Парсонс Т. О структуре социального действия, монография. Талкотт Парсонс. О структуре социального действия

• Название: Талкотт Парсонс. О структуре социального действия
• Анкор: Парсонс Т. О структуре социального действия, монография.doc
• Дата: 21.08.2017
• Размер: 5.67 Mb.
• Имя файла: Парсонс Т. О структуре социального действия, монография.doc
• Тип: Документы; #8413
• Категория: Социология. Политология
• страница: 74 из 77

Б. Юдин. Какой-то спрос, конечно, он будет иметь. Я не очень хорошо знаю книжный рынок и не могу определить, каким тиражом

его необходимо выпускать. Но будут ли читать? Те, кто профессио­нально хочет работать в социологии, конечно, будут, так как он явля­ется элементом обязательного образования. Но такого широкого ин­тереса, какой был в 60—70 годы, мне кажется, не будет.

Как это отразится на науке — наверное, отдельный разговор. Что же касается всего общества, то у меня есть такое наблюдение. Какие-то вещи, которые нарабатывала «системная группа », в то время не осо­бенно были нужны, в них многие видели только альтернативу кондо­вому марксизму, который всем надоел. Для нынешних же политиков неплохо было бы, если бы они себе представляли, как те решения, ко­торые они принимают, согласовываются с определенным научным под­ходом. Это должно быть у них на уровне личностного знания. В этом смысле, если бы наши современные политики знали Парсонса, это было бы очень полезно. Или хотя бы имели возможность читать о нем.

— Почему вы считаете, что именно для политиков это важно?

Б. Юдин. Потому что жутко наблюдать, когда предпринимаются бессмысленные, бессистемные действия. Принимаемое решение рас­сматривается только в узком, локальном контексте, не задумываются о возможных его последствиях, не учитывают взаимодействия каких-то секторов общества, групп, слоев, чтобы была какая-то более обоб­щенная картина будущего. Конечно, просчитывать на будущее — это уж очень высокий уровень, но надо хотя бы иметь представление о том, что может произойти внутри системы уже сейчас.

В. Чеснокова. Вот и вы подтверждаете, что Парсонс, именно он, дает сильную такую модель макросоциологии, в отличие от современ­ных западных социологов, которые разрабатывают микромодели, на­правленные в основном на человека.

Б. Юдин. Насколько я понял, Парсонс был причастен к тому, что американцы проводили после Второй мировой войны в Германии, — к дефашизации. Парсонс привлекался к социологической проработке этой программы. Он привлекался к участию в разработке серьезных реформ, которые проводились в Германии после войны. Здесь, конеч­но, тоже был использован макросоциологический подход.

В моих научных занятиях я использую его идеи. Несколько лет тому назад, примерно года три, я работал по теме «История советской науки как процесс вторичной институционализации», и как раз с помощью подхода Парсонса я это все и рассматривал. Также и в том, что я делаю сейчас относительно современного состояния науки, используются эти подходы. Мне приходится в университете иногда читать курс социоло­гии и этики науки, и здесь я тоже широко использую Парсонса, в част­ности его квадрат, пути институционализации науки, применительно не только к нашей ситуации, но и к истории науки начиная с XVII века. Он подчеркнул важность исторического процесса профессионализации науки, превращения ее в профессию, и социальные последствия этого.

Сам подход, когда люди поступают определенным образом не просто так, а в результате институциональных ожиданий, и на этом

уровне существует какая-то предзаданность их действий, есть вещь весьма продуктивная для познания и социального мира, и мира науки. Особенно хорошо работает Парсонс в том случае, когда есть структу­рированные мотивы. Вот именно структурированные. Те мотивы, ко­торыми руководствуется ученый, и, соответственно, те ожидания, в ответ на которые порождаются новые знания. Ученый ориентируется на институционализированные системы в возможном применении и использовании этих знаний.

Л. Седов. Я думаю, что Парсонс имеет сейчас перспективы вне­дриться в нашу социологическую мысль. Если за дело взяться как сле­дует и если это попадет в руки таких же молодых энтузиастов, какими были мы в те годы, то я думаю — да. Я думаю, что здесь он может найти адептов внутри научных кругов и даже выйти, может быть, к более широкому потребителю, что, конечно, достаточно смелое утвержде­ние, поскольку Парсонс труден. Но в принципе это возможно. Хотя в связи с упадком вообще научного интереса, интереса к образованию, который мы сейчас наблюдаем, может быть, это утопическая идея. Но скорее всего, положение выправится. Это мы сейчас в таком провале. Я думаю, что постепенно должно выправиться.

— Вы считаете, что это наше явление — упадок интереса к науке, и к образованию, и к знанию вообще?

Л. Седов. Думаю, что наше, да. Думаю, что это специфически наше и временное явление. Ну, у нас науку ведь оттесняет что сейчас? Биз­нес. Или выживание, или обогащение, то есть такие жизненные пути. А на Западе мы таких причин не имеем, поэтому там, по-моему, все естественно развивается. Да, там возобладали более прагматичные те­чения. Да, на какое-то время Парсонс действительно был оттеснен бо­лее прагматичными, более практичными социологическими методами и теориями, даже не среднего, а скорее уж приземленного уровня, ин-теракционистскими. В науке тоже есть мода, есть смена парадигм — и есть усталость, что ли, от слишком схоластической подчас парсонсов-ской методики. Но сейчас, по-моему, это прошло, и Парсонс занимает там то место, которое ему надлежит занимать.

Динамичная жизнь Запада действительно ведет к тому, что что-то отбрасывается, что-то забывается, на время опять-таки. Я думаю — на время. Не знаю. Честно сказать, не могу сейчас высказать какое-то ком­петентное суждение о состоянии социологии на Западе и о том, какое отношение там сейчас к Парсонсу, просто не имею возможности за этим следить. Они там непосредственно Парсонсом, может быть, и не зани­маются, но он уже, по-моему, вошел в ткань западной социологии, как-то он, может быть, даже незримо присутствует в том, что там делается.

А издавать Парсонса, я думаю, очень полезно. Как всякого соци­ологического классика. Но это не только классика. Мне кажется, что это очень могучий стимулятор мышления. Ну как со мной в свое время произошел переворот, о котором я рассказал, я думаю, он может слу­читься со многими, ежели человек внимательно вникнет в эти постро-

:ния. Хотя немножко ситуация и тут изменилась, поскольку современ­ный студент уже не догматизирован, ему не от чего, как говорится, избавляться, и у него очень широкий выбор. В отличие от нас.

— Ну почему? Он догматизирован сейчас тем, что привязан к эм-1ирической, например, деятельности и не хочет заниматься теорией.

Л. Седов. Да. Конкретная социология содержит в себе, конечно, :вой соблазн. Не знаю, как сложится сейчас. Прогнозировать опять-гаки очень трудно. Будет ли этот интерес к теоретическому знанию :охранен или нет? Опять-таки, повторяю, нас подталкивал марксизм. Меня привело к Парсонсу желание найти альтернативу тому единствен-1Ому, что в меня вбили. А что будет вести наших детей в науке, я не знаю, трудно очень сказать, вообще пути Господни неисповедимы.

Одно время в Москве были какие-то курсы для преподавателей эбществоведения из провинции. И я читал там по приглашению две лек­ции, и, в общем, примерно могу себе представить уровень. Думаю, что не :коро они освоят это новое для них поприще. А с другой стороны, есть какие-то молодые немосквичи, которые, наоборот, с большим интере-:ом, с большим трудолюбием, то есть с гораздо большим, чем в столи­цах, пытаются грызть науки, читать книги, что для москвичей как раз нехарактерно. И, может быть, действительно мы произрастем провин­цией, как об этом говорит Солженицын. У них соблазнов меньше там. Действительно, увлечение бизнесом и все такое в гораздо большей сте­пени, видимо, присуще нашим столицам, обеим, и совсем крупным горо­дам, где много совместных предприятий и так далее. А провинция, мо­жет быть, даже малый город, — они, правда, испытывают, наверное, нужду в литературе, у них затруднен доступ к источникам, но там со­блазнов меньше и больше тяга к другим, альтернативным способам су­ществования, не только к бизнесу. Наверное, таких людей будет больше.

Расскажу анекдотический эпизод из своей жизни. Я единствен­ный раз в жизни украл книгу в библиотеке, районной. Многие этим занимались, я знаю, просто пополняли свои библиотеки, и вот на моей совести тоже есть одна книга. Это было в Хапсуле, в эстонском курор­тном городишке. Я пришел в библиотеку, стал смотреть полки и вдруг увидел изданную в 57-м году книгу Пиаже, сборник работ Пиаже, ко­торая ни разу, судя по формулярам, востребована не была. Она стояла там и стояла. И я ее вынес оттуда и присвоил. А потом меня мучила совесть. У меня все время такая возникала картинка: а вдруг пришел бы какой-нибудь странный, одаренный мальчик, посмотрел бы эту кни­гу, и она, можно сказать, сформировала бы его жизненный путь. Вот через нее он, так сказать, стал бы на эту стезю. А я его лишил такой случайности, возможности такого совпадения.

Это, кстати, и в моей жизни было. В девятом классе я случайно наткнулся на какой-то учебник политэкономии, которую в школе не проходили, — марксистской. Это сыграло определенную роль, я его проштудировал почему-то. А книжка буквально в утиле была найдена. Мы с приятелем ходили и смотрели, что там в утиль выбрасывают. И

вот нашел книжку по политэкономии, и она меня натолкнула на инте­рес к систематизированному, научному освоению мира. Так что такие случаи не исключены.

Больше того, цепь таких совпадений в биографии человека игра­ет страшно важную роль. Помимо генов и сознательного наталкива­ния или воспитания.

В. Чеснокова. Это вы нас как бы обнадеживаете — вроде бы не­даром это все. Вы знаете, когда мы только собирали эти тексты Парсонса и предлагали в разные издательства, казалось, что никому это не надо, было такое ощущение, что, в общем, мы зря делаем эту работу, что интерес к Парсонсу пропал. Но, с другой стороны, жалко бросать, потому что был труд затрачен большой разными людьми, хотелось это опубликовать. Но вот сейчас я поняла, что в разговоре о Парсонсе воз­никло какое-то такое теплое чувство у всех, как будто вспомнили мо­лодость, и многие сказали: Парсонс меня сформировал. Я тоже про себя это могу сказать.

Л. Седов. Да, да. Определенно — не просто сформировал, а для меня это был переворот. Страшно интересно, почему именно Парсонс, а почему не Вебер, — я до сих пор не понимаю. Казалось бы, я историк, и мне бы Вебер был более созвучен. Нет.

В. Чеснокова. Мне кажется, у Вебера модель его погружена в материал. У Парсонса сама схема, и схема мышления в том числе, бо­лее выпячена.

Л. Седов. Да. Но тут должна быть какая-то внутренняя предрас­положенность к такого рода схоластике.

В. Чеснокова. А я обнаружила, когда я Риккерта прочитала, что мне очень понравилось неокантианство. Вот не какие-то другие фило­софии, а неокантианство. А Парсонс все-таки неокантианец.

Л. Седов. Да, да, по преимуществу да. А потом от него действи­тельно хочется танцевать дальше. Когда видишь, какое место он опре­деляет Фрейду (а он именно определяет ему место), хочется читать Фрейда и под этим углом зрения его рассматривать. Да, он в этом смыс­ле большой просветитель.

В конце жизни он от многого отказался, он пересмотрел очень многое в более поздних работах. Я, надо сказать, читал его буквально в той последовательности, в какой он писал. Первая его книга — там, где он разбирает Парето, Вебера и так далее, — «Структура социаль­ного действия», с нее я и начал. Вторая книжка, которую я читал, это «Социальная система», она у меня наполовину законспектирована. У меня и тетрадки до сих пор лежат с конспектами этой книги. Еще у меня много конспектов его статей — о власти, скажем. Меня очень ин­тересовали его политологические работы. У него же статьи отдельно об этих посредниках — о власти, о влиянии, очень интересные.

В. Чеснокова. Потом статьи по стратификации интересные, там эта парадигма — пересекающиеся диагонали. А потом были «Обще­ства». Вот я переводила введение к «Обществам».

Л. Седов. Потом еще была книжка «Система современных об-цеств». Я ее предлагал для перевода, кстати.

В. Чеснокова. А еще была «Социология и экономика».

Л. Седов. О, это со Смелсером вместе. Да. Это замечательная книж­ка. Сложная безумно. Вот там действительно надо знать западную эко­номическую науку достаточно фундаментально, чтобы понять эту книгу. Но она безумно интересна. Вообще Смелсер, надо сказать, очень талантливый его ученик, пишущий, правда, не менее сложно, чем сам Парсонс. Он в свою орбиту вовлек очень много людей. В двухтомнике, который я получил из Америки, далеко не все прямо считают себя последователями Парсонса, но тем не менее глубоко усвоили его систему понятий и частично даже полемизируют с ним. Во всяком случае с ог­ромным уважением сделаны два сборника. Может быть, когда-нибудь из них что-нибудь можно будет перевести тоже. В общем, ничего не про­падает, к счастью, хотя и не скоро делается. Сильно задерживается, да.

А. Здравомыслов. Я разделяю формирование взглядов Парсонса на три этапа, которые я связываю с (1) теорией социального действия, (2) структурно-функциональным анализом и (3) концепцией модернизации. Каждый из них имеет свое значение, достоинства и сильные стороны.

Для него самого наибольшее значение имела, на мой взгляд, имен­но теория социального действия. Он ее проводил как методологичес­кий принцип в разных работах. Но в силу не знаю каких причин этот аспект оказался менее ярко представлен в русских публикациях по Парсонсу, чем методологическая установка на структурно-функциональ­ный анализ. Структурно-функциональный анализ представлен преж­де всего «Социальной системой», это главная работа. А третий этап представлен его завершающими работами. В них развивается теория модернизации. С моей точки зрения, это очень важные, хотя и наиме­нее у нас известные работы. Им проработан колоссальный материал современного теоретического, научного знания в разных областях, прежде всего в области истории, психологии и так далее. И вот он обоб­щен в этих работах, которые сейчас на слуху у всех.

Парсонс в 60-е годы дает свое понимание модернизации, доста­точно развитое, достаточно подробное и гораздо более богатое, чем у Ростоу, с его фазами роста, и так далее. И не зная этих работ, мы ли­шаемся возможности представить себе, каково состояние реальной те­оретической социологической мысли, вот в чем дело. Поэтому я счи­таю, что надо начинать было бы именно с конца, а не с начала. А конец это, как известно, результат. Потом можно было бы углубляться и в начало, как это все возникло. Во всяком случае для того, чтобы по­нять, каковы были результаты Парсонса на последнем этапе его тео­ретической деятельности, важно именно эти работы перевести. Я счи­таю, что нужно было бы три работы перевести. В первую очередь это «Общества», 1966 год, «Система современных обществ», 1971 год, за­тем — последнюю работу Парсонса, в которой он сам подводит итог своей теоретической деятельности. Эта работа, по-моему, вышла в 76-м году, за три года до смерти его. История его собственной теоретичес­кой мысли, теоретическая биография.

Взгляды Парсонса менялись — здесь я согласен с Леонидом Алек­сандровичем. Работа «Структура социального действия» имеет боль­шое значение как историко-социологическая работа, но она никак не выражает его взглядов по наиболее крупным и важным проблемам, которые сформировались у него в 60—70-е годы. Это разные эпохи, разные подходы. Ясно, что в 37-м году он не мог ничего писать по по­воду мировых проблем развития. Там этого и нет. А здесь он как бы дает наиболее полное в современной социологической литературе — из того, что мне известно, — представление исторического процесса. В этих двух работах. Они связаны друг с другом, хотя пять лет между ними лежит. Но «Общества» — это как бы первая часть, а «Система современных обществ» — это вторая часть одной и той же работы. Он дает взгляд социолога-теоретика на исторический процесс человечес­кой цивилизации, то, что сделано было, скажем, Энгельсом в работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Это уровень макросоциологии.

То есть на первом и на втором этапе он работал в терминах струк­туры, а на третьем перешел к рассмотрению вопросов генезиса?

А. Здравомыслов. Да, совершенно верно. Это разработка неоэво­люционного подхода. Этот период можно характеризовать и как об­ращение к неоэволюционизму. Здесь на первый план выступает новый схематизм, предложенный Парсонсом для анализа процессов соци­альных изменений. В первых работах он, рассматривая эту проблема­тику, ограничивался весьма общими соображениями об экзогенных и эндогенных факторах развития и о невозможности решить проблему курицы и яйца, то есть что было раньше — факторы материальные, эко­номические или идеальные, ценностные. А в последних работах он идет гораздо дальше. Скажу о схематизме, без которого нельзя понять его теорию современного общества. Парсонс выдвигает четыре важных аналитических категории, с помощью которых он пытается осмыслить фазы развития социального организма. Во-первых, это дифференциа­ция, во-вторых, возрастание адаптивной способности, в-третьих, вклю­чение, в-четвертых, ценностная генерализация (обобщение). Он рас­сматривает в этих двух книгах, в особенности во второй, целый ряд принципиальных вопросов, касающихся понимания исторического процесса вообще и становления и динамики современного общества в частности. Мне кажется, одна из главных идей заключается в том, что мощным стимулом развития общества стало отделение культуры от политики (дифференциация). Парсонс придает особое значение в куль­турном процессе изобретению письменности. Не менее важное значе­ние имело формулирование норм нравственного поведения, известных библейских заповедей — не убий, не укради и так далее.

Парсонс считает, что западноевропейская культура выросла из Двух «произрастающих» обществ — из древнего Израиля и древней Греции. Именно там совершился этот процесс дифференциации — от­деление культуры от общества и от политической его организации Иные древние цивилизации исчезли, не оставив следов, поскольку там культурные нормы были вплетены в иные — политические или риту­альные — формы общественной жизни. Вместе с гибелью государства в результате, скажем, нашествия гибла и цивилизация в целом. А в древ­них Израиле и Греции образовались такие области культурной деятель­ности, как философия, искусство (в том числе театр) и религия. Имен­но эти сферы и составляют культуру. В их рамках ценностные системы приобретают самостоятельное значение, которое может быть усвоено безотносительно к конкретным способам экономической и политичес­кой организации обществ. Культурное наследие «произрастающих» обществ сохранилось и обеспечило более высокую адаптивную спо­собность последующих социальных систем, несмотря на то, что поли­тические формы оказались разрушенными.

Эволюционные процессы в европейских обществах, по Парсонсу, связаны с усложнением дифференциации. Наиболее характерным для становления современных обществ было отделение религии от цер­кви, государства от права, политики от экономики. Поэтому для пони­мания европейской истории решающее значение имеет не столько ос­мысление классовых конфликтов, сколько осознание усложнения профессиональных структур. Вместе с тем Парсонс уделяет большое внимание становлению рыночных отношений в европейских странах, проблемам образования, демократизации и усвоению гражданских прав, перспективам взаимодействия обществ, организованных на ос­нове разных принципов.

А. Хараш. Если бы я сейчас переводил Парсонса, я бы по-друго­му перевел, конечно. Это настолько сложный текст. Не то что совсем по-другому, но во всяком случае это неисчерпаемо. Понимаете, через десять лет еще по-другому перевел бы. Неисчерпаемый автор. И я уве­рен, что, сколько раз прочту, столько раз и уловлю новые оттенки, не­смотря на строгость его, академизм, скрупулезность.

А кому и чему может послужить книга его работ? Я думаю, что сейчас в связи с реформой преподавания в вузах такая книга совер­шенно необходима. Я бы ее просто распространял на социологичес­ких факультетах, на философском, на факультете психологии, в пед­институтах. Для студентов. И добивался бы каким-то образом, чтобы она была включена в программу, по крайней мере факультативно. Это развитие культуры социологического мышления. Кстати, она нужна и политикам, здесь я полностью согласен. У нас такие ляпы делают наши замечательные депутаты. Им какой-то ликбез с использованием Пар­сонса был бы как бальзам.

С. Белановский. Я боюсь, что его не будут читать. Потому что здесь сработает весь комплекс факторов, который я испытал на самом себе. Начнем с того, что это очень сложные тексты. Они становятся более понятны в контексте чтения работ предыдущего поколения. Но

работы предыдущего поколения тоже сложны, хотя и в несколько ином смысле, там менее сложная логика, но зато они упорядочены хуже. Поэтому нужны годы напряженной работы, на первый взгляд, беспо­лезной: вживания, освоения всего этого материала, чего у нас нет. Нет даже учителей, нет людей, которые как-то направили бы в этом отно­шении учащуюся молодежь. Это одна сторона дела.

И вообще в изучении социологии есть как бы принцип триангу­ляции — не пользуйтесь одним методом, а сочетайте разные. Когда я изучал английский язык, нам говорили, что есть разные входы в созна­ние: есть чтение, есть восприятие на слух, есть говорение. Эти методы надо сочетать. Ставка на какой-то один менее эффективна, чем их соче­тание. В социологии то же самое. Что должно быть в научном обороте? Должны быть первоисточники, по крайней мере некоторый набор клас­сических трудов должен быть обязательно, без этого ничего не выйдет, я глубоко убежден. Я сейчас объясню почему. Причем как труды перво­го поколения, европейская школа, так и американская, обязательно. Достаточно хороший, представительный набор должен быть.

Теперь, нынешние издатели, если взять добросовестную их часть, говорят примерно так: поскольку даже самых известных классичес­ких имен очень много и нам всех не издать, по крайней мере сразу, то мы сначала сделаем по-другому. Мы дадим какие-то изложения, обзо­ры, ну а там как Бог даст. Кстати, эти изложения, эти эрзацы начали печатать еще в 70-е годы, а цензура в конце 70-х годов уже ослабела. Но такие изложения для образования ничего не дают. Я на этом наста­иваю весьма категорически. Причины, может быть, мне самому понят­ны не до конца.

Опять же, я не против изложений, во всяком случае хороших. Я хочу привести пример из собственного опыта. Я читал Мангейма. По­началу там шли чрезвычайно интересные для меня вещи, и я централь­ную мысль могу воспроизвести по памяти почти буквально: люди мыс­лят не индивидуально, а в тех формах, которые заданы обществом. И эти формы мышления мы называем идеологией. Здесь индивид — часть чего-то более общего, целого, чисто социологический подход. Дальше я читал, читал — не идет. Я должен сказать, что книга плохо упорядо­чена по логике. И это не только мое мнение. Но все-таки, видимо, зря я ее не дочитал. У меня сложилось впечатление, что у Мангейма очень сильное введение, а дальше он как-то разбросался и перестал быть ин­тересным. Но затем, уже много лет спустя, у нас были изданы словари: по современной западной социологии и по современной западной фи­лософии. Словарь по философии сильнее социологического, хотя и социологический тоже неплох. Впрочем, я думаю, что социологичес­кий словарь во многом списывался с западных словарей. Философс­кий, я считаю, получился более самостоятельным. Вообще наша фило­софская школа более живая, более самостоятельная, хотя, может быть, она гибнет сейчас под действием экономического кризиса. И вот я про­чел в одном из этих словарей, что Мангейм разделяет понятия идеологии и утопии по следующему признаку: идеология — это некоторое коллективное представление господствующего класса, а утопия — это некие ментальные феномены классов угнетенных или по крайней мере нижестоящих, которые можно рассматривать как адаптационные яв­ления. Психические адаптационные явления, но становящиеся коллек­тивными. Я бы сказал, что эта мысль не такая уж и плохая. Кстати, если почитать автобиографию Салтыкова-Щедрина «Пошехонская старина», там эти явления, которые Мангейм теоретически описал, довольно ярко проиллюстрированы. То есть то, что я счел недостой­ным внимания, оказалось не таким уж и глупым. И почерпнул я это из словаря. Понятно, что словари дают некоторые отдистиллированные трактовки. Одному человеку их трудно отследить, но они от дистилли­рованы некоторым научным сообществом, это — коллективный про­дукт. Там есть какая-то экстракция, я не знаю, как это назвать, неко­торая наиболее очевидная трактовка автора. С акцентами. Если словарь хороший, то там хорошо расставлены акценты. Исключительно полез­ная литература. Но если бы я не читал (хотя и не до конца) самого Мангейма, я бы и эту статью в словаре не понял.

Тут возникает вопрос: что первично? Есть разные жанры. Есть учеб­ник. Есть словарь. Есть собственно фундаментальные труды. Есть в про­межутке какие-то изложения, компиляционные работы, может быть, ос­мысление. Вообще говоря, между ними существует некоторая функциональная дополнительность. Если говорить о совсем молодых людях, наверное, лучше начинать с учебников, чтобы они хотя бы пони­мали слова, которые читают. Но наступает момент в развитии ученого, в том числе социолога, когда мимо классических трудов ему не пройти. И этот момент должен наступить достаточно рано. Едва ли не предельный возраст, может быть, 25 лет. Я говорю о начале процесса. Потому что вырисовывается такая последовательность: сначала, наверное, все-таки понятийный аппарат. Книга Щепаньского, кстати, идеальна в этом смыс­ле. Замечательная книга. Возможны и другие в этом же жанре. Может быть, какие-то учебники, не знаю. Я пока не видел хорошего учебника. Но затем все-таки — вот парадокс — не изложения, а сами классичес­кие труды, и лишь после них — изложения, которые помогают увидеть то, что отдельный человек, а тем более начинающий и неопытный, упус­тил при чтении, увидеть кем-то другим расставленные акценты. Вот сей­час у меня возникло сильное желание вернуться к Мангейму и почитать его еще раз. В этом — функция трактовок.

Поэтому я категорически не согласен с той точкой зрения, когда говорят: сначала мы издадим обзоры, а потом классику. Обзоры — я настаиваю на этом, это эмпирический факт — не читаются и не усваи­ваются. Если они читаются, то только для сдачи кандидатских экзаме­нов. Я лично наблюдал, с каким цинизмом люди, сдающие кандидатс­кие, аспирантские экзамены, обсуждают, что надо ответить преподавателю на тот или иной вопрос. В этом смысле обзоры не фун­кциональны. Очередность издания нарушена.

И еще я настаиваю на том, что обзоров социологической класси­ки издано у нас достаточно. Я могу назвать три или даже четыре. Кста­ти, они друга на друга похожи, хотя есть и переводной, но он тоже похож на наш. Может быть, потому, что наши списаны с западных. Со­вокупный объем этих обзоров не такой уж маленький. Его уже хвати­ло бы для издания некоторой антологии классики. А люди, которые отвечают за эту работу, продолжают гнать и гнать обзоры. И не толь­ко Сорокина двухтомник издали, не очень нужный, «Система социо­логии». Значит, издательская политика у нас в этом смысле дисфунк­циональна. Надо издавать литературу, которая восстанавливает теоретическое ядро научной дисциплины. Издается же что-то, может быть, и относящееся к социологии косвенно, но находящееся очень далеко от этого ядра, где-то на орбите Плутона.

— Издается литература для студентов, для сдачи экзаменов.

С. Белановский. Для сдачи экзаменов. Но для дисфункциональ­ной сдачи экзаменов, для дисфункционального обучения, где в основе лежит зазубривание и забывание. А содержательное вживание в на­уку таким способом невозможно. Поэтому, если бы от меня зависело, как расставлять приоритеты в издательской политике, то я бы поста­вил два приоритета. Многие, наверное, со мной не согласятся, и все-таки... Первое: два-три наиболее авторитетных социологических сло­варя и желательно социологическую энциклопедию, хотя это колоссальный труд, я понимаю. Второе: надо составить некоторый ми­нимальный набор классических имен и классических трудов, пусть в зависимости от ресурсов, пусть десять, но это ужебудет крупный сдвиг. Двадцать — это уже довольно много.

— Но не избыточно.

С. Белановский. Конечно. Я затрудняюсь сказать, сколько надо, потому что в социологии есть ответвления, которые у нас даже не пред­ставлены, но они важны. Это культур-антропология и социология орга­низации. Социология организации — это американский феномен. Я подчеркиваю, она представлена очень крупными мыслителями. Там существуют выходы и на макросоциологические проблемы. А у нас сейчас этим вообще никто не желает заниматься. Вот запомнилась книга Питера Друкера. Открываем книгу, и первая глава называется так: «Ме­неджмент как альтернатива тирании». Я не знаю, что там дальше напи­сано, но само-название актуально звучит. Я бы сказал, что оно показы­вает определенную глубину мысли. То есть производство можно организовать как тиранию (об этом еще Тейлор писал), но можно и еще как-то, чтобы оно эффективно работало, но не было тиранией. Найдется ли у нас человек, который скажет, что это неактуально?

Итак, словари, справочная литература, классические труды. И учебники. Что сказать об учебниках? Я думаю, что учебник должен иметь какое-то логическое основание. Мы сейчас построим некото­рую типологию учебников. Первый тип— это учебник, в основу кото­рого положено систематическое перечисление основных социологических понятий, с их разъяснением. Отчасти это смыкается со слова­рем, но все-таки это не совсем словарь. Второй тип учебника — это учебник исторический, у нас так пытаются писать. Социология начала развиваться с таких-то времен и с таких-то имен, такой автор считал то-то и то-то. И так далее.

Этот жанр имеет право на существование, он тоже полезен. Но у меня крупная претензия к нашим учебникам в том смысле, что они, по терминологии Виндельбанда, не перешли от идеографии к системати­ке, не говоря уже о переходе от систематики к номотетике. Потому что там каждый автор рассматривается как индивидуальное и уникаль­ное историческое явление. Вот был Дюркгейм. Он писал то-то, то-то и то-то. И был Теннис. Он писал то-то и то-то. То есть не делается попы­ток прослеживания как концептуальной преемственности между по­колениями социологов, так и концептуальной переклички внутри каж­дого поколения, что было бы исключительно важно. Но если в середине 70-х годов еще можно было говорить, что не сумели, что первый шаг неизбежно должен быть идеографическим, то вот прошло двадцать лет, а сдвига нет. Пишут опять же в этом идеографическом жанре. Хотя давно пора перестроиться.

И здесь мы вспоминаем Парсонса. Обязательно нужно заимство­вать, если не буквально, то хотя бы элемент его подхода — прослежи­вания взаимосвязей, которые очень мощны. Иначе, если каждый автор показан в своем единичном, что ли, варианте, то тогда надо зазубри­вать. А когда начинается прослеживание взаимосвязей, то здесь уже даже с точки зрения педагогических теорий возникает основа для ус­воения материала. Наших отечественных таких учебников нет, есть ли они на Западе, я не знаю. И не видно какого-то целеустремленного по­иска в этом направлении. Я далеко не уверен, что хорошие учебники — это самые современные. Опять очередная ошибка — издают самые со­временные учебники, что неправильно, потому что надо издавать луч­шие учебники, может быть, они двадцать лет назад написаны.

Наконец, третий вид учебника, который пытается воплотить Смелсер, но который, мне кажется, не получается. Это попытка неко­торого целостного изложения теоретической социологии, то есть по сути это попытка увязки ее воедино. Но труды Парсонса показали, что даже частичные взаимоувязки получаются настолько сложными и большими по объему, что они уже образуют не учебные, а собственно научные материалы. Поэтому, может быть, я не прав, но у меня возни­кает некоторое недоверие к этому жанру обобщающего учебника. Есть учебник, структурированный по понятиям, есть учебник, структури­рованный по именам, но здесь важны взаимосвязи. А вот интегриро­вать несколько поколений социологов, воедино увязать их концепту­альные представления — я такой возможности не вижу. Боюсь, что попытки написания таких учебников несостоятельны, но именно на них делают ставку при переводе, что тоже способствует какому-то меха­нистичному и легкомысленному отношению к науке.

Сейчас вырастает новая молодежь, частично в провинции. Рань­ше Москва и Ленинград очень паразитировали на том, что имели мо­нопольный доступ к западной литературе, а в провинции люди, даже зная языки, не могли полноценно работать. Негде было, эта литерату­ра просто до них не доходила. А столицы имели монопольный доступ к западной литературе через систему центральных библиотек. Сейчас эта монополия сломана. И вообще у меня — и не только у меня, это впечатление многих людей — очень хорошее впечатление о провин­ции, о провинциальной социологии нашей, российской: тридцатилет­ние доценты, заинтересованные, владеющие языками, читающие, не глупые. Образования, конечно, катастрофически не хватает. Но они по каким-то каналам получают доступ к зарубежной литературе, чи­тают ее. Пока что этот процесс несколько стохастичен, и значения клас­сики они, как правило, не понимают. И все-таки это приятные, живые люди, которые могут стать реципиентами в нашей отечественной со­циологии. Кстати, наши молодые социологи полностью разочарованы в отечественных социологах старшего поколения.

Подводя итог, я бы сказал, что социологии, с моей точки зрения, остро не хватает работ наподобие «Структуры социального действия ». Эта работа полезна с познавательной точки зрения, образовательной, я бы сказал. Она полезна как некая трактовка, обобщение, одно из воз­можных обобщений концепций социологов первого поколения. Это безусловно правомочная и хорошо проработанная трактовка. Хотя с той оговоркой, что она не единственно возможная.

— Значит, есть надежда, что в перспективе Парсонс будет иметь какое-то значение?