Сборник диктантов повышенной трудности по русскому языку. Сборник диктантов повышенной трудности по русскому языку Сост. Т. В. Ратько. Мн. Бгпу, 2003. 103 с
 Скачать 3.06 Mb.
|
|
. Ему вмиг становится душно, жуткая тяжесть как-то потихоньку, почти невидимо, исподволь наваливается на его душу, когда он чувствует в людях отсутствие этого трепета жизни. Перед человеком изначально открыто так много радостей, так много счастья, а он не видит этого, не слушает поющих в душе на разные голоса оттенков мелодий жизни и понапрасну превращает душу свою в замерзший, неживой комочек. Вот и Борис Друбецкой в «Войне и мире». Яркая, радостная жизнь настежь раскрыта перед ним. Но он как ни в чем не бывало отворачивается от нее, искусственно сдерживая все живые движения души. Холодно и расчетливо, в открытую он пользуется ею исключительно для устройства карьеры. Гончаров и в самых юношеских своих произведениях был непохожим на других стариком. Юноша Лермонтов не в пример людям его возраста всегда был взрослым человеком. Взрослый Пушкин до конца жизни оставался юношей. Во Льве Толстом мы имеем редкий пример, где художник все время остается ребенком, порой балованным, по временам серьезным, но всегда по- детски непосредственным и искренним.Ребенком не только в отношении своем к «добру», а и во всех характернейших особенностях ребенка: в радостной свежести чувства, в пенящемся сознании жизни, в безыскусственности отношения к жизни, в ощущении таинственной, порой сверхъестественной ее значительности, даже в самом слоге. Глубоко серьезными глазами ребенка смотрит Толстой на жизнь. И, как в ребенке, в нем так же совершенно нет юмора, причем речь идет совсем не об отсутствии чувства юмора. Рисуемое им часто невероятно смешно, но чувство смешного достигается чрезвычайно своеобразным приемом: как будто чересчур внимательный, все подмечающий ребенок смотрит на явление, мало-помалу РЕ ПО ЗИ ТО РИ Й БГ ПУ 86 постигая его сущность, а вслед за тем описывает его, несмотря ни на какие условности, просто так, как оно есть,— и с явления враз сваливаются эти привычные, гипнотизировавшие нас условности, и оно предстает во всей своей голой, смешной нелепице. 348 слов По В.В. Вересаеву 87. Свобода души О необходимости дать душе свободу одинаково говорят Достоевский и Толстой. Однако общеизвестно, к чему ведет свобода у Достоевского. Дать душе проявляться свободно — это значит выпустить на простор чудовищные, никем непобедимые хаотические силы, бешено клокочущие в недрах души. Они во что бы то ни стало вырвутся вулканическими взрывами, сшибутся насмерть, завьются неуправляемыми вихрями и в клочья разнесут бессильную душу, дерзнувшую вызвать их из глубин. И с ужасом, с отчаянием убедится человек, что свобода, которой он так страстно, так горячо желает, недоступна для него, что «не в силах слабая человеческая душа вместить столь страшного дара». То самое, что перед Достоевским стоит мрачной, почти неразрешимой, отчасти даже безысходной, трагической задачей, для Толстого есть светлая, радостная заповедь. И это потому, что для него душа человека — не клокочущий вулкан, полный непрерывных, но бесполезных взрывов огня, пепла и грязи, а благородная, плодородная целина, лишь сверху засоренная мусором жизни. Действительно из недр идущее, действительно самостоятельноехотение человека только и может заключаться в стремлении сбросить со своей души этот чуждый, неприемлемый для нее мусор. Быть самим собою, беспрестанно разыскивать в глубине своей самого себя — в этом, по-видимому, вся жизненная задача человека. Жизнь — это нечто более трудное, может быть, иногда неподъемное, но вместе с тем более глубокое и ценное, чем думает человек. Добрые гении светлым сонмом окружают человека, и он отчетливо слышит их приглушенный шепот, призывающий к счастью и радости. Нужно вслушиваться в них, в открытую следовать им — и впоследствии жизнь мало-помалу засияет чудесным, может быть, незаметным на первый взгляд, но все-таки прекрасным светом. Из живой, искренней, безыскусственной жизни само собою родится благо, сама собою вырастает цель. «Каждая личность, — говорит Толстой в «Войне и мире», — носит в самой себе свои цели и между тем носит их для того, чтоб служить недоступным человеку целям общим. Цели эти настолько недоступны человеку, что даже само добро, истинное добро, бывает результатом его деятельности лишь тогда, когда человек не ставит себе добро целью». РЕ ПО ЗИ ТО РИ Й БГ ПУ 87 Настоящее зачастую сливается с будущим. Жизнь человечества — это не темное подземелье, из которого оно непременно выберется наверх в отдаленном будущем. Жизнь — это светлая, солнечная дорога, непременно выровненная никому не известным мастером, поднимающаяся в высь небесную, к источнику жизни, навстречу свету и целостному общению с миром. 355 слов По В.В. Вересаеву 88. Противоположные Поистине трудно во всемирной литературе найти двух художников, у которых отношение к жизни было бы до такой степени противоположно, как у Толстого и у Достоевского; может быть, столь же еще противоположны друг другу Гомер и греческие трагики. Но все-таки они были отделены друг от друга веками. Гомеровский грек в негодующем недоумении пожал бы плечом, слушая непрестанные стенания трагического хора, такого безудержного в отчаянии и такого на редкость бездейственного, такого умеренного в жизненной своей философии. Для грека трагической поры Гомер был уже ничем иным, кроме как «литературой». Здесь же, на одном и том же поприще, по поразительной, почти невероятной игре случая, сошлись два сверстника с одинаковыми уровнем гениальности. И видеть рядом их, столь непохожих друг на друга, более странно, чем было бы видеть роскошную рощу пальм бок о бок с северным ледником или сверкающее сотнями тысяч лучей солнце в бездонной глубине по-ночному черного неба. По-видимому, высшее, до чего способна подняться наша фантазия, напрочь лишенная жизненного инстинкта и чаяния гармонии, — трагический человек. Однако если не суждено человечеству окончательно выродиться, то, безусловно, оно поймет когда-нибудь, что смысл его существования заключен не в трагическом преодолении жизни, а в радостном, непринужденном, гармоническом слиянии с нею. Основой же этой животворящей гармонии может быть только одно — та сила жизни, которая в состоянии преодолеть различные преграды и препятствия, побороть и трагедию, и безысходный пессимизм, и незаметное на первый взгляд самоотречение. Этой силой жизни, аккумулирующей необходимую для радостного, ничем не омраченного существования энергию, несокрушимо крепок был Гомер, и ее же требовал от человека прекраснейший из эллинских богов, действенный, солнечно-светлый Аполлон. Этой-то силы, преисполненной радостью и счастьем, требует от человека и Лев Толстой. Трудно себе представить живого человека, у которого могла бы лежать душа одновременно к Достоевскому и Толстому. Всякий, конечно, тотчас же «отдаст должное» гению обоих. Но для кого дорог Толстой, для того неприемлем будет Достоевский; кому близок Достоевский, тот равнодушен РЕ ПО ЗИ ТО РИ Й БГ ПУ 88 будет к Толстому. Всегда будет два враждебных стана; никогда одни не поймут других, всегда будут упрекатьих в чересчур поверхностном понимании или даже в намеренном непонимании учителя. И иначе не может быть: вместить и Достоевского, и Толстого невозможно: столь полно и решительно исключают они друг друга; что враждебно для одного – то дорого для другого. 357 слов По В.В. Вересаеву 89. Трагизм Достоевского Вводит нас в жизнь Достоевский – и перед нами расстилается жуткая, исподволь наводящая ужас и тоску пустота, как будто ни на минуту не знавшая животворящего света. И посередине этой темной равнины в муках недовершенности прозябают странные, опустошенные, на редкость одинокие существа, имя которым — люди. Жизнь каждого только в нем самом, все силы ушли в глубь души, на стремление согласовать и соединить то, что располагается внутри. А соединить их практически невозможно, потому что там — поистине хаотическая смесь сил, лишь механически сплетшихся друг с другом. Силы эти яростно, отчасти даже бешено борются, душат друг друга: одна поднимется, другая тотчас же ее опрокинет, вследствие чего добро подсекается злом, зло добром, любовь поедается ненавистью, ненависть – любовью. Испокон веку ничем не заменимая тоска по гармонии вмиг опрокидывается болезненно-судорожными порывами к хаосу; отвращение к жизни потихоньку подавляется издана въевшимся в душу страхом смерти, стремление к смерти — исступленной, непреодолимой любовью к жизни. Ввиду того, что разум кажется растерянным над этой мешаниной, человек мало-помалу старается умственным, логическим путем создать хоть какое- нибудь единство, «идеей» обуздать ползущие врозь силы. Лишенный непосредственного ощущения гармонии жизни и счастья, он пытается-таки собственными силами осознать жизнь, изобрести почти недостижимое, но такое желанное счастье, тем более что счастье это заслужено им. Но ничего не удается, и в беспрестанных муках душа снова и снова распадается на несоединимые, разрозненные силы. И в неотвратимой неизбежности этих мук человек находит, наконец, своеобразный выход: броситься навстречу мукам, целиком отдаться им, растерзать душу смертными противоречиями. В этом — непонятное на первый взгляд, неприемлемое для действительно свободного человека удовлетворение, грозная радость, темная, как ночь. Человеку совершенно неожиданно открываются незнакомые ранее красота и счастье страдания, он вдруг начинает любить скорбь и жаждать мучения. И через скорбь он таки познает основную истину жизни — истину о высшем, трагическом призвании человека. РЕ ПО ЗИ ТО РИ Й БГ ПУ 89 285 слов По В.В. Вересаеву 90. Толстой и Достоевский Как победное знамя, высоко превозносит свою истину обезумевший от страданий герой Достоевского и в течение всей жизни с улыбкой насмешки и презрения смотрит вдаль: там видится ему что-то серенькое, пошленькое и убого-самодовольное, что издавна зовется гармонией, счастьем. Не там, по его мнению, обетованная земля человечества, не в дали, туманно-серой и беспредельно недоступной. «Царство Божие внутри нас», – думает он, стремясь еще усилить страдания, еще больше раскачать душевный хаос непрерывностью, безмерностью мук, ожидая, что темная бездна вдруг озарится ослепляющим лучом никому не ведомого света. Человек мало- помалу расторгнет цепи, сдавливающие его личность, вследствие чего в бешеном вихре опрокинется в радостно сверкающий сотнями тысяч молний хаос, принимая его за сияющий космос, за высшую гармонию. И вот совершается чудо. Мир понемногу преображается, и нет больше разъединения, нет кошмаров, нет неподвижности, крепкие цепи разлетелись вдребезги, и все живет кипуче и радостно, претворяясь в дерзкий вызов природе; все едино огромным, стихийным, божественным единством, которого не постичь знанию, замкнутому в своих гранях. Все предыдущие страдания оправданы одним этим мигом, «длящимся, как вечность». И против Достоевского — Толстой. Светлый и ясный, как дитя, как ни в чем не бывало идет он по жизни и знать не хочет никакого трагизма. Душа накрепко сливается с радостною, никем непобедимой жизнью мира. Эта близкая, родная душа, единая жизнь повсюду: в людях, в животных, даже в растениях, даже в самой земле. Вспомним его слова: «Земля живет несомненной, незаметной на первый взгляд, но живой, теплой жизнью точь-в- точь как и все мы, взятые от земли». Не разумом, не умственным путем познает Толстой это гармонию, а проникновением другого рода, несравненно более полным и глубоким, чем проникновения разума. И в чудесном этом единении бледнеет, как-то странно теряет свою неоспоримую важность ряд вопросов, издавна мучающих душу Достоевского,— вопросов о бессмертии. Не нужно человеку для этого единения отказываться от своего «я». Только сбросив с себя свою оболочку, напрочь обезличившись, человек Достоевского способен слиться с миром, как капля, растворяясь, потихоньку сливается с гигантской водной равниной старика океана. Но зачем отрекаться от своего РЕ ПО ЗИ ТО РИ Й БГ ПУ 90 «я» толстовскому человеку, когда это «я» так певуче, светло и радостно? Зачем обезличивать себя, когда, и оставаясь собою, человек чувствует себя частью единого? И крепко, всей душою, всем существом своим Толстой знает, что человек исстари сотворен для счастья, что человек может и должен быть прекрасен и счастлив на земле. 372 слова По В.В. Вересаеву 91. О языках Никто в точности не знает, сколько языков существует на земном шаре. Чаще всего называется цифра около трех тысяч, хотя она отчасти приблизительна. Объясняется это тем, что нередко трудно отчетливо провести границу между языками и диалектами и что существует немало явлений, неизвестных языковедам. Каждый из живых языков имеет одинаковые возможности для своего развития, функционирования и совершенствования. Как известно, история развития человечества ввиду многих причин протекала и протекает крайне неравномерно. Одни этнические единства и сейчас находятся на уровне каменного века (такие племена по временам обнаруживаются в труднодоступных тропических зарослях, в ущельях гор или в никем не хоженных джунглях), другие вступили в наиболее развитую стадию истории человечества – построили по-настоящему цивилизованное общество. Естественно, что на языке "первобытных" племен абсолютно невозможно полноценно выразить современную систему мышления и гигантского комплекса понятий, свойственных современной культуре. Заметное различие в уровнях прогресса наблюдается и в истории отдельного языка. Например, на известном нам по письменным памятникам древнеанглийском языке нельзя было бы выразить современное богатство человеческой мысли, поскольку для этого в названном языке попросту не нашлось бы соответствующих средств. На одних языках в настоящее время говорят сотни миллионов людей, на других – только сотни и даже десятки человек (первых языков всего несколько, вторых – несоизмеримо больше). Есть языки, которые являются средствами межнационального и даже международного общения, а другие в основном обслуживают только свое племя, народность или нацию, вследствие чего общественные роли языков, безусловно, неодинаковы. Так распорядился не кто иной, как сама история. Главный и единственный критерий, который позволяет говорить о совершенстве языка, – это возможность выражать на нем всю сумму знаний, издавна накопленных человечеством. Прогресс языка поистине неразрывно связан с историей как его создателей, так и носителей. РЕ ПО ЗИ ТО РИ Й БГ ПУ 91 265 слов По Ф.П.Филину 92. Откровения писателя Люблю именно роман как форму самовыражения. Люблю роман со множеством героев и ничем не сдерживаемым ходом событий. Ненавижу чахленькие книжонки, посвященные ковырянию автора в интимной психологии героев, обиженных жизнью, удрученных нежданными печалями. Обожаю книги такие, где действия точь-в-точь как взрывы глубинных бомб! Роман – это отнюдь не повесть, похожая на длинный рассказ. Когда пишешь роман, то словно в непроглядном мраке ночи мало-помалу пробираешься через колдовское болото, прыгая с кочки на кочку, беспрестанно боясь ошибиться, а эти кочки беспрерывно колеблются под тобою, и ты никогда точно не знаешь, где же конец этой таинственной и властной трясине. Люблю, повторяю, именно роман, потому что каждый из них совсем как ночной бой, когда сражаешься вслепую и опасность подстерегает тебя повсюду. В таком почти сверхъестественном напряжении находишься в продолжение всего боя, до самого конца, пока не поставишь точку, словно завершающий выстрел. И, как ни старайся, все же ты еще не уверен и долго думаешь: «Кто победил? Я победил роман? Или, может быть, роман победил меня?» Бессчетное число раз в жизни я уже ставил эти последние точки, но всегда отчасти сомневался в своей победе. С годами таких сомнений прибавляется все больше. Считаю себя человеком поистине счастливым на том основании, что все мои мечты непременно сбываются. Но сейчас я, кажется, подошел к тому крайнему барьеру, который мне не под силу взять. Дело в том, что я серьезно заболел авиацией. Давно представляю себя ведущим самолет в иссиня-черном небе, возле самых звезд, вследствие чего просто-таки дух захватывает от восторга и ничем не объяснимого страха. Грустно, но я и сам понимаю, что этой мечте никогда уже не суждено осуществиться. Ну, что ж! Я остаюсь на земле, остро завидуя тем, кто сейчас пролетает надо мною. Винить в невозможности осуществления твоей мечты абсолютно некого. Время есть время, и ему надо подчиняться. Но если бы я стал пилотом, то я бы любил именно ночные полеты, когда ничто не отвлекает твоего внимания от чудесной машины и бездонного таинственного неба, где РЕ ПО ЗИ ТО РИ Й БГ ПУ 92 мерцают миллиарды звезд наподобие сказочных миниатюрных фонариков, где возможны различные сюрпризы – радостные и отнюдь не приятные. … Старт. Разбег. Взлет. Мимо качнуло ярко-желтые огни аэродрома. Подрагиванье штурвала привычно с юных лет. Впереди у меня целая ночь. Это будет самая волшебная, поистине фантастичная ночь в моей жизни. Ночь и самолет. Самолет и я. Как мало надо для счастья человеку! 375 слов По В.Пикулю 93. С.И. Ожегов С.И. Ожегов был неустанным сторонником планомерной, настойчивой и беспрерывной работы в области культуры русской речи. Эти взгляды он беспрестанно прививал своим ученикам и сотрудникам. К числу важнейших проблем, издавна занимавших С.И. Ожегова, принадлежат вопросы исторических границ современного литературного языка, внутренней природы книжно-литературной и разговорной речи и принципов выделения стилистических систем. С. И. Ожегов считал, что в истории русского литературного языка со времени Пушкина и вплоть до наших дней намечается несколько этапов и что в настоящее время не кто иной, как мы с вами, является свидетелем нового этапа, сопровождаемого глубоким процессом становления новых норм на основе сочетания всех прогрессивных тенденций развития литературного языка с истоками народной речи. Изучая и по-новому оценивая структуру национального русского языка, С.И.Ожегов говорил о мало-помалу формирующейся обиходно-разговорной речи — важной разновидности непринужденного устного общения. «Нет противоречия, — писал он, — между обиходной устной речью широких масс города и литературными нормами общенародного языка». |