эй толстый 5-6 сезон. Эй толстый 5-6 сезон. Пятый сезон. Серия 98б на обоих фронтах я терпел поражение. Мне даже стало казаться, что я стал токсичным. Стоило мне вмешаться в какойнибудь процесс, как тот немедленно принимал наихудшее течение
 Скачать 0.67 Mb.
|
|
Обида как тупое копьё врезалась в солнечное сплетение. Двести миллионов дай одному, сто – другому. А самому главному исполнителю что останется? Себе в убыток работать? Как умненький Алик дошёл до такого? – Но сто миллионов! Откуда у меня такие деньги?! – Не пизди, – отмахнулось это чудовище с внешностью подростка. – «Бентли» твой сколько стоит? А дача? – Мне что – это всё продать? – ужаснулся адвокат. – Это же долго! – А ты сделай поскорее. В три дня уложись. – В три дня?! – У тебя всё получится. А если через три дня я не увижу это кино, то не надейся потом всплыть. Такой хайп тебе устроим, что во всех судах планеты смеяться над тобой будут. «Откуда, – подумал Алик, – снова взялось на мою голову это чудовище? Которое даже ад не принимает!» *** После исторического заявления нового смотрящего камеры №6, которое гласило: «Ебать козлов ебать!», ещё в нескольких соседних хатах произошли революции. В камере №3 взбунтовались мужики-пленные, скрутили козлов и макнули их в парашу. По ниточному заоконному телеграфу в шестую камеру прилетело официальное поздравление от революционной власти. Упырь (а на самом деле Чика от его лица) напутствовал революционеров, назвал красавчиками за то, что избавились от козлиного «гнёта», поприкалывался над другими хатами, которые всё ещё ходят под козлами. Эта малява разошлась по всем камерам. Усугубляло ситуацию ещё и то, что в связи с ковидным карантином отменили прогулки. А это был единственный шанс покурить у тех, кто ещё не бросил. Вскоре антикозлиные восстания вспыхнули сразу в девяти камерах. В четырёх хатах восставшие одержали победу и отпетушили своих козлов. Ещё в трёх хатах инсургентов поддержал ИГИЛ (террористическая организация, запрещена в РФ), и в двух из них хозбыки тоже переселились в окрестности параши. В одной против повстанцев и примкнувшего к ним ИГИЛа был брошен тюремный спецназ. Ещё в двух камерах волнения были подавлены силами самих козлов. Тюрьма раскололась на два лагеря: в одном власть козлов ещё держалась, в другом (пока меньшем) скандировали «Ебать козлов ебать!» Упырь и его сторонники медленно, но верно захватывали власть в отрезанной от мира тюрьме. На стороне Упыря был ещё и международный резонанс, и статус узника совести. Упади с его полулысой головы хоть волосок, и пресса всего мира поднимет вой. Администрация ничего не могла с ним сделать, а он – брал власть. Бывший Мяфа строчил воззвания и выдвигал новые радикальные лозунги: «За всё говно, блядь, ответите!», «Хочешь чистую камеру – пиздуй к параше!», «Курево – жизнь! Дымить – заебись!», «Ебать и макать, макать и ебать!» Угнетённые арестанты поднимали головы. Упырь и его дерзкий переворот кружил не одну бритую голову. Бурлил и ИГИЛ. В ряде камер, как уже говорилось, правоверные поддержали восстания. Мне бы, как главе исламистов шестой камеры, встревожиться. Но я ничего не предпринимал, хотя слышал разговоры о том, чтобы уйти к Упырю. В конце концов, джинн, работающий на спецслужбы мог только мечтать о том, чтобы ИГИЛ развалился. Вот я и радовался. А тревожился я по другому поводу. События в камере с каждым днём всё больше напоминали предвестие зомби-апокалипсиса или «Повелителя мух». Вампир-смотрящий нуждался в крови. Я время от времени вторгался в его кровь, не оставляя попыток нейтрализовать как можно больше зомби-вирусов. Но те смешались с коронавирусом и стали, кажется, непобедимыми. Как послушник шао-линьской обители я ежедневно выходил на поединки с непобедимыми мастерами, получал зверской пизды, с большим трудом собирался в кучу, снова выходил на бой, и снова получал. Нет ничего хуже работы, которая в принципе невыполнима, но делать которую надо. Я информировал центр о событиях. Попросил убрать меня из тюрьмы. Мне посочувствовали, но велели оставаться на месте. Пообещали путёвку в санаторий, где сейчас оттопыривался подлинный глава ИГИЛ, проповедник. Отдыхал в компании гурий он уже довольно долго. Я напомнил старшим коллегам, что к концу третьей недели первоначальная эйфория от райских кущ уже проходит, и «курортник» начинает осматриваться, примечать там-сям недостатки. – Уже недалёк тот миг, когда он поймёт, что вокруг него виртуальная реальность, – говорил я. – Возникнет кризис веры. – Это ничего, – сказали мне. Хотя, может, руководство того и добивалось. И пока настоящий хозяин тела блаженствовал в виртуальном раю, я не переставал погружаться из одного ада в ещё более худшую, кишащую демонами преисподнюю. К концу третьего дня революция стала пожирать своих детей. Началось всё с конфликта из-за уборки. Мыть полы после революции никто не хотел. А между тем и не мыть было нельзя. Мяфа составил график дежурств, первым указав одного из бывших козлов из гвардии Гоши Питерского. – Да ты охуел, шакала кусок! – заорал тогда бывший козёл. – Чего это я должен убирать? Ты там ничего не попутал? – Как бывший угнетатель ты обязан искупить, – сказал консиглиери. – Ща как въебу! – бушевал экс-козёл. Но въебали ему самому. На разборку подоспел Упырь с гвардейцами. Он с ходу зарядил козлу в ебальник и стал при всех сосать кровь из носа. – Хорошо, Упырь! Я всё понял! – выл козёл. Но раскаяние ему не помогло. Его макнули в парашу под общее скандирование «Ебать козлов ебать!». – Отныне ты будешь убирать каждый день, – сообщил ему Упырь. – Если уборка будет проведена плохо, тебя будут пиздить. Я не питал оптимизма по поводу происходящего. Это была первая ласточка. И недалёк казался тот миг, когда камера превратится в кишащий зомбаками подвал. Тем же вечером власть козлов рухнула ещё в одной камере – 14-й. И антикозлиных хат в тюрьме стало больше. «Красная» власть доживала последние дни. – Ебать козлов ебать! – гудело из-за решёток. – Ебать! Ебать! Ебать! ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ… ШЕСТОЙ СЕЗОН. СЕРИЯ 28 О ситуации в камере №6, да и в тюрьме в целом, я ежедневно докладывал своим кураторам. И день ото дня мои донесения становились всё тревожней. Вернее, ночь от ночи. Слышали, наверное, пословицу: «Солдат спит – служба идёт»? У джиннов на службе – гораздо суровее. Когда спит солдат – он исчезает из казармы, от уставов, строевых и марш-бросков. Хоть на недолгое время, но он уже – не здесь. А вот когда спит джинн под присягой – он продолжает служить. Сон служивого джинна (если только он не в отпуске) проходит в локации Ксанаду. Это огромный, сказочной красоты дворец, располагающийся сразу в нескольких измерениях, с запутанной геометрией переходов, лестниц, которые редко ведут туда, куда надо. В систему дворца входит и санаторий, где скоро уже закончит блаженствовать и станет всерьёз тревожиться проповедник, тело которого я оккупировал. В Ксанаду не стоит доверять ничему – ни коридорам, ни лестницам, ни лифтам, ни окнам, за которыми с разницей в секунду вы можете увидеть зимний Нью-Йорк, потом весеннюю Венецию, а затем выжженные зноем улицы летнего Багдада. Окна можно открыть, ощутить запах. Например, Нью-Йорк подарит вам смог и автомобильные выхлопы, Венеция ошпарит запахом нечищеной ливнёвки, Багдад дохнёт зажаренным на солнце верблюжьим кизяком. Взятое напрокат тело погружается в сон с чётками в руках, а я оказываюсь у подножия широкой лестницы с роскошными хорасанскими коврами и золотыми перилами. Подниматься по ней – нельзя ни в коем случае. Потому что через два пролёта сидит Неведомая Хуйня – страшнейшая зверюга с клыками, лапами, бронёй и множеством глаз. Неведомую Хуйню парни из оперотдела зацепили во сне какого-то параноика, поселили в Ксанаду. Эта зверюшка сторожит дворец от простецов. Потому что проснуться у лестницы может каждый. А проснувшись – куда он пойдёт? Правильно. А там наша животинка сидит, зубами кусь делает. Для того, чтобы попасть куда-нибудь, кроме объятий Неведомой Хуйни, надо посредством пассов над четвёртой ступенькой ввести код доступа и личный номер. И тогда прямо из воздуха материализуется дверь. Это и есть правильный путь. Переступив порог, сотрудник оказывается во вполне себе казённом функциональном коридоре. Правда, молодые джинны из техподдержки, создавшие всю эту иллюзию, те ещё приколисты. Вот, например, очень коварный плакат, изображающий потного дядьку с тревожным лицом, сидящего на кровати, схватившегося руками за бёдра. «Проснись, ты обосрался!» – гласит надпись. На новеньких, кстати, действует – мгновенно из Ксанаду вышибает. Меня, конечно, такой чепухой не остановить. Но молодёжь – другое дело. Они же всё-таки находятся во сне. И всё вокруг подёрнуто флёром нереальности. И всё вокруг – знак и символ. А тут – такой триггер. «Вдруг я действительно – того?» – думает новичок. И выпрыгивает из Ксанаду. А бывалые ржут, конечно. В нужном мне отсеке казённый коридор с плакатами трансформируется в лабиринт. Два раза направо, поднять плиту, спуститься по лестнице, пойти налево. И столкнуться с истощённым уёбищем в рубище. – Что привело тебя сюда, несчастный?! – вопит уёбище таким голосом, что с новичками действительно порой происходит конфуз с плаката. – К Искандер Бельдыевичу, с рапортом, – скучнейшим голосом отвечаю я. – Сейчас доложу, – говорит привидение. На самом деле, это – секретарша. Имя у неё самое неподходящее – Мила. Я её знаю. Она меня – тоже. Однако всякий раз делает вид, что не узнаёт. А дальше, сквозь аллею огней, я иду в кабинет куратора. Когда джинн дослуживается до отдельного кабинета, он начинает изъёбываться, креативить и украшать. Вот и Искандер Бельдыевич – не так давно при кабинете. Ещё не наигрался. – Здорово, бродяга! – пучит куратор на меня глаза. Кабинет, по счастью, нормальный, традиционный. Со столом, креслами, мягким светом и портретом, который изображает Ктулху с щупальцами на подбородке. На самом деле, это не портрет вовсе, а охранник, чуть младше меня по званию. По приказу хозяина Ктулху активирует щупальца и вышвыривает неугодного гостя. Говорят, такое бывало. Но не уверен. Знаю одно, портретом прикидывается очень старый джинн, который так вот подрабатывает на пенсии. – Как жизнь босяцкая? Всё по понятиям? – похохатывает куратор. – Всё зашло слишком далеко, Искандер Бельдыевич, – говорю я. – Мы в одном шаге от катастрофы. Рассказываю. Не в первый, кстати, раз. Что кровососущий вампир-зомби – это потенциальная угроза не только одному отдельно взятому централу. Но и всей пенитенциарной системе. Всей Москве, и шире! – Мне кажется, ты сгущаешь краски, – говорит начальство. – До этого вампиром был этот… как его… Вовасий. Ну, и нормально, не бросался на людей. – Вовасия я по ночам нейтрализовывал, – тоже не в первый раз объясняю я. – Очищал ему кровь. К тому же он не так давно сел. Но вот этот, новый, вампир, он и агрессивен, и непредсказуем. И зомби-вирусы у него – все в шипах и броне. Я не могу с ними справиться. – Что?! – похохатывает босс. – Ты? И не можешь? Не узнаю тебя, старина! – Каждый когда-то сталкивается с пределом возможностей. А вот эту проблему надо решать прямо сейчас, Искандер Бельдыевич! Куратор мнётся. Видно, не хочется ему решать. – Это надо сделать, – объясняю я. – Потому что уже очень скоро камера №6 превратится в подвал с кровожадными зомбаками. Они вырвутся наружу, пойдут жрать всех подряд. Я понимаю, что зомби-апокалипсис – не самая тяжелая проблема. Но этот будет особенный. Тут речь идёт минимум о сотнях жертв. И зачем искусственно создавать очаги напряжённости? Не лучше ли придавить в зародыше? – Да, – говорит начальство, барабаня пальцами по столу, который тут же угодливо превращается в клавесин и отрыгивает скрипучей мелодией. – Проблема, действительно, серьёзная. Но я к руководству с ней сейчас – не пойду! Знаешь, что вообще в мире творится? Коронавирус! Весь мир на карантине сидит. Везде паника. А тут ты, со своими зомбаками. Которые – да, представляют угрозу. Но всё же меньше коронавируса! – И что, ничего предпринимать не будем? – спрашиваю я. – Извини, но все силы, ресурсы брошены на противостояние пандемии. – Что ж, – говорю я. – Тогда я вынужден требовать аудиенции с Ы! Ы – это верховный джинн. Никто не знает, ни того, как он выглядит, ни как его на самом деле зовут. Он очень влиятелен. Но обращаться к нему – очень рискованно. Можно вылететь из кабинета в запаянном контейнере для радиоактивных отходов и нырнуть в нём на дно моря Лаптевых. Ы непредсказуем. Рассказывают, что он по своему поведению похож и на экзальтированного дервиша, и на буддистского наставника, который бьёт учеников по головам палкой. – Ты хорошо подумал? – спрашивает куратор. – Впрочем, ты же – опытный сотрудник. Ну, что ж. Это твоё право. Может быть, у тебя что-то получится. Он вдруг обнимает меня, хлопает ладонью по спине. – На всякий случай прощай, – говорит куратор. – Ты был отличным оперативником. Может быть, когда-нибудь встретимся. – Надеюсь, Искандер Бельдыевич, – говорю я. И тут стены кабинета начинают оплывать, словно сделаны из воска или совсем уж легкоплавкого пластика. Разноцветные капли быстро и бесшумно стекают на пол. *** А я оказываюсь – где? Сначала я ничего не понимаю. В лицо мне бьёт яркий свет. Как на допросе. Но источник света достаточно далеко, и это явно не настольная лампа. И сам я – не сижу, а стою. На какой-то ровной поверхности. А свет – это осветительные пушки, как на концерте. Луч одной из этих пушек приходит в движение. Становится виден микрофон на длинной стойке. Я на сцене. На которой, я оглядываюсь, кроме меня, никого нет. И что я должен делать? Петь, что ли? Я пытаюсь понять – есть ли вероятность, что меня вышибло в обычный сон, а вовсе не к великому Ы? Это может быть и трюк со стороны куратора. Я буду думать, что высказался, а он – что избавился от напасти. Но мог ли так поступить Искандер Бельдыевич, который, в общем-то, сейчас, вот только что, хлопал меня по спине? Нет. Значит, я у Ы. Где-то под сценой, на которой я стою, сидят зрители. Я вдруг слышу их свист и крики: – И чо? Вышел и молчишь? Вали со сцены! Раздаётся дружный свист. И все эти неведомые мне существа в зале – они все, получается, Ы? Или Ы – среди них? – Здравствуйте-здравствуйте! Доброй ночи! – говорю я. Вдруг понимаю, что у меня проблема с одеждой. На мне жёлтые панталоны в зелёный горох, туфли с длинными носами и бубенчиками на них. А пиджак на мне – фиолетовый и в блёстках, как у какого-то Киркорова. По ощущению того, что лицо намазано жиром, вполне возможно, что на мне – клоунский грим. – Моё почтение, уважаемая публика! – продолжаю я, решая оставаться серьёзным. – Я пришёл к вам по очень серьёзному поводу. Дело в том, что в тюремной камере, где я сижу, работая под прикрытием, завёлся зомби-вампир. Вдруг из глаз у меня брызгают фонтанчики слёз. Но публику это веселит. Пусть будет, ладно! – Я не могу решить эту проблему один, – продолжаю я. И новый фонтан. На сей раз не из глаз. Из штанов. О Всевышний! За что такой позор! Моя струя поливает публику. Слышен визг, хохот. – Надо что-то делать! – кричу я в микрофон. – Иначе зомби-апокалипсис! Все арестанты превратятся в вампиров. И снова глаза мои стреляют струями слёз. Вдруг я понимаю, что уже не один на сцене. Что здесь, кроме меня, есть кто-то ещё! Потому что сцена, которую я больше чувствую пятками, чем вижу, вдруг начинает содрогаться, трястись. Что-то крадётся ко мне сзади. Я оборачиваюсь. И кричу от ужаса. Прямо на меня смотрит нечто среднее между огромным аистом и зубастым Годзиллой. Длинный острый клюв, утыканный зубами. От ужаса я теряю контроль над собой. В соответствии с каким-то первобытным рефлексом из меня вырывается струя газа. Но этот газ неожиданно подбрасывает меня вверх. Я взлетаю, размахивая ногами в смешных туфлях. Годзилла-аист щёлкает клювом, но промахивается. Я уворачиваюсь от него. Заполненные пердячьим паром гороховые панталоны вдруг превращаются в воздушный шар. Я взлетаю ещё выше. Публика хлопает мне, а я чувствую себя как-то неловко. Мне неудобно висеть на матерчатых лоскутах, которые держали штаны у меня на плечах. – Надо спасти людей! Предотвратить! – кричу я. И тут мне на голову съезжает дурацкий киркоровский пиджак. Я перестаю что-то видеть и впадаю в панику. Я кричу, потешно сучу ногами. Я словно купаюсь в смехе окружающих, который обволакивает меня, как вода бассейна. Но я ослеплён. И это сбивает меня с толку. – Спасите! – кричу я. И самое ужасное, я чувствую, что за пиджак что-то тянет. Наверняка годзилла-аист! Тут и двух вариантов быть не может! Я пытаюсь освободиться из пиджака. Но меня влечёт вниз с неотвратимостью конвейера. На какой-то миг пиджак трещит по швам, сваливается с меня. Я вижу пасть. Вижу бессмысленный взгляд чудовища, пережёвывающего блёстки. Я вновь выстреливаю пердячьим паром. И гороховые панталоны снова возносят меня вверх. |