эй толстый 5-6 сезон. Эй толстый 5-6 сезон. Пятый сезон. Серия 98б на обоих фронтах я терпел поражение. Мне даже стало казаться, что я стал токсичным. Стоило мне вмешаться в какойнибудь процесс, как тот немедленно принимал наихудшее течение
 Скачать 0.67 Mb.
|
|
Но иллюзия спасения не длится долго. В следующий момент острый клюв протыкает мои штаны. Я теряю высоту. Стремительно! Резко! – Ай, мамочки! – кричу я. И я падаю. Прямо в зубастую, призывно разинутую пасть. Я зачем-то группируюсь. Видимо, хочу проскочить внутрь твари, не задев зубы. Мне это, как ни странно, удаётся. Вот я уже внутри Годзиллы-аиста. Меня тащит по коридорам с мягкими и склизкими стенами. Я кричу и закрываю лицо. Ведь желудочный сок очень едок, если он попадёт в глаза, то выест! Меня заносит в большое помещение. Тоже с мягкими стенами. Явно желудок. Стены, пол, потолок – всё стреляет липкими щупальцами. Какое-то, недолгое время я уворачиваюсь. Но случается неизбежное. Одна из липких нитей настигает меня. И вот я оказываюсь спелёнат. Как дитя. Мне не вырваться. А ко мне тянутся новые нити. И вот я чувствую, как меня переваривают. Сознание, однако, остаётся при мне. Оно и не пытается милосердно покинуть меня, испытывающего боль. Я чувствую, как сознание моё разнимают на части, на крупицы, а чей-то равнодушный и испытующий взгляд просматривает содержимое моей памяти, как компьютерные файлы. Потом я, разъятый на множество частей тону в болоте. Оно поглощает меня медленно, со смачным чавканьем. Я снова в каком-то коридоре. Все части меня (я даже представить не могу, сколько их) вдруг становятся липкими. Как ловушка для мух. И вот я слипаюсь – голова с ногой, рука с жопой, живот с пяткой. Я становлюсь длинной и неприятной колбасой, которая теперь движется как поезд по туннелю. Чух-чух! Тыр-тыр! Туннель извивается, идёт вверх и вниз, расширяется. И вдруг я вижу свет! Что ж, значит, я умер. И так оно всё-таки выглядит. Я жадно впитываю в себя новый опыт. Свет становится всё ярче, он ослепляет меня. «Здравствуй, свет!» – мысленно кричу я. Пространство вокруг переворачивается, верх становится низом. И вместо полёта в небеса я падаю вниз. В воду! Которая поглощает меня с громким «плюх». Вдруг я понимаю, что со мной произошло. Нет никакого посмертия. Я превратился в говно, и мной посрали. А потом сверху ударяет водопад. И бездна воды затягивает меня. Всё было зря. Я пропал. Я плачу, а потом открываю глаза. Я лежу на койке в тюрьме. Блин, я вернулся! Я щупаю руки и ноги, и не могу поверить своему счастью. ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ… ШЕСТОЙ СЕЗОН. СЕРИЯ 29 Дни в тюрьме обычно тянутся, как нескончаемая, заунывная «Санта-Барбара», они наполнены примерно одинаковыми событиями, идиотскими занятиями и тупыми разговорами. Но свержение козлиной власти изменило арестантскую жизнь. Сутки стали проходить быстрее и даже наполнились смыслом. К тому же то и дело происходили события. В камере №6 за полторы недели опустили ещё троих бывших козлов. Жизнь арестантов превратилась в непрерывный праздник. Петушили козлов по разным поводам. При желании ведь можно докопаться и до столба, и бывшие угнетатели простых арестантов чувствовали себя под прессом. Оступиться было делом времени и случая. Переменой своего статуса и новыми женскими погонялами бывшие козлы были обязаны прежде всего злопамятному Мяфе (ныне Чике). Тот-то помнил и лелеял все оскорбления, тумаки, шишки и унижения, которые прилетали ему от козлов. Теперь он люстрировал бывших обидчиков при помощи параши. Враги были разобщены, активно дистанцировались от бывших товарищей, подвергавшихся петушению, выдумывали для них унижения. Козлы думали, что такие проявления лояльности спасут их от макания в парашу, но проходило буквально несколько дней, и их тоже настигала гражданская смерть. И они в позорных, переделанных в юбки, трусах оказывались рядом с теми, кого несколько дней назад сами же чмырили. Весело жилось в камере №6. Перед погружением в клоаку будущих петухов пиздил лично Упырь. Отработанным ударом он разбивал будущему обитателю окрестностей параши нос, присасывался к крови, гнусно чавкая вытягивал красный бодрящий сок, набирался сил. Но, конечно же, этот кровосос, влекомый своей страстью, был всего лишь марионеткой в руках Мяфы. Вот уж кто оказался подлинным чудовищем! Этот бывший чушок, забравшись на вершины власти, стал внушать ужас даже самым закалённым арестантам, даже ветеранам зон с набитыми на спинах куполами. Каждый день Мяфа (он же Чика) посвящал издевательству над опущенными козлами, и изобретательность его не знала границ. Ежедневно новообращённые петухи вынуждены были заниматься самыми унизительными вещами. Отдыхал только Сися Обоссанный, к которому бывший чухан не питал злых чувств. Самый ужас для бывших козлов начался, когда Мяфа добазарился с охраной, забашлял им в криптовалюте (откуда-то вдруг разбогател), и та доставила в камеру целый ворох женского белья. Притом, дорогого, из Calzedonia и Victoria Secret. Тем же вечером петухи были переодеты в бабские шмотки, трусы им отныне полагались только кружевные, плюс лифчики и купальники. Поверх этого всего разрешалось надевать ночные рубашки. Правда, Мяфа немного обломался. Чулки и колготки охрана доставлять отказалась – ведь на них можно было повеситься. Мяфа расстроился, но устроил модный показ. Телек в камере переключили на музыкальный канал с российской попсой, а новоявленных петухов во главе с Гошей Питерским заставляли расхаживать в новых нарядах. – Эх, чулок вам не хватает, – бормотал Мяфа. В какой-то момент модельный проход дал сбой. Потому что Гоша Питерский стал блажить. Он был недоволен, что у него отобрали всю одежду. Его интересовало, как же он пойдёт в суд. А на допрос? – Так и пойдёшь! – прорычал Упырь. Модный показ вызвал у арестантов шок. Произвел совсем не ожидаемое впечатление. В ситуацию вмешался авторитетный зэк Вова Чума. Он решил побазарить с Упырем на тему того, что так не делается. Ведь в предвариловках петушат только в самых исключительных случаях, при неоспоримых и чудовищных косяках. А не каждый день. Пять свежих петухов – не перебор ли? И понятно, что опущенцы – бесправны, но переодевать их шалавами – это всё же беспредел. Такого даже по отношению к самой мрази не позволено. – Больше двадцати лет сижу, – базарил Чума. – Но такую лютость в первый раз вижу. Ты очень круто взялся, парень. Как бы не пришлось на зоне ответ держать. Когда Чума заснул, на него напали преторианцы Упыря, сволокли со шконки и понесли макать в парашу. Так авторитетный вор Паша Чума стал Чиччолиной, со всеми отвратительными последствиями, получив в качестве одежды персональный купальник с дырой на жопе в форме сердца. Камера погрузилась в атмосферу непрерывного порочного карнавала. Издевательства над опущенными были поистине ужасны, но доставляли арестантам противоестественное удовольствие. К ощущению чудовищного праздника добавлялся и страх. Ведь завтра у параши могли оказаться сами веселящиеся. А Мяфа фонтанировал омерзительными фантазиями, которые тут же воплощались в жизнь. Он полюбил, посравши, вместо туалетной бумаги использовать петухов. Те, в своих купальниках и лифчиках, с накрашенными губами, стояли перед ним. Затем Мяфа выбирал кого-нибудь из них, и тот должен был вылизать ему зад. В этот день не повезло Жоржетте (бывшему Гоше Питерскому). Жоржетта поднял бунт. – Блядь, нахуй, делайте, что хотите, но я не буду! Бунт был, конечно же, бессмысленным. И пощады после его подавления не было. Бывшего смотрящего скрутили, заставили выполнить приказ. Но и это была еще не вся месть. Мяфе хотелось чего-то большего. И он велел вытатуировать на ногах Жоржетты блядские чулки в сеточку. Они, по мысли Мяфы, должны были заменить запрещенные в тюрьме чулки настоящие. Наколоть их оказалось сложной задачей. Гоша Питерский сопротивлялся. Он дёргал ногами, когда их брили. Когда же ему рисовали ручкой блядскую сеточку, стал лягаться и разбил ебальник одному из преторианцев. Упырь этому обрадовался и тут же высосал кровь пострадавшего. А бывшего смотрящего повалили на пол, четыре арестанта сели ему на руки и на ноги. Жоржетта вращал глазами, пускал пену из аляповато накрашенного рта и ревел дурнинушкой: – Будь ты проклят, сука, нахуй! Тебе отрыгнётся, слышишь?! Слышишь, блядь, нахуй?! И эти вопли испортили праздничное настроение. Вместо всеобщего веселья наступило мрачное молчание, прерывающееся лишь стонами Жоржетты и жужжанием машинки. После восьми часов мучений сетку на левой ноге дотатуировали едва до колена. К тому же Гоша Питерский пару раз успешно дёрнулся, отчего рука татуировщика сбилась с линии, и изящная геометрия блядской сеточки нарушилась. Работы оставалось ещё дней на пять, или даже на неделю. Помимо сеточки предстояло изобразить кружевные края, подвязки, а на животе набить кружевной пояс. А расфантазировавшийся Мяфа уже грезил о том, чтобы вытатуировать Гоше на груди, ключицах и спине бюстгальтер. Это неоправданно жестокое мучение погрузило камеру в зловещее молчание. Тревожно молчали арестанты. Ведь и они были не застрахованы от подобного. Мяфа со своими фантазиями представлял реальную угрозу. А насосавшийся крови Упырь по настроению вещал арестантам о том, что они живут в самой свободной камере, где все пидарасы сурово наказаны. – Если ты нормальный, ровный пацан, бояться нечего! – вещал Упырь, сверкая багровыми белками глаз. – Но если ты сука и гнида, то ты поплатишься. Но это и справедливо. В этот раз аргументация была слабовата, Упырь это почувствовал и двинулся на территорию, на которую ещё не заходил никогда. – А к чему я вас веду? – орал он, вглядываясь в лица арестантов. – К свободе! Я разрушу эту систему! Вы выйдете на свободу, братва. Все дела против вас идут нахуй! И наконец раздался радостный рёв. Правда, сам Упырь плоховато представлял себе, как исполнит обещанное. Но размышления не являлись сильной стороной зомби-вампира. *** А утром петух Жоржетта (бывший Гоша Питерский) заболел. Это выяснилось, когда его поволокли татуировать сеточку дальше. – Блядь, вот же горячая сучка, – сказал один из преторианцев. – Сука, я в натуре обжёгся! – вопил второй. Жоржетта был без сознания, бредил. А нога с блядской сеточкой до колена распухла. Бывшего смотрящего швырнули к параше. И он валялся прямо на полу – не в силах подняться. В санчасть его забрали только вечером, когда он начал блевать там, где лежал. Прямо в купальнике. Про наряды арестантов охрана ничего не говорила. Вохры ведь сами их доставили. А узнику совести Сергею Жирному и его подручному было позволено всё. Впрочем, Жирный-старший не отягощал свою башку раздумьями. Зато благоволение власти почувствовал Мяфа. Тем же вечером он достал развратный купальник с сердечком на жопе в красной окантовке и стал расхаживать по камере, цепким взглядом сканируя каждый ебальник. – Вот ты! – указал он на тощего арестанта, сгорбившегося над столом. – Ну-ка, встань. Приложи купальник к себе. – Слышь, Чика, ты чего… Я же ничего… – бормотал в ужасе арестант. – Мне кажется, тебе он к лицу, – зловеще цедил Мяфа. – Но за что? Не надо! Пожалуйста! – Чудак человек. Я не требую от тебя его надевать. А могу и потребовать. Могу сделать так, что ты и на суд с сердечком на жопе пойдёшь. Ну, блядь! И испуганный арестант послушно снимал штаны и прикладывал к себе позорную тряпку. – Ну, ничего! – изводил арестанта Мяфа. – Но ноги у тебя пиздец кривые. Не, не прошёл кастинг. Надевай штаны обратно. Арестант с облегчением натягивал треники, а Мяфа с купальником рыскал по камере. Он загеморроил ещё двух или трёх пленных. Один сдуру сразу согласился приложить купальник к телу. – Э! Да тебе нравится! – обрадовался Мяфа. – Ха! Дядя Чика всё видит. Хо-хо! Пленного затрясло от ужаса. Но тут загрохотал засов. Мяфа швырнул купальник запуганному пленному: – Храни как зеницу ока, нахуй! Вошли вохры, чтобы забрать барахло Гоши Питерского. Выяснилось, что он только что умер от заражения крови. Вохры не проводили никакого дознания, ни на кого не наезжали. Получалось, что узникам совести сошла с рук даже смерть человека. Пусть хуёвого, но это было убийство. И никто не хотел в этом копаться. Тяжёлая, как чугунная чушка, тишина повисла в камере. – У параши освободилась вакансия, – возвестил Мяфа. – Продолжаем кастинг. По камере пошёл глухой ропот. – Ша! – вдруг рявкнул Упырь. – Тихо, блять, все! Говорить буду! Стало тихо. – Вы видели, поца, они меня боятся, – пиздел Упырь. – Как они боятся! Ссут, нахуй! А какой из этого вывод? – Ты всё можешь! – сказал кто-то из арестантов. – Именно! – радостно взревел Упырь. – Я! Могу! Всё! Всё, нахуй! Зомби-вампир почувствовал безнаказанность. До апокалипсиса, похоже, оставались считанные часы. *** Я рапортовал в Ксанаду о необходимости принять срочные меры, нейтрализовать вампира. Меня выслушивали, но ничего не менялось. – Верните проповедника в тело! – требовал я. – Уберите вампира из камеры! Выяснилось, что из проповедника вытягивают информацию о готовящихся терактах. Но он пока не очень разговаривает. В качестве невидимки мне разрешили побывать в том подобии рая, где обитал главарь террористов. Парадиз имел вид башни, из которой не было выхода. За окном был роскошный парк – возможно, Версаль. Били фонтаны. Голый проповедник лежал на мягком диване, его ласкали три красотки – блондинка, китаянка и африканка. Первая делала проповеднику минет. Две другие наглаживали и просили рассказать о подвигах во имя Того, чьё имя благословенно всегда. – Он и так про меня всё знает, – отвечал хитрый проповедник. – А вам о том знать ни к чему. Ведь подвиг не осуществлённый – не является подвигом. – Хитёр, стервец, – прокомментировал куратор. Он тоже невидимкой присутствовал здесь. – Мозги нам делает. – Так имеет ли смысл продолжать? – спросил я. – Имеет, – ответил Искандер Бельдыевич. – Пока есть шанс, что он заговорит, нельзя оставлять попыток. Проповедник не мог нас слышать, но вдруг стало что-то происходить. Кончив блондинке в рот, проповедник вдруг дал ей по лицу. Девушка отшатнулась, схватилась за щеки. А проповедник вскочил, грубо стал отдирать её ладони от лица. – Не ври мне! – кричал главарь ИГИЛа (террористическая организация, запрещена в РФ). – Я дал тебе кулаком по физиономии, но на тебе ни следа! Кто ты такая? – Я райское существо! – давясь слезами, отвечала блондинка. – Нет! – полыхал глазами проповедник. – Ты – какая-то хитрая херня. Я умер, да? – Возможно! – сказала китаянка. – Тогда зачем вы пытаетесь дознаться о моих замыслах? – тряс пальцем террорист. – Тут явно то-то нечисто! – Ну, что ты, милый?! – проворковала африканка. Но проповедник лишь пнул её ногой. – Он вас раскусил, – сказал я Искандеру Бельдыевичу. – Продолжать дальнейший цирк нет смысла. – Он пока только лишь догадывается, – не очень убедительно ответил куратор. – Может, хватит заниматься самообманом? Удовольствуйтесь информацией, которую добыл вам я. Вряд ли он скажет больше. – Я понимаю, Хоттабыч, тебя достала тюряга… – Это самая лютая, беспредельная тюряга, – ответил я. – Фактически Гуантанамо. И ещё скоро там начнётся зомби-апокалипсис. Это уже вопрос не часов, а фактически минут, Искандер Бельдыевич. – Я доложу наверх, Хоттабыч, – сказал куратор. – Ты пойми, это ж не я решаю. Всё это я уже слышал. Гурии-дознавательницы продолжали ласкать проповедника. Этим женщинам не стоило завидовать. Сидеть по восемь часов в вирте, сосать ублюдку виртуальный хуй – не самая простая служба. К тому же я видел этих женщин – на самом деле они не являлись юными созданиями. Это были в большинстве своём сотрудницы предпенсионного возраста. Дежурство происходило в четыре смены, по восемь часов каждая. И вдруг террорист хрипло завопил, оттолкнул африканку, пнул китаянку, снова ударил блондинку, прорвался к окну и прыгнул. – Аааа! – нёсся его вопль. А в следующее мгновение проповедник, как и не было ничего, стоял в центре комнаты. – Где я? – вопил он. – Почему я не могу умереть? – С жиру бесится, – прокомментировал куратор. – Кончайте этот балаган, действительно, – хмуро ответил я. ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ… ШЕСТОЙ СЕЗОН. СЕРИЯ 30 Сто миллионов адвокат Алик нашёл почти без труда. Сначала он выставил на продажу дачный участок в Наро-Фоминском районе. Алик его когда-то отжал у какой-то угрюмой семьи, глава которой насмерть сбил пешехода, будучи очень пьяным. Или поскандалил с мордобоем во время аварии. Таких мелочей Алик не помнил. Он вообще дело смотрел только во время суда и то недолго. |