся уже книж­ка о России, изданная газетой «Таймc». Вот что анг­лийская газета говорит о конкурентах своей нацио­нальной промышленности:

«Согласно мнению экспертов, некоторые рус­ские мануфактуры — лучшие в мире, не только с точки зрения устройства и оборудования, но также в смысле организации и управления. На­пример, Кренгольмская мануфактура в Нарве мно­гими считается лучшим в мире, по организации, предприятием, не исключая и тех, которые нахо­дятся в Ланкашире. Эта мануфактура обладает руководящим персоналом, состоящим из 30-ти англичан, госпиталем, который стоит 2 миллио­на франков. Там имеется более двух миллионов веретен и 4.000 ткацких станков, — рабочий го­родок с населением более 3.000 человек. Все это выстроено и управляется по современным прин­ципам и принимая во внимание современные условия» (Упоминаемая здесь Кренгольмская мануфактура находи­лась около Нарвы и принадлежала Кнопам. Но московские фаб­рики были оборудованы не хуже.).
Одной из главных особенностей московской тор­гово-промышленной жизни перед революцией был, как говорили в свое время, семейный характер ее пред­приятий. И фабрики, и торговые фирмы оставались зачастую собственностью той семьи, члены которой дело создали, сами им руководили и передавали его по наследству членам своей же фамилии. Так, напри­мер, Прохоровская мануфактура и принадлежала се­мье Прохоровых, Морозовская фирма оставалась в ру­ках Морозовых, а дело, носившее имя Щукина, Щу­кинским и было.

Правда, к войне 1914 года почти вся крупная промышленность и крупная торговля были акционированы. Предприятия носили форму паевых товариществ, но в известном смысле это была лишь юридическая форма. Все — иногда без исключения — паи оставались в руках одной семьи, и в уставах обыч­но имелся параграф, затруднявший возможность про­дать паи «на сторону». Правление, то есть глава семьи и его ближайшие помощники, из числа членов той же семьи, сохраняли за собою право «выкупить» таковые паи, если кто-либо из пайщиков, по тем или иным основаниям, хотел выйти из дела. Что таковой пара­граф не был простой формальностью и не оставался только «на бумаге», было несколько примеров, и са­мым характерным было дело нашей семьи и Товари­щества Никольской мануфактуры Саввы Морозова.

В начале девятисотых годов мой отец купил несколько десятков паев этой хлопчатобумажной фабрики, круп­нейшей не только в России, но и в мировом масшта­бе. Правление отказалось перевести паи на имя при­обретателя, и началось судебное дело, тянувшееся около десяти лет. Мы выиграли в первой инстанции, но это не дало практического результата, и только значительно позже, когда в составе пайщиков Николь­ской мануфактуры произошли крупные изменения после смерти ряда членов семьи Морозовых, наше де­ло было окончено миром.

Эта форма «семейных предприятий» была харак­терна для Москвы благодаря тому, что основную мас­су и промышленных и торговых предприятий Москов­ского промышленного района представляли либо тек­стильные фабрики, преимущественно хлопчатобумаж­ной промышленности, либо оптовая же торговля ману­фактурой. А хлопчатобумажная промышленность до последнего времени оставалась мало доступной и ино­странным, и банковским капиталам. Из данных, приве­денных в исследовании П. В. Оль, совершенно ясно вид­но, что иностранный капитал играл весьма малую роль во всех областях текстильной промышленности, в осо­бенности в центральном промышленном районе, ина­че говоря в Москве. Другое положение было в Лодзи, где целый ряд предприятий — и по обработке хлопка, и по обработке шерсти — был оборудован за счет гер­манского капитала, под контролем коего они и оста­вались до самого последнего времени. Но в самой Рос­сии лишь в очень небольшом числе текстильных пред­приятий были иностранные пайщики. Иностранный капитал — английский — контролировал только одну отрасль текстильного дела, именно ниточную промыш­ленность, где всемирно известная фирма Коатс была, в сущности говоря, монополистом. Во всех других группах иностранцы роли не играли, что подтвержда­ется подсчетом П. Оля. Из общей цифры — 2.242 миллиона — иностранных капиталов, вложенных в русское народное хозяйство, лишь 191 миллион приходился на долю текстильной промышленности, да и то более ста миллионов приходилось на долю предприятий, расположенных в местностях, от России отошедших.
Эта присущая московской жизни старого време­ни форма семейных предприятий весьма сказывалась на торгово-промышленном представительстве. По­скольку в составе правлений были сами владельцы, так сказать подлинные «хозяева», то они сами обычно и несли обязанности по участию в тех или иных про­мышленных группировках, или объединениях. А хо­зяйская точка зрения далеко не всегда совпадала с точ­кой зрения «служащих», даже таких крупных, как ди­ректора-распорядители. На все вопросы «хозяева» обычно смотрели, конечно, прежде всего, с точки зре­ния интересов своего дела, но вместе с тем, не будучи ни перед кем ответственны, могли гораздо легче и ши­ре идти навстречу таким мероприятиям, которые не были финансово выгодны, как, например, в области оборудования фабричных больниц или школ. Те, ска­жем, учреждения, которые были созданы на Коноваловской мануфактуре, к столетнему ее юбилею, не бы­ли бы возможны в предприятии, где главенствовали либо представители иностранного капитала, либо назначенные банками лица, для которых все сводилось к тому, чтобы поднять биржевую цену акций. Торгово-промышленная акция и ее положение на денежном рынке интересовали банки как биржевая ценность, как ценная бумага. И банковских представителей в прав­лениях фабрично-заводских предприятий интересова­ло прежде всего то, что могло непосредственно сказы­ваться на биржевой стоимости акций, а не на потребно­стях самого дела, вытекающих из требований произ­водства.

Вышеприведенному утверждению о незначитель­ности участия иностранных капиталов в хлопчатобумажной промышленности Московского района от­нюдь не противоречит та огромная заинтересован­ность, какую имела в этой промышленности контора Кноп, имя которой теснейшим образом связано с ро­стом и развитием хлопчатобумажного дела в России. Все в Москве повторяли поговорку: «Где церковь, там и поп, а где фабрика, — там Кноп» (Иногда прибавлялось: «Где постель, там и клоп».). Поговорка эта довольно верно характеризовала существующее поло­жение. Но участие Кнопа в том или ином деле не бы­ло, в собственном смысле слова, участием иностран­ного капитала.

Основатель конторы Л. И. Кноп, Людвиг Кноп, ро­дился 3 августа 1821 года в Бремене, в мелкой купе­ческой семье. Четырнадцати лет он поступил на служ­бу в одну Бременскую торговую контору, но вскоре переправился в Англию, в Манчестер, где стал рабо­тать в известной фирме Де Джерси. Время своего пре­бывания в Англии молодой Людвиг Кноп использовал, чтобы ознакомиться не только с торговлей хлопком, но и со всеми отраслями хлопчатобумажного произ­водства: прядением, ткачеством и набивкою.

Фирма Де Джерси продавала в Москву англий­скую пряжу, и в 1839 году Кноп был отправлен в Рос­сию, как помощник представителя этой фирмы в Рос­сии. Ему было тогда лишь 18 лет, он был полон сил и энергии, знал чего хотел. С этого времени началась его легендарная промышленная карьера.

Есть мнение, что своим успехом Кноп обязан, прежде всего, своему желудку и способности пить, со­храняя полную ясность головы. Нравы торговой Моск­вы того времени были еще почти патриархальными, и весьма многие сделки совершались в трактирах, за обеденным столом, или «за городом, у цыганок». Кноп сразу понял, что для того, чтобы сблизиться со своими клиентами, ему нужно приспособиться к их привычкам, к укладу их жизни, к их навыкам. Доволь­но быстро он стал приятным, любимым собеседником, всегда готовым разделить дружескую компанию и спо­собным выдержать в этой области самые серьезные испытания. Для характеристики того, насколько не­легко было Кнопу равняться по своим московским клиентам, можно привести из воспоминаний П. И. Щу­кина рассказ «Как в старину пили московские купцы.»

«Московский городской голова Михаил Леон­тьевич Королев, — пишет автор воспоминаний, — Алексей Иванович Хлудов, Павел и Дмитрий Пе­тровичи Сорокоумовские, Иван Иванович Рогожин, Василий Гаврилович Куликов и Николай Ивано­вич Каулин ходили обыкновенно пить шампан­ское в винный погребок Богатырева, близ Бир­жи, на Карунинской площади. Прежде всего, Ко­ролев ставил на стол свою шляпу-цилиндр, затем начинали пить, и пили до тех пор, пока шляпа не наполнялась пробками от шампанского; тогда только кончали и расходились».
Поворотным пунктом в жизненной и деловой карьере Кнопа было оборудование им первой морозовской фабрики. Морозовы, работавшие в хлопчато­бумажном деле со времен Отечественной войны, и как небольшие промышленники, и как торговцы пряжей, стали на путь — как и некоторые другие — ор­ганизации своего собственного фабричного произ­водства, Савва Васильевич Морозов, создавая свою первую фабрику, знаменитую впоследствии Ни­кольскую мануфактуру, поручил молодому Кнопу ее оборудование и прядильным машинами, и ткацки­ми станками, за счет английской машиностроитель­ной промышленности. Задача эта представлялась весьма трудной для выполнения. Англия не имела большого желания создавать в чужих краях кон­курирующую с нею промышленность и отнюдь не была склонной — по первоначалу — открывать для этого большие и долгосрочные кредиты.

Но Кноп взялся за это дело с необычайной энергией, и тут-то и проявился его выдающийся организаторский талант. Оказалось, что у него отличный желудок, но голова — еще лучше. Он сумел завязать деловые от­ношения с рядом машиностроительных заводов Ман­честера и получить от них монопольное право на пред­ставительство в Москве. В Манчестере он стал единст­венным и непререкаемым специалистом по москов­ским делам.

Успех в оборудовании Никольской мануфактуры был решающий. За Морозовым последовали другие — можно сказать, все другие — и в течение ближайших лет вся почти текстильная, главным образом, хлопча­тобумажная промышленность московского района бы­ла «модернизована» и переоборудована заново. Успе­ху деятельности Кнопа весьма помогало то обстоя­тельство, что по мере развития своей активности он получил возможность своего рода финансирования обслуживаемых им предприятий. Техническое обору­дование доставлялось не за «наличный расчет» и не в кредит, а за счет увеличения основного капитала и выпуска новых паев, которые и служили средством расплаты. Благодаря этому методу, Кноп являлся участником целого ряда предприятий — Шульце Геверниц дает цифру 122, — которые были, при содей­ствии его конторы, оборудованы и где его люди си­дели в правлениях и других руководящих органах. Но нужно сказать, что Кноп не стремился «контролиро­вать», в тесном смысле этого слова, связанные с ним хлопчатобумажные фирмы. И он, и его ставленники были «мужи совета», и такой вид активности не мало способствовал его успеху; его не боялись и охотно шли на всяческие с ним соглашения, а деятельность конторы Кноп весьма расширилась с течением време­ни: в частности, она стала поставщиком американско­го хлопка.

Кноп и его семья довольно быстро обрусели, как это впрочем часто бывало с разными иностранцами. Он стал русским подданным, потом получил титул ба­рона, но не знаю точно, как и почему. Людвиг Кноп умер в 1894 году, в расцвете своего успеха. После не­го осталось два сына, — барон Андрей и барон Федор Львовичи. Но у них не было и малой доли того влия­ния и того авторитета, которые были у их отца. Они были очень приятные, очень культурные люди, в осо­бенности Андрей Львович, с которым мне не мало приходилось встречаться по фирме Эмиль Циндель, но особой роли в общественно-промышленной жизни Москвы они не играли. Тем не менее, среди москов­ских немцев они по праву занимали первенствующее положение.

Деятельность Людвига Кнопа была, несомненно, очень полезной для развития русского текстильного дела и ни в какой мере не способствовала подчинению русской индустрии иностранному капиталу. Но, ко­нечно, и на кноповскую активность нередко бывали нападения. Так например Кокарев писал в своих «Эко­номических провалах»:

«Не могу не вспомнить о близком к нашему времени обстоятельстве, ясно выразившем, до ка­кой степени правительство и общество относятся , спокойно к вопросу о привозе иностранного хлопка, убивающего народную льняную промыш­ленность. Известный коммерсант К., водворяю­щий в Россию несколько десятков лет американ­ский хлопок и устроивший, с пособием своих средств, для разных лиц более сорока бумагопря­дильных и ткацких фабрик, праздновал какой-то юбилей своей, губительной для русского народа, деятельности. Многочисленное русское общест­во пировало на этом юбилее, поднесло юбиляру альбом с видами сооруженных при его посредст­ве фабрик, а правительство возвело его в какой-то чин. Таким образом отпраздновали пир, так сказать на хребте русского народа, лишившегося льняных посевов и насильственно облеченного в линючий ситец, распространение которого, увлекая нашу монету за границу по платежу де­нег за хлопок, увеличило внешние займы и уси­лило финансовое расстройство. Вспоминая этот юбилей, нельзя не воскликнуть: «О невинность, это ты».
Оценка Кокарева даже для того времени пред­ставляется весьма наивной и упрощающей довольно сложное положение всей русской текстильной про­мышленности. Кокарев был своего рода экономиче­ский славянофил и любил все русское, но нужно ска­зать, что в восьмидесятых годах хлопчатобумажная промышленность была подлинной русской индустрией и работала уже частью на русском хлопке.

Говоря о семье Кнопов и об отношении к ним в Москве, интересно сказать об отношении вообще к немцам, коих в московской промышленной и торго­вой жизни было не мало. Приведем, один анекдотиче­ский эпизод, о котором в свое время много говорили.

В эпоху Всероссийской выставки 1896 года было не мало проявлений усилившейся роли купечества в России. Выставка была устроена в Нижнем Новгоро­де, во время Макарьевской ярмарки. И ярмарочное, и прежде всего — московское купечество хотели под­черкнуть, какую важную роль они играют, являясь «оплотом торговли и промышленности могуществен­ной России.» Одним из внешних проявлений этой тен­денции явилась организация «почетной охраны при особе Государя», в то время, когда он приезжал осма­тривать выставку. Двадцать семь детей из московско­го и нижегородского родовитого купечества состави­ли отряд рынд, одетых в красивые белые кафтаны с се­кирами на плечах.

Молодые люди были подобраны один к одному. Костюмы были очень дорогие. У многих были подлинные серебряные секиры. Словом, отряд производил внушительное впечатление и всем очень понравился. Понравился он и Государю, кото­рый решил проявить к рындам свое внимание. Обра­тись к одному из них, он спросил: «Как твоя фамилия?» «Шульц, Ваше Императорское Величество» — по­следовал немедленный ответ. И действительно, это был Андрей Иванович Шульц, в будущем маклер по учету при Московской Бирже, очень красивый человек, а в молодости, как говорят, напоминавший юного грече­ского бога. Тогда Государь обратился к другому с тем же вопросом: «Ну а твоя фамилия?» — «Ценкер, Ваше императорское Величество.» — ответил вопро­шаемый. Государь несколько смутился и наудачу спро­сил еще одного: «А ты как называешься?» — «Кноп, Ваше Императорское Величество.» Государь фамилий больше не спрашивал, но спросил еще одного из рынд: «Что работает ваша фабрика?» Тот, в смуще­нии, вместо того, чтобы сказать «ситец», ответил: «Чичец, Ваше Императорское Величество.»
На этом и кончилось общение Царя с рындами. Этот эпизод считали символом немецкого засилья в купеческой Москве и много, хотя и добродушно, над этим случаем посмеивались.

К началу войны 1914 года обрисованный вы­ше патриархальный характер структуры текстильной промышленности Москвы начинает несколько видоиз­меняться. С помощью банковского капитала начина­ется процесс концентрации отдельных отраслей, ко­торый особенно сильно сказывается в хлопчатобумаж­ной и льняной группах. Характерно то, что таковая концентрация идет за счет отхода и умаления влия­ния Кноповской группы. Примерно в 1912 году Бого­родская Глуховская мануфактура стала испытывать не­которые денежные затруднения, что вызвало реорга­низацию состава правления. Кноповская группа про­дала свои паи на сумму свыше миллиона рублей Азовско-Донскому банку, и представитель последнего, за­ведующий его товарным отделом, вступил в состав правления, заменив директора от Кноповской группы, Р. И. Прове.

Точно также Кноповская группа отошла от ру­ководства тремя крупнейшими ситценабивочными ма­нуфактурами Московского района: Товариществом Альберта Гюбнера, Даниловской мануфактурой и То­вариществом H. H. Коншина С-ей. Кнопов заменил известный сибирско-московский мануфактурный дея­тель H. А. Второй, ставший во главе всех этих трех мануфактур и создавший для сбыта их изделий осо­бые синдикатские типы Товариществ внешней и вну­тренней торговли.

Процесс концентрации проявился сильно и в льня­ной промышленности, где группы Рябушинского и С. H. Третьякова купили ряд льняных мануфактур: Т-во Локаловых, Меленковскую мануфактуру, Ниже­городскую льняную и др. Это были первые шаги к со­зданию русского льняного треста, но революция по­мешала окончательному завершению этого дела. Этот процесс концентрации получил сильное развитие по­сле февральской революции, но то, что было сделано, в сущности говоря, осталось на бумаге.
Значение Москвы в общей народнохозяйственной жизни России усиливалось в свое время еще и тем, что дело организации и представительства в этой области стояло на очень низкой ступени. Еще в про­мышленности, особенно после революционных собы­тий 1905 года, положение было несколько лучше; тор­говля же до самых последних дней так и оставалась неорганизованной. По правде говоря, в дореволюци­онной России вообще не было того торгово-промыш­ленного представительства, какое знают и Западная Европа, и Америка. Это не значит, что голос промышленности, а иногда и торговли, не был вовсе слышен и что Правительство к нему не прислушивалось, но в первую голову имело значение кто говорит, какое лицо, а не какое учреждение. Таковых было немного, и они долго не носили общероссийского, либо обще­промышленного характера. Закон о торговых палатах был принят Временным Правительством лишь в 1917 году и вовсе не вошел в жизнь.

Нельзя, однако, сказать, что не было попыток как-то подойти к разрешению этого вопроса и выя­вить что-то такое, что заменило бы отсутствующие представительные учреждения. Началось это, как ча­сто бывает, с «обедов», которые заставляли много о себе говорить в Петербурге. Устраивались они, в те­чение лет, в ресторане Донон, и на них происходило обсуждение социально-экономических вопросов.

«На обедах этих собирались представители крупной бюрократии, финансового мира и тех отраслей промышленности, которые были заин­тересованы в понижении пошлин. Поднимались тут и обсуждались самые разнообразные вопро­сы, зачастую выходящие за рамки торгово-про­мышленных. На этих обедах промышленники бы­ли скудно представлены, заслоненные бюрокра­тами, финансистами и экономистами. Вследствие этого, на обедах высказывались взгляды, идущие вразрез со стремлениями заводчиков и фабри­кантов и возбуждавшие их великий гнев. В свою очередь, все эти фабриканты устраивали свои, так сказать «контробеды» и вели запальчивую и не­устанную борьбу с посетителями «экономических обедов» в ресторане Донон.» (П. А. Берлин, «Русская буржуазия в старое и новое вре­мя», «Книга» 1922.)
Эти «фритредерские» обеды, душою которых был известный экономист шестидесятых годов В. П. Безобразов, вызывали большую полемику в прессе. «Мос­ковские ведомости» называли их «праотцом всех на­ших застольных парламентеров» и «репетицией парла­мента». «Голос» упрекал «Московскую газету» в доно­сительстве, а «Новое время», в лице Скальского, счита­ло, что они «явление весьма общественное и весьма крупное» и что «на них были разрешены многие капи­тальные государственные вопросы, от которых до сих пор охает русский народ». Московская купеческая об­щественность смотрела на собрания у Донона неодо­брительно, устами В. А. Кокорева называла этот кру­жок «фирма Они» и заявляла, что значение его непо­мерно сильно и что «к нему принадлежит много вли­ятельных лиц».
Примерно в то же время начинают собираться тор­гово-промышленные съезды, или точнее — так назы­ваемые торгово-промышленные съезды, потому что по их составу таковыми их назвать никак невозможно; ни организованной промышленности, ни торговли еще не было, а отдельные представители фабрикантов и торговцев, хотя и принимали в этих совещаниях уча­стие, но их голоса терялись в общей массе «пригла­шенных лиц», где были ученые экономисты, сельско­хозяйственные деятели, представители банков и, глав­ным образом, чиновники.

Посему эти совещания сплошь и рядом — как бу­дет видно ниже — принимали постановления, которые никак не могли почитаться выражениями чаяний и по­желаний торгово-промышленного класса. Таковых съездов было четыре: первый был в Петербурге, два имели место в Москве,, а четвертый и последний — на Нижегородской ярмарке, т. е. там, где Москва была сильно представлена. Но, как говорит русская посло­вица: «Не место красит человека», и московские на­строения выявились на этих съездах весьма мало.

Первый в России торгово-промышленный съезд имел место в Петербурге в 1870 году, когда в Петербурге была организована мануфактурная выставка. Это дало повод для собраний и совещаний, задачей коих было обсудить вопросы, связанные с промыш­ленностью и торговлей. Съезд был многолюден; пред­седательствовал на нем герцог Лейхтенбергский, — особа императорской фамилии. Было не мало красно­речивых выступлений и оживленных прений, одно только не удалось: представителей промышленности почти не было, российское купечество проявило к это­му казенному начинанию полное равнодушие, что с го­речью и было отмечено одним из самых заметных ора­торов на съезде — Полетикой.

На первом собрании съезда В. Вешняков — вице-директор департамента сельского хозяйства в мини­стерстве государственного имущества, заявил, что с падением системы полицейского государства и с про­возглашением начала свободы промышленности, по­следняя «почувствовала потребность в самосознании и уяснении самой себе своих нужд.»

Заметим, однако, что может быть, к сожалению, это не соответствовало действительности, ибо, как уже сказано, и фабриканты, и заводчики «блистали своим отсутствием».

Съездом был принят ряд резолюций: об исследо­вании рабочего вопроса, об определении прав артелей, об организации торгово-промышленного представи­тельства. Съезд был единодушен в признании того, что это дело обстоит совершенно неудовлетворитель­но. В принятии резолюции было высказано пожелание об учреждении как местных комитетов, так и централь­ных комитетов, основанных исключительно на выбор­ном начале, о предоставлении местным комитетам пра­ва непосредственного обращения к министру финансов. По вопросу о тарифной политике Съезд высказался за умеренный протекционизм и, наконец, выразил поже­лание, чтобы следующий был созван в 1872 году.

В 1872 году в Москве опять состоялась всероссий­ская выставка, «Политехническая», как гласило ее офи­циальное наименование. В этом же году должен был состояться Второй промышленный съезд, но он созван не был, и состоялся только десять лет спустя. Промыш­ленность вообще на этой выставке не была в почете, в частности промышленность московского района, т. е. текстильная. Обозреватель выставки, небезызвестный К. А. Скольковский, писал в своей корреспонденции:

«Нельзя сказать, чтобы мануфактурный отдел, уст­роенный на средства собранные Найденовым, был удачен. В нем много находилось отличного, но он был беден числом предметов, не полон и потому не давал никаких данных для сравнения».

Он даже указывал, что главными экспонатами были изделия «известных фабрик» Т. С. Морозова.

Несомненно, эта инициатива молодого еще Н. А. Найденова была полезнее для развития русской инду­стрии, чем разговоры чиновников на совещаниях.

В 1882 году в Москве была Всероссийская выстав­ка. К ней должен был быть приурочен промышленный съезд, но два общества, — «Общего содействия развитию промышленности и торговли» и «Император­ское русское техническое Общество», которые прини­мали ближайшее участие в организации Съезда 1872 года, на этот раз не сговорились, в результате, вместо одного съезда, собралось два, оба в конце лета 1882 года. И на этих съездах представителей промышлен­ности было мало.

Доминировали попрежнему чиновни­ки и нарождавшаяся интеллигенция, особенно та, кото­рая имела отношение к производству: инженеры, про­фессора технических школ, статистики; но были также земцы, как представители сельского хозяйства, и даже литераторы. Промышленников было немного, но они были организованнее. Впервые проявила себя неза­долго перед этим создавшаяся новая группировка — организация горнопромышленников юга России.

Одним из главных вопросов, обсуждавшихся на обоих съездах, был вопрос тарифной политики. Про­текционистские настроения были довольно сильны, но в основном вопросе, о пошлине на сельскохозяйствен­ные орудия, одолели фритредеры.
Последний съезд старого времени состоялся в 1896 году, на Нижегородской ярмарке, тоже во время Все­российской выставки. Этот съезд уже имел значитель­ное представительство промышленников, но все-таки еще чиновники и интеллигенция были на первом пла­не. И на этом съезде вопрос о пошлине на сельскохо­зяйственные орудия занимал одно из центральных мест, что дало повод опять вернуться к спору, привыч­ному для России XIX века: земледельческая ли страна Россия и нужно ли в ней создавать или поощрять раз­витие промышленности.

Хотя этот съезд по наимено­ванию и был промышленный, на нем были сторонники и того, и другого лагеря. Характерно то, что «лидера ми» были не землевладельцы и не фабриканты, а интел­лигенты-представители науки. Аграриев возглавлял профессор Л. В. Ходский, а промышленников профес­сор Д. И. Менделеев, но промышленники выставили уже ряд серьезных ораторов, умевших говорить и знав­ших, что хотят сказать. Таковыми были: представи­тель горнопромышленников Юга Н. С. Авдаков, пред­ставитель Москвы, С. Т. Морозов, председатель Ярма­рочного комитета и Г. А. Крестовников. Когда зашла речь о защите сельского хозяйства, то последний за­метил, что «здесь вовсе не сельскохозяйственный съезд, а торгово-промышленный», на что Ходский, играя сло­вами, заявил, что сельскохозяйственная промышлен­ность имеет право на внимание съезда, как и всякая другая ее отрасль.

На этом съезде одолели аграрии и, в результате, от торгово-промышленной группы С. Т. Морозов зая­вил протест против некоторых решений, принятых съездом.

В силу всего только что изложенного, Мос­ковское торгово-промышленное представительство рас­сматривалось зачастую, как представительство «всерос­сийское». Происходило это, конечно, главным образом потому, что подлинного всероссийского объединения долго не было, объективная потребность в нем сущест­вовала, и Москве приходилось говорить за всю Рос­сию.

Одним из характерных примеров таковой роли Москвы и московских деятелей можно привести подго­товку к 1893 году нового таможенного договора с Гер­манией. Как известно, новый договор внес большие изменения в русско-германские отношения, также как и в народнохозяйственные и политические, и сыграл важную роль в переменах, имевших место в конце про­шлого столетия во всей европейской внешней полити­ке. Уже самый проект договора возбудил много толков в заинтересованных кругах и всюду стали говорить о таможенной войне.

Министр финансов того времени, С. Ю. Витте, счел нужным лично отправиться в Москву и на Нижегородскую ярмарку, для собеседований с про­мышленниками. В Москве беседа состоялась в Бирже­вом комитете, — и мнение промышленности и торгов­ли было высказано председателем Московского Бирже­вого комитета Н. А. Найденовым.

Представитель Моск­вы говорил о тревоге, охватившей промышленные кру­ги, в связи с новой политикой и о недостаточности за­щиты русской индустрии, и заявил себя протекциони­стом. Другая речь была сказана «у Макария» председа­телем ярмарочного комитета, тоже москвичом, Саввой Тимофеевичем Морозовым. Его выступление но­сило боевой характер и вызвало большой шум. Моро­зов говорил, что «богато наделенной русской земле и щедро одаренному русскому народу не пристало быть данниками чужой казны и чужого народа»; что «Россия, благодаря своим естественным богатствам, благо­даря исключительной сметливости своего населения, благодаря редкой выносливости своего рабочего, может и должна быть одной из первых по промышлен­ности стран Европы».

В правительственных кругах обе эти речи не по­нравились, и Суворин в «Новом времени» сурово кри­тиковал Морозова. Эта же газета устроила анкету, ко­торая показала, что видные представители торговли и промышленности в общем солидарны с говорившими, отмечая, что оба говорили за всю Россию. Одним это нравилось, другим нет, но во «всероссийском» характе­ре выступлений никто почти не сомневался.

Подлинный действительный толчок к организации торговли и промышленности в общероссийском мас­штабе дали революционные события 1905 года. Отсут­ствие единого центра, где были бы объединены пред­ставители разных отраслей русского народного хозяй­ства, давало себя сильно чувствовать, и естественно, что этот вопрос стал на очередь. Он, в конце концов, получил разрешение, пройдя несколько отдельных этапов.

Отраслевые организации существовали уже давно. Первой по времени, а потому и по своему значению, была организация горнопромышленников юга России с 1898 года. В Таганроге состоялся первый съезд горно­промышленников, за которым последовали и другие. С 1893 года был создан Совет Съездов горнопромыш­ленников юга России, который сразу же проявил энер­гичную деятельность: было создано «статистическое бюро», стал выходить печатный орган «Южно-Русский горный листок» и т. д.

Параллельно с организацией юга России, в том же 1882 году, возник Съезд горнопромышленников Царст­ва Польского, также очень быстро сделавшийся одной из весьма влиятельных в России организаций. За ними следуют съезды нефтепромышленников, которые на­чинают собираться с 1884 года. Эта группировка с са­мого начала носит более синдикатский, чем общественный характер и отличается внутренней ожесточенной борьбой, которую вели между собою магнаты нефтя­ной промышленности — фирмы Нобеля, Ротшильда, Манташева и другие, более мелкие предприятия.

Существовавшие с 1880 года съезды Уральских горнопромышленников были гораздо менее влиятель­ной группировкой, зато Постоянная совещательная контора железнодорожников (1887), объединившая ме­таллургические заводы по районам, сразу занимает видное место среди других организаций. В ней играет видную роль представитель московского района Ю. П. Чужой, в борьбе против диктатуры южных заводов.

Возникает также группировка мукомолов, сахарозавод­чиков, винокуренных заводчиков, марганцевых про­мышленников и др. Москва, как это ни странно на пер­вый взгляд, остается как бы в стороне от этого дви­жения. Отраслевых организаций почти что нет. Ни хлопчатобумажники, ни суконщики, ни тем более оп­товые торговцы мануфактурой отдельных объедине­ний не имеют.

За всех представительствует Москов­ский Биржевой комитет, руководимый неутомимым Н. А. Найденовым. К его голосу продолжает прислу­шиваться Петербург. «Не меньший интерес, чем съез­ды, — пишет П. А. Берлин, — представляли те много­численные смотрины, которые московская буржуазия устраивала своим министрам. На посту министра тор­говли и промышленности то и дело появлялись но­вые руководители, и каждый из них почитал своим долгом поехать в Москву и представиться ее именитой буржуазии. При этом неизменно произносились речи как новым министром, так и представителями крупной буржуазии, и опять-таки в этих речах не было отто­ченных и отчетливых политических лозунгов, была все та же неизменная ходатайствующая часть, но на ря­ду с этим был и тон, делающий неприятной музыку этих съездов для правительственных ушей, тон недо­вольства и стремления к политическим переменам. К обычным домогательствам и ходатайствам присоединились и необычные, хотя очень расплывчато вы­раженные требования политических реформ»...

П. А. Берлин говорит о министрах торговли, но на «смотрины» приезжал в Москву и министр финансов, который, как я уже говорил, бывал и в Нижегород­ской ярмарке. Но в те времена «Макарьевское торжи­ще» носило сильно московский характер и «всероссий­ское купечество» сплошь и рядом возглавлялось мо­сковскими людьми.
Первая попытка создать всероссийское торгово-промышленное объединение была связана с Москвой, чем в известном смысле подчеркивалась та централь­ная роль, каковую она имела в русской хозяйствен­ной жизни. Летом 1905 года, вскоре после Цусимы, когда в стране начало нарастать революционное на­строение, были сделаны первые реальные шаги в этом направлении. Среди петербургских промышленников был поднят вопрос об организации торгово-промыш­ленной партии, и в Москву была отправлена особая делегация, чтобы просить Московский Биржевой ко­митет взять на себя инициативу съезда промышлен­ников и торговцев. Таковой съезд состоялся 4-6 июня того же года. Было избрано бюро в составе двадца­ти двух человек. Вскоре выяснилось, что идея созда­ния политического союза вряд ли может иметь успех, и решили ограничиться экономической стороной еди­нения. Правда, была сделана попытка вступить в «кон­такт» с другими общественными группировками — в сентябре в Москве происходил земский съезд, — но сразу определилось, что точки зрения различны: зем­ский съезд стоял на кадетской программе, с требова­нием принудительного отчуждения земли, восьмичасо­вого рабочего дня и т. д. Для промышленников такая позиция была неприемлемой. Вообще вся эта инициатива, имевшая место в Москве, оказалась невыполнимой, и организация — бюро — скоро прекрати­ла свое существование.

Тогда Петербург взял дело целиком в свои руки. Инициатором был кружок промышленников, группи­ровавшихся при конторе железозаводчиков. Были со­браны два съезда — в январе и апреле 1906 года, — а в феврале было делегатское совещание. Был выра­ботан проект положения о всероссийской организа­ции под именем Съезда представителей промышлен­ности и торговли. Был избран Совет, который пред­ставил «Положение» на утверждение правительству, коим оно и было утверждено в августе того же года. А в октябре уже состоялся первый очередной съезд представителей промышленности и торговли. Был вы­бран «Совет», затем «Комитет», и дело организации было доведено до благополучного конца.

В составе съездов были действительные члены —-таковых было сорок восемь — и совещательные (101) Первыми были торгово-промышленные организации, вторыми — отдельные предприятия. Насколько я пом­ню, в составе съездов были все без исключения круп­ные промышленники объединения. Ведущую роль иг­рал Совет Съездов горнопромышленников юга России и его председатель, член Государственного Совета Н. С. Авдаков, был и председателем центральной ор­ганизации. Огромную роль играл член Государствен­ной Думы, польский инженер Владислав Владиславо­вич Жуковский.

Представители Москвы — Биржевой комитет и Купеческое общество — принимали, конечно, участие в организации съездов. Но с самого начала было яс­но, что им, в особенности Биржевому комитету, эти организации не совсем по душе. Руководителями пе­тербургских и провинциальных (южно-русских и уральских) были инженеры, политические деятели, ад­вокаты, словом — представители интеллигенции. А в Москве по большей части были сами хозяева, и разговор шел часто на разных языках. Поэтому Москва почти не участвовала в повседневной работе Совета Съездов и даже на общих собраниях почти «блиста­ла отсутствием», в особенности касательно персона­жей первого ранга.

Но как бы то ни было, как бы ни относилась Москва к петербургской организации, нельзя отри­цать, что с созданием Совета Съездов - дело орга­низации промышленности получило известное завер­шение. Иначе обстояло с торговлей. Подлинных тор­говых объединений не было до войны 1914 - 18 года.

Исключение составляли объединения синдикатского типа, созданные в металлургической и горной про­мышленности. Но они были созданы промышленника­ми, являлись распределительными органами промыш­ленных предприятий и отражали «промышленную», фабрично-заводскую психологию. А как известно, ин­тересы промышленности и торговли не всегда совпа­дают, и при возникавших спорах между промышлен­никами и торговцами, в той или иной ветви народно­го хозяйства, торговля была вооружена весьма плохо. Даже во время февральской революции, «Торгово-промышленная газета», официоз министерства торгов­ли, писала:

«У нас нет ни надлежащих организаций тор­гового класса, ни сколько-нибудь сильных, хотя бы численным количеством, членов и продуктив­ностью своих работ торговых ассоциаций обще­государственного масштаба. Можно сказать, что еще «верхи» купечества кое-как объединены в биржевых организациях, но если подсчитать об­щую массу членов всех существующих у нас бир­жевых обществ, то окажется, что при ста с не­большим биржевых комитетов организованного купечества, можно насчитать не более пяти-ше­сти тысяч человек, так как преобладающее чис­ло биржевых обществ не насчитывает и пятидесяти членов, считая в том числе транспортных, страховых и прочих агентов... Без грубой ошиб­ки можно исчислить всю массу организованного торгового класса в семь-девять тысяч человек, то есть количество, едва составляющее 5